Время созидать

2

– Какая неожиданная встреча, госпожа! Вот уж не думал увидеть вас здесь в будний день!

Тильда подняла голову от книги, в чтение которой углубилась. Перечеркивая прямой тенью парковую дорожку, перед ней стоял Дерек Шанно и улыбался.

– Я жду здесь отца Грегора. – Она кивнула в знак приветствия и аккуратно закрыла книгу, заложив между страницами полоску бумаги. – А вы, похоже, праздно проводите время?

Дерек Шанно с еще более широкой улыбкой поклонился:

– Что ж, так оно и есть! Прекрасный день для того, чтобы проветрить новую шляпу. Но я забыл: вы не одобряете праздности и веселья.

Он скользнул по обложке взглядом:

– И ваши пристрастия отличаются завидным постоянством.

– Вы хотели сказать – незавидным занудством? – усмехнулась Тильда, убирая «Великую геометрию» Айна Эдни в сумку.

– Держу пари, так вы отпугиваете слишком назойливых ухажеров в вашем скучном ведомстве. Ни за что бы не поверил, что эта… книга, с позволения сказать, интересна кому-то, кроме ее автора.

– Господин Эдни весьма расстроился бы вашей оценке его труда.

– И вы, конечно, доведете эту оценку до его сведения?

– И с удовольствием!

– Только не говорите, что он прячется в кустах. – Дерек начал картинно озираться.

Тильда покачала головой:

– Увы. Я всего лишь жду отца Грегора…

– …который должен вот-вот притащить сюда свой длинный нос, длинные ноги и длинные скучные беседы. Позволите составить вам компанию, пока он вас не уморил?..

– Вы полагаете себя более интересным собеседником?.. – Улыбку при взгляде на Дерека Шанно все же сдержать было сложно.

– Я полагаю, что вам требуется компания в этот великолепный день! – Дерек Шанно снова поклонился. – К тому же, цвет вашего платья изумительно гармонирует с цветом моего сюртука.

– Раз так, то пойдемте, мне действительно выпала редкая удача: с серым не сочетается никакой цвет, кроме синего.

Они медленно двинулись по аллее, держась солнечной стороны. Дерек Шанно рассказывал свежие городские новости, но неизбежной темы обсуждения общих знакомых не касался.

Для хорошей, почти летней погоды Морские сады были удивительно пустынными. Впрочем, гуляющие наверняка выбирали более интересные маршруты – с фонтанами, гротами, статуями и павильонами в тени платанов по берегам прудов. Этот же уголок огромного парка мало кого мог привлечь однообразно тянущимися по обе стороны живой изгороди шпалерами.

Однако скоро их обогнали двое мужчин, бурно обсуждающих предстоящие выборы в Сенат, и церемонно раскланялись с Тильдой. Тильда кивнула им – возможно, то были знакомые, но в последнее время память на лица, а может, и зрение тоже, ее подводили.

– За кого вы будете голосовать? – Дерек Шанно проводил мужчин долгим изучающим взглядом.

– Вам правда интересно? – Тильда обернулась к нему.

– Мне интересно, что вы думаете.

– Я думаю, что голосовать не за кого, но раз мне придется это сделать, то сенатор Келлин…

– Которая обещает снизить арендную плату за жилье в городе и ввести ограничение на строительство выше пятого этажа?.. – Дерек Шанно закатил глаза, сделав вид, что изнывает от скуки. Тильда все-таки улыбнулась:

– Это вполне разумные предложения. Для тех, кто хочет здесь жить. Возможно, для вас доходные дома – всего лишь часть пейзажа, но несанкционированное строительство верхних этажей оборачивается убытками для города. И люди гибнут в пожарах. А что думаете вы сами?

Господин Шанно немного помолчал.

– Я долго жил в доходном доме, моя госпожа. Отличный вид сверху, и всегда можно изловить голубя или крысу на ужин, а если повезет – поймать лихорадку и умереть, освободив местечко для других, – невозмутимо заметил он тоном совершенно светским, будто рассказывал какую-нибудь забавную историю.

