Читать книгу: «Амалин век», страница 3

Детлеф, видя это, отошел в сторону, уселся на одну из табуреток и закурил. Давид мельком взглянул на отчима, задумался, а затем, словно приняв решение, порылся в кармане брюк и достал небольшой перочинный нож.

Это был нож его родного отца – единственная вещь, оставшаяся ему на память. Давид очень дорожил этим предметом, но сейчас считал, что именно момент требует жертвы. Подойдя к Детлефу, он протянул нож со словами:

– Это тебе.

Детлеф от неожиданности чуть не выронил папиросу. Он осторожно взял нож, словно боялся сломать его или нарушить этот жест, и обхватил Давида за плечи.

– Спасибо… – прошептал он прямо в ухо пасынку. Затем, выдохнув, добавил: – Ты уж прости меня.

Давид лишь крепче сжал его руку, показывая, что все обиды остались в прошлом.

Нина Петровна стояла в центральном проходе общежития, скрестив руки на груди, как будто пыталась удержать себя от излишней эмоциональности. Она смотрела на Давида и его мать, на их трогательную, хоть и сдержанную встречу. На ее лице отражалась смесь гордости, умиления и легкой строгости – та самая неподдельная теплота, которой она обычно окружала своих подопечных.

Она уже все поняла. Ее острый ум и опыт быстро сложили картину: отчего этот мальчишка оказался в их совхозе, почему он с таким рвением взялся за любую работу и как, несмотря на все тяготы, он сумел добиться того, чего многие взрослые не могли. И сейчас, видя перед собой Марию, Нина Петровна испытывала не только сочувствие, но и чувство своего рода справедливости.

"Как же так, мать, допустила такое? – подумала она. – Чтобы свой ребенок был вынужден искать себе место в жизни вдалеке от родных?"

Но внешне она осталась сдержанной. Ее голос прозвучал бодро, но с легкой ноткой наставничества:

– Ты хоть свою речь для митинга выучил? – обратилась она к Давиду, как бы возвращая его из вихря эмоций к делам насущным.

– Конечно! – кивнул Давид с искренней уверенностью, поправляя фуражку.

– Вот и смотри у меня! – слегка повысила голос Нина Петровна, с улыбкой постукивая пальцем по своему ордену, будто намекая на дисциплину. – Ты ведь сегодня наш главный герой. Сам, наверное, видел, сколько людей приехало на тебя полюбоваться. Ты уж не подведи!

Слова управляющей прозвучали как легкий упрек, но в них чувствовалась искренняя вера в парня. Она видела, как Давид от ее слов немного расправил плечи, явно ощутив еще большую ответственность.

Однако ее взгляд снова упал на Марию, которая продолжала сидеть на краю нары, укрытая подаренным платком, будто под защитой сына. Казалось, что женщина с трудом верила происходящему, словно не могла осознать, что перед ней стоит не мальчик, которого она когда-то прогнала, а сильный, уверенный в себе юноша, который стал примером для других.

"Как бы я хотела, чтобы она поняла, что потеряла, – думала Нина Петровна, внимательно наблюдая за ней. – Чтобы она сама наказала себя за ту боль, которую причинила этому парню. Хотя, глядя на ее глаза, кажется, что она уже понимает. Не все ошибки можно исправить, но, может быть, еще не поздно начать заново?"

Мария подняла взгляд на Нину Петровну, будто почувствовала ее мысли. Их взгляды встретились, и в этом коротком молчании заведующая будто передала ей невидимый упрек, но и надежду – шанс искупить свою вину перед сыном.

– А мы с вами, Мария, пока на митинг не пойдем, – внезапно заговорила Нина Петровна, нарушая тишину. – Тут у нас в совхозе есть кое-что интересное. Думаю, вам будет полезно увидеть, где и как ваш сын достиг таких успехов. А заодно и поговорим… о важном.

Она подхватила Марию под руку и слегка кивнула Детлефу, приглашая следовать за ними. Давид остался стоять в проходе, провожая их взглядом. Он знал: Нина Петровна что-то задумала. И хотя он не был уверен, что именно, ему стало легче. С ее заботой он мог не сомневаться, что его мать наконец увидит то, чего он достиг, и, возможно, осознает, каким человеком он стал, несмотря на все испытания.

