Читать книгу: «Письма о франко-прусской войне», страница 3

Шрифт:

Однако довольно. Как только что произойдет замечательное – напишу вам. Здесь всё тихо: первые раненые и больные появились сегодня в нашем госпитале.

И. Т.

Баден-Баден, 28-го августа.

Не буду вам говорить на сей раз о сражениях под Мецом, о движении кронпринца на Париж³⁸ и т. д. Газеты вам и без меня натолковали об этом довольно… Я намерен обратить ваше внимание на психологический факт, который, на моей по крайней мере памяти, в таких размерах еще не представлялся, а именно о жажде самообольщения, о каком-то опьянении сознательной лжи, о решительном нежелании правды, которые овладели Парижем и Францией в последнее время. Одним раздражением глубоко уязвленного самолюбия объяснить этого нельзя: подобная «трусость» – другого слова нет – трусость взглянуть, как говорится, чёрту в глаза, – указывает в одно и то же время и на Ахиллесову пятку в самом характере народа и служит одним из многочисленных симптомов того нравственного уровня, до которого унизило Францию двадцатилетнее правление второй империи.

«Вот уже две недели, как вы лжете и обманываете народ!» – воскликнул с трибуны честный Гамбетта,³⁹ и голос его тотчас был заглушён воплями большинства, и Гранье де Кассаньяк заставил малодушного президента прекратить заседание. Французы не хотят знать правду: кстати ж, им под руку подвернулся человек (граф Паликао), который в деле лганья, спокойного, немногословного и невозмутимого, заткнул за пояс всех Мюнхгаузенов⁴⁰ и Хлестаковых. Шекспир заставляет принца Генриха сказать Фальстафу, что ничего не может быть противнее старца-шута;⁴¹ но старец-лгун едва ли еще не хуже; а этот старец – Паликао – не может рта разинуть без того, чтоб не солгать. Базэн с главной французской армией заперт в Меце; ему грозят голод, плен, чума… – «Помилуйте, наша армия в превосходнейшем положении, и Базэн вот-вот соединится с Мак-Магоном». – «Но у вас известий от него нет?» – «Тсс! молчите! Нам нужно совершенное безмолвие, чтоб исполнить удивительнейший военный план, и если б я сказал, что́ я знаю, Париж бы тотчас сделал иллюминацию!» – «Да скажите, что́ вы знаете!» – «Ничего я не скажу, а весь кирасирский корпус Бисмарка истреблен!» – «Но бисмаркских кирасиров нет вовсе, и кирасиров вообще не было в сражении!» – «О! я вижу, вы дурной патриот», и т. д. и т. д. И французское общество притворяется, что верит всем этим сказкам. Неужели так должен поступать великий народ, так встречать удары рока? Без самохвальства мы можем сказать: во время Крымской кампании русское общество поступало иначе. Энтузиазм, готовность всем жертвовать – конечно, прекрасные качества; но уменье спокойно сознать беду и сознаться в ней – качество едва ли не высшее. В нем большее ручательство успеха. Неужели достойны «великого народа» – de la grande nation – эти безобразные преследования отдельных, ничем неповинных, но заподозренных личностей? В одном департаменте дошли до того, что убили француза и сожгли его труп потому только, что толпе показалось, что он заступается за Пруссию. «А! мы не можем сладить с немецкими солдатами, так давай бить немецких портных, кучеров, рабочих! Давай клеветать, лгать, что попало, как попало, лишь бы горячо выходило!» Но вот уж поневоле приходится спросить вместе с Фигаро: «Qui trompe-t-on ici?»⁷ ⁴² Сама себя раба бьет, коли нечисто жнет. Французы закрывают глаза, зажимают уши, кричат как дети, а пруссаки уже в Эпернэ,⁴³ и генерал-губернатор Трошю, единственный дельный, честный и трезвый человек во всей администрации, готовит Париж к выдержанию осады,⁴⁴ которая не нынче – завтра начнется…