– Вот как… Я не знала. – Этого смуглого красивого мужчину с гладко выбритым лицом, завитыми кудрями, нахальным прищуром и улыбкой, одетого по моде и со вкусом, сложно было представить в какой-нибудь комнатушке Застенья, делящим жалкий кров с обыкновенными работягами или преступниками. Может, он шутил?

– Это неважно. – Дерек махнул рукой. – Я все равно уезжаю, моя госпожа. В Хардию. Вот так вот – все бросаю и уезжаю! Дела в столице закончены, и ничто не остановит меня от безумного путешествия через океан!

Тоненькая иголочка зависти впилась в сердце. Когда-то давно другой мужчина вот так же говорил о Хардии, уверяя, что там, за океаном, и есть настоящая жизнь, настоящая наука и настоящее искусство.

Тильда прикрыла глаза. Прошлое – в прошлом. Дереку Шанно она ответила, как и обыкновенно, прямо:

– Видимо, все дело в той самой истории с женой сенатора Альети?..

– Смотрю, вы сегодня в ироническом настроении, моя госпожа. Вас что-то тревожит?

– Меня все время что-то тревожит, знаете ли, я все еще мастер-архитектор храма Маллара.

Дерек остановился перед шпалерой и потрогал просунутую сквозь деревянную сетку веточку. Сорвал лист и начал разрывать его на мелкие части. Странный жест – раздумье, волнение?.. Потом вдруг лукаво улыбнулся:

– А вы бросайте своих скучных министров и священников и тоже уезжайте! Вам вредит север. Ну какая здесь жизнь? Скучно. Жить надо так, чтобы днем поспевать работать, а ночью – веселиться на пирушках с друзьями! Вот такую жизнь я пою! Пою ее полноту и красоту, каждое мимолетное мгновение, которое упустить страшно!

В жизни все повторяется дважды – так говорят?..

– Вы счастливчик, – уже без иронии заметила Тильда.

– Но вы бы хотели уехать?..

– С вами?

– Да.

Тильда вдруг поняла – он не шутит. А ведь они всего лишь знакомые, которые иногда встречались на приемах, что устраивались братством зодчих, на диспутах в университете и на ассамблеях.

– Как бы лестно ваше предложение ни было, я не могу бросить здесь семью. И храм.

Улыбка господина Шанно погасла, и он смотрел на нее со странным выражением – не то грусти, не то сожаления.

– Разумеется. Вы печетесь о своем детище, как и всякая мать. Только… Вы – не как мать, а как мастер – вы считаете его достаточно хорошим?

Тильда замерла: вопрос был неожиданно точным.

– Какое это имеет значение?..

Дерек Шанно развел руками.

– Я не намерен критиковать вашу работу. Но я видел изначальный проект… В нем были вы – я мог представить, что за человек стоит за ним, а сейчас – не могу.

– Возможно, потому что вы никогда меня не знали, – с горькой усмешкой ответила Тильда.

Некоторое время они шли молча, и тень незаконченного разговора волочилась за ними, отягощая собой. Молчание становилось невыносимым, а сказать друг другу было уже нечего – все было сказано этим молчанием. Упреки, и сожаления, и аргументы в неразгоревшемся споре – как все это обыкновенно!..

– Вы ошибаетесь, господин Шанно. Я не художник. Я занимаюсь ремеслом, – все-таки сказала Тильда, скорее себе, чем собеседнику. – Миру нужны не только великие художники. А здания строят не архитекторы, а те, кому хватает денег на возведение купола.

– Раньше вы говорили иначе.

– Это упрек?