Нина Петровна, уверенно ведя Марию через широкую улицу совхоза, заговорила:

– Давид – удивительный парень. Скажу прямо: редко встретишь таких трудолюбивых и порядочных. А ведь я помню, каким он сюда голодный и бездомный пришел. Маленький, худой, испуганный, но с таким огнем в глазах… Сразу поняла – с ним надо работать, поддержать, помочь раскрыться.

Мария слушала молча, ее сердце сжималось от каждого слова. Они остановились перед невысоким зданием с широкой крышей – это был местный детский дом, где когда-то начиналась новая жизнь Давида.

– Вот тут, Мария, ваш сын встал на ноги. Здесь он учился быть сильным и самостоятельным. Пойдемте, я кое-что покажу.

Внутри здание оказалось уютным, с просторными комнатами, яркими ковриками на полу и стенами, увешанными фотографиями. Нина Петровна остановилась у одной из досок и указала на черно-белый снимок. На нем – совсем еще мальчик Давид, в слишком большом комбинезоне, с серьезным, но решительным взглядом, стоял рядом с трактором.

– Первый год у нас, – пояснила Нина Петровна. – Тогда он даже ключ в руках держать толком не умел. А теперь посмотрите на него – механик, передовик, да еще и пример для других ребят.

Мария медленно провела пальцами по фотографии. Она не могла отвести взгляда от лица сына. В этот момент ее пронзила боль: все те годы, когда он здесь рос и становился взрослым, она не была рядом.

– Это еще не все, – продолжила Нина Петровна и повела ее дальше.

Они зашли в просторную комнату, похожую на мастерскую, но вместо тракторов здесь были чертежи, схемы и макеты.

– Здесь Давид обучает других ребят. Видите? Его идеи. – Заведующая указала на аккуратные записи и зарисовки на доске.

Мария покачала головой, не веря своим глазам.

– Ваш мальчик, Мария, помогает другим стать лучше. Это не только трудолюбие, но и доброе сердце. Знаете, многие из нас могли бы озлобиться, но он выбрал другой путь.

Мария не выдержала. Она закрыла лицо руками и беззвучно заплакала.

– Я все понимаю, – сквозь слезы прошептала она. – Я совершила ошибку, страшную ошибку…

Нина Петровна мягко положила руку ей на плечо.

– Да, вы потеряли многое, – сказала она, не пытаясь утешать. – Но пока Давид смотрит на вас с надеждой, у вас есть шанс это вернуть. Все зависит от вас.

В этот момент дверь приоткрылась, и внутрь заглянул Давид.

– Мама, – его голос был тихим, но полным любви, – все в порядке?

Мария подняла на него заплаканные глаза и кивнула.

– В порядке, сынок. Теперь – да.

Она встала, смахнула слезы и, крепко обняв его, впервые за долгое время почувствовала, что ее сердце нашло покой.

До митинга оставалось два часа, и Давид потащил мать с отчимом в совхозную мастерскую. Мать явно смущалась, потому что к ее сыну постоянно подходили рабочие мастерской, жали ему руки, похвально хлопали его по плечу и что-то говорили на русском. И лишь один взрослый высокий мужчина со свернутой газетой под мышкой обратился к нему на немецком языке:

– Der Traktor vom Prochor startet nicht. Wirf bitte einen Blick drauf, – сказал он, имея в виду, что трактор у Прохора не заводится и нужно на него взглянуть.

– Дядя Антон, давай не сейчас, – попросил Давид, – ко мне родители приехали.

– Хорошо, только не забудь, пожалуйста, – Антон в упор рассматривал гостей.

Давид, заметив, как мать с отчимом переглядываются, весело произнес:

– Видите, какие у меня тут дела? Даже дядя Антон не может без меня!

Он улыбнулся, но в его голосе звучала гордость. Парень уверенно шагнул к ближайшему трактору и, похлопав по его массивному колесу, добавил:

– Вот этот трактор мы вместе с ребятами чинили всю прошлую неделю. Старый совсем, но теперь работает как новенький!

