Когда закончится метель

Яна кивнула, сходила за указкой и в свете мглистого утра начала рассказ. Она впервые встречала гостей в такое время. Впрочем, за последние сутки все было впервые. Девушка говорила, мужики внимательно слушали, многозначительно кивали, хмыкали, разглядывая предметы старины.

Сердце ныло. Волной набегал страх за Павла. Яна вздрагивала, бодрилась, но плохие мысли возвращались, терзали, требовали слез. Она держалась, однако часто замолкала, ловя убежавшую фразу.

Метель кружила, с покатой крыши мезонина с грохотом сползали пласты снега. Яна вела экскурсию, а где-то в глубине сознания по-прежнему мерцала волшебная звездочка Аделины Фон-Барс.

В июле 1910 года она вышла замуж за Михаила Танеева, уехала в Кронштадт. Несмотря на последствия ранения, он служил на учебном броненосце «Петр Великий» в чине капитан-лейтенанта, готовил будущих морских артиллеристов. В октябре 1913 года родилась старшая дочь Аделины – Александра Танеева-Фон-Барс. Император высочайшим повелением разрешил дать девочке двойную фамилию.

С началом Первой мировой войны Михаил перевелся на линкор-дредноут «Гангут», выставлял минные заграждения в Балтийском море. Служил недолго. В середине осени 1915 года на «Гангуте», стоявшем на рейде Гельсингфорса, начались матросские бунты. В числе требований прозвучало выдворение с корабля офицеров немецкого происхождения. Михаилу припомнили женитьбу на Аделине.

Он не стал ждать окончания истории – комиссовался по состоянию здоровья и покинул Россию навсегда. Танеевы переехали в Париж к старшим Фон-Барсам. Там в июне 1919 года родилась Валери, а в начале 1930-х семья отправилась искать счастье в Канаде.

Необычные экскурсанты осмотрели экспозиции, посвященные истории семьи Фон-Барсов и их родового имения, библиотеку. Они ознакомились с владимирскими усадьбами XIX века и уже вошли в помещение, где прошел первый бал Аделины, когда утренний сон уставшего от приключений музея прервали топот и нарастающий крик.

– А-а-а-а! Грабят! Грабят! Врешь, от меня не уйдешь! Всех порешу!

В зал влетел старик в тельняшке и потрепанной фуфайке. Он махал руками и таращил опухшие от праздничных возлияний глаза.

– Те же и Петрович, – равнодушно сказала Яна. – Юрий Петрович, раньше надо было прибегать.

– Петрович, ты чего орешь? Свои мы.

– Степаныч, ты что ль?

– Нет не я, а эта, как его, тень отца Гамлета.

Шутку оценили не многие, но для порядка посмеялись все. Мужики окружили обескураженного сторожа, хлопали по плечам, язвили, подначивали.

– Яна Сергеевна, а Игоря Николаевича кто связал? – неожиданно спросил Петрович.

– Я. Он преступник, пытался ограбить музей.

Старик побледнел, отступил на шаг и схватился за голову.

– А я это, я его отпустил… Пришел, смотрю музей на распашку, Игорь Николаевич связанный лежит. Я, что, да как? А он говорит, в музее грабители бесчинствуют, золото выносят. Попросил развязать…

Яна застыла. Ледяной волной накрыло осознание беды.

– Где он? – едва прошептала она.

– Так за полицией побег. Сказал, преступники вышки мобильные сломали, надо в город за подмогой бежать. Что делать то?

– Ничего. Вы уже сделали, что могли. Идите досыпайте. Клим Степанович, вы тоже езжайте домой. Некого уже здесь караулить.

– Вот я раззява! – Степаныч неожиданно ударил себя по лбу, запричитал. – Ладно ты девчонка неопытная, но я-то как не смекнул? Надо ж было охрану к нему приставить! Я ж двадцать лет во Владимирке оттрубил, во дурак старый…

– Ваша вина, моя, теперь уже все равно, – прошептала Яна, обнимая старика. – Спасибо вам, товарищи дорогие, что приехали, помогли. С Новым годом! Приходите к нам запросто, всегда будем рады.

Мужики смущенно заулыбались, стараясь не шуметь пошли к выходу. Трактор завелся легко. Видимо, уже привык к ночным приключениям и включился в работу по полной.

