Читать книгу: «Турецкие письма», страница 8

50

Родошто, 15 octobris 1723.

Ну, где эти музыканты, пускай уже затягивают говяжью песню^*, пускай играют невестин танец! В общем, вы догадались, кузина, что у нас тут нынче свадьба-женитьба. То есть женитьба есть, а свадьбы не будет, гости просто выпьют глоток вина. Может, и для невесты это будет не самый лучший день. Сегодня господин Берчени сочетался браком с Жужи, в присутствии двух или трех свидетелей, да и то тайно^*. Можете сами судить, милая, какая это радость для Жужи: она-то точно заслуживает титул графини, и остается только дивиться милости Господней, который даже в чужом краю берет сирот под свою защиту. Милая кузина, к этому я могу добавить лишь: хорошо живется тем, у кого достаточно имущества в сундуках.

Ведь господин Берчени женился не потому, что никак не мог без этого, а потому, что в состоянии был это сделать. Но знаю я кое-кого, да и вы его знаете, кому жениться куда нужнее, чем господину Берчени, но – non habet pecuniam^*; деньги ведь не только на паломничество требуются, но и на невестин танец. А что, кузина, вы со мной, наверно, согласитесь, хороший закон установил Ликург в Лакедемоне^*: по этому закону ты мог с девицей прожить какое-то пробное время, год или два, и ежели вы с ней не сойдетесь, то брак ваш считается несостоявшимся, и каждый может искать себе другую пару. Но зачем искать такой обычай у древних, ежели мы и здесь его можем найти: мужчина берет женщину или девицу, идет с ней к турецкому судье и говорит, мол, эту женщину я беру на год или на два, а когда время пройдет, я должен заплатить ей столько-то денег. Судья дает им бумагу, и после этого они могут свободно жить вместе. Но судье положено принести подарок, иначе дело не состоится. Хотел бы я знать, что сказали бы на это наши эрдейские женщины? Держу пари, что многие сказали бы: placet^*; но может быть, даже мужчины ничего бы не потеряли, войди такой закон в обычай^*. Знаю, что Жужи, которая сегодня стала мадам Берчени, будет вам писать, и она наверняка напишет о более секретных вещах, чем я. Но вот что я у вас спрошу, милая: в чем различие между святостью выдерживания пенитенции^* и святостью брака? Жду от вас ответа на этот вопрос и, желая вам крепкого и хорошего здоровья, остаюсь…^*

51

Родошто, 19 decembris 1723.

Милая кузина, уже на несколько писем я не получил от вас никакого ответа. Вы, наверно, упрекнете меня в том же; однако у меня-то причина есть: целый месяц господин наш чувствовал себя плохо и не мог встать на ноги из-за подагры. На это вы мне можете возразить: ведь у меня-то в пальцах никакой подагры не было, и писать я вполне мог. Я же вам отвечу, что тяжелой подагрой страдали и сердце мое, и разум мой. Молодую^* я не видел с тех самых пор, а увидел только сегодня. Да и сегодня бы не увидел, ежели бы не пришлось пойти туда с князем. При всем том должен честно признаться, обязанность эта приятна была моему страдающему сердцу, а когда мне сердито попеняли, что я столько времени не показывал носа, для меня это было как лекарство. Только вот беда, милая кузина: такое лекарство причиняет еще большую боль. Какое же лекарство тогда искать? Пожалуй, самое лучшее – обойтись без всякого лекарства, но это большое искусство. При всем том, будь я в полном здравии, то должен был бы сказать, что все готов сделать ради того, кто дает мне силы жить. А живем мы так, будто жили здесь всегда и всегда будем жить, до самой смерти. Я уж не удивляюсь, когда слышу от других, что человек может забыть свою родину; я бы, пожалуй, и сам забыл, не получи я намедни письмо от матушки своей, коя пишет: коли захотел бы я вернуться домой, к ней, она бы уж постаралась добиться помилования^*, – ведь господин мой жить будет не вечно, а что я буду делать в чужой стране после его смерти. Пускай все это может осуществиться, я же в любом случае вижу лишь неуверенность в своей судьбе. Но как здесь, так и в любом другом месте должны мы покориться воле Господа. И думать не так, как какие-нибудь безбожники, которые считают, будто Господь, сотворив мир, оставил его на произвол судьбы, мол, пускай себе существует, как может, а до всяких мелочей ему дела нет. Это вроде того, как часовщик, сделав часы, заведет их и затем отвернется: пускай-де ходят, как им заблагорассудится^*. Но не следует так думать христианину, ибо Евангелие учит, что Господу столько же дела до бедняка, сколько и до короля, и что любой наш поступок совершается по воле Божьей. Ежели бы мы считали по-другому, то пришлось бы нам думать, что нет никакого потустороннего мира и что мир этот был создан только для важных господ, ради богачей, а люди низкого сословия, бедняки, существуют в мире только для них, подобно тому как мелкие рыбы в воде – для больших рыб, а неразумные животные – для того, чтобы тащить на себе груз. Не дай нам Бог впасть в такое неверие, следуя за теми, кто христианин только по имени. Ибо я верю, что Господь заботится обо мне так же, как о любом короле, за моей жизнью, за моей судьбой следит точно так же, как за жизнью и судьбой самого богатого человека. Что говорить, в земной жизни богатым лучше, но поскольку мы христиане, то должны говорить: пусть воля Божия будет с нами^*… Ну вот, я и не заметил, как, начав письмо с разговора о молодой, закончил проповедью.