Мария, глядя на сына, чувствовала горькую радость. Она понимала: он стал таким благодаря своей борьбе, своему труду, но без нее. Отчим, не зная, что сказать, только кивал, хотя по его виду было заметно, что он искренне впечатлен.

Давид продолжал рассказывать, показывая различные детали мастерской: наборы инструментов, аккуратно развешанные на стенах, большой стеллаж с запчастями. В какой-то момент он вынул из кармана сложенный лист бумаги.

– А вот это, – сказал он, разворачивая лист и показывая чертеж, – мой проект. Мы с ребятами собираемся переделать один старый плуг. Если все получится, он будет легче и быстрее.

Мария смотрела на чертеж, не понимая деталей, но восхищаясь тем, как уверенно сын о нем рассказывает.

– Ты сам это придумал? – тихо спросила она.

Давид засмеялся.

– Не совсем. Нина Петровна меня подтолкнула, ну а дальше – книги, практика. Тут же, если хочешь чего-то добиться, надо головой работать, не только руками.

Мать покачала головой, глядя на него. В ее глазах застыло восхищение, смешанное с болью.

– А можно я помогу? – неожиданно произнес Детлеф, указывая на чертеж.

Давид удивленно посмотрел на отчима.

– Вы в чертежах разбираетесь?

– Ну, немного. В детстве отец меня научил… – Детлеф неуверенно улыбнулся.

– Тогда давайте! – оживился Давид. – Вон там детали.

Детлеф, ощутив добродушный тон пасынка, сразу включился в работу.

Мария села на деревянный ящик, наблюдая за тем, как ее сын и муж обсуждают что-то у верстака. Впервые за долгое время она почувствовала слабый, но ясный огонек надежды.

"Может, еще не все потеряно," – подумала она, сжимая в руках чертеж, который сын ей отдал.

Потом тройка прямиком направилась в столовую. Давиду очень хотелось познакомить родителей с другом Ахатом.

Правда, пообщаться им не удалось. На кухне сегодня был полный аврал: варили, жарили и парили не только для своих, но и для многочисленных гостей ярмарки. Повар Назарий, выкроив минутку времени, подсел к Шмидтам с тарелкой еще горячих пирожков с картошкой и тремя кружками компота.

– Побалуйте себе, я зробив це сам, – предложил он, вытирая тыльной стороной ладони выступивший пот с покрасневшего от работы лица.

– У вас очень хорошо тесто получилось, – сказала Мария на немецком.

Давид перевел, погладив мамину руку, посмотрел ей в глаза и тихо добавил:

– Ну мама, у твоих штрудлей тесто лучше получается. Правда!?

– О! – пробасил одессит, услышав знакомое слово. – Штрудель! Я теж можу їх спекти. Делов-то: яблоки, мука да корица.

– Какие яблоки? – очень удивился Давид.

– Ну які вони! Ті шо в рулоні. Пироги з яблуками.

– Да нет же! – возразил Давид, рассмеявшись. – В наших штрудлях яблоками и не пахнет.

Он перевел разговор родителям, и все трое весело рассмеялись.

– Штрудли – это тушеное мясо с квашеной капустой, картошкой и сверху с парными рулетиками из теста, – пояснил Давид, воочию представляя себе, как мама подает на стол его любимое блюдо. Воспоминание было таким ярким, что казалось, он почти чувствовал аромат свежих штрудлей, витающий по дому. – Кушать можно без хлеба. Вместо хлеба эти самые штрудли.

– Жити століттям, вчитися століттям! – сказал на прощание, вставая из-за стола Назарий. – Запитайте у мами рецепт цих штруделів, ми будемо робити їх для цілого радгоспу.

Мария улыбнулась, слегка смущенная этим предложением, но в глубине души ей было приятно, что любимое семейное блюдо теперь могло стать частью жизни сына и его новых друзей.

Сидя за столом и с умилением поедая угощение повара, Давид заметил, что отчим нервничает и ерзает на своем месте.

– Что-то не так? – напрямую спросил он Детлефа, пристально глядя ему в глаза.

– Да нам на ярмарке надо кое-что купить, – замялся отчим, по привычке потерев колено. – Боюсь, что разберут, пока мы тут сидим.

