И головой в сторону тут же кивает, показывая, чтобы сматывалась из очереди. Даже взгляда не задерживает, сразу переводит на толпу за моей спиной, очевидно вынося свой единственный и неоспоримый вердикт – в клуб мне не попасть.

Толстовка, кепка, поверх нее капюшон, утянутая спортивным лифчиком грудь и широкие джинсы моего друга – я старалась по-максимуму быть похожей на парня.

Перестаралась.

В мини-юбке, уверена, прошла бы быстрее. Некоторых девушек даже в очереди не заставляли стоять, так пропускали, но на каблуках на ринг точно не выйти. А я сюда пришла именно из-за этого.

Немало известный клуб «Чёрная коронация» в определённых кругах – один из самых лучших, где устраивают бои «без правил». В кавычках, потому что правила здесь всё же есть, и они настолько хороши, что это, пожалуй, единственное место, которое может мне подойти.

Девушек на ринг не берут, но я слышала, исключения бывали, а победительницы получали такой гонорар за бой, что мне и не снилось.

Пара-тройка раундов – и я смогу решить половину своих проблем, поэтому так просто сдаваться не собираюсь.

– Мне есть восемнадцать, – стою на своём, а вот по голосу прозвучавшему дашь не больше двенадцати.

А если учесть, что пытаюсь выставить себя парнем?

Черт… ужаснейшая идея с переодеванием.

О чем только думала, непонятно!

Видела же, какие сюда заявляются посетители, простым смертным вход однозначно закрыт.

И громила не заставляет ждать подтверждения, вновь усмехается, качая головой.

– Поди ещё и паспорт собой есть? – насмешка, дураку будет понятно.

Но паспорт у меня и правда с собой. Вот только на Савушкину Элеонору, а не на какого-нибудь там Эдуарда…

Стою и пялюсь на потешающегося надо мной в открытую охранника, понятия не имея, что на это ответить. А тут он еще и наконец всматривается в лицо, взгляд внимательно щурит.

Секунда – и никакого больше притворства.

Охранник руку протягивает и так юрко с меня кепку снимает, что мои тёмные волосы, старательно спрятанные под ней и капюшоном, мгновенно же рассыпаются по плечам.

За спиной слышится сразу несколько различных реакций: кто охает, кто смеётся. Громила надо мной тоже. Головой снова качает.

– Даже знать не хочу, для чего тебе это… – приглядывается совершенно иначе, более ощутимым взглядом, будто оценивает, и даже голос смягчает, когда продолжает: – красавица, но сегодня точно не твой день. – А потом взглядом уже по фигуре, словно вместо глаз сканер, от него некомфортно становится, потому что и так понятно, что теперь он высматривает за одеждой. Его рука по бёдрам моим проходится, лишь слегка задевает ребром, но точно током бьёт, что шарахаюсь и испуганно таращу глаза. Сердце ухает, оцепенение и поднимающийся по коже жар от вспыхнувших гремучих эмоций: – Не ниже, и будь уверена, в следующий раз пропущу.

Снова усмехается и подмигивает, а я с опозданием понимаю, что он длину юбки имеет в виду.

– Всё, давай, красавица, не занимай очередь, – кепку вкладывает в непослушные руки, и вроде по-доброму со мной, но внутри всё равно разбухает обида.

Едкая такая, что аж глаза обжигает влагой. Щеки горят, чувствую, жаром колючим ползут по коже эмоции. И пульс в ушах бухает, что собраться сразу не получается. Ещё и ком к горлу злосчастный… Не сглотнуть.

Мне нужны эти деньги. Очень нужны

Сегодня.

И этот клуб моя единственная надежда дать себе хоть небольшую отсрочку.

Была. Была эта надежда.

Меня уже кто-то пихает плечом, протискиваются две девушки. Одна из них косо поглядывает, свысока, пока потихоньку назад спиной отступаю, а потом с гордым выражением к охраннику поворачивается, чтобы услышать:

– Не сегодня, – и дальше взгляд поверх всех переводит.

Выражения лица – камень. Никаких ухмылок, насмешек, просто стоит. Вторая из них возмущается:

– Но уже пропускали, в прошлый…

– На сегодня достаточно.

Дальше не слышу, безразлично становится, у меня до сих пор шум в ушах и пространство серовато-перламутровой призмой вокруг видится.