Яна поднялась в свой кабинет. С жадностью набросилась на оставшееся печенье. Выпила воды, съела конфету, но вкуса не почувствовала. Она села в кресло и вгляделась в просветлевший горизонт. Где-то там в больнице лежал Павел, суетилась мама. Страх сменили безразличие и усталость.

Яна проверила телефон. Связь наконец-то починили. Она позвонила в полицию и сообщила, что преступник сбежал. Дежурный заверил, что опергруппа выехала и скоро будет в музее. Мама расстроилась. Заочно выругала Петровича за глупость и пьянство. Рассказала, что с Павлом все в порядке – рану зашили, лежит под капельницей, сломал два ребра, но чувствует себя хорошо, а точнее, спит.

– Выздоровеет твой Павел, не волнуйся, Янка!

– Он не мой, – тоскливо пробормотала Яна. – У него Злата есть.

– И друзья молодые неженатые, – подхватила Лариса Павловна. – Когда выйдет из больницы, попроси, чтобы познакомил.

– Мама, не начинай! – отмахнулась Яна.

Чтобы время бежало быстрее, она спустилась вниз и занялась уборкой холла. Грязную воду выливала с крыльца прямо на снег, представляла себя на улочке средневекового Парижа, тихонько смеялась.

«Была ли счастлива Аделина? – неожиданно подумала Яна. – Она вышла замуж за любимого, умерла в 1970 году. Рядом были дочери и внуки. Она прожила долгие 80 лет, из которых только 20 – в родном Барсово. Вспоминала ли о России за океаном? Хотела ли вернуться, чтобы посмотреть на владимирскую даль из окошка в мезонине?»

Неожиданно Яна осознала, что ее кабинет был комнатой Аделины. Об этом со слов основателя музея Климентия Ниловича как-то рассказал старый краевед Александр Адольфович. Раньше она об этом не задумывалась. Яна взглянула вверх. На секунду ей показалось, что легкая занавеска дрогнула и к окну прижалось обрамленное кудряшками юное лицо.

Глава 18.

Полиция торжественно въехала во двор музея. Воинственный кортеж возглавлял микроавтобус с ОМОНом, за ним следовала черная легковушка, потом знакомый уазик опергруппы.

Бойцы рассыпались по двору, обежали музей снаружи и внутри, доложили главному, что все чисто. Грузный подполковник подошел к Яне, подозрительно осмотрел с головы до ног.

– Вы кто?

– Главный хранитель музея-усадьбы Фон-Барсов Полонская Яна Сергеевна.

– Что ж вы, Яна Сергеевна, так плохо музей храните? Дверь вскрыта, все развалено. Где преступник?

– Убежал, – спокойно ответила Яна.

– Как убежал? И вы это допустили?

Лариса Павловна как всегда возникла из ниоткуда.

– А в ее обязанности не входит поимка и охрана злостных грабителей. Я лично еще полтора часа назад сообщила о происшествии в музее. Где вы были все это время? Высыпались после Нового года?

– Я не обязан отчитываться перед первой встречной! Вы кто такая и что здесь делаете?

– Я полковник ФСБ в отставке Полонская Лариса Павловна. Ночью я несколько раз звонила в дежурную часть и уведомляла ваших подчиненных, что моя дочь не выходит на связь. Они знали, что она в музее, который пытались ограбить. Но никто, я повторяю, никто не принял мер! И теперь вы пытаетесь обвинить Яну в собственной безолаберности. Не выйдет! Я была свидетелем нападения преступника. Он держал нож у горла дочери. А капитан юстиции Павел Граб вообще на больничной койке. Я подниму все свои связи, но виновный в бездействии будет наказан!

– Не надо мне угрожать! Вы в отставке – вот и сидите дома. А будете мешать следствию, я посажу вас под арест и никакие связи не помогут. Покиньте место преступления!

– Ой, напугал! Арестует он меня. Там, где ты учился, я преподавала. Вы план-перехват объявили? Преступники похитили старинные драгоценности в музее, а не коробку с лимонадом в уличном ларьке.

Лариса Павловна и подполковник ругались, размахивали руками, ОМОНовцы ржали, благо балаклавы надежно скрывали их лица.

Яна пригляделась к опергруппе, узнала эксперта-криминалиста Владимира Викторовича, обрадовалась, рассказала полицейским о подробностях ночного противостояния. Они изумлялись, хватались за головы, тихонько матерились.