Давид улыбнулся и махнул рукой, словно разгоняя его беспокойство:

– Не переживай! Год был урожайным, на всех хватит. Не в лавках, так на складе найдем все, что вам надо. Тут уж без вопросов.

Детлеф сдержанно кивнул, но заметное напряжение в его плечах чуть ослабло. Мария, наблюдая за этой сценой, задумчиво смотрела на сына. Она видела, как уверенно Давид вел себя – совсем как взрослый мужчина, не только сильный, но и готовый взять на себя заботу о близких.

– Пойдемте после обеда, – добавил Давид, словно подытоживая. – Я помогу вам выбрать самое лучшее. Здесь все знают меня, так что у нас проблем точно не будет.

Мать и отчим переглянулись. Даже такие простые слова сына были пропитаны заботой и внутренней уверенностью, что заставило их снова почувствовать, насколько изменился и возмужал Давид.

После небольшого перекуса, Давид с Марией и Детлефом поспешили к дому управления, где уже собрались жители совхоза и гости ярмарки. На сколоченной из свежих досок сцене уже стояло все управление совхоза. Заметив Давида, Нина Петровна демонстративно помахала ему рукой:

– Давай, поднимайся сюда!

Она предоставила слово победителю соцсоревнования, Давиду Шмидту.

Все дружно зааплодировали. Молодой комсомолец, смущаясь, подошел к высокой, покрытой красным материалом трибуне.

Давид робко подошел к краю трибуны, теребя в руках свою фуражку. Он сразу понял, что будет за ней смешно выглядеть и поэтому лишь встал рядом. Герой дня оглядел собравшихся – людей было много, и большинство смотрели на него с искренним интересом и одобрением.

– Давай, Давид, не стесняйся! – подбодрила его Нина Петровна, ободряюще махнув рукой.

Он набрал в легкие воздуха, словно собираясь прыгнуть в ледяную воду, и начал говорить.

– Товарищи! – голос его дрогнул, но он быстро взял себя в руки. – Мы все знаем, что успех совхоза – это общий труд. Труд всей нашей большой семьи…

С каждой фразой Давид становился увереннее. Он говорил о том, как важно работать сообща, как он гордится своими товарищами, и как они вместе добиваются все новых побед. Его слова звучали просто, но искренне, а жесты выдавали неподдельное волнение.

Тем временем Мария, стоя в первом ряду, с удивлением смотрела на сына. Ее мальчик, еще недавно совсем ребенок, теперь стоял перед сотнями людей и говорил так, будто это было его призвание.

Детлеф тоже слушал внимательно, не сводя глаз с Давида. Он будто впервые увидел в нем что-то большее, чем просто подростка. Его взгляд, сначала холодный, постепенно смягчался.

Когда Давид закончил, толпа разразилась аплодисментами. Даже самые строгие старожилы совхоза, сидящие в первом ряду, одобрительно кивали. Нина Петровна не скрывала улыбки – она гордилась своим воспитанником.

– Молодец! – громко выкрикнул кто-то из толпы.

Давид смущенно поклонился, спеша уйти со сцены. Мария, не выдержав, шагнула к нему навстречу и, едва он спустился, крепко обняла.

– Ты настоящий мужчина, Давидушка, – прошептала она, не удержав слез.

Отчим молча протянул руку. Давид посмотрел на нее секунду, потом пожал ее твердым, взрослым рукопожатием.

– Мы гордимся тобой, – выдавил из себя Детлеф, глядя Давиду прямо в глаза…

После митинга Давид повел мать и отчима по рядам ярмарки, растянувшейся от поселка до самого берега Волги. Родные почему-то передумали что-либо покупать. Отчим невнятно пробормотал, что нужную деталь для сеялки он и сам сможет сделать.

Давид с удивлением наблюдал за тем, как родители торопились покинуть ярмарку. Только что, еще за столом, они казались спокойными, но теперь их лица будто потемнели. Мать избегала его взгляда, а Детлеф, стиснув губы, глядел куда-то вдаль, к Волге.

– Мама, а как же поросенок? Ты же так хотела… – попытался остановить их Давид.

Мария замешкалась, но не обернулась.

– В другой раз, Давидушка, – сказала она как можно спокойнее, но голос дрожал. – Зима впереди, лучше подождем.