Но, милая кузина, немножко божественных мыслей не повредят, и вы сами видите, милая, что я возлагаю на волю Божью то, что со мной еще ни разу не случилось, а с господином Берчени – уже трижды. Скажу лишь, что я – как та Эзопова лиса, которая, не сумев дотянуться до винограда, утешила себя, решив, что он еще зелен^*; вот и я говорю, что, должно быть, просто не пришло еще мое время. Однако время уже пришло для того, чтобы вы мне писали и заботились о своем здоровье. Чуть не забыл у вас спросить одну вещь. Скажите, милая, в чем разница между святостью выдерживания пенитенции и святостью брака. Эту вещь я, может быть, уже писал вам, но сейчас не могу вспомнить. А поскольку начал я это письмо словами о молодоженах, то спрошу еще раз. Вспомнились мне еще вирши о молодоженах, но это к Жужи точно не относится. При всем том напишу все-таки, раз уж больше не о чем писать.

 
Ах, милашка Ката, ежели б весною
не была со мной ты строгою такою,
крепко подружились бы мы тогда с тобою,
и не стал рабом бы я твоим, не скрою.
Ах, мой милый, это хорошо я знала,
дула я на кашу, чтоб не обжигала,
прежде обожглась я, но умнее стала,
заново с тобой обжечься не желала.
 

Доброй ночи, милая кузина, больше писать не буду, так что, может быть, в этом году вы не получите от меня писем.

52

Родошто, 18 februarii 1724.