– Всего лишь наблюдение. – Дерек Шанно примиряюще улыбнулся, поднимая ладони, показывая, что вступать в спор не собирается. – Я не отец Грегор и не намереваюсь читать проповеди. О! Вот и он: стоит только вспомнить. Что ж, госпожа, не стану вас отрывать от серьезных дел. А назавтра у меня прощальная пирушка, вы приходите. Кеннит Аро читает свою новую поэму! И будет Сильвия Айн, мне казалось, вам нравятся ее акварели… Она недавно вернулась из О… Отец Грегор, мое почтение, – он поклонился священнику в коричневом длиннополом одеянии.

– Прощайте, господин Шанно. Надеюсь, что в Хардии вы обретете счастье.

«Там ведь совсем нет мздоимства, глупцов и законов, которые поворачиваются той стороной, какой необходимо», – добавила Тильда – уже про себя.

Мужчина махнул ей рукой и зашагал прочь легким упругим шагом с беспечальным видом человека, прогуливающегося по парку в ясный безветренный день.

И на миг – но на какой предательский, неправильный миг! – Тильда пожалела, что не ответила ему «да».

3

Золотисто-алая нить праздничного шествия медленно тянулась сквозь серость и грязь Города тысячи башен.

Лил дождь.

Дорога к площади Справедливости казалась Тильде бесконечной. Вместе с другими представителями ремесленных братств она шла во главе процессии, рядом шагали художники, камнерезы и скульпторы.

Куртка вымокла насквозь, даже широкополая шляпа почти не спасала от потоков воды. Тильда только думала раздраженно, что шляпа эта стоила немало, а теперь она еще и безнадежно потеряла весь свой нарядный вид. Скорее бы процессия достигла площади, и все закончилось! Подогретое вино, сухое платье и тепло камина – вот и все, что сейчас ей нужно.

Перед Тильдой шагали служители Многоликого – с выбритыми головами, в коричневых, подвязанных оранжевыми поясами балахонах; они несли связки колокольцев, встряхивая их при каждом шаге. Это придавало шествию торжественность, но почему-то усыпляло.

Где-то позади трубы выводили бодрую мелодию, им вторили барабаны. Сразу за музыкантами шли богатые купцы-найрэ в расшитых жилетах и коротких плащах, за ними – ниархи в своих тяжелых и сложных многослойных церемониальных одеяниях алого и золотого цветов, потом – вся Золотая Сотня: сенаторы, послы, магистры. Замыкали шествие гвардейцы, и за ними уже двигались остальные. И вся эта процессия, как огромная змея, извиваясь, ползла по серым улицам под проливным дождем, и ее хвост был еще далеко, где-то у канала Пекарей.

Уныло мокли флажки и гирлянды из лавра и роз.

– Погода в этом году просто ужасная, – вдруг обратился к Тильде незнакомый паренек в берете братства художников. – Дозволено ли мне будет поинтересоваться…

В его густых курчавых волосах блестели, как прозрачный бисер, капли дождя, вода стекала по смуглому лицу и заливалась за белоснежный воротник, хотя вряд ли паренек обращал на это внимание. Не умолкая, он рассуждал о художниках, о выставках, о модных книгах и новых постановках. «Вы читали «Летние ночи» Гарольда Конни? Говорят, сам Ла Ваэно будет ставить пьесу, и непременно с Мирой Танно в главной роли…» Он говорил о сотне вещей сразу, и Тильда только вежливо кивала в ответ. В конце речи юноша выразил восхищение ее работой.

– Надеюсь, ты не докучаешь госпоже Элберт разговорами об отвратительной погоде. – С ними поравнялся высокий седовласый мужчина в сюртуке зеленого бархата. – Марек – невыносимый болтун.

Тильда приветственно кивнула Тиаму Онхалу. Он выглядел нездоровым, очень усталым, на впалых щеках – лихорадочно-яркий румянец. Время идет, думала Тильда. Слишком быстро идет. Могучий некогда, Тиам Онхал стал тенью самого себя. Да, ведь уже и седьмой десяток разменял… А она его помнила неутомимым в работе и неукротимым в буйных развлечениях. Когда он писал «Гибель „Южной звезды“», то даже обрился налысо, чтобы не было соблазна пойти на очередную гулянку…

Теперь они шли рядом; дождь щедро поливал их, заглушая позади разговоры и смех, музыку и песни.