Лишь однажды Мария задержалась у прилавка с высокими горками отборного картофеля. Она бережно взяла в руку один бледно-розовый плод, равномерно усыпанный десятком красных глазков, и восхищенно произнесла:

– Боже, какая красота. Как на подбор: яблочко к яблочку!

– Этот сорт у нас здесь называют «Лапоть», – стал расхваливать свой продукт продавец, – очень хороший! Неприхотливый. Куда не бросишь, везде взойдет. Советую взять на семена.

Мария посмотрела на Детлефа, но тот категорично повертел головой и пошел дальше. Супруга поспешила за ним.

Отпускать родных с пустыми руками Давид счел неприемлемым.

– Ефим, у тебя есть мешок? – обратился он к продавцу. – Насыпь мне два ведра. Деньги я тебе потом занесу.

Давид с легкостью забросил покупку себе на плечо и поспешил догонять мать с отчимом.

Мария и Детлеф, заметив, что Давид нагоняет их с мешком картофеля на плече, остановились у следующего ряда прилавков. Детлеф скрестил руки на груди и нахмурился.

– Зачем ты это сделал? – недовольно бросил он, не дожидаясь объяснений.

– Просто так, – пожал плечами Давид, улыбнувшись. – Вам же картошка понравилась. А тут, говорят, самый лучший сорт. Пусть будет.

Мария смутилась, взгляд ее скользнул по мешку, который Давид с легкостью поставил на землю.

– Зачем ты тратишься? – укоризненно произнесла она, хоть в голосе ее слышалась благодарность. – Мы ведь только на ярмарку посмотреть приехали. Денег у нас нет.

– Мам, да брось ты. Это не трата, а подарок. Ничего страшного, – Давид махнул рукой. – К тому же я сам этот сорт садил в прошлом году. Растёт, как говорят, «и в огне, и в воде». Вам точно пригодится.

Детлеф посмотрел на мешок, потом на Давида. Губы его чуть дрогнули, но он удержался от улыбки.

– Ну, раз уж ты так настаиваешь, – проворчал он, хотя голос стал мягче.

– Настаиваю, – весело подтвердил Давид.

На берегу Волги их ждал знакомый рыбак в новой лодке. Давиду стало жутко стыдно за свою давнюю кражу, но он не подал виду. Сосед радостно приветствовал подросшего пасынка кузнеца, видимо, не подозревая, что тот причастен к пропаже его старого суденышка.

– Ну, здравствуй, Давид, – бодро произнес рыбак, крепко пожимая ему руку. – Сколько лет, сколько зим! Слышал, ты тут звезда, весь совхоз о тебе говорит. Молодец, парень!

Давид напряженно улыбнулся, глядя на рыбака, который уже помогал Марии сесть в лодку. Давид аккуратно уложил мешок картофеля на дно.

Перед глазами на миг промелькнула та давняя ночь, когда он угнал старую лодку рыбака, чтобы перебраться через Волгу.

– Какая огромная у вас лодка теперь, – проговорил Давид, чтобы отвлечься от мыслей, и похлопал по борту нового судна. – Прямо загляденье!

– Ага, – хмыкнул рыбак, поправляя весло. – Твой отчим помог собрать. Хорошая, надежная. Правда, та, старая, мне дорога была… Ну да ладно, чего уж теперь.

Давид почувствовал, как у него вспотели ладони. Ему вдруг стало казаться, что рыбак знает о той краже, но молчит из уважения к его матери или из-за доброты.

– А вы, как, часто теперь рыбачите? – попытался сменить тему Давид.

– Конечно! Волга-то у нас щедрая. Ну, хватит болтать, пора отправляться.

Мария и Детлеф уже устроились в лодке, и рыбак подал Давиду руку, прежде чем оттолкнуться от берега.

– Ты заходи как-нибудь. Помнишь, как я тебе мальком рыбу ловить показывал? Посидим, поговорим.

Давид кивнул, не найдя слов. Когда лодка отплыла, он долго стоял на берегу, глядя на удаляющееся судно. В голове смешались стыд, благодарность и желание все исправить.

"Как-нибудь", – подумал он. – "Как-нибудь я обязательно расскажу ему правду. И сделаю все, чтобы заслужить прощение".