Милая кузина, уже на несколько писем я не получал от вас ответа. Знаю, что вы мои письма тоже получаете редко и с опозданием, потому как корабли нынче из-за сильных ветров ходят редко. Последнее письмо вы написали мне двадцать лет назад; ладно, не стану врать: двадцать дней назад. Не знаю, где его носило столько времени по морям. Вы пишете, милая, что пора бы уже мне вас навестить. Я бы тоже этого хотел, но ежели и меня будет двадцать дней носить по морю, то меня доставят к вам мертвым, и вы велите сварить меня с капустой. В море проводил я и больше времени, но на хороших судах^*; на те, что здесь, жалко смотреть. Так что ненадолго откажитесь, милая, от этого требования; любите меня, даже когда не видите. Довольствуйтесь моими письмами. Вы пишете, что не помните, когда я задавал вам этот вопрос, и просите дать объяснение. Я смеялся, читая, как вы сами это объяснили, потому как вы считаете: брак лучше, чем покаяние. Оно конечно, сейчас это кажется более приятным, но не каждый мужчина и не каждая женщина согласятся с этим. Не дожидаясь, пока кто-нибудь объяснит это лучше, я сам скажу, в чем разница между святостью пенитенции и святостью брака: разница в том, что святость первого следует начать с раскаяния, с угрызения, зато конец ее обращается в радость; святость же второго начинается с радости, а заканчивается горечью и печалью. Кому это объяснение не нравится, пусть объяснит по-другому. Милая кузина, хоть я и не знаю ту девицу, о которой вы пишете, но полюбил ее: ведь вот на какие испытания она обрекла себя ради матери своей, а доброе сердце заслуживает любви. Но таких девиц с благородным сердцем мы найдем и среди язычников. Среди прочего, случилось во времена древних римлян: совет в Риме приговорил одну женщину к смерти, но решил убить ее таким образом, чтобы она умерла от голода. Поэтому ее бросили в тюрьму и не давали ей ни еды, ни питья, никто с ней не мог разговаривать, к ней допускали только ее дочь, но и ту каждый раз старательно обыскивали, не несет ли она своей матери пищу. Начальник тюрьмы, видя, что женщина и через две недели выглядит здоровой, отправился в совет и там сообщил, что женщина и спустя столько времени без еды выглядит живой и здоровой. Совет, обсудив это, приказал начальнику тюрьмы следить за виновной еще тщательнее и обыскивать дочь еще старательнее. Начальник тюрьмы выполнил это, но женщина даже спустя пятьдесят дней и не думала умирать от голода. Начальник тюрьмы очень удивился и задумался, как это возможно. Однажды он решил подглядеть, что делает дочь, когда находится у матери.

Он нашел место, откуда тайно можно видеть, что происходит в темнице. На другой день дочь заключенной женщины в обычный час пришла к матери, начальник тюрьмы спрятался в своем тайном месте – и тогда он понял, почему женщина прожила столько времени: дочь каждый день кормила ее своим молоком. Начальник тюрьмы рассказал в совете, что женщина сосет грудь дочери и что происходит это каждый день. Совет был так поражен, что воздал хвалу дочери, а мать отпустил и одарил героических женщин из городской казны^*. Эта самоотверженная женщина заслуживает любви и уважения даже сейчас, спустя две тысячи лет. Но таких примеров еще больше находим мы у мужчин. Уж простите, милая, что я это сказал. А потому не буду пока писать больше, а пожелаю вам доброго здоровья и остаюсь вашим слугой.

53 Родошто, 28 junii 1724.

Очень рад я тому, что вы начинаете вставать после долгой болезни и что здоровье хочет опять с вами подружиться. Милая кузина, если здоровье с вами помирится, не стоит его больше испытывать: надо ему угождать и чаще его обнимать, чтобы оно служило вам по крайней мере еще лет тридцать. Никакой необходимости не было просить прощения за то, что вы столько времени не писали. Когда что-то случается не по нашей воле, но по каким-то другим обстоятельствам, то прощать нужно и должно. Пожалуй, излишне было бы писать, с какой радостью я прочитал долгожданное письмо ваше. Я даже скажу вам, на сей раз, спасибо, что вы не ответили на два или три моих письма, потому как это было бы для вас затруднительно.

Тому же, что вы так горячо защищаете женщин^*, я рад, потому как из этого я делаю вывод, что вы уже в добром здравии. Я не утверждал, что добросердечных женщин нет, я лишь сказал, что они – редкость, а среди мужчин людей с благородным сердцем встречается больше. Некий неаполитанский король пришел в дом к королеве и увидел, что она плетет шнурок; король спросил, зачем ей шнурок. Плету я его для того, ответила королева, чтобы тебя им задушить. Король счел это шуткой, но на другой день шутка возьми да и обернись правдой: он в самом деле был задушен^*. Милая кузина, давайте подобное не будем приписывать добросердечным женщинам, лучше оставим это диким зверям. Добросердечных людей же можно найти не только в низком сословии, но и даже среди князей; правда, редко. Один португальский король, дон Антонио^*, видя, как долго и безуспешно тянется война с Фердинандом и Изабеллой, как тают его сокровища и его армия, решил отправиться во Францию, чтобы попросить помощи у тамошнего короля. Когда он прибыл ко двору короля Людовика XI, его встретили по-королевски, а Людовик пообещал ему всяческую помощь. Через некоторое время, увидев, что дальше обещаний дело не идет, дон Антонио повторил свою просьбу. Людовик, не желая ни огорчить гостя, ни сказать ему правду, ответил ему, что причина такого запаздывания – война с герцогом Бургундским. Дон Антонио, опять оставшись с пустыми обещаниями, снова напомнил о себе. Тогда Людовик дал ясный ответ, признавшись, что ждать от него ничего не стоит, помощь, которую он обещал, он оказать не может.