– Марек показался мне весьма вежливым и приятным в беседе юношей. Он хорошо знает литературу… И, кажется, горячо увлечен своим делом.

– А вот это верно. – Мастер Онхал склонил голову в знак согласия. – Лучшего ученика нельзя и пожелать.

Его слова прозвучали затаенным упреком: Тильда ученика все еще не нашла.

Некоторое время они шагали молча. В веселой, наполненной песнями и шутками толпе Тильда ощущала себя неуютно.

Тиам Онхал снова заговорил – слова ему явно давались с трудом:

– Знаешь, Урсула была бы рада.

Он не уточнял, чему, но оба знали – наставница Тильды, Урсула Хеден, умерла лишь незадолго до того дня, когда Тильда выиграла конкурс на проект храма Маллара Многоликого.

– И Маллар будет доволен, – заключил мастер Тиам.

– Лишь бы людям нравилось, – сдержанно ответила Тильда. – Но до окончания строительства еще так далеко…

Тиам Онхал мягко, но укоризненно улыбнулся – он всегда верил в предопределение и судьбу, верил в волю Многоликого.

– И ты, и я – все мы Кисти в руках Созидающего.

Тильда обернулась к нему.

– Поэтому ты изваял статуи для храма?

– Поэтому, – кивнул художник. Резкие черты на миг исказила боль.

– Ты в порядке? – Тильда придержала его за локоть, испугавшись, что Тиаму станет плохо посреди этой толпы. Но художник улыбнулся ободряюще:

– О да. Все хорошо, моя госпожа. Нет ничего более благородного… – произнес он, задумавшись, но через пару мгновений добавил уже обыденным тоном: – Сорок лет прошло с тех пор, как я тут живу, а каким стал город!.. В этом – и твоя заслуга, моя госпожа.

Тильда кивнула – но без улыбки. Улицы города, пересекающиеся под прямыми углами, были для нее как решетка, как воплощение бездушного порядка, как символ страшного многоглазого и многорукого бюрократического чудовища, правящего Дарреей и Республикой со всеми ее провинциями и колониями.

Она же хотела видеть Даррею иной. Как в сочинениях великого Фредегара Норта о Городе-саде – цветущей и прекрасной.

Сам собой разговор сошел на нет. Тильда, мастер Онхал и его ученик шагали молча. Тильда думала о ритуале, который предстоит совершить Тиаму. Старый мастер выглядел подавленным, и чем ближе они подходили к площади, тем сильнее он волновался.

– Ты… прости, что спрашиваю, но ты – готов? Выглядишь не очень хорошо.

Мастер помолчал. Тильда видела, как напряглась шея, как дрогнули губы.

– Нет. Не готов. Три года! Три года. Это моя лучшая работа.

Он дернул воротник, словно душивший его.

Ритуал – честь, но ни один творец не заслуживает того, чтобы собственными руками уничтожить свое творение.

В это время процессия достигла наконец цели. Полукруглую площадь с одной стороны обнимала мощная двойная колоннада Канцелярии. Чудовище, воплощенное в этом здании, царствовало над крышами, сквозь серость тускло блестел его тяжелый золоченый купол. Никуда вы не денетесь от меня, напоминало оно. Я – господин. Вы не вырветесь из моих объятий.

На площади на специальном возвышении стояли мраморные воплощения Многоликого – каждое в человеческий рост.

Маллар Созидающий держал кисть и мастерок: «Будь творцом; ибо творцу открыты золотые мгновения вечности».

Маллар Воздающий заносил над головой меч: «И воздам я вору, убийце, лгуну. И воздаяние будет страшно».

Маллар Судящий клал на весы перо и камень: «Разделяю я черное и белое, благое и дурное. Но остерегайтесь судить слепо либо не судите вовсе».