***

В среднем Поволжье зима оказалась как всегда холодной и снегообильной. Уже к середине декабря, ведь к этому времени морозы опустились ниже двадцати, Волга покрылась льдом.

Давид находился в помещении правления совхоза, как вдруг где-то недалеко раздались мощные взрывы. Давид невольно вздрогнул. Грохот был таким мощным, что казалось, сам воздух содрогнулся. Стекла в окнах мелко задребезжали, а у некоторых дверей зазвенели небрежно прикрученные петли. Люди, находившиеся в помещении правления, на мгновение замерли, будто пытались понять, что произошло.

Нина Петровна, всегда осведомленная и спокойная, бросила взгляд на Давида и пояснила:

– Это на том берегу, в вашем Мюллере. Там теперь колхоз организуют. Вот и взрывают церкви.

Слова, казалось, не вызвали у нее никаких эмоций – будничное сообщение, ничего больше. Но для Давида они прозвучали, как гром среди ясного неба.

Он медленно поднялся и подошел к окну. Где-то вдали за белоснежными просторами Волги поднимались клубы серого дыма, расплывавшиеся в морозном воздухе.

– Церкви? – переспросил он, словно не веря.

Нина Петровна кивнула.

– А что ты хотел? Теперь там будет новая жизнь, без поповского дурмана.

Давид стиснул кулаки. Он чувствовал, как поднимается что-то тяжелое и болезненное из глубины его души. Перед глазами вдруг возникли образы кирх, которые он так хорошо помнил с детства. Высокие шпили, уходящие в небо, готические окна, отражающие солнце, запах холодного камня и воска внутри. Это были не просто здания. Это были вехи памяти его народа, свидетели их трудов и надежд.

– Ну а здания-то здесь при чем? – неожиданно громко вырвалось у него. Он даже сам удивился своей дерзости. – Могли бы там контору или клуб сделать.

Нина Петровна бросила на него внимательный взгляд.

– Слишком много они означают, – произнесла она сдержанно. – А тебе-то что? Ты разве верующий?

Давид замолчал. Что он мог ответить? Нет, он не был верующим. Комсомольские собрания, агитации, рассказы о новом мире – все это захватило его дух. Он верил в будущее, верил в свои силы, но отчего-то сейчас ему было больно.

Он не стал рассказывать Нине Петровне о том, как когда-то слышал истории, что его прапрапрадед, Вольфганг Шмидт, вложил свое мастерство в строительство этих кирх. Говорили, что он лично выковал металлические перекладины и растяжки, которые держали колокола. Давид чувствовал, как невидимая связь с его далеким предком тянется через века. Это была часть его наследия, его корней.

В тишине, которая воцарилась после взрывов, Давид услышал, как где-то вдалеке лениво завывал зимний ветер. На душе было тяжело, но он сдержал свои чувства. Оправившись, он снова опустился на свое место, будто ничего не произошло. Впереди была работа, а личные мысли могли подождать.

– А ты не хочешь мать с отчимом проведать? – как бы невзначай обратилась Нина Петровна к Давиду. – Нам поручили взять над колхозом шефство. Туда уже прислали из Саратова комсомольцев. Зимой они там без кола и двора. Им даже спать негде и не на чем, не говоря уже про еду. Отвезешь туда муки, картошки и тушу свинины. Из одежды четыре стеганки и столько же пар валенок прихвати.

На предложение Нины Петровны Давид среагировал с живым интересом. Он попытался скрыть свою радость, но уголки губ сами собой поднялись в легкой улыбке. Ему приятно было не только то, что он наконец сможет повидать мать, но и тот факт, что эта поездка станет чем-то значимым. Давид не любил сидеть без дела, и ему импонировала идея быть полезным, особенно в условиях, когда помощь нужна не просто соседям, а целой группе людей, приехавших с энтузиазмом строить новую жизнь.

– Сделаю все, как скажете, Нина Петровна, – ответил он, поднимая глаза на заведующую.