– В общем, картина ясная, – решительно начал эксперт. – Про ружье, наградной Макаров Ларисы Павловны и музейные предметы я понял. Покумекаем, как оформить. Знать бы, что за двустволка, я б заключение быстро сварганил… Не хочется сегодня еще и в Заречье ехать.

– ИЖ-58, калибр шестнадцатый, – Яна говорила быстро и четко. – По времени производства разброс с 1960 до 1965 года. Износ значительный. На колодке бойка гравировка. Рисунок в темноте не разглядывала. Пуля там была, или дробь, не знаю. Смотрите в кустах роз у ограды.

– Как год выпуска датировали? – поинтересовался криминалист.

– Под 16 калибр Иж-58 начали выпускать с 1960 года, а Клим Степанович сказал, что отец подарил ему ружье в 65-м. Он его ижиком называет. Все просто.

– Учитесь, салаги! А будете лажать – уволим, а на ваше место Яну Сергеевну возьмем, – рассмеялся Владимир Викторович.

Яна поежилась, подышала на замерзшие руки. Снег на время успокоился, наверное, устал летать, а может у тучи закончился запас влаги. Подошла Лариса Павловна. Ее лицо полыхало от злости. Мужчины уважительно отдали честь.

– Павел дежурному сообщил имена и приметы преступников. Этот дуболом вопит, что нужно разобраться, прежде, чем кого-то ловить. Как он вообще до своего кресла добрался? Наверное, животом всех нормальных ментов передавил.

– Я скажу ему, что лично опознала преступника, – сказала Яна, порываясь уйти.

– Стойте, стойте, не надо, – в разговор вступил высокий худощавый мужчина. – Оперуполномоченный уголовного розыска Ленинского ОМВД Владимира капитан полиции Константин Баженов. Яна Сергеевна, уже все давно запущено. Преступники в розыске. Товарищ подполковник просто специально злил вашу маму.

– Вот зараза, – прошипела Лариса Павловна. – Янка, ты норм?

– Замерзла. Хочу есть и спать. Ребята, как там Павел? – робко спросила она.

– Живой и почти здоровый, – рассмеялся Баженов. – Скоро к Злате своей ненаглядной вернется.

Все рассмеялись, а Яна отвернулась. Глаза резанули слезы. Лариса Павловна обняла дочь, погладила по спине.

– Домой нам надо, ребята. Она всю ночь сражалась. Что с музеем-то делать? Дверь нараспашку.

– Об этом не волнуйтесь, – заверил Баженов. – Мы все осмотрим, протоколы составим, потом Яну Сергеевну пригласим в отдел для уточнений и подписи. А дверь бойцы охранять будут. Разберемся.

Надутый подполковник вместе с опергруппой вошел в музей. Цветом лица он был удивительно похож на Ларису Павловну. Они с ненавистью посмотрели друг на друга. Женщина демонстративно отвернулась и вздернула подбородок.

Яна позвонила коллеге – научному сотруднику. Объяснила ситуацию, попросила сменить на «боевом» посту. «Обрадовала» директора подробным сообщением в мессенджере и выключила телефон. Дальше – туман. Забрала вещи из кабинета, опечатала, что позволили, взяла с Баженова торжественную клятву не трогать предметы руками и следить за их сохранностью. В душе царило равнодушие. Усталость зашкаливала.

В машине Яна сразу же отключилась. Лариса Павловна молчала, лишь изредка отпускала короткие ругательства в адрес разозлившего ее полицейского.

Дома ждал сюрприз. Кошачий корм был нетронут, зато салатница изрядно опустела. Яна удивилась лишь краем сознания, она знать не знала, что Сима с Клавой едят вареную картошку, морковку, зеленый горошек и даже соленые огурцы.

Голод почему-то отступил. Она съела только яблоко и отправилась в душ. С наслаждением ступила под горячие струи, вытерлась насухо, забралась под одеяло и расплакалась. Слезы не помогли. В сердце саднила прореха и заполнить ее мог только единственный в мире человек.

Яна уснула быстро. Несколько раз просыпалась, понимала, что еще день и вновь проваливалась в забытье. Ближе к вечеру на грани реальности услышала звук ключа, поворачивающегося в замке. Решила, что пришла мама, обняла подушку и вновь попыталась заснуть.

