Рыцарская академия. Книга 1

© Ирина Костина, 2021

ISBN 978-5-4493-0257-1

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

автор Ирина Костина

обращение от автора

Дорогой читатель!

Ты держишь в руках первую книгу, которая начинает исторический роман «Нет цветов у папоротника», состоящий из семи книг.

Роман охватывает период событий в Российском государстве с 1733 года, времени правления Анны Иоанновны, и заканчивается серединой 1740-ых годов, когда корона Российской империи уже венчала голову Елизаветы Петровны.

Исторические события в нём разворачиваются на фоне житейских историй приятелей кадетов первой в России Рыцарской Академии, что позже будет переименована в Кадетский Сухопутный корпус. Они учатся, озорничают, влюбляются, попадают в переделки и, сами того не ведая, зачастую становятся участниками событий, которые впоследствии потомки впишут в учебники.

Такие исторически известные фигуры, как Анна Иоанновна, её фаворит Бирон, племянница Анна Леопольдовна, канцлер Андрей Остерман, фельдмаршал Миних, царевна Елизавета и прочие – тоже предстанут на страницах романа главными героями. Они здесь, как и все обычные люди – радуются и страдают, боятся и рискуют, а бывает, тоже попадают в нелепые ситуации.

Если эта книга тебе понравится, то продолжение ты сможешь найти в следующих:

«Польский этюд» – вторая книга.

«Капкан на принцессу» – третья книга.

«Матовая сеть» – четвёртая книга.

«Наследники и самозванцы» – пятая книга.

«Рецепт дворцового переворота» – шестая книга.

«Нет цветов у папоротника» – седьмая книга.

Ирина Костина.

1733 год

Франция

Одинокий всадник мчался по ночной дороге, с хрустом ломая подмёрзшую грязь. Его плащ, сбившийся на бок, хлопал на ветру, точно парус на ботике.

Миновав вырубленную рощу, наездник уверенно свернул с широкой дороги, что вела на Париж, и устремился по узкой просеке, где в конце маячило очертание церкви. Это местечко называлось Исси-ле-Мелино. Без труда найдя в безлюдных тёмных улочках нужный ему дом, незнакомец спешился и решительно забарабанил в дверь.

На шум явился слуга.

– Срочное донесение из Варшавы для Его преосвященства! – запыхавшись, выпалил гость, протягивая бумажный свиток.

И тут же был принят в объятия спящего дома.

Дом был загородной резиденцией кардинала Флери – негласного правителя Франции. Сам король молодой Людовик XV делами заниматься не любил. И доверял управление страной кардиналу, питая к нему безграничное доверие.

Флери на ту пору было восемьдесят лет, но старик обладал ясностью ума и свежестью памяти лучше иного юноши. А его мудрости и расчётливости мог позавидовать опытный дипломат.

Слуга осторожно проник в спальные покои хозяина:

– Ваше преосвященство. Гонец из Варшавы со срочным донесением.

Очевидно, новости из Польши были нынче чрезвычайно важны, так как, услышав сообщение, Флери тут же поднялся. Без лишних слов позволил облачить себя в халат и усадить в кресло, приказав впустить гонца.

Тот, припав на колено, целуя кардиналу руку, вручил опечатанный свиток и коротко сообщил:

– Король Август скончался!

Флери коротким жестом отослал посыльного прочь, сорвал печать со свитка и погрузился в чтение. Ознакомившись с посланием, вызвал звуком колокольчика слугу и распорядился:

– Пригласите секретаря; мне нужно немедленно продиктовать несколько писем.

На следующее утро в кабинете Флери находился министр финансов д’Арновиль:

– Итак, исполнительная власть в Польше в руках примаса Потоцкого? – произнёс он, вглядываясь пристально в лицо кардинала.

– Временно! – поправил тот.

– Но его русское происхождение, наверняка сыграет немаловажную роль в том, чья именно креатура будет выдвинута на престол, – д’Арновиль не скрывал волнения.

– Патриотические чувства – безусловно, важная часть человеческой натуры, – философски заметил ему Флери, поглаживая белого кота, блаженно мурлыкающего свернувшись на коленях его преосвященства.