В этот момент его взгляд невольно задержался на ее белом платке. Легкий, словно паутина, он красиво лежал на ее плечах. Это был тот самый платок, который Давид подарил ей неделю назад, после нескольких дней мучений, размышлений и подсчета скудных накоплений. Тогда, на ее день рождения, она встретила его с улыбкой, приняла подарок и тут же накинула платок на голову, будто платок был самым ценным в мире.

Сейчас, глядя на этот белоснежный аксессуар, Давид почувствовал тепло внутри. Было приятно знать, что подарок не забыт, что он нужен. И, возможно, именно этот маленький знак внимания укрепил доверие между ними.

– Поедешь завтра спозаранку, – продолжила Нина Петровна. – Упакуем все, чтобы ничего не помялось и не потерялось. А к вечеру навестишь родных. Переночуешь у матери и к вечеру следующего дня вернешься.

Давид кивнул.

– Ну, значит, договорились, – подытожила Нина Петровна. – А теперь иди, отдохни. Завтра день будет долгий.

– Спасибо, Нина Петровна, – ответил он, слегка смущаясь, и вышел из кабинета, чувствуя, как за ним следят её внимательные глаза…

***

Выехать рано утром на следующий день не получилось. Сцепления оглобель держались лишь на честном слове. Давид живо представил себе, как они ломаются посреди заснеженной дороги через реку, и ему одному приходится тащить сани на своем горбу. Пришлось задержаться. Пару часов ушло на то, чтобы разобрать и перековать в мастерской проржавевшие части.

– Теперь полвека выдержат, – самодовольно произнес Давид, разглядывая свою работу.

Тяжело нагруженные сани с шефской помощью для новорожденного колхоза добрались до места назначения лишь после полудня. Давид, хорошо знавший свое родное село Мюллер, быстро сориентировался в улицах. Однако главной проблемой было то, что большинство односельчан еще не догадывались, что у них организуется колхоз, а тем более не знали, кто станет его руководителем и где расположится контора. Напуганные взрывами церквей, многие жители и вовсе не откликались на стук и не открывали двери.

Зимой солнце садится быстро, и село рано погружается в темноту. Давид заметил один дом с ярко освещенными окнами, выделявшийся на фоне снежной улицы. Он догадался, что именно здесь могли расположиться комсомольцы, и оказался прав.

Начальница штаба, хабалистая женщина явно на позднем сроке беременности, расписалась в получении груза. Трое полупьяных мужиков лениво сбросили баулы и мешки с саней прямо в снег. Давид укоризненно посмотрел на них, собираясь что-то сказать, но, сдержавшись, лишь махнул рукой. Дернув уздечку, он направил лошадь дальше. Животное, будто понимая настроение хозяина, неспешно тронулось, легко таща по занесенной снегом улице уже пустые сани.

Отчий дом Давид нашел без труда. Подъехав вплотную к крыльцу, он остановил лошадь и, не распрягая, привязал ее к поручням перил. С досадой заметил, что древесина сильно прогнила и давно требовала замены. Впрочем, он знал, что совхозная лошадь послушна – ее можно было бы привязать хоть к стеблю травы, и она осталась бы стоять на месте, словно прикованная.

В одном из окон дома едва заметно мерцал блеклый свет керосиновой лампы. Давид подошел ближе, подтянулся и постучал по раме. Ответа не последовало. Видимо, стук оказался слишком слабым, чтобы его услышали. Тогда он обошел дом и кулаком громко забарабанил по двери.

Через какое-то время за дверью послышались шаркающие шаги. Следом донесся недовольный голос отчима:

– Кто там?

– Да открывай же! – весело крикнул Давид. – Или хотите гостя на морозе оставить?

– Что-то случилось? – Детлеф впустил Давида в дом, коротко пожал ему руку и добавил с некоторой настороженностью: – Почему на ночь глядя?

– Меня по делам в ваш колхоз прислали, – ответил пасынок, стряхивая снег с валенок. – Вот напоследок и решил к вам заглянуть.

– Значит, и у вас уже знают про наше горе? – буркнул отчим, будто сам с собой, опуская взгляд.

– Ты о чем? – удивился Давид, нахмурив брови.

– Да про эту чертову коллективизацию, – пробормотал Детлеф, тяжело вздыхая.

– А что так грустно? – с неподдельным удивлением спросил Давид, пожимая плечами. – Работать вместе-то надежнее. Вы же сами видели, как у нас в совхозе все налажено.