Дверь в комнату открылась. Пол ощутимо прогнулся под тяжелыми шагами. «Это не мама», – ужаснулась Яна. Незнакомец опустился кресло. Тишину наполнили порывистое дыхание и сдерживаемый кашель.

Глава 19.

Яна села, кутаясь в одеяло. Она боялась открыть глаза, но уже точно знала, кого увидит.

– Красавица моя, а ты почти не изменилась.

– Игорь Николаевич, что происходит? – собрав волю в кулак, Яна говорила решительно и жестко. – Зачем вы здесь, а не в сотне километров от Владимира?

– Можно просто Игорь, а лучше Гарик. Я, конечно, изменился, но не настолько, чтобы ты не узнала. Сколько можно притворяться? Хочешь сделать еще больнее?

– Послушайте, я, действительно, вас не знаю. Не знаю! Зачем вы меня мучаете?

– Потому что ты врешь! Ты весь декабрь играла образцовую хранительницу музея. Гребаная театралка нашла сцену для своего таланта.

– Что за чушь! Я в принципе не люблю театр, – изумилась Яна. – Что вы хотите? Зачем пришли сюда?

– Я хочу разрушить твой розово-конфетный мир. Хочу, чтобы ты прожила мою боль. Я мечтал о научной карьере, хотел заниматься историей. Ты лишила меня всего! Твоя ядовитая мать выписала мне черную метку. От Ханты-Мансийска до Махачкалы меня не брали ни в один вуз страны. А теперь ты делаешь вид, что не помнишь меня. А с кем ты впервые в жизни трахалась помнишь? На пляже в Новом Афоне под звездами.

Яна не ответила. Она пыталась прорваться сквозь завесу памяти, но пелена не спадала. Она не помнила Игоря, не помнила Гарика, не помнила Новый Афон.

– Молчишь? Кончился театральный пыл?

– Она ничего не помнит.

Лариса Павловна прошла через комнату и села на край кровати.

– А вот и Кобра Удавовна пожаловала. Давно не виделись. Вы то хоть меня узнали?

– Сейчас – да. В музее – нет.

– Изменился?

– Нет. Ты был никчемным бродяжкой, им и остался. Ты затащил Яну в Кашкулакскую пещеру. Она вошла в нее человеком, а вышла тенью. Отец этого не пережил. Я лишилась и дочери, и мужа.

– Я затащил? Да это она с детства с папочкой болталась под землей. Я впервые попал в пещеру в 20 лет. Я просил ее не ходить. Умолял. Она разве слушала кого-нибудь? Мажорка. Все на блюдечке! Репетиторы, тренеры, соревнования, театральная студия, гастроли, языковая практика за границей, стажировки в лучших музеях.

Яна сжала виски руками. Она не понимала, что происходит. Боль разрывала голову. Из глубины памяти поднимались тени. Они стремились к свету, требовали осознания. Страх не пускал. Он как безжалостный страж наотмашь рубил любого, кто пытался выбраться наружу.

– Ты мог ее остановить!

– Не мог! Она бы просто спустилась туда без меня. Она была одержима этой пещерой. Доказывала, что сможет узнать ее тайну. Смеялась над рассказами о шамане, кровавых чудовищах, пропавших студентах, девушках, сошедших с ума. Она потащила меня на нижний ярус. Я просто был рядом. Был рядом! Наверху пошел ливень, поднялась вода. Мы перешли на третий уровень и ей неожиданно стало плохо. Раз и все! Упала, затряслась, изо рта пошла пена. Это я вытащил ее на поверхность, хотя вообще не ориентировался в пещерах. Я спас ее, а вы даже не захотели меня выслушать!

– Пещера Черного дьявола… Черного дьявола…

Яна шептала, задыхалась, дрожала. Ее лицо покрылось каплями пота. Лариса Павловна принесла воду. Девушка пила жадно, задевала зубами край стакана, громко сглатывала.

– Янка, Яночка, ты что-то вспомнила?

Лариса Павловна обняла дочь, пытаясь унять ее дрожь.

– Темно… Где выход, где?.. Руки… Серые руки… Разве у людей могут быть такие длинные руки… Пальцы извиваются… Страшно… Игорь, мне страшно, Игорь…

Он закрыл лицо руками, застонал.

– Почему, почему вы не пускали меня к ней? Прогнали, вычеркнули из жизни! Я так ее любил. Яна, красавица моя. Яна…

– Убирайся! – рявкнула Лариса Павловна. – Уходи! Я не скажу, что ты здесь был. Нужно вызвать скорую.

