Читать книгу: «ПТУшник», страница 2

Глава 2

На автомате начинаю перелистывать саму газету, вижу что-то очень давно уже забытое про проклятый империализм, его коварные происки и военное положение в Польской Народной Республике.

Однозначно поднадоел нашим польским товарищам социализм во всех его проявлениях, да еще верные друзья с Запада шлют деньги непрерывно борцам за свободу и демократию, чтобы свергнуть ПОРП со своего высокого пьедестала.

Тем более папа римский сейчас поляк или станет им. Вроде специально именно его выбрали, чтобы легче оказалось оторвать поголовно верующую страну от социалистического лагеря атеистов и воинствующих безбожников.

Да, трудно и почти невозможно строить социализм в стране, поголовно верующей в непогрешимого наместника бога на земле.

Совсем такая не очень умная иллюзия, сколько сил и средств потратил разрушенный Советский Союз на своих польских братьев после войны, только послушными братьями поляки так и не стали.

Имели на свое самостоятельное поведение все права и воспользовались ими в самый подходящий момент.

В том же пятьдесят шестом годы готовы тоже были восстать вместе с венграми, даже наш ревизионист Хрущев оказался в ловушке в Варшаве, поэтому смогли бескровно получить большие уступки от Советского Союза

Но, как говорил товарищ Лаврентий, расстрелянный к тому времени, попытка – не пытка.

Возня с листами газеты и чтение новостей как-то довольно быстро примиряют меня со случившимся:

– Ну, а чего мне так уж сильно переживать? Вроде полностью моя реальность! Карта легла просто отлично! Всяко лучше очнуться молодым и оказаться живым в прежнем теле, пройти заново свою жизнь с немалым багажом знаний и опыта, чем с прожженной дырой в груди лежать в холодной могиле, – подвожу я итог своему расследованию.

«Теперь все прежде недоступные девчонки – обязательно будут наши!» – вот главный лозунг попаданца в прошлое.

Наследство отойдет моим детям, родители помогут с таким делом своим внукам. Нормальное такое наследство, по квартире каждому, отдел тот же, машина сыну, да еще солидная сумма наличности имеется на картах, пусть в цифровом виде.

Как я попал или перенесся сюда – про такое можно много думать и гадать, однако, все же не прийти пока ни к каким убедительно однозначным выводам.

«От шаровой молнии такое случилось или еще почему-то?» – сейчас я не хочу заниматься такими теоретическими и теологическими вопросами, как переселение души через годы и расстояния.

Голова совсем плохо работает, проще просто признать данный перенос и дальше уже по имеющейся одежке протягивать свои новые ножки. Чтобы создавать новые варианты развития полученной в подарок жизни.

Возможно еще появление рогатого демона или самого главного из плохих парней на сцене, с обязательными по случаю словами, что должок за комфортное оживление придется выплатить.

Когда он появятся, тогда и стану переживать, тем более, вполне еще может так случиться, что меня оживили как раз хорошие парни, все в белом, а им закладная на мою душу вроде ни к чему.

– Значит, мое старое тело там так и лежит, а вот душа как-то переместилась в меня прежнего, лет так на… – я долго считаю годы и потрясенно подвожу итог: – На сорок лет назад… без пяти месяцев…почему-то…

«Кстати, еще очень хорошо, что именно на такой срок, – понимаю я про себя потрясающую полезность знания прежней жизни, – скоро время выбора будущей профессии, который зависит теперь только от меня, а он больше не останется прежним. Вернулся бы я в тело четвероклассника и еще четыре года с половиной ходил бы с взрослыми мозгами в школу, сидел за партой с другими детьми. Страшно себе такое прозябание даже представить. Перелетел бы на те же четыре года вперед, тогда возможность выбора пропала бы совсем, осталось только заканчивать военно-морское училище. Ну, или отчислиться на третьем курсе, как я тогда размышлял и прикидывал, потом дослужить на флоте срочную и здравствуй, долгожданная свобода!»

Году где-то в восемьдесят седьмом – восемьдесят восьмом, там еще есть время что-то придумать.

«Так же пристроился бы в спортроту Северного флота по возможности».

Я наливаю из чайника всю кипяченую воду в чашку и выпиваю ее, что-то горло совсем пересохло, потом наливаю просто из-под крана воду в чайник, обратно ставлю греться на газовую плиту.

Знакомых пятилитровых бутылей с артезианской водой я теперь не скоро увижу на полках супермаркетов.

Да, до них еще лет двадцать, минимум, придется терпеливо подождать.