Этот удручающий ответ поверг португальского короля в отчаяние, и он, считая возвращение домой с таким результатом позором для себя, решил, что терять ему нечего, а раз так, то отправится он по свету, куда глаза глядят, и сложит где-нибудь голову. Но прежде чем уехать из Франции, он написал два письма: одно сыну, который в его отсутствие правил страной, а другое – французскому королю. Это второе письмо он отдал одному рыцарю, чтобы тот доставил его королю, когда дон Антонио будет уже далеко. После этого он тайно направился в сторону Рима. Сын португальского короля, получив письмо, собрал вельмож и прочитал им письмо отца, который жаловался на неблагоприятный поворот дел и говорил, что, лишенный всякой помощи, он никого в этом не винит, но считает, что Господь наказывает его за грехи, а ежели он вернется на родину, Господь обрушит свой гнев и на народ Португалии. Чтобы не подвергать народ свой таким бедствиям, дон Антонио покинет страну и поедет в Рим, а оттуда – в Иерусалим, где намерен провести свою жизнь в монастыре и молить Бога о милости к народу. Он просит страну лишь о том, чтобы она признала его сына королем и принесла ему присягу. Письмо это очень огорчило молодого принца и весь Государственный совет, но, не желая противиться воле короля, Совет тут же короновал молодого принца. Тем временем король Людовик тоже прочитал посланное ему письмо, сердце его прониклось жалостью, и он тут же послал людей, чтобы они догнали дона Антонио, помогли ему вернуться в страну и занять свой трон. Дон Антонио получил эту весть и сильно загрустил, понимая, что отказаться от королевского скипетра легко, куда труднее получить его обратно. При всем том, не желая перечить Людовику, он все-таки направился в Португалию, но направился туда с большой болью сердечной, предвидя, что, скорее всего, ему придется вступить в противоборство с сыном, которому он передал свою корону и который не согласится так просто вернуть ее. Такие мысли одолевали его в дороге, и, прибыв в первый же португальский город, он с изумлением увидел, что новый король со всем двором ждет его там и, упав к его ногам, предлагает ему корону, умоляя лишь, чтобы он не лишил его своей отцовской любви. Хотя молодого короля короновали всего лишь двумя неделями раньше, он, как только услышал о возвращении отца своего, тут же поспешил ему навстречу. Дон Антонио, изумляясь поступку сына, из сыновней любви так быстро согласившегося вернуть корону, подумал, что не может быть большей благодарности по отношению к сыну, чем совсем передать ему трон, которого тот заслуживает. Между отцом и сыном начался полный благородных чувств спор, который вызвал у присутствующих растроганные слезы: сын умолял отца снова воссесть на трон, отец же просил сына, чтобы тот не сходил с трона. Оба приводили убедительные и мудрые доводы, стараясь убедить друг друга в своей правоте, и спор этот был во славу как победителя, так и побежденного. В конце концов отец, убежденный просьбами и слезами сына, согласился занять королевский трон и с большой помпой вернулся в Лиссабон. Народ ликовал, восторженно приветствуя и отца, и сына. Милая кузина, если эта история вам не понравится, напишите что-нибудь получше, мне же нравится, потому я ее здесь и изложил. А еще мне нравится, что живу я не в шатре, потому как господин наш уже два дня как уехал и живет в шатре, меня же оставили присматривать за домом. Знаю, вы, милая, на это скажете: вот и оставайтесь дома, потому как вы не придворный. Ладно, пускай будет так, я и вправду с большей радостью провожу время здесь и проводил бы еще с большей радостью, ежели бы вы писали мне письма подлиннее, потому как те, что вы пишете, короче заячьего хвоста. Любите ли вы меня, милая, заботитесь ли о своем здоровье? Я тут замолкаю, потому как спать хочется.