Маллар Прощающий протягивал руки ладонями вверх: «Лишь сердце прощающего искренне и открыто небу».

И лишь тот, кому предстояло стать Безликим, угрюмо, с вызовом взирал на Созидающего.

Служители Многоликого остановились напротив статуй, и музыка смолкла, только стучал по камням дождь. Желтые и оранжевые пояса священников яркими пятнами выделялись на фоне светло-серых стен.

Наконец все участники шествия разместились на заранее отведенных местах, обступив статуи.

Верховный служитель Идринн подошел к Безликому и коснулся пальцами невидящих мраморных глаз. Его голос, звучный и сильный, разнесся по площади, над примолкшими мастерами и торговцами, сенаторами и гвардейцами, над мальчишками, над зеваками, чьи головы торчали в окнах окружающих площадь домов.

– Эти изваяния установят в храме Многоликого, когда храм будет закончен. Вознесем хвалу Многоликому – Созидающему Маллару.

Словно по волшебству – а может, так оно и было – где-то в вышине, на башне Канцелярии, зазвонили колокола. Обычно их звук возвещал наступление полудня, но сейчас он медленно плыл и таял над притихшей толпой. Как и все, Тильда почтительно склонила голову, но рассматривала собственные башмаки и темную брусчатку под ногами. Слова молитвы, соответствующие случаю, она повторяла с опозданием.

– Господин Онхал! Войдите в круг, прошу.

Краска мгновенно схлынула с лица мастера Тиама, он покачнулся, и ему пришлось опереться о руки Марека и Тильды, чтобы не упасть.

– Я… я не смогу, – проговорил он побледневшими губами, держась за грудь. – Сделай это вместо меня. – Мастер Тиам вцепился в рукав Тильды. – Ты достойна. Сделай. Прошу.

Тильда непонимающе посмотрела на него. Ритуал следовало выполнять тому, кто изваял статую Безликого.

Татор Идринн замер в ожидании, и в ожидании застыла вся площадь. Остолбеневший Марек смотрел на Тильду широко распахнутыми глазами, не понимая.

Ей хотелось встряхнуть парня, залепить пощечину – чтобы очнулся и хоть что-то сделал!

– Не видишь – ему плохо? – Тильда дернула Марека за рукав так, что он едва не упал. – Отведи его куда-нибудь, где потише, и поищи лекаря. Ну! – Тот поспешно закивал, поддерживая учителя, стал пробиваться к одной из улиц, отходящих от площади лучами.

На нее неотвязно смотрело множество любопытных и удивленных глаз. Когти тревоги вцепились в сердце – она оглянулась на Тиама, но их с Мареком скрыла толпа.

Поднимаясь по ступеням, Тильда оглянулась – лица превращались в светлые пятна – чем дальше, тем более размытыми они казались.

Его Святейшество сразу все понял.

– Лишь во тьме виден свет, – нараспев, торжественно начал верховный служитель Идринн. – Лишь свет рождает тень. Как Многоликий, так и Безликий нужны нам, дабы баланс был соблюден. Но Безликий не имеет лица, ибо темное и злое лиц иметь не должно. Окажите нам честь, госпожа Элберт, – он протянул ей старинный шестопер, – закончите ритуал.

Тильда приняла из его рук оружие, очень тяжелое и холодное, от которого мороз шел по коже и рука будто леденела, срастаясь с полированной рукоятью. Древняя легенда: Созидающий лишает Безликого лица – повторялась уже как ритуал, который неукоснительно соблюдался при возведении любого храма. Сердце вдруг забилось очень быстро. В эту скульптуру было вложено много труда – и души.

Вспышка, воспоминание юности: мастерская Урсулы Хеден, и Адриан, ее сын, размахиваясь кувалдой, разбивает статую прекрасной Лиины, олицетворяющей Юность, ту, для которой Тильда послужила моделью. Он бьет, пока на полу не остаются бесформенные куски мрамора, потом оборачивается к ней, застывшей на пороге… у него страшное лицо. Такое же, как у Безликого. Гордое. Непокорное. Лицо человека, потерявшего радость жизни.