Отхожу вроде на расстояние, а особо даже не понимаю, в каком месте стою. По сторонам озираюсь.

Делать ведь что-то надо. Собраться, придумать…

Голова… божечки…

Никогда так ещё пульс не тарабанил.

«Может, тебе мотивации побольше надо?»

«Сколько там твой сестренке?..»

Чуть больше года. Ей всего чуть больше года, а она уже никому не нужна, кроме меня. Матери…

Боже, даже называть её так не хочется.

Тамара Львовна. Томаня, как зовёт её отчим, когда настроение приподнятое, потому что зарплату мать принесла. Его зарплата даже до дома порой не доходит.

Ни ему, ни ей, иногда кажется, вообще нет дела до Леи. Я не уверена даже, что они замечают, что временами её дома нет, потому что с ней сидит подруга моя. Дверь частенько открыта, да и плечом толкни хорошенько, у Трофимовских дури много, сломают, было б что из квартиры выносить, давно бы за долги всё забрали.

А теперь они Лею пообещали забрать, чтобы ускорилась. Если не отдам деньги. Сегодня.

Сегодня…

Снова верчу головой, на вывеску яркую оборачиваюсь. Они ведь и не скрываются от закона. Говорят, всё проплачено, не выгодно его закрывать, сколько там «водится» денег.

Они там есть. И я могла бы их получить. Там мало профессионалов, больше любители и желающие «рисануться». Дашка сказала, что некоторые парни и раунда не выдерживают на боях в «рулетке» – этакая забава и главная фишка клуба. Многие и соперника не знают в лицо, жребием тянут: кто платит того, кому платят. Каждый раунд на повышение, чем дольше отстоишь, тем больше денег получишь.

Я даже была готова к переломам. Это все равно лучше того, что обещают Трофимовские для меня.

Готова же, взяли бы только, пустили…

Черт…

Черт!

Срываюсь. Уже и не обида берет надо мной вверх. Отчаяние. Безысходность. Таким ураганом сотрясает всё тело, наружу всё рвётся, не удержать.

Разворачиваюсь и…

Боже!

– Я не твой ассистент личный, обещал Коваль, значит… что за!?..

На меня таращится парень. Мужчина. Или…

Господи, да неважно же, кто он!

Я вообще одни его глаза огромные вижу. Ладони у рта оханье моё приглушают, когда машинально от испуга и неожиданности его прикрываю.

Потому что только что заехала ему кепкой в лицо.

С асфальта доносятся какие-то звуки. Там телефон, рядом с кепкой, который выбила из руки. Вниз смотрю, телефон разбит, экран горит, но весь в трещинах. И это сделала я, пульнула так пульнула кепкой в неизвестную сторону. От души прям приложилась, чтобы выпустить гнев.

Откуда этот мужчина вообще взялся? Пусто же было, видела!

А он так на меня всё и смотрит, очевидно, сам переваривая случившиеся, пока не выдаёт:

– Хороший бросок, но не выйдет, договор всё равно ему не повезу.

– Омойбог… – причитаю сначала тихо.

Я и слов-то его не понимаю, они служат для меня больше толчком выйти из оцепенения. Я человека ударила! И телефон его разбила… Сглатываю с трудом. А он спокойный почему-то, пока моё сердце колотится на убой. Ещё раз осматривает с головы до ног и нагибается за телефоном.

– Боже… вы… вы… – собраться пытаюсь, чуть подаваясь вперёд, эмоции бурные овладевают, не давая обратить мысли в слова.

Но мужчина на меня и не смотрит толком. Телефон к уху подносит и морщится.

– Не дождёшься, это телефон упал, а не я, – говорит явно не мне, хотя и поглядывает, и снова же окатывает с головы до ног, убирая вторую руку в карман брюк, – чтобы меня уронить, надо было амбала посылать, а не школьницу.

– Ч-что?

Это он про меня? Школьницу? Кого уронить? По сторонам осматриваюсь, но рядом никого нет.

– Всё, Кай, не вникай, проехали. Лине привет и спасибо за переживания. А тебе – обойдёшься, нужен договор? Аэропорты работают, стихийных бедствий не предвещают. Прилетишь, если горит так, не обломишься.

Кто бы что ему ни говорил на том конце провода, а он говорит, я отчётливо слышу слова: «корона тебе, Юляшка, зажала», не слушает уже, сбрасывает вызов и вновь поднимает на меня взгляд.