54 Родошто, 19 julii 1724.

Милая кузина, будь у меня рот на замке, все равно я не мог бы не расхохотаться, читая ваши возмущенные слова о том, что, ежели вы были бы женой сына того португальского короля, вы бы ему не позволили вернуть корону. Уж простите меня, королева, но я бы не назвал его поступок простодушным, но очень даже высоко нравственным. Такие примеры чем реже, тем похвальнее. Вон нынешний испанский король – не отдал ли он корону сыну, отказавшись от трона? Кто его хвалит, кто наоборот, но все-таки хвалят немногие, потому как сын его вскоре помер и отец снова стал королем^*. А про одного римского императора мы читали^*, что он, желая жить отшельником, передал корону своему сыну. Но не найдя покоя и удовлетворения, вернулся, чтобы корону у сына забрать. Собрав вельмож и войско, во главе их он пришел к трону сына, думая, что все обрадуются, а он в обстоятельной речи изложит свое намерение и покажет, что сын его императорской короны не достоин. Закончив речь, хотел он столкнуть с трона сына, которого все любили, – но тут все стали защищать молодого императора, особенно же войско, которое даже двинулось, грозя убить старого императора. Тот, видя, что дела пошли не так, как он думал, и даже жизнь его в опасности, поступил очень разумно, сделав вид, что пошутил. Он во весь голос закричал: «я только хотел узнать, любите ли вы моего сына, а так как, вижу, любите, то оставляю его вам». И, пристыженно слезши с трона, вернулся в свою пещеру. Португальский король вел себя куда похвальнее, чем этот император. Конечно, христианский король и должен быть более нравственным, чем язычник. Вы правильно говорите, милая, что никогда нельзя действовать поспешно: ежели ты собираешься что-то предпринять, надо попытаться угадать, чем дело кончится^*. Ах, милая кузина, если бы и мы так делали, то не были бы сейчас изгнанниками. Однако бывают вещи, завершение которых в нашем представлении выглядит лучше, чем начало. Но разум приносит понимание, что все надо начинать с умом, а завершение доверить мудрому Господу. Правда, мы такие жалкие твари, что ничего не умеем совершить правильно, ежели не придет помощь с неба, а то, что оттуда нам предназначено, мы должны выполнять в соответствии с высшей волей, и это всегда означает мудрость и славу Господню и обращается нам на пользу, если мы правильно ею пользуемся. Но и для этого нужна нам помощь. Вот чему учит нас яблоко Адама, который так безрассудно послушался совета жены своей. Но ах! кому не хотелось бы иметь такое прекрасное ребро! Милая кузина, вы уже знаете, что наш господин с какого-то времени все время живет в шатре, что для его здоровья лучше, чем жить в городе, хотя развлечений тут столько же. А ежели он вчера вернулся в город, то сделаем вид, будто вы этого не знаете. Но вы и без всяких напоминаний знаете, что я вас люблю, при условии, что вы следите за своим здоровьем.

55

Родошто, 18 augusti 1724.