Мария тем временем подошла к сыну, обняла его и, ни слова не говоря, помогла снять стеганку. Давид раскрыл свой вещмешок и с улыбкой вывалил на стол его содержимое: пачка конфет, пара банок консервов и два больших куска хозяйственного мыла.

– Может, в хозяйстве пригодится, – произнес он, протягивая мыло матери.

– Еще как пригодится! – всплеснула руками Мария, не скрывая радости. – Ты присаживайся за стол, я сейчас тебе супу налью.

Из соседней комнаты вышли трое сводных братьев. Их взгляд больше привлекали гостинцы Давида, чем он сам.

– Так вы уже вступили в колхоз? – спросил Давид, усаживаясь за стол.

– А нас разве спрашивали? – возмущенно бросил Детлеф. – Всех несогласных тюрьмой и конфискацией пугали.

– Нам-то чего бояться, – вставила Мария. – У кузнецов никогда земли особой не было. Только огород, и то с десяток аршин.

– Дура ты, – не выдержал Детлеф. – Если все отдадут землю в колхоз, зачем тогда кузнец? Без своего хозяйства с голоду сдохнем!

Мария молча поставила перед сыном тарелку с супом.

"Пустые щи", – с разочарованием отметил Давид, едва взглянув на еле заметный слой капусты. За день он порядком проголодался.

Мария уловила его блуждающий взгляд и, тяжело вздохнув, тихо призналась:

– Мы снова голодаем. Картошку, что ты подарил на семена, до весны сохранить не удалось.

Давид почувствовал, как к горлу подступило сожаление. Он ругал себя за то, что не взял с собой хотя бы мешок овощей – в их совхозе этого было в избытке.

– В колхозе вам будет легче, – сказал он, стараясь говорить уверенно. – Если земли сложат вместе, без техники их не обработать. А где железо, там и кузнецы нужны.

Ответа не последовало. Никто не поддержал его слов, но и возражать не стали. Давид, чувствуя повисшую в комнате тишину, молча доел суп. Он чувствовал, что разговор не задался, и, кажется, затянулся дольше, чем хотелось.

Внезапно, сам для себя, он резко поднялся и сказал:

– Ну, знаете, мне пора.

В глубине души Давид надеялся, что отчим остановит его, начнет уговаривать остаться ночевать. Что сводные братья кинутся распрягать лошадь, а мать постелет ему теплую перину из пушистого гусиного пуха. Но ничего подобного не произошло.

Детлеф нехотя поднялся из-за стола, развел руки в стороны и сухо произнес:

– Ну, раз пора, то, конечно, надо ехать.

Затем, закурив папиросу и накинув полушубок, он вышел в сени, даже не взглянув на пасынка.

Мария растерянно посмотрела на сына. Она молчала, но в ее взгляде читалось бессилие. Один тяжелый вздох дал понять, что она в этом доме ничего не решает.

Давид почувствовал горечь, но не позволил себе показать это. Он хотел было обнять мать на прощание, почувствовать тепло ее рук. Однако, вместо этого, как-то неловко похлопал ее по плечу.

– До свидания, – сдержанно проговорил он и вышел на улицу.

Застоявшийся и продрогший конь рысцой понес сани прочь от дома, некогда дорогого сердцу юноши. Давид чувствовал, как холодный ветер пробирается под воротник, но не мог отвести взгляд от дома, постепенно исчезающего вдали.

Через несколько минут он достиг берега Волги. Небо над ним сияло тысячами звезд, словно кто-то рассыпал драгоценные камни по бархатной черноте. Мягкий свет полнолуния отражался в белоснежных сугробах, создавая впечатление, будто ночь сама по себе светится. В такую зимнюю ночь можно было видеть на километры вперед – вся округа лежала перед ним, как на ладони.

И вдруг тишину прорезали выстрелы. Конь, испуганно всхрапнув, рванул вперед, и сани в мгновение ока вынесло на заснеженный лед реки. Давид резко оглянулся на шум – за его спиной, где-то в стороне села, раздался гогот пьяных комсомольцев.

И тут, словно вторя хаосу, с берега послышался сердечный девичий вопль: