Без прощального письма

Глава 5
Кошмар

Весь рабочий день в музее прошел под знаком неприятного события. В смысле полетел к черту. Сотрудницы возбужденно шушукались, вспоминали истории городских ограблений, искали аналогии и пытались хоть как-то объяснить непонятное событие, случившееся в краеведческом отделе. Умозрительно искали возможных преступников и соображали «кому выгодно». Перечисляли по пальцам посетителей, которых было раз-два и обчелся. Сошлись на том, что надо починить замок, чтобы не вынесли действительно ценные экспонаты: картины, или монеты, или, не дай бог, что-нибудь из коллекции Рунге. Директор приказал тут же начать инвентаризацию во избежание утечки музейных ценностей, а заодно выявить слабые места в храме науки – в смысле ослабленные замки, защелки, засовы, не запираемые, по причине возможной утери ключей, двери в подсобные помещения и хранилище, проверить также сигнализацию и окна.

Кстати, а что это за коллекция Рунге, столь высоко ценимая сотрудниками музея, может поинтересоваться читатель? Коллекция Рунге – истинная жемчужина и гордость музея. Впрочем, с самого начала оговоримся, что большой исторической ценности эта коллекция не имеет, однако интересна сама история ее появления среди экспонатов музея. Доктор Рунге – врач, известный меценат и патриот родного города – завещал музею свой разношерстный антиквариат: китайские и японские вазы, европейскую мебель в стилях барокко – с пасту́шками, кавалерами и дамами в пышных кринолинах – и ампир, картины, среди которых была парочка очень и очень неплохих, статуэтку слоновой кости и несколько бронзовых, старинные книги по белой и черной магии на французском языке, несколько десятков монет и всякую другую мелочь, скупленную по антикварным лавочкам и блошиным рынкам Европы и Америки. Наследник доктора, оставшись без наследства, хотел было судиться с музеем, но потом решил, что себе дороже. Заявил, будто страшно рад решению дорогого дядюшки, и выторговал право открыть выставку в его честь при стечении народа и прессы. Из-за проявленного доктором Рунге дилетантизма в деле скупки антикварных диковин его собрание оказалось полностью лишенным скучного налета академизма, красочным и приятным глазу, но имеющим и общеобразовательную ценность. А потому коллекция доктора по праву заняла подобающее место в экспозиции музея, до сих пор вызывает большой интерес, и не будет преувеличением сказать, что коллекция вошла в моду, и посещать музей время от времени стало признаком хорошего тона.

К большому облегчению персонала и лично директора Максима Петровича, коллекция Рунге не пострадала, равно как и другие экспонаты. Вандалы и грабители, похоже, удовольствовались лишь перевернутым ящиком с краеведческими материалами середины прошлого века. Дешево отделались, можно сказать. Но и получили хороший урок на будущее.

И только вечером, по дороге домой, Илона поняла, что из-за кутерьмы с инцидентом в хранилище совершенно забыла о Доротее, так ей и не перезвонившей. Она тут же извлекла из сумочки мобильный телефон и набрала Доротею, но та снова не ответила. Недоумевая, Илона свернула с Пятницкой в свой частно-секторский закуток. Мельком отметила, что машины в «черной дыре» в центре перекрестка уже не было, а сама «черная дыра» была прикрыта громадными деревянными щитами с красными флажками по периметру. Илона достала ключи, поднялась на крыльцо небольшого аккуратного домика, с досадой пнув нижнюю проваленную ступеньку – сбежавший любимый обещал починить, но дальше обещаний не пошло, – и сунула ключ в замочную скважину. К ее изумлению и оторопи, дверь, скрипнув, подалась. Илона недоуменно застыла, пытаясь сообразить, что бы это значило. Потом поняла – скорее всего, уходя на работу, забыла запереть, и это вполне объяснимо, принимая во внимание утренний стресс. Бабушка Аня называла Илону вороной за утерянный зонтик, за опоздания, за оставленную в троллейбусе курточку. «Ну как можно быть такой вороной!!!» – восклицала бабушка.

Забыла запереть дверь! Ворона и есть. Илона-ворона!

Вытащив из замка ключ, Илона вошла в прихожую. С облегчением захлопнула дверь, сбросила туфли на высоких каблуках и прислонилась к косяку – наконец-то дома! После заполошного дня, идиотских домыслов насчет намерений неведомых злоумышленников, всяческой суеты и разборок с полицией – покой и родные стены. Илону передернуло при воспоминании о майоре Мельнике, здоровенном амбале, который сверлил ее подозрительным взглядом и нудно выспрашивал об украденных материалах. Илона вяло отбивалась, намекая на отсутствие состава преступления, то есть полную сохранность архивных материалов, но майор Мельник, вслед за директором Максимом Петровичем, парировал: «Как же она, Илона, может утверждать, будто бы ничего не украдено, если хорошенько не знает, что было в перевернутом ящике и даже описи не имеется?» Как сговорились они все! В итоге пришлось писать объяснительную записку, а майор Мельник подсказывал юридически правильные обороты и фразы. Запахло открытием дела о вандализме и злостном хулиганстве, а Илоне была определена роль свидетеля и обвиняемого. На прощание майор Мельник сказал, что их беседа не последняя, потому как у следствия могут появиться дополнительные вопросы, а если вопросы или новая информация появятся у Илоны, то милости просим… И с этими словами майор протянул Илоне свою визитку. «Илон, коп на тебя запал, – прошептала Лина. – А чего? Он ничего, только старый». Затем музейные работницы понаблюдали через окно, как майор Мельник уселся в черный джип, тут же взревел двигателем и унесся прочь. «Пошли, примем, – сказала Лина, – пока дед в отключке после допроса». И они пошли пить кофе…

В доме было удивительно тихо. Илона постояла, закрыв глаза и впитывая родную атмосферу, наполненную теплом, безопасностью и уютом. Потом она часто вспоминала это чувство, пытаясь доказать самой себе, что было это неспроста, а наоборот, являлось оменом – знаком беды, затишьем перед бурей, продолжением ночного катаклизма с громом, молнией и черной дырой в земле.

Отдохнув пару минут, Илона пошлепала босиком в спальню, сбрасывая по дороге жакет, расстегивая молнию юбки и стаскивая с себя блузку. В спальне она накинула коротенький пестрый халатик и отправилась в ванную. Открутила кран, сунула руки под холодную струю – теплой воды уже месяц как не было – и уставилась на себя в зеркало. Вода текла, рукам стало холодно, а Илона все смотрела на себя и думала, что с ней не так. Почему? Какого рожна им надо? Извечный дамский вопрос. Не стерва, не уродина, не жадная… Почему? Женщина из зеркала тоже удивлялась и не знала, почему. Все при ней: карие глаза… бабушка говорила: как вишни, приятной округлости овал лица, острый милый подбородок, пикантный вздернутый нос… чуть-чуть вздернутый, самую малость. С таким носом нужно стрелять глазами и все время улыбаться. Или хотя бы не хмурить брови. И ни в коем случае не реветь. Тем более вздернутый нос имеет привычку краснеть в минуты волнения. Привычно защипало в глазах, нос немедленно покраснел, а подбородок задрожал.

– Прекрати! – скомандовала себе Илона. – Реветь она еще тут будет!

Не помогло. Слезы покатились из глаз, как горох. Илона набрала в пригоршню воды, плеснула в лицо. Ух! Вода была ледяной. Илона судорожно вдохнула и закашлялась.

Потом она долго пила на кухне кофе с бутербродами, а затем, достав из буфета бутылку красного вина и бокал, отправилась в гостиную к телевизору. Не включая света, поставила бутылку и бокал на журнальный столик и потянулась к торшеру. Темно-желтый абажур вспыхнул приятным золотистым светом. И вот тогда Илона увидела лежащего на полу около серванта мужчину. Ошеломленная, не в силах шевельнуться от ужаса, она застыла на бесконечную минуту и только потом закричала и вскочила с дивана. Крик получился хриплый, не очень громкий, а какой-то полузадушенный; журнальный столик отлетел в сторону – Илона толкнула его коленом, бутылка опрокинулась, вино пролилось на пол. При виде льющейся красной жидкости Илона закричала снова и намного громче, а потом кричала все время, пока бежала из гостиной. Замолчала она только в прихожей, где схватила сумочку и выскочила на крыльцо, как была, босая и в коротком халатике. Дрожащими руками достала мобильный телефон и визитку майора Мельника.