Неужели…

Нет, это всего лишь дурное совпадение, не более, ведь Тиам Онхал и Адриан Хеден не были знакомы. Это всего случайность, всего лишь неканоничное изображение Безликого – слишком живое, будто, мраморный, он способен дышать, видеть, чувствовать боль.

Черный мрамор блестел от дождя. Застывший в камне, опутанный веревками Безликий с вызовом смотрел на Маллара, молчаливо вопрошая его: «За что?» Звуки пропадали в загустевшем воздухе. Тильда оглянулась на Тиама и в его взгляде прочла ответ на невысказанный вопрос.

– Прости меня, – шепнула она и размахнулась шестопером. И даже не зажмурилась.

Осколки мрамора брызнули во все стороны. Никто не двинулся, все смотрели, как будто видели впервые эту захватывающе-жуткую картину. Тильда еще раз занесла оружие для удара, и бог наконец стал Безликим.

4

Арон сидел на бухте каната, закрыв глаза, и слушал, как плещет о борт вода, как мерно взмахивают, опускаются и поднимаются весла под ритм барабана. Этот плеск, удары о воду под дружное «раз, два, три!» усыпляли. Но если закрыть глаза…

…если закрыть глаза и прислушаться – то где-то далеко слышен рокот приближающегося шторма. Хлопают паруса, и скрипит рангоут, и гремит топот множества ног вокруг. Корабельные пушки дают залп, другой, третий – это не гром вдалеке, это канонада вражеских орудий. И под ногами не палуба баржи, каких много ходит по Рэо к морю и обратно, а палуба настоящего военного корабля – с тремя высоченными мачтами, с желтоватыми парусами, сверкающего на солнце медью, как золотом.

А на горизонте – скалистый берег, поросший пальмами, и форт, и…

– Даррея! – чей-то грубый окрик окатил Арона холодной водой. Арон заморгал, завертел головой, потом подскочил, прижавшись к борту, и наконец увидел сквозь туман очертания города впереди по реке. Вздохнул – и мысленно насовсем попрощался с великолепным летом, проведенным в доме дядюшки Юджина. Летом, вмещавшим в себя все: огромный сад с персиками и абрикосами, маленьких ящериц, морское побережье и скалы, залитые солнцем виноградники, поиски пиратских сокровищ в пещерах, длинные дни и короткие ночи.

Это несправедливо, это ужасно несправедливо – возвращаться в Даррею! К скучным урокам, конца-краю которым нет, к скучному городу, где и шагу без разрешения не ступить. Все пятидневье, которое он плыл домой, Арон надеялся, что баржа где-нибудь перевернется или про него забудут, но капитан – дядин приятель, и следит в оба глаза, чтобы Арон никуда не делся.

Даррея все маячила впереди, и Арон смотрел на ее шпили с палубы не отрываясь, пытался сосчитать их. Кто сосчитает до тысячи – у того исполнится заветное желание. Но в этот раз Арон насчитал только сорок один, когда вдруг Даррея надвинулась – и раз! – они плывут мимо складов, кузниц, мастерских. Все закопченное, рыже-черное, всюду дым, искры, в горнах и печах огонь, на лодках вокруг – народу!.. Стало слишком тесно даже для небольшой баржи, что уж говорить о других, огромных, тяжело груженных!.. И все вокруг кричат, торгуются, ругаются, даже дерутся.

Арон засмотрелся на одну из таких драк: двое сцепились прямо в лодке, мутузили друг друга кулаками, хрипели и выкрикивали что-то неразборчивое. Зеваки уже тут как тут: им только подавай зрелище. А дело-то всего лишь в нескольких мерах зерна. Дерущихся подбадривали криками, кто-то уже ставил деньги на победителя схватки, когда мимо прошла огромная баржа, и от волны легкая лодка качнулась – и перевернулась.