Поднимаю вторую газету, конечно, местная городская сплетница под громким названием «Маяк прогресса», но уже за вторник, двадцать девятое декабря восемьдесят первого года.

От пережитых только что потрясений и открытий на голодный желудок мне вдруг очень захотелось есть, я осторожно открываю шумно лязгнувший дверцей холодильник.

– Так, Новый год недавно прошел, судя по всему. Оливье еще есть, половина большой миски. Селедка под шубой – вот ее немного осталось… – и я решительно вытаскиваю посудину, где осталась небольшая часть моего любимого по прошлой жизни блюда.

Хлеб находится в деревянной лакированной снаружи хлебнице. Ее я помню, а вот вкус того черного уже давно забыл.

– Настоящий хлеб, теперь такого не купишь в Питере, если только в Нарве есть что-то похожее, – размышляю я, пережевывая селедку и обильно закусывая ее ломтями черного.

В Нарву я ездил последние пять лет постоянно, поэтому хорошо разбираюсь, что там есть и чего нет.

Чертовы эстонцы умудрились сохранить гостовскую советскую рецептуру, улучшили и упростили ее, наверняка, с современными технологиями. Теперь производят в огромном количестве и приличном качестве продукцию недавних оккупантов и продают им же с хорошей прибылью.

Съедаю все, что осталось на тарелке, потом вынимаю круглую, глубокую миску с маринованными грибочками и их тоже уплетаю.

– Ну, чего мне вообще переживать? – еще раз повторяю я фразу.

– Всяко лучше очнуться молодым и оказаться живым в прежнем теле, пройти заново свою жизнь с немалым багажом знаний и опыта, чем с прожженной дырой в груди лежать в реке, – подвожу еще раз итог своему расследованию.

– И еще, я всегда могу в новой жизни жениться на своей старой жене, – вспоминаю и перефразирую фразу из киношедевра моей юности.

Ну, на первой вполне можно жениться, хотя, так ли будут мне теперь нужны эти страсти и терзания?

Последние лет тридцать я довольно просто относился к отношениям с женским полом. Хорошо еще, третья жена смогла своей женской хитростью родить мне классного сыночка, а потом лапочку-дочку.

– А как же я теперь буду учиться? Если все давным-давно позабыл? – накатывает на меня мгновенный испуг.

Я судорожно вспоминаю и с облегчением вздыхаю. Непонятные мне до конца жизни логарифмы и всякие производные из алгебры начинаются с девятого класса, насколько я помню. А до него еще целых девять месяцев жизни.

С химией и физикой как-то справлюсь, да не было, вроде, экзаменов в восьмом классе по этим предметам.

Не помню уже совсем такое дело, вроде перешел в девятый класс автоматом, даже от трудовой практики на полях соседнего колхоза ускользнул, как меня ни напрягала класснуха на такой бесплатный трудовой подвиг.

Принес справку от родителей, что должен присматривать за сестрой, раз мать допоздна работает на оборонном предприятии «Эра», крутит и собирает жгуты из кабелей для военной промышленности СССР.

А отец уехал в командировку на Дальний Восток.

Ага, в командировку за длинным рублем, вот как такая поездка называется на самом деле в здешнем времени.

Я хорошо чувствую, как вместе с едой тают испуганные и тревожные ощущения, вокруг меня все стабильно и надежно, как должно оказаться в знакомом мне обстоятельно Советском Союзе.

– Впрочем, мне придется очень много подумать. Хотя, может и не придется даже, просто залетела душа в прежнее тело на пару часов, можно сказать, прибыла на побывку. А утром парень очнется, просто не сможет вспомнить, зачем вставал ночью и почему пропала селедка под шубой. Как бы в идиота не превратился от такого вмешательства, – решаю я.

И, замерзнув гулять по кухне раздетым, возвращаюсь в свое кресло-кровать, но, не знаю почему, от потрясения или осознания новой жизни – засыпаю сразу, как только касаюсь головой подушки.

Ночью на самом деле мне снятся какие-то прощально-тревожные сны, что я куда-то ухожу, опаздываю и никуда не попадаю.

Не мое ли новое сознание пытается куда-то убежать? В мертвое тело? А какой смысл? Только повисеть над ним девять дней?

Утром меня будят на завтрак, часов в десять, совсем не рано, так ведь воскресенье сегодня.

– Сынок! Вставай уже! Блины давно готовы! – слышу я сквозь сон голос матери и, подняв голову, смотрю вокруг.

Что случилось со мной до этого момента, как я уснул, помню хорошо, смотрю на свою руку, такая же тощая веточка. Пока мое старое сознание остается в молодом теле, что уже неплохо, нужно признать.