Майор не сразу понял, кто она и что пытается сказать, поскольку Илона заикалась и с трудом выговаривала слова. Зубы выбивали дробь, ее трясло, голова кружилась.

– Что-то вспомнили? – пророкотал майор Мельник. – Жду вас завтра в десять…

– Нет! – отчаянно закричала Илона. – У меня в доме мертвый человек!

– Мертвый человек? – спросил после небольшой паузы майор Мельник. – Вы уверены?

– Он не шевелится!

– Вы его знаете?

– Не знаю! Я не видела лица… он лежит на полу!

– Илона Васильевна…

– Вениаминовна!

– Извините. Илона Вениаминовна, вы утверждаете, что в вашем доме находится труп неизвестного вам человека… мужчины, так? Успокойтесь, подумайте и отвечайте.

– Утверждаю! Лежит в гостиной!

– То есть вы вернулись с работы и заметили лежащего в гостиной мужчину?

– Да! На полу! Не сразу заметила, я туда не входила! Вы не могли бы приехать? Я не знаю, что делать… – Илона всхлипнула.

– Адрес!

Запинаясь, Илона продиктовала свой адрес.

– Сейчас буду! – сказал майор Мельник и отключился.

Все время до приезда майора Илона простояла на крыльце. Вечер был прохладный, тело сотрясала крупная дрожь – уже не только от страха, но и от холода. Ее окликнула соседка Мария Августовна, но Илона притворилась, будто не слышит. Со стоном облегчения она увидела давешний черный джип, затормозивший у дома. Приехал майор Мельник. Большой, насупленный, недоверчивый. Майор остановил на Илоне тяжелый взгляд, и она почувствовала, как жалка и неубедительна вот так, босиком, полураздетая, в легкомысленном халатике. Ей даже показалось, что майор принюхался, и мельком подумала, что вот как хорошо, не успела с вином, а то получилось бы неудобно.

– Добрый вечер, Илона Вениаминовна, – сказал майор. – Где труп?

– Пойдемте! – Илона толкнула дверь, пропуская гостя вперед. – Дверь налево… там!

Майор Мельник стал на пороге гостиной.

– Около серванта, – подсказала Илона, стоя у него за спиной. Ей вдруг показалось, что она ошиблась, и это был обман зрения, и там никого нет. Тем более в гостиной так уютно горел торшер, наполняя комнату мягким успокаивающим полусветом.

Но она не ошиблась. Майор Мельник прошел в гостиную, бросив: «Включите верхний свет!», задержал взгляд на опрокинутой бутылке и красной луже и нагнулся над лежащим на полу мужчиной. Илона щелкнула кнопкой, и гостиную залил яркий свет люстры. При свете она рассмотрела то, чего не увидела раньше. Мужчина лежал лицом вниз, разбросав руки, а вокруг его головы растекалась черная лужа. Илона с ужасом поняла, что это кровь. Рядом лежал белый шар размером с мячик для настольного тенниса. Илона не сразу сообразила, что это деталь статуэтки, обычно стоявшей на тумбочке справа от серванта. Гривастый лев, попирающий передними лапами кривоватый шар – тяжелый неуклюжий китч «под классику», – был подарен Илоне сотрудниками музея на юбилейный день рождения. Девушка поискала глазами остальное и заметила львиную голову, отлетевшую к окну, а под журнальным столиком – туловище с хвостом. Картина не оставляла ни малейших сомнений – именно лев послужил орудием убийства.

Илона неслышно ахнула и, почувствовав головокружение, оперлась плечом о косяк двери. На миг ей показалось, будто на полу лежит Владик, но руки мужчины были чужими, и на правом мизинце Илона рассмотрела перстень – серебряный с квадратной черненой печаткой.

– Не подходите, – сказал майор Мельник. – Вы его знаете?

– Не знаю, – пробормотала она. – Дверь была не заперта почему-то…

– Входная?

– Да…

– Во сколько вы вернулись?

– В восемь, задержалась после работы… Мы работаем до шести.

– Понятно, – сказал майор Мельник, вытаскивая мобильный телефон…

…Илона сидела на кухне, а незнакомые люди возились в ее гостиной. Она слышала клацанье затворов фотокамер, звуки тяжелых шагов, мужские голоса; иногда разбирала отдельные слова, смысла которых не могла уловить. Перед Илоной стояла новая бутылка вина и бокал. После трех бокалов она впала в ступор и уже плохо соображала. Иногда приходил майор Мельник, внимательно смотрел на бутылку, переводил взгляд на Илону и задавал очередной вопрос. Его интересовало, что пропало, какие ценности хранятся в доме, кто еще здесь живет, кроме нее, Илоны. Майор отправил помощника к соседям, велев узнать, не видели ли те подозрительных людей на улице, неизвестного мужчину, входившего в дом к Илоне, незнакомую машину или такси. Дом Илоны находился в тупичке, выхода из которого не было, вернее, вход был в то же самое время и выходом, а потому всякий незнакомый человек бросался в глаза, и тем более чужая машина.

Потом какой-то мужчина в синем комбинезоне взял у Илоны отпечатки пальцев, приложив их сначала к подушечке с краской, а затем к бумаге, после чего, не произнеся ни слова, вышел из комнаты. Илона же бессмысленно смотрела на испачканные пальцы, расставив их веером. Заглянувший в комнату майор Мельник сказал, что такова процедура и теперь можно пойти помыть руки.

– Вы думаете, это я его? – спросила Илона, вновь готовая заплакать.

– Нужно исключить ваши отпечатки, – объяснил майор Мельник. – Вы ничего там не трогали? Кроме льва, раньше?

– Я даже не подходила к нему! К тому человеку! – закричала Илона. – И крови не заметила… Как увидела, так сразу выскочила из дому!

– Идите, приведите себя в порядок, – почти приказал майор Мельник Илоне.

По предварительному заключению судмедэксперта, смерть неизвестного мужчины в возрасте примерно тридцати – тридцати пяти лет наступила около шести-восьми часов назад, то есть приблизительно в два часа дня. Причиной смерти стала обширная кровопотеря, вызванная сильным ударом в затылочную часть головы, предположительно нанесенным мраморной статуэткой, изображающей льва на шаре.

Ни документов, ни портмоне, ни мобильного телефона рядом с телом найдено не было, из особых примет – серебряный перстень с печаткой на мизинце правой руки, а на шее золотой крестик на золотой же цепочке, левое ухо было проколото, но серьга отсутствовала, и поиски ее результатов не дали.

Майор Мельник несколько раз высказал предположение: возможно, Илона все-таки видела жертву раньше – в качестве посетителя музея, и, более того, посетителя, заглянувшего в музей именно этим утром.

– Почему утром? – недоуменно спросила Илона.

Майор Мельник, в свою очередь, спросил, понимая тем не менее всю несостоятельность вопроса, не мог ли этот человек быть тем, кто перевернул ящик с краеведческими материалами.

Илона ответила неожиданно трезво: мол, не факт, что ящик перевернули сегодня утром, могли и вчера, и даже третьего дня… И вообще, что общего у ящика с никому не нужными вырезками из советских газет и неизвестного любителя влезать в дома одиноких девушек? Кроме того, его, ну, кто ящик перевернул, никто и не видел. Мало ли…

Майор Мельник покивал согласно и спросил, много ли у Илоны друзей в социальных сетях. Илона ответила, что немного и этот, из гостиной, точно в их число не входит.

– А ваш друг? Никогда не поверю… такая интересная девушка, и одна… – спросил майор, и было заметно, что вопрос дался ему с трудом.

– Вы про Владика? – переспросила Илона, удивившись осведомленности майора относительно деталей ее личной жизни. – У меня больше нет друга. Если вы намекаете на Владика, то ошибаетесь. Это точно не Владик.

– Нет друга? В каком смысле? – спросил майор Мельник.

– В прямом. Он меня бросил, – сказала Илона горько.

– Бросил? Ни за что не поверю. Когда? – спросил майор Мельник.

– Сегодня ночью. Когда была гроза. А потом история с хранилищем, а теперь убитый чужой человек в моем доме… это же с ума сойти! И ваша краска не отмывается! – Она помахала рукой перед носом майора.

– А вы уверены, что это не он… там? – Вопрос, конечно, не самый умный.

– Что я, совсем того… Нет, конечно. Я этого… мужчину… никогда в жизни не видела!

– И никаких мыслей, как он сюда попал и зачем? Может, мастер какой или, там, слесарь? Пришел ставить рамы? Ключи никому не давали?

Илона помотала головой.

– Не давала. Понимаете, – сказала она, заглядывая в глаза майору Мельнику, – мне не везет с мужчинами. Мне, Доротее и Моне, нам всем…

– Кто такие Доротея и Мона? – разумеется, спросил майор Мельник.

– Подруги.

– У них были ключи от вашего дома?

– Не было.

– А вы не могли оставить дверь незапертой?

– Могла. Из-за Владика… расстроилась.

– А у него был ключ?

– Был. Он оставил его на тумбочке в прихожей. Но мог снять слепок… Или не мог? Не мог! Просто ушел, зачем ему ключ? Ни я, ни ключ… – Илоне стало так горько, что она заплакала.

– Ну-ну, – сказал майор Мельник, – какие ваши годы. Адрес вашего друга помните? И фамилию назовите.

– Он живет с братом… Жил. Где сейчас, не знаю. У него нет своей квартиры. Адрес брата – Музыкальная, восемь, квартира двадцать четыре. Фамилия Сушков. Владислав Сушков. Вы думаете, Владик знал этого… там? И это Владик его…

– Пока не знаю, – сказал майор Мельник. – Посмотрим.

– Владик не мог, он ветеринар!

– Понятно, – ответил майор Мельник. – У вас есть семья, Илона Вениаминовна? Кто еще тут живет?

– Бабушка Аня умерла шесть лет назад, больше никого не было. Никто не живет.

– А ваши родители?

Илона пожала плечами:

– Мама отдала меня бабушке, когда мне было четыре года, обещала приехать и забрать, но с тех пор я ее не видела. Никогда. Бабушка была учительницей музыки, учила меня… То есть пыталась учить… Но у меня нет слуха. Вообще ни капельки. Бабушка говорила, я не в их породу, мне «медведь на ухо» наступил. Прабабушка Елена Успенская была известной художницей, а я… – Илона развела руками, – в музее.

Илона хотела рассказать майору о том, как всегда любила историю и хотела стать археологом, и про то, как в школе ее хвалили учителя истории, но усилием воли желание вывернуться наизнанку подавила – никому это неинтересно, тем более майору, который «сидит» на убийствах.

– В музее тоже кому-то надо, – сказал майор Мельник. – Мы скоро заканчиваем, сможете отдохнуть.

– Хотите вина?

– Спасибо, я вино не пью, – сказал майор Мельник.

– Есть водка… Хотите?

Тут майора Мельника позвали, и он ушел. Илона снова налила себе вина и залпом выпила…

Наконец они ушли, забрав с собой тело неизвестного человека и осколки мраморного льва. Майор Мельник проследил, чтобы Илона заперла дверь – в смысле, стоял на крыльце и ждал, а потом подергал ручку, убедился, что дверь заперта, и убыл. Еще сказал, чтобы звонила, не стеснялась. Если успею, подумала Илона, которая была измучена физически и морально, а потому воспринимала действительность скептически. В смысле Илоне было уже все равно. Мир после красного вина виделся размыто, чуть покачивался и норовил завалиться набок. Майор Мельник предложил отвезти ее к какой-нибудь подруге, но Илона отказалась. Она чувствовала себя выпотрошенной заживо и хотела только одного – упасть в родную постель и умереть до утра. Или навсегда.

Наконец джип майора, знакомо взревев двигателем, мазнул светом фар по спящему тупичку и рванул прочь. Тут же заверещал мобильный – звонила соседка Мария Августовна, которой не терпелось узнать все подробности случившегося. Но Илона сунула телефон в карман пальто, висевшего на вешалке в прихожей, и, держась за стены, побрела в ванную комнату. Присела на край ванны, раздумывая, не принять ли душ. Но сил не было совершенно. Илона замерла, уставившись в пространство. Тем более холодная вода. Все лето холодная вода! Б-р-р-р! Как-то все сразу случилось: бегство Владика, нелепое происшествие в музее, неизвестный человек в гостиной… Убитый! Господи, он-то каким боком? Почему кому-то нужно было убивать незнакомого человека в ее доме? Илона вдруг ахнула: получается, он, убитый, пришел не один, а с убийцей! Почему именно к ней? Вдруг ее осенило: друзья Владика! Он когда-то жил в другом городе, но ничего о себе не рассказывал… Так, только что ветеринар и работу ищет, но ничего существенного. А вдруг он сбежал, и его ищут, приехали свести счеты, преступная группировка или карточный долг, и он, защищаясь, схватил первое, что подвернулось под руку… Владик? Преступник? Илона увидела Владика, лежащего на диване перед телевизором. Вспомнила оторванный карниз, текущий кран, провалившуюся ступеньку… Обещал исправить, но лежал на диване перед «ящиком» и смотрел все подряд. И не выходил из дома, не хотел ни в кино, ни в ресторан, ни гулять в парк. Прятался? И получается, сбежал Владик не от нее, Илоны, а от них, врагов из прошлого. Пораженная этой мыслью, Илона рассматривала невидящим взглядом тесное пространство ванной комнаты, соображая, хороши эти вновь открывшиеся обстоятельства или плохи. С одной стороны, хорошо, потому что Владик не ее бросил, а вынужденно скрылся от подельников. Но с другой, плохо, потому что в ее доме убит неизвестный, и убийца прекрасно знает сюда дорогу. А значит, может заглянуть снова. Мало ли что ему в голову взбредет! А она одна в доме, и он ее тоже убьет! Запросто. Она вдруг представила, как лежит на полу около серванта, а вокруг осколки старинной китайской вазы… Илона ахнула и покачнулась, ухватилась за прозрачную занавеску и, оборвав ее, с визгом свалилась в ванну. К счастью, в пустую, но все равно ледяную и очень твердую. Причем в миг падения у Илоны неожиданно мелькнула мысль, что льва не жалко, черт с ним, он ей никогда не нравился, а вот вазу будет жалко… С трудом выбравшись из ванны, Илона потерла ушибленный локоть и побрела в спальню. Насчет Владика и его преследователей мысль вполне идиотская. Он же сбежал ночью или рано утром, днем его здесь уже не было.

Илона стянула покрывало, улеглась в кровать и закрыла глаза. Оставила гореть ночник. Стала погружаться в зыбкий тягучий сон. Тот, который еще полусон-полуявь, и можно поворачивать сюжет во все стороны и руководить событиями. Вроде как писатель пишет книгу. И в этом полусне Илона услышала голос Владика, но слов не разобрала. Ее голова лежала на его плече, и они разговаривали.

– О чем ты думаешь? – спрашивала Илона.

– Ни о чем, – отвечал воображаемый Владик так же, как отвечал настоящий. – Давно сплю.

– Человек всегда о чем-нибудь думает, – настаивала Илона. – Планирует, думает о завтрашнем дне, о будущем…

– Ничего я не планирую, – отвечал Владик недовольно. – А чего планировать-то? Планируй не планируй, жизнь все равно внесет коррективы.

– Тебе хорошо со мной?

– Хорошо.

– Ты меня любишь?

– Люблю.

– Сильно-пресильно?

– Ага.

– Ты никогда не говоришь мне, что любишь, – упрекает Илона. – Нам, женщинам, нужно знать, что нас любят. Нас нужно носить на руках, дарить цветы, мужчина должен… должен… должен…

Владик не отвечает и начинает похрапывать. Разочарованная Илона замолкает…

…Она открывает глаза и видит бабушку Аню. Маленькую, сухонькую, как засушенная веточка жасмина. Бабушка сидит в кресле в углу и смотрит на Илону. С сожалением и жалостью.

– Бабушка, я не понимаю, почему он ушел, – говорит Илона. – Все было так хорошо!

– Женщинам нашей семьи не везет с мужчинами, – говорит бабушка, – планида такая. Возьми мою маму, твою прабабушку, Елену Успенскую. Умница, художница, красавица! И ведь крутились вокруг нее, сватались, я же прекрасно помню – интересные мужчины, с положением, а потом вдруг вакуум. Приговор судьбы. – Бабушка сокрушенно качает головой и продолжает: – А взять меня! Была замужем всего-навсего полтора года, а потом он сбежал, Петр Романенко, дипломированный инженер, между прочим. И главное, никаких предпосылок к бегству, все было замечательно, взаимопонимание полное, руки целовал, цветы дарил и вдруг сбежал! Как говорят, выскочил на минутку за сигаретами и исчез навсегда. Спустя месяц прислал письмо: спасибо, мол, за все, ты замечательный человек, но мне нужно обдумать и переосмыслить себя и свою жизнь, а то годы идут, прости-прощай, я в свободное плавание. Но я ему все равно благодарна за Ниночку, твою маму. Какой это был замечательный ребенок! Хорошенькая, как кукла. Танцевала, играла на фортепиано, нрав веселый, а ласковая какая – не передать! Ее все любили. Даже слишком. В восемнадцать удрала из дома с каким-то иностранцем.

– С иностранцем? – спрашивает во сне Илона, подыгрывая бабушке – семейную историю она знает наизусть.

– С иностранцем. Не то румыном, не то цыганом из Молдавии. Звали Данилой. Пел в ресторане. Весь такой экзотичный, с длинными волосами, с серьгой, пальцы в кольцах, и пахло от него сладким парфюмом. Нина приводила знакомить. С усами! Красив, ничего не скажешь! Только какой-то уж очень декоративный, как из оперетты. Пел под гитару, голос приятный, сочный, но со слухом проблемы, не всегда попадал в ноты. И по-моему, пьющий – выпил целую бутылку коньяку, один. Я Нине потом так и сказала: моветон, не нашего поля ягода, вечный скиталец по ресторанам, и слуха нет. Нина раскричалась, мол, я ничего в жизни не понимаю, не сумела устроить свою личную жизнь, так и нечего командовать и зудеть. А наутро ее уже не было. Собрала вещи и исчезла. Я пыталась ее искать, да где там! Ходила в ресторан, там уже другой певец, а где Данила, они не знают. И ни письма, ни строчки, ни звонка. Ничего! За почти восемь лет. А потом вдруг явление! Нина с ребенком, в смысле с тобой! Говорит, мамочка, у меня все хорошо, танцую в ансамбле, оставлю Илоночку на пару месяцев, мы сейчас в процессе переезда, она спокойная, никаких хлопот. И ты стоишь рядом, маленькая, в красном пальтишке, в руках кукла. И смотришь на меня, а глаза как вишни, я сразу и вспомнила того цыгана. Ты хоть замужем, спрашиваю. А она говорит: конечно! За тем самым, спрашиваю, за Данилой? А она лоб наморщила, говорит, за каким Данилой? Я только рукой махнула. Переночевала и фьють! В смысле осталась погостить на пару дней. А потом опять исчезла, на сей раз навсегда. А мы с тобой остались. Слава богу, ты не в него пошла, не перевесила его горячая южная кровь нашу северную. Права была Нина, ты оказалась спокойным и приятным ребенком, все книжки читала. Слуха, правда, не оказалось, а жаль, я мечтала для тебя о карьере пианистки, но, увы, не сложилось. Ты выбрала историю. Твоя прабабушка Елена тоже интересовалась историей, наверное, от нее это увлечение. Во всяком случае, не от Нины и не от Данилы…

– А почему я Вениаминовна? – спрашивает Илона и тоже знает ответ.

– Загадка, – разводит руками бабушка, а в бледно-голубых глазах недоумение. – Понятия не имею, так записано в метрике. Илона Вениаминовна. Может, Данила на самом деле был Вениамином, а Данила – его сценическое имя. Спохватилась, а спросить не у кого. Нины и след простыл, фамилии Данилы этого не знаю, а у тебя наша – Романенко. А вот Илона имя не наше… лучше бы Елена, как моя мама, но тут уж ничего не поделаешь. Хотя Илона – та же Елена, только по-венгерски. Может, Данила был венгром, – добавляет бабушка задумчиво, но на ее лице ее написано сомнение. Простое объяснение – Данила не был отцом внучки, не приходило ей в голову. Бабушка, с ее понятиями о приличиях, была уверена в том, что у женщины должен быть на всю жизнь один мужчина, и если женщина с этим мужчиной сбежала, то и ребенок может быть только от него. Кто шляпку спер, тот и тетку пришил. Классика. Просто, как дважды два. Возможно, был, возможно, не был, возможно, Данила – творческий псевдоним, а на самом деле все-таки Вениамин, возможно, был и некий Вениамин. Все возможно.

Кстати, об именах. Рассматривая бабушкины документы, уже потом, когда ее не стало, Илона обнаружила, что бабушку звали Аннунсия! Не Анна, а Аннунсия! Представляете? Илона даже понятия не имела. Странное имя… итальянское? Какое-то средневековое, будто из рыцарских баллад. Бабушка и была как героиня рыцарской баллады – тонкая, прямая, нежная, даже в старости. Илона, к сожалению, не такая…

Бабушка Аня увлекалась пасьянсами, гороскопами и кроссвордами. Причем гороскопы составляла сама и подходила к этому делу очень серьезно – учитывала не только дату и время появления заказчика на свет, но и зодиакальные знаки родителей, и даже цвет глаз клиента. Как-то это было связано с положением небесных светил. Ее гороскопы были научными трудами по нескольку страниц и считались удивительно точными. А также содержали рекомендации насчет имени будущих детей. Потому что имя имеет громадное влияние на судьбу – номен ист омен, как говорили древние римляне^[4]. Бабушка никому не отказывала, денег за работу не брала, но подарки принимала не чинясь. На зарплату учительницы музыки не очень-то разживешься, даже имея частных учеников.

– Ты сплошное недоразумение, моя девочка, – говорила бабушка. – Во-первых, имя. Почему Илона? Не наше имя, чужое. Во-вторых, характер. Илона – лидер: целеустремленная, серьезная, самоуверенная, рациональная. А ты, как будто специально, «девочка-все-наоборот». Привязчивая, плаксивая, легко попадаешь под чужое влияние, да что там, просто бесхребетная. Моя мама – твоя прабабушка, была сильной женщиной, шла через превратности судьбы, как через баррикады. Нина, твоя мама, тоже крепка была достаточно, да и Данила не производил впечатления человека хлипкого и нежного. Хитрого – да, себе на уме – да, обольстителя – да, но никак не хлюпика. А ты… Удивительно! До такой степени ничего от них не взять! Марсианка, не иначе! Или подкидыш!

Гороскопы бабушка составляла сроком на десять лет – каждые десять лет менялся цикл судьбы, и похожи они были на предсказания. В последнем, расчисленном перед смертью, бабушка предсказала, что Илоне особые успехи не светят, звезд с неба она хватать не будет, но случится в ее жизни роковой мужчина, который все перевернет, и начнется совершенно новый цикл. То ли со знаком плюс, то ли минус. Одним словом, потрясение. И полезут из шкафов скелеты, и пуповина между Илоной и прошлым натянется, но не порвется. И именно на ней, на Илоне, закончится эпоха вселенского одиночества. Красиво – что бы это ни значило. Вселенское одиночество… Одиночество женщин их рода? Мужчин нет, зато есть дети. Одни девочки, между прочим. Случайность?

Прабабушка-художница Елена Успенская родила Аннунсию, бабушка-музыкантша Аннунсия родила Нину… Кстати, почему всего-навсего Нина? А не Ниневия? Или Николетта? Где красота и пышность? Красавица-танцовщица Нина родила Илону. Историк Илона не родила пока никого. Живопись, музыка, танцы, история. То есть жизнь Илоны проходила под покровительством дочерей Зевса и подруг Аполлона – муз Евтерпы, Терпсихоры и Клио, чьи храмы назывались мусейонами, что в переводе на современный русский язык означает музей. Музей! Что и требовалось доказать. Цикл завершился.