Так бесславно закончилась драка, и Арону было даже жаль тех двоих.

На причале Восточного порта его уже поджидал старик Эрин. В толпе Эрина заметишь сразу – он высокий, волосы белые, а лицо – коричневое. Вот увидел Эрина – и понял, что скучал и по старику, и по маме! Хотя мама-то вряд ли скучала, ей некогда.

– Господин Арон! Господин!.. – Эрин даже не кричит, но все оборачиваются на его зычный голос. Он подхватывает сумки с вещами, находит носильщика, платит за то, чтобы доставил сундук, потом внимательно смотрит Арону в глаза.

– Вы стали выше. И похудели.

Арон улыбнулся: на два пальца за лето вырос! Штаны уже короткие, да и рукава куртки тоже.

Но кроме этого есть кое-что еще, в чем он изменился за летние месяцы. Кое-что, что горит в нем, бьется, рвется наружу. Арон держит это в себе, как сокровище, и оттого не может сдержать улыбку – и дрожь: а стоит ли рассказывать об этом маме?.. Поймет ли она?

Арон почти не смотрит на всю красоту по сторонам – насмотрелся! И на золоченые ограды в Жемчужном кольце, и на статуи конных рыцарей – мама заставляла учить историю, и он знал, что вон та – это император Квентин, который правил шестьдесят лет и присвоил территории до самых гор Кедраша. А те двое – сенаторы Гидеон и Нойрид, они остановили кровавую гражданскую войну. Вот еще одна – девушка льет воду из кувшина, и юноша пьет из горсти эту воду. Похожих по городу много. Это вроде как городская легенда: Рей Абр основал город на месте, где ему та девушка то ли привиделась, то ли на самом деле давала испить воды.

Арон бросает в чашу фонтана мелкую монетку – на удачу. А проходя через ворота в Жемчужное кольцо, по привычке трет блестящий нос левому грифону.

Дома все знакомое, привычное. Ничего не изменилось за лето, только, кажется, не хватает пары картин в столовой. Арон и вспомнить не мог – а были эти картины? Что они изображали?..

Его сразу же отправили в купальню, где Эрин до обидного больно натер ему уши и шею мылом, и теперь Арон сидел в столовой, кутаясь в толстый мамин халат, и пил теплое молоко с медом. От халата сонно пахло какими-то травами, которые Мэй кладет в мамины сундуки с одеждой.

Он сидел так и смотрел в окно, пока сумерки не заползли в комнату и Эрин не пошел зажигать фонарь над входом, а за забором не засветились огоньки. Арон начал дремать, глаза закрывались, а голова становилась тяжелой – но он ждал, так терпеливо, как никогда. И когда почти уснул за столом, твердые шаги смяли тишину. На плечо легла рука, и запахло дождем, миндалем, краской, каменной крошкой, отчего защекотало в носу. Арон поднял голову и увидел маму.

– Я рада, что ты добрался благополучно, – ее голос был таким же спокойным, как и всегда, но в нем действительно звучала радость. – Как себя чувствует дядя Юджин?

Глупые, неважные вопросы! За лето мама совсем не изменилась – волосы так же собраны сзади, та же синяя куртка с медными пуговицами, то же выражение лица – и не понимает, не видит главного: что он, Арон, теперь другой!

– Хорошо. Он просил передать братский поцелуй. – Арон хитро улыбнулся.

– Ах, вот как.

Она быстро наклонилась к нему – и Арон коснулся губами ее щеки. И замер, видя улыбку в уголках всегда строго сжатых губ.

Не перебивая, она слушала о рыбной ловле и лодках, уходящих в море ранними утрами, об апельсиновых деревьях и дядином доме, в котором так хорошо играть в прятки, о городе Ларте, где все пахнет смолой, рыбой и солью. Когда-то, когда мама была маленькой, она жила там. Хотя представить это Арон совсем не мог. Чтобы мама бегала наперегонки с дядей Юджином? Плавала в море? Собирала ракушки? Рисовала на берегу чаек?.. Арон расхохотался бы в лицо тому, кто такое скажет.

Стало совсем темно. Только одна свеча горит на столе, и дом сделался еще больше, он превратился в настоящего великана, в утробе которого водятся мыши и тайны.

У Арона еще не закончились истории, и спать ему совсем расхотелось, но мама встала из-за стола:

– А теперь – в кровать, уже поздно, – с этими словами мир начал медленно возвращаться на свое законное место, где она – прежде всего мастер-архитектор, а Арон – всего лишь школяр.

Он кивнул и устало поплелся наверх, волоча халат на манер мантии, и дорога казалась бесконечной – как будто он лез в гору. И решил, что ничего он не скажет, будет молчать, пока… А там он точно придумает, как быть. Мысли роились в голове – одна завлекательнее другой, возможности множились и разрастались, все – великолепные, блестящие, и вели они его вперед и вверх – к славе, богатству, далеким странам и загадкам, разгадать которые способен лишь он один.

Мама проводила его до спальни и остановилась на пороге.

– У меня есть для тебя подарок, – сказала она.

Арон так и подскочил!

На кровати лежит большой сверток, и Арон несется к нему, разворачивает – и мороз по коже, и мурашки, и пальцы трясутся и холодеют. Его герой, великий генерал Тоймар, победивший Последнего императора, сделанный из дерева, отполированный и раскрашенный – как настоящий! И кольчуга, и доспехи, и даже морщины на лице! А руки и ноги двигаются, и в одной руке меч, а в другой баклер. Арон стоит, раскрыв рот. Мама иногда дарит ему книги, так редко – игрушки! Потом все же вспоминает, что нужно быть вежливым:

– Спасибо.

Мама улыбнулась – уже по-настоящему, широко. Ведь это она сама сделала – вырезала из дерева и раскрасила.

И вдруг Арона будто что-то подтолкнуло, прямо в грудь пихнуло: скажи!

– Мама, я… я волшебник, кажется. – И тут же Арон зажал ладонью рот.

Что-то росло-росло внутри, увеличилось до размеров комнаты, целого города и огромного дождливого мира. А мама внимательно смотрела ему в лицо и молчала. И от этого молчания острая обида уколола больно и резко. Арон тоже молча поднимает руку – и крохотный огонек вспыхивает на ладони, горит, трепеща, несколько мгновений и гаснет.

Мама глубоко вздохнула, и глаза у нее стали огромные и черные. Не удивленные и не злые, но очень грустные. И Арон вдруг горько пожалел о том, что сказал: она же совсем не понимает! И не поймет.

– Я бы не возлагала на это надежды, – сказала она. – В твоем возрасте магия может появиться и пропасть.

Арон заморгал. Его как за шкирку схватили и ткнули лицом в навозную кучу. С силой, от души ткнули. Он сглотнул, чувствуя, как щиплют глаза слезы.

– А если это по-настоящему?..

Мамин голос был спокойным, как и всегда.

– Если это по-настоящему, то Маллар благоволит тебе. И хочет, чтобы ты служил ему.

Она сделала какое-то странное, резкое движение, будто хотела обнять. Но не обняла. Только пожелала спокойной ночи, пообещав, что поговорит утром со служителем Многоликого, и ушла, унося с собой свои сложные взрослые заботы. С досады Арон пнул ножку кровати, но только больно, до слез, ушиб палец.

Смысл сказанных мамой слов медленно доходил до него: его отправят учиться в орден Служения или Исцеления, обязательно отправят, если посчитают, что силы у него достаточно для служения Многоликому.

И от этого Арон пнул ножку кровати еще раз, посильнее, так, что от боли зарычал на себя и собственную глупость.

Деревянный генерал смотрел на него мудро и понимающе. Уж он-то точно знал, что такое поражение, но все равно никогда не сдавался.