Да просто очень хорошо, как тут еще скажешь! Если еще получится зацепится, как следует, так вообще отлично!

Сестра Варя уже проснулась, сидит на своем диване, рассматривая с важным видом ногу, я отчетливо понимаю, что новый мир никуда не делся.

А ведь имелись такие опасения, что это очень качественные глюки, с отчетливым вкусом селедки под шубой и старосоветского черного хлеба нашего городского хлебозавода.

А при следующем пробуждении я обнаружу себя в своем немолодом теле, в лучшем случае в реанимации, а в самом вероятном – в морге или в омуте на речном дне, густо облепленным матерыми раками, которых тут много водится.

Или буду смотреть строго сверху на тело, как положено порядочной душе. Еще понимать при этом запоздало, что душа и вправду в теле имеется, а после смерти пути у них расходятся радикально.

Впрочем, мне ли об этом переживать? Даже, если какая-то проекция или другая реальность?

«Есть возможность еще раз прожить молодость заново, чего тогда кукситься и ворчать? Только радоваться новой жизни! И прожить ее гораздо веселее и умнее! Не совершать старых ошибок!» – радуюсь я снова.

Ну, хотя бы попробовать не совершать, без ошибок жизнь невозможна, особенно, если она точно уже не окажется повторением прежней. Мои знания и мозги сохранились, так что поживем по-новому, веселее и богаче.

И старая жизнь оказалась неплоха, спорить с таким утверждением не стану, а теперь только от меня зависит, как можно прожить новую, данную мне еще раз непонятными обстоятельствами. Будем считать, именно Господом Богом и его личной волей в виде шаровой молнии, именно для хороших дел в будущем.

Про вмешательство темных сил или зеленых человечков думать не стану, пока они не появятся и не представятся, чтобы честь по чести.

Я сажусь на кресле, ищу взглядом свою одежду и вижу ее на стуле рядом. Одевшись, я смотрю на наручные часы на широком кожаном ремешке, которые лежат на письменном столе, и грустно вздыхаю.

Да, теперь только так, время определяется не по смартфону, а именно по часам, они именно для такого предназначены.

Хотя первый «Эриксон» появился у меня в девяносто седьмом году, так что до эры появления мобильной телефонии в моей жизни не так долго осталось.

Еще столько лет примерно, как мне сейчас, в новой жизни я телефон пораньше куплю наверняка.

В том же девяносто третьем году нас с приятелем, путешествующих автостопом по Баварии, подвез немец на семерке БМВ, у него первого я увидел в машине встроенный телефон. Хороший человек оказался, я наобум сказал от балды место, куда мы хотим попасть, и он провез нас лишние пятнадцать километров мимо своего дома.

Немцы, вообще, мне показались очень человечными людьми за ту неделю путешествия, ну еще интерес к советским людям у них тогда имелся серьезный. Еще одну неделю мы отработали на клубничной плантации по большому блату, с бесплатным проживанием в шикарном четырехзвездном отеле и с полным столом. Даже завели там кое-каких друзей в городке Крумбах, в том числе местного мэра, до сих пор помню, как его зовут – Йожеф Бадер. Он нас устроил на работу, а всего-то нужно было хоть немного знать язык, зайти в центральное кафе городка, рядом с установленной и разукрашенной сосной по местным обычаям и спросить бокальчик пива.

Скучавшие там немцы очень обрадовались таким туристам, долго гадали, откуда мы, а узнав, что мы студенты из Ленинграда, устроили нам проживание, питание и работу на целую неделю.

Наверно, давно уже мучились исторической совестью, вот и бросились ее успокаивать.

Приезжали на нас посмотреть из округи всякие жены дипломатов, работавших в СССР, даже старые немцы, воевавшие на Восточном фронте. Потом мы добрались до Карлсруэ, максимально подальше на запад, уже там сдались, как самые настоящие политические беженцы из Узбекистана, неутомимые борцы с тоталитарным режимом президента Каримова.

Только потому, что у приятеля там проживала бабушка и он что-то знал про сам Ташкент, как там улицы хотя бы называются.

Очень правильно сдались, кстати, что заехали так далеко на запад Германии, мой приятель сделал подобный шаг в Мюнхене и его вернули в бывшую ГДР, в город Йену, где держали почти в лагерных условиях.

Но пока кажется непросто – пережить полное отсутствие возможного коннектинга с кем-либо и когда угодно, еще постоянного быстрого интернета всегда при себе. Теперь придется звонить приятелям, спрашивать, чтобы позвали к телефону, и заранее договариваться о встрече. Читать газеты с большим налетом идеологии, смотреть программы «Время» и «Международное обозрение».

Такой обязательный просмотр чуда советского телевидения – программы «Время» – в училище реально отрывал от интересных дел, типа чаепития с цельным батоном, купленным в булочной около Балтийского вокзала, очень вкусным, когда свежий, да еще со сливочным маслом. Приходилось все бросать и тупо сидеть на баночке, табуретке по-морскому, по тридцать пять – сорок минут, слушая выверенные фразы диктора с правильной дикцией. Еще старшины, как мифические церберы, читать и даже разговаривать не давали, это же священнейшее мероприятие для каждого настоящего комсомольца или члена партии, из которого он узнает, как жить, строить и защищать наш справедливейший общественный строй.

Ну, и для кандидатов в члены партии большевиков, таких у нас всегда много имелось по профилю заведения, такое же необходимое занятие.

Варя отрывается от разглядывания поцарапанной где-то ноги, наверняка, на ледяной горке во дворе досталось вчера, и тоненьким голоском говорит:

– А я уже поела блинов! Вот как! Пока ты спал.

Забыл уже, любит она у меня поважничать и поучить старшего на шесть лет брата. Раньше тискал ее, пока не запищит, а теперь вот, пожалуй, даже не стану, да еще мать нервировать нашими ссорами ни к чему.

Вот, уже первое ощутимое последствие других мозгов в моей голове, не самое такое плохое для жизни.

– Ну и умница! – хвалю ее, понимая, что буду относиться к ней теперь гораздо лучше, не как к надоедливой маленькой сестре.

Теперь, как к своей маленькой дочке, пожалуй.

Одевшись в советскую футболку с олимпийским мишкой и тренировочные штаны, такие, с отвисшими коленками, я тут же задумался о сильно заметной неказистости своей повседневной одежды.

– Придется родителей раскрутить на несколько десятков рублей, а то и пару сотен, чтобы выглядеть немного лучше остальных приятелей. И себя прежнего.

На Ульянку или Гостинку съездить, что ли? С компанией побольше, чтобы не кинули на бабки.

Не сказать, чтобы я как-то выделялся в прежней жизни в худшую сторону среди примерно одинаково одетых сверстников в младших и средних классах. Все носят одинаковые вещи советского производства.

Все же у нас не Москва здесь, родители не у всех катаются в загранкомандировки, в общем-то, ни у кого и не катаются. Хоть живем близко к Ленинграду, особо крутых мажоров вокруг пока не видно.

Да еще не одинокая мать меня воспитывает, выбиваясь из сил на трех работах, как у остальных попаданцев в СССР, чтобы исторгнуть, то есть вызвать горькую слезу сочувствия из читателей.

Даже не детдомовский я согласно канону, вполне нормальная семья у нас.

Одно обстоятельство тут, правда, следует постоянно учитывать: родители у меня сами из деревни, у них вообще нет понятия модной или красивой вещи. Главное, чтобы она, та самая одежда и обувь, имелась в наличии, а какая она на самом деле – не так важно.

После трудных и голодных сороковых-пятидесятых послевоенных годов в советской колхозной деревне. Мать часто вспоминает, как нетерпеливо ждала по весне первый клевер, чтобы бабушка могла запечь его в какое-то блюдо, а она немного набить пустой живот. Года так до пятьдесят пятого ждала с нетерпением, когда уже последствия войны немного отпустили советских колхозников.

А отец вспоминает, как поработал во Львове на стройке после школы целый год и вернулся в деревню перед армией уже в костюме и пальто, как настоящий мужчина. Только за три года службы вырос из всех купленных вещей, такая вот незадача, все братьям перешло младшим.

Поэтому одежда для них – просто одежда, как для не избалованных жизнью в прошлом деревенских людей.

В общем, они в таком важном для подростка деле совсем не секут. поэтому доверять покупку шмоток им лучше не стоит, я точно знаю. Впрочем, возможно, это случилось в той реальности, а я попал в какую-то другую и здесь все окажется не так.

Но, может быть, это я тогда не присматривался в таком возрасте к однокашникам и приятелям?

Хотя, конечно, фирменные джинсы или импортные кроссовки на общем сереньком фоне советского быта сразу бросаются в глаза вместе со своими обладателями. Но такое время, насколько я помню, начнется в девятом классе, я сам начну носить в школу вызывающие ярко-оранжевые джинсы, которые пошьет мама из какого-то фирменного, чуть ли не французского, вельвета. И буду постоянно бояться про себя, что кто-то из учителей выгонит меня с урока за вызывающий вид, хотя такого ни разу не случилось. Так оранжевый вельвет особо за последней в ряду партой не видно, если не тянуть руку, чтобы вызвали к доске. Я ее особо и не тянул все-таки.

А ровно через год в ОРС советской торговли нашего города выкинут внезапно много, целых шесть тысяч пар западногерманских фирменных джинсов, со странным названием F.US. Родители купят в большой очереди две пары, отцу и мне. Продавать их станут не так дешево, как принято в Советском Союзе, ровно по сто рублей. В классе, кажется, у шестнадцати человек такие окажутся, очень сильно пропитанные и пахнущие, как никакие другие. Немного старой спермой, как мне показалось тогда, когда их достали из фирменной упаковки.

Долго я стану носить родительский подарок, пока на третьем курсе военной системы не сварю их в хлорке, когда начну танцевать рокабилли в кафе «Аленушка» у станции метро «Фрунзенская». После чего они станут ярко-белого цвета, мать ушьет их до коротких трубочек, как положено настоящему стиляге. После такого варварства они протянут еще пару лет и благополучно развалятся после первого моего брака. Или во время него.

А потом вся молодежь в нынешнее время в таких же точно коротких, ушитых брючках начнет ходить.

Да, все возвращается, рано или поздно.

«Вот и я вернулся зачем-то обратно в старую жизнь…»

Такие воспоминания посещают мою и так озадаченную голову, пока я сижу в туалете, фантастически маленькой уборной типового советского дома, блочной пятиэтажки с балконами. Пока умываюсь и чищу зубы, потом мочу волосы и укладываю их расческой перед зеркалом и, наконец, захожу на кухню.

Фена в доме нет, а я так к нему привык – привык быстро сушить голову. Придется приобрести в новой жизни обязательно такое изделие советской промышленности.

Или даже польской, если очень по жизни повезет.

Здесь пахнет блинами, тонкими и упругими, настоящим сливочным маслом, я наливаю чайной ложкой в них черничное варенье, заворачиваю в уголки и откусываю. Смотрю на мать в это время и нахваливаю блины.

Ей сейчас сорок один год, я уже и забыл, как она выглядела тогда, сорок лет назад.

Вполне молодая и энергичная женщина…

И мне становится хорошо, что я снова вижу все своими опять молодыми глазами.

Наевшись блинов и определившись точно, что сегодня третье января одна тысяча восемьдесят второго года, я начинаю собираться на улицу.

Нам, школьникам, еще отдыхать до одиннадцатого января, а родителям уже завтра на работу.

– Пойду погуляю с Жекой Козловым! – кричу я матери, заматываясь в шарф и надевая свои кожаные сапоги с мехом.

Денег у себя на полке и в карманах я нашел только несколько пятаков, гривенников и один пятигривенный, говоря старорусским языком, в общей сложности где-то на рубль. Поэтому прошу у матери пару рублей, чтобы не ходить просто так.

На самом деле я не буду заходить к своему приятелю, живущему в соседнем доме.

Потому что рано мне еще с кем-то из своих знакомых встречаться, я же полностью не в курсе, о чем с ними разговаривать, давно забыл темы для разговоров теперь настоящего времени.

«Стоит понемногу начать вживаться в новую жизнь», – говорю себе.

Я хочу прогуляться по всему нашему городу, пройтись по работающим магазинам, освежить наглядно в памяти цены, ассортимент и самих советских людей по внешнему виду. Да еще сам город вспомнить, что к этому времени построено, а что еще нет.

Такое путешествие на машине времени дорогого стоит для человека, выросшего здесь и тогда.

Очень волнительно для меня попасть в прежний СССР при позднем социализме, в мое детство, от которого у меня остались только самые лучшие и добрые воспоминания.

Но. уже на всякий случай кладу большую гайку, найденную в инструментах отца, в карман черной куртки, изнутри утепленной белым коротким мехом. Куртку тоже мать пошила, как вообще многое в моей жизни, на польской швейной машинке «Радом», фирменном и красивом изделии

А гайку так, на всякий случай беру с собой, раньше никогда не носил в таком возрасте. Только теперь я старый и опытный, жду проблем и неприятностей заранее, как уже много повидавший в жизни мужчина.

Глотнув морозного воздуха при выходе из подъезда, я натянул коричневые нитяные перчатки, уже с парой дырок на пальцах. У мальчишек такие аксессуары довольно быстро изнашиваются и портятся, если они ведут активный образ жизни, лазят везде, где нельзя, и еще бросаются постоянно снежками.