Приценивается точно, и оценка его явно не впечатляет. Выглядит так, будто ему даже лень стоять рядом.

– Ну, признавайся, разбойница, что тебе я сделал?

Глава 2. Рим

Грохнется?

По ужасу на выражении лица, похоже, что это произойдёт в любую секунду. Глаза такие на меня лупит, будто видит монстра какого-то.

Черт их разберёшь этих ненормальных пикетчиц. Наверняка же знают, что ни одной ещё ничего не сделал.

Был всего один прецедент – нагрубил всего-то. И-то, можно сказать, «по-игрушечному», лесом послал, как достали. А после все равно пришлось отвалить приличную сумму, чтобы та не накаляла скандал и забыла то природное направление, куда предложил ей прогуляться.

После этого мягко приходится их всех «лесом слать». Не грубить, не трогать, не обзывать.

Надеюсь, «разбойница» не входит в перечень обзывательств, а то точно придётся идти на курсы по этикету, чтобы этих нежных мадмуазелей слать на какие-нибудь Мальдивские Острова.

Одна, наверняка, сейчас именно там, сколько ей отстегнуть пришлось денег. Знал бы, что так и так попаду, не мелочился бы, а в пешее эротическое сразу отправил.

А тут пусть комплиментом, что ли, воспринимают. Или пожеланием лучшей жизни.

Коваль – с*ка – как предвидел, когда умотать в свадебное путешествие, что мне одному приходится разгребать этот бред.

Уже думал Крис, третий наш совладелец, дёрнуть, она – девушка, может у неё получится с другими девушками найти общий язык и договориться от нас отвалить.

Но Крис – это Крис, деликатничать не про неё. Боюсь, если она хоть одной выскажет, какого она мнения о их забастовках, нас тогда не то, что просто обвалят судебными исками, точно закроют.

Поэтому: мягче, мягче, Римчук. Ты справишься разок поговорить с напуганной школьницей.

Главное не перегнуть, а то так смягчу, что по новой прилетит обвинение в домогательстве к несовершеннолетним.

Твою мать, руки бы отрубил Голодному (фамилия у него такая – Голодушкин по паспорту он – повезло так повезло от души, называется, когда в тебе дури на все сто двадцать килограмм чистых мышц) с его вечными приколюхами. Один раз пошутили на вопрос, как понимать, каких точно пропускать девушек, а Кайманов – есть у нас один «клоун», считающий, что все его шутки высшего класса юмора – взял да ляпнул: не ниже пятнадцати сантиметров.

А Голодный взял да отмерил – буквально. И теперь у входа рекомендации раздаёт девочкам, которых хотел бы пустить, но они не подходят под «стиль» заведения. Вот и тогда раздал на десяточку лямов, девчонка оказалась несовершеннолетней, а он ее бедра облапал при всех, показывая длину юбки. Свидетелей было тьма.

Тут даже дядька мой – полковник ФСБ в отставке, который абсолютно везде связи имеет, – нам не помощник. Одно дело «кого надо» кормить, чтобы они на бои глаза закрывали, а другое на «совращение малолетних». Еле договорились, чтобы она пост удалила из соцсетей про наш клуб. Но подписчицы её, успевшие заценить этот пост, нет-нет, но иногда появляются здесь. Одеты при том все одинаковы, точно пацанам подражают.

Фишка такая, чем страшнее вырядиться, тем типа нагляднее пример, что не одежда делает девушку красивой.

Поспорил бы.

Хотя именно эта малышка точно нарушает стереотипы. И непонятно даже, чем берёт в этой одежде бесформенной, её как-то защитить, что ли, сразу хочется. Стоит словно котёнок, заплутавший к шакалам.

А в данном случае, очевидно, шакал – я.

На меня ж она таращится, точно Чикатило перед ней из мёртвых восстал.

– Ну, – и по сторонам смотрю, её даже на Мальдивские посылать отчего-то не хочется, закруглять всё это надо да домой отправлять, пока мамка не потеряла. Тут и так местность не айс, а этому котёнку ещё до метро топать одной, – давай предъявляй и…

– Простите, – выдаёт слабо котёнок.

Всё еще испуганно, почти что без дыхания, слышу, как она воздух редкими глотками тянет. Что странно, она ведь далековато, а я все равно каждый её вдох отчётливо слышу.

Смотрю на неё. Притягивает почему-то именно шея, совсем неприметный участок: с двух сторон волосы, толстовка по горло, но я вижу, как девчонка сглатывает напряжённо.

Реально боится, а меня… прет?

Не от её страха, естественно, я вроде как с утра ещё был нормальным. Да ещё пять минут назад находился в своём уме. Не вставляло меня от робости девушек.

А тем более, малолетних. Дожился, мать твою…

С запозданием только осознаю, что она выдала, и удивляюсь. «Простите?» Нет, так со мной пикетчицы точно ещё не общались.

Извращенец, маньяк, мудак и козел. И даже после этого прощения они не просили.

– За что? – искренне не понимаю.

Девчонка на телефон мой подбородком указывает, что до сих пор кручу между пальцев. Не сразу понимаю, на что именно намекает. Хмурюсь и, очевидно, её ещё больше пугаю.

– Я… я… правда, не хотела в вас попадать, – тараторить во всю принимается, а я снова ловлю себя на мысли, что меня не на шутку торкают её вдохи – мягкие такие, между слов – мне будто что-то хочется с ними делать. Ближе их слышать. Или их вызывать. Не, это точно уже ни хрена ненормально. Ей лет-то сколько вообще? – Я… я просто… просто… Уф-ф-ф… Что ж за день-то такой?!

И почти что скулит, пальчики на ручках в кулачки сжимает, разревётся ж вот-вот. А у меня от этого за грудиной что-то в натяжку идёт. Вот дела, млять…

– Эй, давай, малышка, только без слёз…

Твою ж мать, сам не понимаю, когда успел вперёд подорваться, но она неожиданно близко оказывается, на меня взгляд поднимает. Сама инстинктивно группируется телом, плечи выдают напряжение, но она не отходит. Смотрит, и самое главное – без слез, словно их разом отбило. А я своё сердцебиение слышу. Шарашит же на убой, пока ее разглядываю и для себя отмечаю: котёнок-то охренеть какой симпатичный.

И на удивление стойкий. Неизвестно, чего раньше боялась, но моё вторжение в своё личное пространство сейчас выносит спокойно.

Вновь поднимаю разговор наш по памяти, потому что моментами внезапно зависать охота на близости. Тело странноватые реакции выдаёт рядом с ней.

Ей точно нет восемнадцати?

– Те лет сколько, разбойница? – разорвёт же от любопытства, если не пойму, сошёл я с ума или нет.

Но на этот вопрос котёнок почему-то иначе совсем реагирует. Выныривает будто откуда-то.

– Что?

Дыхание… что ж оно у неё на слух вкусное-то такое?

Нет, это уже жизненно важный вопрос.

– Восемнадцать тебе есть? – грубовато, будто требую.

Но по-другому не получается. Я сам по себе смягчать общение не особо умею, хоть и понимаю, что в данном случае надо. Но у меня словно первобытные инстинкты одни остаются рядом с ней и ничего кроме. Даже если она закрывается, меня это не останавливает на неё напирать и давить взглядом.

А она закрывается, дыхание учащается и зрачок шире – все ж вижу, я только её лицо и вижу. И да, мать вашу, фигня какая-то, понимаю, но меня прям прет от её дрожи и дыхания слышного. Ещё пару мгновений сама точно на этих всех реакциях зависает, смотрит на меня удивлённо, испуганно в кой-то мере, но далеко не в той, когда бежать со всех ног надо. И только после чуть отстраняется, в руки себя берет.

– Если хотите паспорт забрать или кредит оформить, то…

Что за фигня?

Вышибает же моментально. А выражение её лица уж подавно, девчонка то ли разочарована во мне, то ли боль какую-то именно в эту секунду выносит – не разобрать это выражение отчаяния крайнего.

– То… не получится, я не…

– О чем речь вообще? – хоть убейте, не догоняю.

А котёнок более стойким становится.

– За телефон, что разбила. Если хотите, чтобы возместила.

Вот же, млять, а…

Догоняю. На трубку смотрю, она думает, что хочу компенсацию взять. Взял бы, только иначе. Сам от своих мыслей охреневаю, потому что мне точно пофиг на побрякушку. Ещё я денег с девчонок не брал. Даже если б новый не мог купить, мало того, что адекватно ситуацию понимаю – случайность, судя по её извинениям, так в принципе не какой-то там мудак, чтобы просить с девушки деньги. Сам могу заработать, не западло было бы и ящики потаскать, если б прижало бы.

А тут вообще до кредита дошло, замечательно.

– Забей, – по новой резковато, но я отчего-то злой. Не знаю, что за глобальные метаморфозы, ощущение, что у меня сейчас все жизненно-важные системы на каком-то остром пределе: капни бензина и подорвёт. – Разбила и разбила, новый куплю.

Не верит? По крайней мере, удивлена.

– Правда? – и всё ещё недоверчиво.

Хотя вроде излагаюсь серьёзно.

– Я что, похож на альфонса? В состоянии купить. Хотя и посоветую, в подобных местах быть осторожнее, не все такие добрые, как я.

Выдыхает и отчего-то обречённой становится.

– Согласна. Не все.

Смотрит. И я смотрю. Вот только она с настороженностью, словно ждёт от меня что-то, когда запоздало смекаю.

Ждёт, отпущу или нет.

Не хочу. Но других вариантов нет. Я всё ещё не понимаю, нормально ли то, что завис на малолетке. Поэтому:

– Топай домой, разбойница, и постарайся больше никого не сбить, а то ночь…

Даже договорить не даёт.

– Спасибо, – искренне.

Глаза у неё отчего-то горят. Красивые, мать вашу. Тёмные, разглядел.

Она уже спиной назад отступает. Мгновение, разворачивается – и малышки нет. А я как дурак всё стою, ощущая ещё одну новую хрень непонятную.

Нет, ей-богу, к врачу записаться пора. Пусть проверит, что у меня там сбоит нездоровое. Телефон вновь прокручиваю, оборачиваюсь и вижу кепку ту самую, которой сбила его. Забыла. И отчего это я – здоровый, адекватный мужик – вдруг радуюсь какой-то глупой, детской примете?

Не надо ей сюда возвращаться. Здесь небезопасно таким котятам плутать. Это у меня всё нормально с мозгами, но кадры захаживают различные. Поднимаю и всё рассматриваю, пока до входа иду.

– Евгений Станиславович, – приветствует на фэйсе Голодный.

А я от кепки отрываюсь, на которую он почему-то вдруг пялится. Ну да, точно не мой стиль, да и вряд ли налезет.

– Всё нормально? – дежурный вопрос.

– Обижаете. По уставу, – отчитывается.

Усмехаюсь докладу, сколько лет уже не при погонах, а всё туда его клонит. Но Голодный свой человек. Надёжный. Он с нами с самого открытия ещё в другом городе. Он моему дядьке за что-то был должен. Вытащил из проблем «уставных», в органы дорога закрыта. Да много куда с подобной характеристикой. А вот нам он подходил, главное же, чтобы точно не крыса. Хватило их за всё существование нашего дела. Чего только не хапнули, это сейчас всё почти в рамках закона.

Хлопаю Голодного по плечу, пока прохожу внутрь. Понятно, что ради такого человека и десять лямов отвалить как-то не жалко. Он вроде усвоил урок.

Рано думаю так.

Иду до кабинета, по пути ко мне подрывается Яна, наш главный администратор, и не только… Но не об этом сейчас. Торможу, показывая, что не до неё. Не вынесет сейчас мой мозг никаких бессмысленных разговоров. До стола добираюсь и зачем-то в записи камер сразу суюсь.

Вроде как просто понять, откуда взялась, но внутренне-то понимаю, что хочу ещё раз посмотреть на малышку.

Смотрю, до самого её появления отматываю. В очереди стояла. В кепке и капюшоне. Не похоже уже, что она сюда пришла, чтобы меня покалечить. Очевидно, внутрь хотела попасть. А вот на фэйсе…

Мать его.

Ну, с*ка, Голодный, точно же оторву!

Глава 3. Малышка

– Поздновато гуляешь, Э-ля.

Чёрная толстовка, чёрные штаны, в последнее время ещё и всегда тёмное выражение лица. С тех самых пор, как этот парень вернулся с армии, я не помню, чтобы видела на его губах улыбку.

Глаза пустые, без смысла, такое чувство, что всегда добрый, отзывчивый парень, каким был Каримов Стас – спортсмен и просто очень хороший человек – умер в нём в то же мгновение, когда умерла его мама.

От руки его отца. Перепил, насколько известно, поссорились. Стас в это время в армии был, последний месяц, перед демобилизацией, не смог уберечь. Вернулся он уже с армии совершенно другим человеком, а через месяц подался к Трофимовским. Деньги делать на дикой «трясучке», когда люди готовы хоть на что согласиться, лишь бы им заняли пару сотен на выпивку.

Говорят, он убил собственного отца. Слухи, правда, всего лишь. По всем экспертизам – остановка сердца. Я и сама не особо верю, может просто в силу того, что знала его совсем другим человеком, но находиться с ним один на один ночью в пустом дворе сейчас некомфортно.

Плюс, я ведь понимаю, зачем он здесь. Кого ждал и что сейчас потребует от меня.

Денег, которых, конечно, я не нашла.

– Мне нужен ещё день, – выдаю сразу.

Нет смысла увиливать и распинаться о неудачах. С ними это совсем не работает. Я видела, одна соседка даже в ноги бросалась парням, как просила не забирать у неё кольцо обручальное – последнее, что осталось от мужа покойного, но конечно никто её не пожалел. В то время, как сын тридцатилетний за спиной её стоял, прятался, боясь, что его куда-нибудь за долги увезут.

Не знаю, на что я рассчитываю и почему верю, что мне дадут эту отсрочку. В конце концов, я всегда отдавала вовремя деньги. Обычно сразу, как узнавала, что отчим снова занял у них. А здесь понятия не имею, как упустила. Но это ведь не банк, который шлёт смски с напоминанием. Трофимовским, наоборот, выгодно, чтобы родные подольше не знали, пока занятые двести рублей превращаются в ползарплаты. По крайней мере, моей. Но на этот раз всё куда хуже. Мне дали три дня, чтобы я нашла сумму, больше в четыре раза моей зарплаты.

Один из них, тоже в прошлом вроде обычный парень из соседнего двора, предложил отвезти меня «отработать», когда именно Стас заступился, сказав, что жалко портить девчонку.

А их старший взял да нашёл мотивацию для меня посерьезнее. Её, кстати, тоже предложил Стас.

Повторюсь, я не знаю, на что рассчитываю, стоя напротив него. Что он всё ещё тот человек, который когда-то сказал, что у меня отличный удар? Который привёл меня к своему тренеру, чтобы я научилась лучше защищать себя, потому что меня обидели мальчики, после того как сам же их и разогнал от меня?

В четырнадцать я была по уши в него влюблена. Да и как не влюбиться?

Всегда приглядывал за молодыми ребятами, всех защищал, учил мальчишек обороняться, к нам во двор никто не совался, все знали, что здесь живёт местный КМС по кикбоксингу. А сейчас этих же ребят именно он держит в ужасе. В том числе и меня.

Стас усмехается. Коротко, сухо, с лавочки поднимаясь, находящейся у моего подъезда. Я когда его издалека увидела, почему-то даже удивилась, что именно его отправили забирать долг.

Опять же надежда?

Какая ж наивная я.

Стас ближе подходит, а я инстинктивно чуть отступаю. Тело не выдерживает его присутствия, от него точно веет густой пустотой.

– Ты же знаешь, что Трофим не даёт отсрочек?

Знаю. На каждую сумму свой срок. Отчим в этот раз занял много, они с мамой поссорились, если честно, я так хотела, чтобы он домой не возвращался, неделя была тихой, спокойной. По будням мама не пьёт, ждёт всегда пятницы, а тут, раз его не было, так вообще никого не трогала. Всё закрывалась на балконе, по телефону с подругами разговаривала, жаловалась на жизнь и на изменившего отчима. Клятвы и громкие слова: да зачем он мне такой нужен, пусть там и живёт теперь, не приму. А уже в воскресенье, когда пришёл с одной чертовой розочкой, сразу почувствовала себя желанной и очень любимой.

Очевидно, покупал он эту розочку на остатки былой роскоши, из-за которой теперь я не сплю уже несколько дней, отыскивая варианты, где взять столько денег.

Нашла. Вот только меня туда не пустили. Но это значит, ещё найду варианты. Просто надо подумать. Пока шла домой, ничего путного не придумалась.

Потому что о другом думала, дура. О парфюме. Необычном, совсем лёгком и ненавязчивом, мужском. По-настоящему мужском.

– Я отдам, знаешь же, – пытаюсь стоять на своём, храбрюсь, как могу, нытьё не возьмёт, а вот уверенность может быть. – Всегда отдавала, ни разу не обманула.

– В этом-то твоя и проблема, Эля. Не надо было отдавать, жила бы сейчас спокойно, – говорит мне Стас.

Не упрёком, будто рассуждает всего лишь, но при этом всё осматривает внимательно.

– Не понимаю.

Он снова коротко усмехается, кривя уголок губ.

– Все вы не понимаете, содержите этих уродов, жалеете, впахиваете, себя не жалея, чтобы не тронули их, а потом в один день они трогают вас – сердобольных, когда надо было их отдать таким, как мы. Мы умеем заставлять их и работать, и быстро находить деньги. Кодируем, блть, морально. Хочешь, я и твоего могу закодировать? Раз и навсегда.

Хочу. Вот, какой ответ подрывается. А потом я думаю о маме. О Лее и что будет с ней, если вдруг пойдёт что-то не так. Единственный раз, когда отчима прижали, мать тоже бросалась, закрывая собой и упрашивая, чтобы они забрали её вместо него.

Это был самый первый раз, когда я отдала за него деньги. А теперь отдаю раз в месяц, как минимум.

– Я отдам, обещаю, – вновь повторяю. С ним должно это сработать. Он же не напирает и не грубит. Значит есть в нём то, во что до беспамятства была влюблена. – Завтра вечером будут, я знаю, где заработать.

Стас качает головой разочарованно, будто от меня он ждал другого ответа, хотя и понимал, что не приму предложение.

– Они ж не отстанут от тебя, дура, – не зло, но резкость в его голосе всё равно есть. – Если не найдёшь, пустят по кругу или ещё что придумают, чтобы всем показать, как их кидать. А если и правда найдёшь сумму такую, то и вовсе… Считай, больше не слезут, будут сами твоего отчима вылавливать, чтобы сунуть ему денег в долг. Так чем тебе поможет один день, даже если дам отсрочку? Ты обречена при любом раскладе. Выход же даю, принимай, глупая.

Приняла бы. Приняла, правда же.

Мне только от мысли, что он у меня есть, хочется дать себе волю и разреветься. Я точно плотину же какую-то в себе сдерживаю ежедневно, чтобы не дать отчаянию меня окончательно поглотить и разбить. А здесь можно было бы больше не думать.

Учиться, работать, малышню тренировать в своё удовольствие, но…

– Не могу. Лея, – сама не понимаю, с чего вдруг говорю ему правду.

Это ведь именно Стас им подсказал, за что я больше всего переживаю. Знает меня. Или просто догадался, потому что видит меня с ней постоянно. Я одна с ней вожусь. И соседи… кто чем может содействует и помогает, потому что им жалко меня.

И, очевидно, Стасу тоже жалко меня. Понимаю. Вот, почему именно он здесь. Чтобы предложение сделать, освободить. А я им воспользоваться не могу, как бы мне ни хотелось.

Слёзы уже сдерживаю, как внезапно обидно становится.

«Выход же даю, глупая»

Но не расплачусь, я тоже его найду. Я уверена.

Стас снова головой только качает. Вздыхает и по сторонам смотрит.

– Леяяя… – тянет он, – н-да.

Я не слушаю, тороплю его, чтобы понимать, есть у меня или нет время.

– Так дашь день? Завтра будут, обещаю. Только…

– Иди, – даже договорить не даёт, головой кивает в сторону подъезда, а мне повторять и не надо.

– Спасибо, – едва выдыхаю.

Внутри уже всё от чувств будоражит. Сразу срываюсь и огибаю его, едва совладав с пальцами, чтобы ключи достать от домофона, когда неожиданно Стас меня окликает.

– Эль, – поворачиваюсь, а в этот момент сердце бухает с оглушением. Мало ли, он передумал. Тело мгновенно же напрягается, точно готовится обороняться. А он задаёт странный вопрос: – Парень есть?

Я аж теряюсь от такого внезапного поворота. На Стаса смотрю, стоящего в пол-оборота. Капюшон скрывает половину лица, поэтому не вижу его выражение, оттого и распознать не могу, с каким умыслом спрашивает. Но он только что дал мне отсрочку, поэтому даже не думаю юлить. Говорю, как есть.

– Нет.

А он мне снова кивает, будто принимает ответ.

– Давай, иди.

Иду, больше ни разу не оглядываясь на него.