Я и прежде замечал, что французы менее всего интересуются истиной – c’est le cadet de leurs soucis⁸. В литературе, например, в художестве они очень ценят остроумие, воображение, вкус, изобретательность – особенно остроумие. Но есть ли во всем этом правда? Ба! было бы занятно. Ни один из их писателей не решился сказать им в лицо полной, беззаветной правды, как, например, у нас Гоголь, у англичан Теккерей; именно им как французам, а не как людям вообще. Те редкие сочинения, в которых авторы пытались указать своим согражданам на их коренные недостатки, игнорируются публикой, как, например, «Революция» Э. Кине,⁴⁵ и в более скромной сфере – последний роман Флобера.⁴⁶ С этим нежеланием знать правду у себя дома соединяется еще большее нежелание, лень узнать, что происходит у других, у соседей. Это неинтересно для француза, да и что может быть интересного у чужих? И притом кому же неизвестно, что французы – «самый ученый, самый передовой народ в свете, представитель цивилизации и сражается за идеи»? В обыкновенное мирное время всё это сходило с рук; но при теперешних грозных обстоятельствах это самомнение, это незнание, этот страх перед истиной, это отвращение к ней – страшными ударами обрушились на самих французов… Но что они еще не отрезвились – доказывают все выше приведенные мною факты. Не отделались они от лжи, и хотя уже не поют Марсельезы (!) под знаменами императора Наполеона⁴⁷ (можно ли вообразить большее кощунство), но до выздоровления им далеко… Они еще только начинают сознавать свою болезнь – и через какие еще опыты, тяжелые и горькие, должны они будут пройти!

Кстати: «СПб. Ведомости» (в 214-м №) приводят письмо корреспондента «Биржевых ведомостей», в котором рассказывается о том, будто в Бадене кричат: смерть французам⁴⁸ – и что вследствие этого наши барыни заговорили по-русски. Г-н корреспондент достоин быть французским хроникером: в его заявлении нет ни слова правды. Здесь живущие французские семейства пользуются совершенным уважением со стороны властей и народонаселения: их свобода ничем не стеснена; и в большой общей зале, где сходятся все здешние дамы для заготовления всевозможных бандажей, бинтов, фуфаек и т. д., назначаемых раненым и больным, гораздо больше в ходу французский язык, чем немецкий. Быть может, г. корреспондент имел в виду сделать искусный намек здесь живущим русским дамам; но, увы! могу его заверить, что они продолжают пренебрегать русским языком – и патриотический его порыв остался втуне.

На днях я ездил в Раштатт с целью посетить тамошних французских раненых и пленных. Уход за ними очень хорош – и все они жалуются на своих генералов. Между ними был старый араб (тюркос), настоящий горилла; сморщенный, черный, худой, он сидел на своей постели и поглядывал кругом тупо и дико, как зверь; по словам его товарищей, он и по-французски не понимает. Нужно было очень «стране, идущей во главе прогресса», притащить в Раштатт этого сына африканских степей!

38.…о сражениях под Мецом, о движении кронпринца на Париж… – Речь идет о сражении 18 августа 1870 г. при Гравелот-Сен Прива (близ Меца), в котором армия маршала Базена была разбита и отброшена к Мецу, где вскоре блокирована. Другая – Шалонская армия маршала Мак-Магона, при которой был Наполеон III, – отступила к Седану. Ф. Энгельс писал тогда в «The Pall Mall Gazette» (20 августа 1870 г.): «Военная мощь Франции, по всей вероятности, полностью уничтожена…» (см.: Маркс К., Энгельс Ф. Соч., 2-е изд., т. 17, с. 58).

39.…воскликнул с трибуны честный Гамбетта… – 24 августа 1870 г. Леон Мишель Гамбетта (1838–1882), один из влиятельнейших ораторов левого крыла республиканской оппозиции, выступил в Законодательном корпусе с запросом об истинных результатах битвы при Гравелоте (18 августа). По-видимому, эту интерпелляцию имеет в виду Тургенев.

40.…заткнул за пояс всех Мюнхгаузенов… – Барон Мюнхгаузен, герой немецких анекдотических рассказов (народные книги конца XVIII в. и юмористический сборник Р. Э. Распе (1785 г.), роман К. Иммермана (1838–1839 гг.) и другие). Его имя стало нарицательным для бахвала и враля.

41.…заставляет принца Генриха сказать Фальстафу, что ничего не может быть противнее старца-шута… – Фальстаф – персонаж исторической хроники Шекспира «Генрих IV», обжора, пьяница, хвастун и обманщик, приятель и собутыльник принца Генриха, сына короля. Тургенев имеет в виду заключительную сцену второй части «Генриха IV», акт V, сцена 5, в которой принц Генрих, став королем Генрихом V, говорит Фальстафу: «Старик, с тобой я не знаком. Покайся. Седины вовсе не к лицу шутам» и т. д.

7.«Кого здесь обманывают?» (франц.).

42.…спросить вместе с Фигаро: «Qui trompe-t-on ici?» – Фигаро — персонаж комедий Бомарше «Севильский цирюльник, или Тщетная предосторожность» и «Безумный день, или Женитьба Фигаро». Реплику из «Севильского цирюльника» Тургенев приводит неточно и приписывает ее Фигаро. Эти слова произносят дон Базиль: «Qui diable est-ce donc qu’on trompe ici?» («Что за чёрт, кого же здесь обманывают?» – Акт III, сцена 11).

43.…Эпернэ — город на р. Марне, в 120 км к северо-востоку от Парижа.

44.…Трошю, единственный дельный, честный и трезвый человек ~ готовит Париж к выдержанию осады… – В своей оценке личности Трошю Тургенев ошибался. Генерал Луи Жюль Трошю (1815–1896) в последние годы империи не разделял официальных взглядов на готовность французской армии к войне. Свои мнения он изложил в брошюре «Французская армия в 1867 г.», где подверг критике состояние и организацию французских вооруженных сил. Брошюра доставила ему широкую популярность, выросшую во время войны. 18 августа 1870 г. Трошю был назначен военным губернатором Парижа, чтобы подготовить его к обороне, однако оказался бездеятельным и был убежден в невозможности отстоять город. Возглавив после свержения империи правительство республики и оставаясь военным губернатором осажденного Парижа, он, опасаясь движения народных масс, готовил сдачу Парижа немцам.

8.это меньшая из их забот (франц.).

45.…как, например, «Революция» Э. Кине… – Эдгар Кине (1803–1875), историк и публицист, участник революции 1848 года. Двухтомная работа его «Революция» (1865 г.) проникнута крайним недовернем к политической активности масс, отрицательным отношением к якобинской диктатуре, преувеличенными представлениями о роли личности в истории и т. д. Однако Тургенев высоко ценил книгу Кине (см. письмо к П. В. Анненкову от 20 декабря 1865 г. (1 января 1866 г.). В России книга Кине была переведена в 1908 г. («Революция и критика»).

46.…последний роман Флобера — «Воспитание чувств» («L’Education Sentimentale»), вышедший в 1869 г.

47.…не поют Марсельезы (!) под знаменами императора Наполеона… – «Марсельеза» – гимн Первой республики (с 1792 г.), оставалась гимном Франции и в последующие годы, хотя слова ее звучали кощунственно при деспотическом режиме Наполеона I. В годы Реставрации и Второй империи «Марсельеза» была запрещена.

48.…«СПб. ведомости» (в 214 №) приводят письмо корреспондента ~ будто в Бадене кричат: смерть французам… – В газете «С.-Петербургские ведомости» 6 (18) августа 1870 г. (№ 214) была перепечатана корреспонденция из «Биржевых ведомостей» об инциденте с несколькими русскими дамами, которые разговаривали между собой по-французски, что вызвало резкое недовольство патриотически настроенной немецкой толпы.