– Но золото – всегда более веский гарант! – уверенно завершил он свою мысль.

Министр не стал возражать:.

– Поэтому, готовьте деньги, д’Арновиль. Да не скупитесь! И пусть ваш гонец передаст это письмо вместе с деньгами нашему посланнику при польском дворе.

Тот принял свиток:

– Будет исполнено, Ваше преосвященство.

В морщинках лица кардинала мелькнула улыбка:

– Короля в Польше выберет шляхетство. А выберет оно того, кто угоден Франции!

И тут же протянул министру второе письмо:

– А это перешлите Лещинскому. Пусть наш дорогой тесть готовится надеть на голову утерянную корону.

Санкт-Петербург

Рыцарская Академия (бывший Меншиковский дворец)

Солнце будто не желало вылезать из-под облачного одеяла – то выглядывая, то снова кутаясь в него. Об его пробуждении можно было лишь догадываться по робкой позолоте, едва тронувшей поверхность Невы.

Наконец, одинокий луч выбился из небесной перины; сладко потянувшись, спросонок ткнулся шальным солнечным зайчиком в окна бывшего Меншиковского дворца.

Василий Мúкуров невольно прикрыл ладонью глаза. Он сидел, забравшись с ногами на широкий подоконник, и всматривался в пейзаж за окном. Пришвартованные барки хлюпали носами, тычась в дощатый пирс. Недавно сооружённый наплывной мост величественно дремал, сдерживая тугие всплески набегающих волн.

А на том берегу в глубине деревьев, подёрнутых полупрозрачной, как шифоновая косынка, зеленью поблёскивали кресты Исаакия Долматского.

Василий вытянул вперёд руку, оттопырив большой палец, и, прищурив глаз, совместил его со шпилем адмиралтейской башни. Поворачивая палец то в сторону, то вверх, что-то усердно прикидывал в уме. Затем схватил грифельную доску и стал писать. Сперва перекрещенные линии, затем цифры и следом – формулы и расчёты.

Скрип мела по грифельной доске гулко звучал в тишине комнаты, скромная обстановка которой была рассчитана на пятерых обитателей. Четверо из них мирно спали в кроватях. У каждого рядом с кроватью на стуле висел отутюженный кафтан тёмно-зелёного сукна с алым подбоем и золотым позументом по борту. А так же лосиного цвета суконный камзол, рубашка и панталоны. Чёрная треугольная шляпа с кокардой из белых шёлковых лент. На полу стояли начищенные прислугой башмаки со штиблетами (особый род голенищ, покрывавших ноги от ступни до колена и застегивавшихся на пуговицы). Обитатели комнаты были кадетами первой в Петербурге Рыцарской Академии.

Мел под нажимом руки издал противный скрежет и раскрошился. Пробудившийся от этого звука Иван Лопухин приподнял с подушки вихрастую голову.

– Микура? …И чего тебе, лешему, не спится?! До подъёма ещё далеко?

Василий вытянул палец, прищурился и убедительно сообщил:

– Ровно три минуты.

Лопухин затрясся от смеха:

– Твой палец работает, как хронограф господина Гаррисона?

– Может, и лучше! Пойди сюда; чего покажу!

Ванька, нехотя, вылез из постели:

– Ну?

– Гляди! – Василий ткнул пальцем в здание адмиралтейства, – Видишь, тень от шпиля башни? Я вычислил её перемещение в зависимости от времени. По моим расчётам, когда тень доберётся до крайнего бастиона, будет ровно пять часов. И выстрелит пушка…

– Да, ладно?!

– Хочешь проверить?

Друзья прильнули к оконному стеклу, наблюдая движение тени. Вот она своим острым концом проползла по стене и коснулась крайнего бастиона крепости.

– И? – нетерпеливо вопросил Иван.

В тот же миг во дворе Рыцарской Академии выстрелила пушка, возвещая всеобщий подъём. Микуров от радости со всего маху хлопнул приятеля по плечу:

– А?! Что я тебе говорил? Вот, что значит, правильный расчёт!!

Лопухин потёр ушибленное плечо:

– Микура! Вот ты чудило! И что только у тебя в башке творится?! – и оглянулся вглубь комнаты, – Эй! Засони! Подъём!!!

Семейства Лопухиных и Микуровых были дружны, поэтому Иван и Василий, выросли вместе, как братья. И даже имели некоторое внешнее сходство; оба высокие, рослые, русоволосые и сероглазые. Однако, характерами заметно отличались.

Микуров обладал неиссякаемым стремлением к овладению знаниями. И в первый же год обучения в Рыцарской Академии, перечитал все имеющиеся в арсенале книги. В совершенстве знал четыре языка. Приятели по комнате уже привыкли к тому, что Василий мог вскочить среди ночи и спешно писать что-то мелом на грифельной доске, так как его мозг постоянно рождал какие-то идеи. И даже в житейских ситуациях Микуров пытался искать таинственную суть.

Друзья-кадеты, хоть и посмеивались иногда над его чудачествами, но уважали.

Совершенной ему противоположностью был Лопухин – озорник и забияка. Его жизненное кредо – постоянно попадать в истории. А из многочисленных передряг он выбирался путём изворотливости и неиссякаемого оптимизма.

Друзья по-свойски, звали друг друга Лопух и Мúкура. Эти прозвища быстро прижились и в среде кадетов.

Согласно распорядку дня в рыцарской Академии, после подъема кадетам давалось два часа на то, чтобы умыться одеться, позавтракать и приступить к занятиям в классах.

Ванька бросил подушку в Дмитрия Голицына:

– Подъём!! Сонная тетеря!

Тот сквозь сон невозмутимо нащупал брошенную подушку и пристроил её под голову в дополнение к своей.

– Нет, ты видел? Каков жук!! – расхохотался Иван, – Небось, опять шлялся на кухню за полночь, а теперь дрыхнет! А, Митяй?!

– Ну, чего ты брешешь, Лопух?… – раздосадовано пробубнил тот, – Когда это я шлялся ночью на кухню? И зачем?

– Знамо дело, когда! Второго дня!

– И знамо дело, зачем, – поддержал его иронично Микуров.

– Селёдки на ночь поел. В горле пересохло.

– Рассказывай! Знаем мы, в каком месте у тебя пересохло, – продолжал глумиться Лопух, – Все видели, как новенькая повариха тебе глазки строила!

– Точно-точно!

– И каши тебе больше всех положила! До краёв!!

– Вот дураки, – проворчал обижено Голицын, отворачиваясь к стене, – Языки у вас без костей.

– И как ей было устоять? – не унимался Ванька, – Бедная девка из матросской слободки, никого, кроме грязных матросов отродясь не видывала. А тут – красавец кадет!

– Глазищами синими глянул – как рублём подарил!

Голицын не выдержал, откинул одеяло:

– Ну, будет балаболить-то! Вот я вас!

И он с размаху запустил в них обе подушки. Васька с Иваном, хохоча, увернулись.

Дмитрия Голицына друзья звали Митяем. Он был сыном генерала-фельдмаршала Михаила Михайловича Голицына. Все дети в семье Голицыных получали хорошее домашнее образование; кроме обучения трём языкам, математике и философии, отец настоятельно приобщал сыновей с малых лет к военному делу.

Митяю нравилось щеголять в кадетской форме, маршировать в строю, гарцевать верхом и стрелять по мишеням. Но особого усердия в овладении науками он не проявлял, так как с детства усвоил, что можно добиться всего желаемого через внешнее обаяние. От матери он унаследовал мягкую бархатистую кожу, золотистые густые кудри и ярко-синие глаза. И красивой внешностью заметно выделялся среди кадетов. Оттого часто привлекался директором к исполнению мелких поручений, которых требовал этикет при встрече высоких персон, как-то: проводить гостя к директору, подать чернильницу, подержать генеральскую собачку. Дамы таяли, как снег по весне, видя красивого златокудрого мальчика в кадетской форме, протягивали для поцелуя руки и непременно совали юноше в ладошку монетку в ответ на оказанную любезность.

Да и учителя, иной раз, поддавшись на обаятельную улыбку Голицына, проявляли к нему снисхождение и, вместо заслуженного наказания, он отделывался лишь нравоучениями. Эта несправедливость вызывала негодующий отклик в среде кадетов. И оттого внешность Митяя была всегда предметом язвительных насмешек друзей.

Подушки, брошенные в сердцах Голицыным в Микуру и Лопуха, прилетели в кровать Петру Трубецкому, который спросонок таращил глаза на дурачившихся приятелей.

– Труба! Подъём!! – прокричал ему Ванька на ходу, улепётывая от Митяя, который, промахнувшись подушкой, теперь намеревался стегануть приятеля полотняным рушником.

Трубецкой выкарабкался из заваливших его подушек:

– Мне снился удивительный сон, – произнёс он, зевая, – Будто бы я в нашем московском поместье. И батюшка купил в кондитерской огромный торт. Накрыли стол на террасе. И нянька режет этот торт. А крема столько, что он кусками липнет к ножу…

Его никто не слушал. Голицын отчаянно «фехтовал» на рушниках против Микурова с Лопухиным. И в этой театрализованной схватке они скакали по комнате, сметая всё на своём пути так, что поднявшийся с кровати из дальнего угла кадет Бергер, жался к стене, стараясь избежать попадания в этот замес.

– И вот только я поднёс ко рту этот кусок торта, как…

Трубецкой не успел досказать окончание сна, в этот момент троица – Микуров, Голицын и Лопухин ураганом пронеслись по Петькиной кровати, в запале скидывая с неё одеяло, подушки и самого Петьку.

Дверь в комнату отворилась. Вошёл слуга Прохоров, неся воду в тазу для умывания:

– Господа кадеты. Извольте умываться! – и, увидев кучу малу, укоризненно покачал головой, – Ну, что вы, ей-богу, устроили?!

Он крепко ухватил мальчишек за вороты рубашек и растащил по углам.

Сидя на полу в ворохе белья Петька Трубецкой, воспользовавшись паузой, как ни в чём ни бывало, досказал:

– Так вот. Только я поднёс ко рту этот кусок торта, как вдруг вижу, что это вовсе не торт, а мой старый башмак, что я прошлым летом обронил в реку… Приснится же такое?

– Это тебе, Труба, предупреждение: чревоугодие – смертный грех! – сообщил Ванька, закатывая рукава и подставляя руки для умывания.

Петька, по прозвищу «Труба», сын генерал-майора Никиты Юрьевича Трубецкого, был самым младшим в комнате и совершенно не способным к военному делу. Воспитанный матушкой с няньками в любви и заботе розовощёкий пухляк Петька был насквозь пропитан романтикой и мечтательностью. На занятиях по строевой подготовке он важно тянул носок, но всё время путался в поворотах налево, направо и отставал в строю. На лошадь забирался со страхом. И фехтовал с закрытыми глазами, боясь окриветь.

Тем не менее, друзья любили его за то, что Труба был добр и доверчив, как ребёнок. Он смешил их высокопарными рассуждениями, неиссякаемым желанием вкусно поесть и пылкой влюблённостью в кузину Анастасию Ягужинскую. При этом предмет его обожания и не подозревал об его пылких чувствах. Но Петька искренне страдал, сочинял стихи и неистово малевал портреты своей возлюбленной, уединившись в кабинете для рисования.

Кадеты столпились вокруг таза, подставляя руки под струю воды, и тщательно намыливали лица и шеи. Митяй и Лопух никак не могли угомониться, продолжая исподтишка тыкать и щипать друг друга. Иван брызнул в Митяя водой. Тот в отместку макнул Ваньку головой в таз. Лопухин кинулся на Голицына с кулаками. Митяй заметался по комнате и выскочил за дверь, приперев её собою с той стороны. Лопухин начал ломиться в дверь с этой. Голицын не уступал. Силы были примерно равные – дверь не поддавалась.

– Ну, ладно! – Ванька отступил, лихорадочно оглядываясь в поисках подходящего предмета.

Взгляд его упал на таз с мыльной водой.

– Сейчас ты у меня получишь! – в преддверии мести, Лопухин удовлетворённо потёр ладони, схватил таз и встал на изготовке перед дверью.

Ожидания его не замедлили подтвердиться – дверь распахнулась. Лопух резко выплеснул воду из таза и… оторопел.

Вместо Голицына, в дверном проёме стоял воспитатель Шашков. Застыв от неожиданности, он выпучил глаза. А с его побагровевшего лица, с парика, и с кафтана стекали струйками мыльные ручейки.

– Э-…эт-то что такое?!! – взревел Шашков, приходя в себя. И увидел замершего напротив отрока с пустым тазом, – Кадет Лопухин?! Ты что себе позволяешь?!

– Я…

– Молча-а-ать! Розги!! Десять штук!!!

Лопухин опустил таз и вытянулся в струнку перед воспитателем:

– Прикажете отправляться сейчас?

– Незамедлительно!!

– Так точно.

И, накинув кафтан, направился получать наказание. Воспитатель посторонился, пропуская Лопухина, и собрался было выйти следом, но тотчас воротился:

– Ах, да! Перед завтраком общее построение во дворе! Никому не опаздывать!! – он обвёл суровым взглядом всех обитателей комнаты и погрозил кулаком, – Глядите у меня!!

Основным методом наказания в Рыцарской Академии была порка. Для этой цели на задний двор еженедельно привозились розги – гружёная доверху телега. Кроме порки, в качестве наказания, широко применялась маршировка на плацу (внутренний двор) после занятий или после всеобщего отбоя; на языке кадетов это называлось «шагомер». За более серьёзный проступок воспитанников подвергали аресту. Для старших классов была ещё одна форма наказания – штраф.

В воспитании будущих офицеров наставники были строги и беспощадны. И, даже если кому-то из кадетов за время учёбы удалось избежать ареста, то не испытать на себе «шагомер» или розги было невозможно. А штрафы сыпались, как июльский дождь.

Иван Лопухин за год обучения был порот уже множество раз. А уж периметр плаца изучил до того, что мог маршировать по нему с завязанными глазами.

Проводив приятеля взглядом, кадет Бергер тихо посетовал:

– Не повезло Лопуху. Сегодня Никич дежурит; а он, скотина, розги в воде вымачивает, чтоб сечь больнее.

Наряду с представителями русского дворянства в Академию были зачислены дети лифляндских шляхтичей. При этом лифляндцы непременно должны были проживать вместе с русскими, чтобы скорее обучаться языку. Поэтому в комнате, где обитали кадеты – Лопухин, Микуров, Голицын и Трубецкой – пятым был сын курляндского дворянина Яков Бергер.

Бергер, в силу немецкой натуры, отличался аккуратностью и дисциплиной. К учёбе относился с ответственностью – самозабвенно зубрил уроки, неукоснительно соблюдал распорядок Академии, почтительно обращался к учителям и никогда не участвовал в проказах и шалостях. Одним словом, по мнению, приятелей по комнате, был жутким занудой! И, тем не менее, ведя праведный образ жизни, всё равно бывал бит розгами. И чаще всего, как затейник драки; кадеты часто подтрунивали над ним, вынуждая пускать в ход кулаки.

По наставлению воспитателя, приятели, одевшись, поспешили на плац во внутренний двор, куда уже стремились кадеты всех остальных классов. Выстроившись по периметру, они галдели, выясняя, не знает ли кто, для чего их собрали? Но сразу притихли при появлении директора. Генерал-майор Люберас обвёл всех внушительным взглядом и сообщил:

– На следующей неделе начинаются первые в истории нашей Рыцарской Академии выпускные экзамены. (ряды выпускных классов откликнулись унылым вздохом) И это значительное событие решила почтить своим царственным визитом Ея императорское величество Анна Иоанновна!

По строю пронёсся тревожный гул.

– Тихо!! – осадил их Люберас, – Государыня пожелали лично присутствовать на экзамене. А затем открыть бал в честь выпускников Академии. Приём столь высокой особы в этих стенах – большая честь и большая ответственность!

Он сделал паузу. И продолжал:

– До означенного события осталось семь дней. И наша общая задача – не ударить в грязь лицом, а подготовить и провести встречу с государыней наилучшим образом! Командирам и воспитателям выданы предписания для каждого класса по приведению в порядок помещений и внутреннего двора. Кадеты выпускного класса от уборочных работ освобождаются. Им следует восполнить недостающие знания и довести до совершенства упражнения по экзерциции, дабы на экзамене не посрамить чести учителей!

Директор снял головной убор, вытер платком капли пота на напряжённом лбу, переходящем в намечавшуюся лысину, и добавил:

– Если императрица останется довольна, обещаю – все получите пять дней отпуска.

Эта новость была встречена с восторгом. Начались перешёптывания и галдёж по поводу того, как и где лучше всего провести эти пять дней.

– Я сказал, если императрица останется довольна!! – строго повторил Люберас, пресекая пустые разговоры, – А теперь марш завтракать!!

Обосновавшись за столом, друзья, не забывая орудовать ложками, обсуждали предстоящее событие.

– Ух, ты! Первый бал в Академии! – смаковал новость Голицын, – Приедут барышни.

– Кому – что! – фыркнул Лопух, – А Митяю – барышни!

– А государыня, наверняка, будет с племянницей-принцессой, – продолжал Митяй.

– Во даёт! Ох, и смазливый ты, селезень!

– Хочешь покорить сердце «будущей матушки будущего наследника престола»?

– Прынц нашёлся!!

Голицын в ответ показал им язык.

– Интересно, будут ли Ягужинские? – задумчиво произнёс Петька, размазывая по тарелке кашу.

– Ты разве не знаешь, что Ягужинские уехали в Берлин?

– Как?! – ахнул Петька.

– Павел Иванович получил от государыни назначение к прусскому двору? – блеснул познаниями Лопухин.

Матушка Лопухина была статс-дамой при императрице и ведала всеми придворными сплетнями. А посему, Иван всегда был осведомлён о новостях больше всех остальных.

– Я ничего не знал! – таращил глаза Петька, – А как же Анастасия?!

– Укатила в Берлин твоя зазноба! Вместе с батюшкой!

Трубецкой уныло сложил ложку:

– Как же так? Я что, её больше не увижу?!

– Хватит ныть! Доедай кашу! На уроки пора.

– Я не стану есть. Я в унынии.

– Да, брось!

Но Петька решительно отодвинул от себя тарелку:

– Нет! Я в отчаянии!!

– Ого! Братцы! Слышали?! Труба объявил голодовку.

– Неслыханные жертвы!

– Из—за девчонки!

Петька покраснел и стал оправдываться:

– И вовсе нет…

– А из-за чего? – лукаво поддел его Лопухин.

– Обидно за её отца. Между прочим, Павел Иванович Ягужинский идейный вдохновитель нашей Академии, – залепетал тот.

– И что?

– И будет несправедливо, если первый экзамен пройдёт без него!

Приятели громко расхохотались, давясь кашей:

– А-а! Так ты из-за Павла Ивановича так расстроился?!

– Вот насмешил-то!

– Да брось! Роль отца-вдохновителя на экзамене успешно исполнит Миних.

– И это без шуток! – неожиданно возмутился Василий, – Я считаю, что Миних внёс вклад в создание Академии куда весомее, чем Ягужинский!

– Успокойся, Микура! Никто не умаляет заслуг Христофора Антоновича. Просто, в глазах кадета Трубецкого, Миних проигрывает Ягужинскому только в одном.

– В чём?

– У него нет красавицы-дочери!! – зашёлся от хохота Ванька.

К началу 30-ых годов XVIII века Российская империя испытывала нехватку в квалифицированных военных чинах. А то малое количество военно-учебных заведений, что были открыты в царствование Петра-I, уже не могли в полной мере обеспечить армию и флот офицерами. За семь лет после кончины великого реформатора царствующие монархи совсем не уделяли внимания вопросу образования.

После воцарения на престол Анны Иоанновны, граф Павел Иванович Ягужинский стал активно склонять государыню к разрешению данной проблемы, предлагая воспользоваться европейским опытом образовательной системы. Миних поддержал Ягужинского и разработал собственный проект нового образовательного учреждения для воспитания и обучения фузелёров и гренадёров, будущих офицеров сухопутных войск.

Государыня одобрила представленный проект и отдала приказ – учредить первый в России кадетский корпус.

Было решено, что обучать в нём будут только детей дворянского сословия, достигших 13 лет и обученных грамоте. По выпуску они должны заступить в армию на офицерские должности в звании подпоручиков или прапорщиков.

Именно, с лёгкой руки Миниха корпус получил название Рыцарской Академии, так как Миних заботился о том, чтобы кадеты получили не только военное обучение, но и светское воспитание.

По проекту Академия делилась на две роты и на классы. Самые младшие именовались 4 классом. А будущие выпускники – 1 классом. Весь период обучения занимал 5—6 лет.

Под здание новоявленной Академии Миних выпросил у императрицы из казны бывший Меншиковский дворец на Васильевском острове. Хозяин дворца к тому времени уже скончался в Берёзове, куда был отправлен в ссылку по приказу внука Петра Великого.

Торжественное открытие Академии состоялось в прошлом году 17 февраля.

На должность главного директора Анна Иоанновна справедливо назначила самого Бурхарда Кристофора Миниха (в России его звали Христофор Антонович). Но в тоже время взвалила на плечи талантливого и проворного графа иные проекты, требующие срочного исполнения и профессионального подхода. В силу невероятной занятости Миниха, непосредственное заведование Академией было решено доверить генерал-майору Иоганну Люберасу.

Итак, здание для кадетов государыня нашла, программу обучения утвердила. Но, надо сказать, что к этому моменту в России не существовало ни педагогической науки, ни теоретических и практических разработок по преподаванию. Учебников тоже не было. В Петербурге нельзя было достать большинства книг и приборов, необходимых для учёбы. Не было и опыта обучения одновременно гражданским и военным дисциплинам. И учителям пришлось делать всё впервые методом проб и ошибок.

Да и самих учителей было недостаточно. Первые преподаватели были приняты на работу без всяких проверок, их подготовкой никто не интересовался. В первую очередь принимались те, кто имел жилье на Васильевском острове недалеко от корпуса, потому что в самой Академии мест для размещения учителей не было.

Объяснением предмета или наглядными пособиями учителя себя не обременяли; основной метод заучивания материала был зубрёжка. А, поскольку все книги по включенным в программу наукам были только на иностранных языках, то в обучение кадетам были введены немецкий, французский и латинский языки. Но и их преподавание ничем не отличалось от остальных.

После обязательных уроков грамматики с чистописанием и риторики кадеты прогуливались по залу. Следующий урок иностранного языка был на выбор: латинского, немецкого или французского.

– Куда пойдём?

– Я на латынь, – уверенно отозвался Бергер, придерживая подмышкой увесистую книгу на латыни, которую он неустанно штудировал.

– Скукота! – сморщил нос Лопухин, – На французском куда веселее! Можно стащить очки у Пуазье и натереть стёкла воском! Вот будет потеха!!

Голицын ткнул приятеля в бок:

– Гляди, Лопух, доиграешься! Вычислит тебя француз и нажалуется директору. Вот будет тебе тогда потеха!

– Не дотумкает! – отмахнулся Ванька и повис на плече Василия, – Ну, что, Микура? Идём на французский?

– Пустая трата времени. Я итак свободно пишу и изъясняюсь на французском.

– Да ты и на немецком шпаришь, будь здоров! И на латыни. Может, сразу на выпускной экзамен пойдёшь? Блеснёшь перед государыней?

– Надо будет, блесну!

– Кто бы сомневался!

– Вот, если бы ввели в обучение турецкий язык…, – мечтательно произнёс Микуров.

– Это ещё зачем?! – возмутились приятели

– Но мы же – будущие офицеры армии! – пристыдил их Василий, – А, если нам суждено будет воевать с Оттоманской Портой?

– Там толмачи найдутся.

– Враг страшится противника, зная, что тот может изъясняться на его родном языке! А идеологическая победа – выигранная битва.

– Ну ты и загнул, Микура!

Труба мизинцем почесал нос:

– А что, это интересная мысль…, – и, как всегда, пустился в фантазии, – Допустим, пошёл ты в разведку и подслушал, как турки в палатке обсуждают план завтрашней атаки. И всё слово в слово командующему доложил.

– Ага! Или осадили мы крепость с турками. И ты кричишь им на турецком языке: «Сдавайтесь! Иначе пощады не ждите!»

– Глупости всё это! Чтобы вести с неприятелем переговоры – на то дипломаты есть!

– Вот вы щеглы недалёкие!! Дипломаты в разведку не ходят!

В разгар спора к ним подошёл дежурный:

– Кадет Микуров! Срочно в кабинет господина директора. Поручение для тебя!

Надо сказать, директор всегда прибегал к помощи воспитанников Академии в доставлении почтовых депеш или деловых записок. Преподаватели тоже давали ученикам поручения что-то купить или доставить по адресу. Кадеты с радостью воспринимали эти поручения, так как это избавляло их от присутствия на уроках и давало возможность прогуляться по городу.

Но именно кадета Микурова господин Люберас к ответственным поручениям привлекал чаще остальных.

– Опять Микуре свезло! – досадливо рубанул воздух ладонью Лопухин, – Ну, почему, как поручение, так всегда ему?!

– Dura lex, sed lex! – с насмешкой ответил ему Василий.

– Чего, чего?

Голицын не замедлил подтрунить:

– У-у, кадет Лопухин!! Да Вам бы надо подтянуть латынь!

– Сие значит «Закон суров, но это закон», – любезно перевёл Трубецкой.

– Ну, вас к чёрту с латынью!! – психанул Ванька, – Говорю, пошли на французский! А, если наскучит, можем сбежать. Труба! Ты идёшь?

Петька покачал головой:

– Нет. Я – на немецкий. Отец говорит, что именно знание немецкого языка теперь особенно важно для русского дворянина. В армии и при дворе полно лифляндцев. Союзники наши нынче – Габсбургский дом. К тому же, если моя военная карьера не сложится удачным образом, то всегда можно заручиться ходатайством у государыни в получении дипломатической должности. И хорошее знание немецкого языка позволит мне получить место при прусском дворе либо австрийском…

Митяй легонько толкнул Лопухина:

– Ну, всё. Завёл проповедь.

– Пошли! Его не переслушаешь!! – махнул рукой тот.

Уроки французского языка в Рыцарской Академии преподавал сухонький старикашка по фамилии де Пуазье. Он был слаб зрением и носил очки с толстыми стёклами, в которых был похож на пучеглазую рыбу, удивлённо взирающую из-за стенок аквариума. Господин де Пуазье стеснялся очков и потому всё время то надевал их, то снимал; отчего часто терял и забывал их где-то. Это было главным предметом для шуток; кадеты, озорничая, любили прятать очки француза. А однажды ради смеха намазали внутреннюю часть оправы сажей. Господин де Пуазье, ничего не подозревая, нацепил очки на нос. А, когда их снял, то вокруг его глаз чётко отпечатались чёрные ободки. Складывалось обманчивое впечатление, что учитель всё ещё в очках. Так он проходил до обеда, веселя кадетов.

Когда шутка вскрылась, француз разгневался, кричал и требовал признаться тому, кто это сделал. Но, разумеется, шутника никто не выдал. Хотя все прекрасно знали, что это Ванька Лопухин.

Вот и сейчас де Пуазье вошёл в класс в очках. Уселся за стол, осторожно положив на край столешницы кожаную сумку-скарселлу, которую неизменно носил с собой. Громко хлопнул в ладоши, призывая учеников к дисциплине и тишине. И произнёс:

– Мessieurs, je vous prie de commencer la leçon.

Таким образом, он дал понять, что урок можно считать начавшимся. Преподаватель, прежде всего, был обязан следить за тем, чтоб кадеты не отвлекались, не мешали разговорами, смехом или хождениями по классу. Урок состоял в том, что каждый брал книгу на французском языке и в полголоса начинал читать. Можно себе вообразить, какой при этом стоял галдёж! Своей единственной учительской обязанностью Пуазье считал – прислушиваться к произношению и поправлять нерадивых учеников. Никаких диалогов не возникало, так как сам учитель по-русски не понимал ни слова, а его ученики – в большинстве своём, не понимали речь французскую. В общем, качество преподавания говорило само за себя.