Милая кузина, когда бы вы знали, в какой я грусти и тоске, сердце ваше сжалось бы и растаяло, как масло на огне, и мы бы пожарили на нем яичницу. Подумай сама, милая кузина: уже два дня господина нашего нет здесь, он поехал на охоту за девять миль отсюда и будет там недели две; меня он оставил здесь, чтобы я присматривал за домом и за челядью. Ты же, братец, сиди дома: двор, сарай, навоз, солома^*. Пожалей меня, милая кузина, пожалей, не взяли меня на охоту, каждый день надо к Жужи ходить. Куропаток стрелять – это нет, с Жужей беседовать – это да. За что мне такое наказание! Хоть бы оно продолжалось целый месяц. Но сколько бы оно ни продолжалось, я буду так тосковать, прямо умирать от радости. Намедни разговаривали мы с Жужей, как она чувствует себя в браке; она сказала, что полтора года назад и подумать не могла, что из нее будет графиня (хотя за свой хороший нрав она это заслужила). Словом, во время нашей беседы я рассказал ей, каким несчастным и неудачным было замужество одной женщины; расскажу и вам, чтобы время занять. Во Франции, у одного богатого городского судьи помощник был, писарь, и полюбил он девушку, попросил ее руки, назначили они день свадьбы. А там у них так заведено, что в день свадьбы обед и танцы продолжаются до вечера, вечером идут в церковь венчаться, а оттуда в постель. Одним словом, во время обеда писарь был веселый, счастливый, после обеда повел невесту танцевать, а невеста во время танца, от радости или как, взяла и пукнула. Ох как писарю стыдно стало! И маленькое происшествие это настолько остудило его любовь, что он перестал танцевать и сказал невесте: не станет он венчаться с ней, пускай выходит за кого хочет. Можете представить, милая, как печально встретила девушка эти слова; другие же только смеялись над незадачливым писарем. Одним словом, на другой день судья, узнав, почему расстроился брак, зовет к себе писаря и по-всякому объясняет ему неразумность его поступка: из-за такого пустяка, над которым можно только посмеяться, он разрушает свой брак. Видя, что писарь не хочет прийти в себя и отказывается жениться, судья закричал: раз ты отверг девушку, я сам о ней позабочусь, а ты уходи прочь из моего дома.

Потом судья сказал отвергнутой невесте, что он сам на ней женится, если она пойдет за него. Девица посчитала это большим счастьем для себя и согласилась. Судья вскоре устроил свадьбу, но, поскольку был стар, прожил с женой недолго, оставив ей много денег и всякого добра. А молодая вдова уехала в Париж и там стала жить, как настоящая дама. Поскольку она была красива, ее полюбил и взял замуж один старый богатый генерал. Но и его через некоторое время взяли на тот свет, и он тоже оставил все свое имущество жене. Так что скоро она стала очень богатой великосветской дамой. Но удача на этом не кончилась: король Казимир, покинув польский трон, перебрался жить в Париж и там, увидев нашу удачливую женщину, полюбил ее и взял за себя, но с условием, что она будет его тайной женой. Женщину вовсе не беспокоило то, что ее не звали королевой, потому как на самом деле она была ею, пускай и тайно. Из всего этого, милая кузина, видим мы, какими удивительными путями ведет нас жизнь, пускай эти пути нам неведомы, и еще видим, что часто несчастье оборачивается счастьем, как это случилось с нашей тайной королевой. Ведь кто бы мог подумать, что та маленькая оплошность совсем даже не навредила ей. И не только не навредила, но и обернулась счастьем: ведь не случись с ней оплошности, она навсегда осталась бы в низком сословии, ветерок же этот вознес ее к вершинам счастья. Но при всем том не советую я девушкам подражать нашей удачливой даме и полагаться на ветер удачи, потому как истории этой, возможно, никогда и не было^*.

А что сказать о писаре? Я скажу, что он только такого ветра и заслужил. Кажется мне почему-то, этот пустой щеголь и свадьбу-то устроил только для того ветерка, да потом с ним и остался. Ежели подобный случай погасит в твоем сердце любовь, то ты заслуживаешь, чтобы девушки ели побольше фасоли и редьки и окуривали бы тебя, будто копченый окорок. Знаю, что вы, кузина, такого же мнения о таких людях. Милая кузина, теперь я здесь хозяин, провожу время так, как получится, то похуже, то получше, то приятно, то неприятно, лишь бы оно как-то проходило, а я потихоньку бреду вместе с ним. Но все-таки не могу не сожалеть, что провожу его не так, как надо, и собираюсь стать совсем правильным лишь тогда, когда женюсь; правда, это вилами на воде писано, и надо бы мне сейчас быть правильным, чтобы тогда стать еще правильнее. Остается лишь сказать, милая кузина, что остаюсь вашим неправильным слугой.