– Не надо скорую.

Яна решительно встала и вышла из комнаты. В ванной умылась, поверх ночной рубашки надела халат, поправила волосы. Из зеркала на нее смотрела чужая девушка. Красивая, резкая, злая.

В спальне было тихо. За окнами опять повалил снег. Игорь равнодушно следил за пушистыми хлопьями. Левый глаз подергивался, из-под заклеенной пластырем брови просачивалась кровь. Яна протянула платок. Он взял, коснувшись пальцами ее руки, тяжело вздохнул.

– Ты упекла меня в психушку, вместо того, чтобы разобраться. Просто отправила в дурдом.

Яна говорила металлическим голосом, чеканя каждое слово. Мать отшатнулась.

– Твой дурдом был лучшим санаторием Германии. Там лечились мировые звезды!

– Врачи загнали мой страх глубоко внутрь, но он остался. Я пыталась вырваться, старалась понять, что случилось, а меня тупо глушили таблетками.

– Но тебе помогли! После Хакассии ты даже нас с отцом не узнавала. А потом все наладилось.

– Наладилось? Все эти годы я не жила, я боялась. Света, тени, дня, ночи, людей, машин. Я потеряла себя, почти забыла прошлое. Я пряталась в музее, чтобы быть подальше от жизни… Я поняла… Ты ведь придумала парня, с которым я якобы встречалась в институте! Назвала его Володей Петровым, женила, отправила в Нижний Новгород. Зачем такие сложности?

– Я боялась, что ты вспомнишь его. Отребье, сын тракториста и поварихи. Ты достойна лучшего!

Лариса Павловна брезгливо поморщилась.

– Значит, все эти годы тебя прекрасно устраивало мое беспамятство. Так? Или ты хотела, чтобы тебя я помнила, а его нет. Такая вот запрограммированная пещерой дочка. А ведь я знала, что там во тьме со мной кто-то был… Я искала его… Ты даже о причине страха врала мне десять лет! Ты сказала, что я заблудилась в лесу на даче, упала и ударилась головой.

Мать насупилась. Яна подошла к окну. Минувшей ночью она также смотрела во двор музея. Девушка резко повернулась.

– Ты выбрал странный способ заставить меня вспомнить.

– Просто совпало. Я не знал, что ты работаешь в музее. Меня наняли найти и забрать клад Фон-Барсов. А потом пришла злость. Я не мог остановиться. Хотел добраться до тебя, заглянуть в глаза, хотел, чтобы ты наконец призналась, что помнишь меня.

– Наняли? Значит я права. Ты – Ге…

Яна замолчала на полуслове. В комнату вошла немецкая овчарка. Осмотрелась, села рядом с креслом Игоря, оскалилась для порядка и негромко гавкнула.

Глава 20.

Игорь дернулся, пытаясь встать. Собака угрожающе зарычала.

– Злата, фу! Охранять!

Овчарка оскалилась, но с места не сошла.

– Игорь Николаевич, даже не пытайтесь. Без моего разрешения вы не выйдете из комнаты. Прости, хозяйка, мы без приглашения. Дверь была открыта. Яна, дай стул. Тяжело стоять.

Немая сцена затягивалась. У Яны кружилась голова. Она смотрела на Павла и глупо улыбалась. Злата – собака. Только это имело значение, остальное – прошлогодний снег.

Первой среагировала Лариса Павловна. Она прикатила из гостиной офисное кресло на колесиках. Павел сел, задышал короткими рывками.

– Финал прелюдии «В пещере горного короля» я послушал. Не скажу, что все понял, потом догоню. Что у нас во второй части Мерлезонского балета? Она же Элла Кацнельбоген, она же Изольда Меньшова, она же Валентина Панеяд?

– Ага, – продолжая улыбаться ответила Яна. – Гарик Красовский, он же Игорь Николаевич Соболев, он же Генрих Ирбис.

– Значит, сердце твое девичье верно подсказало. Хоть и не родственник, но к семейке Адамсов отношение имеет. Как имя барское отхватил?

– Долгая история, – равнодушно ответил Игорь.

– А мы не торопимся. Лариса Павловна нам чайку заварит, да?

Женщина кивнула и послушно вышла из комнаты.

– Как ты его вычислила, Яна?

– По ботинкам. Когда в завал ногой шибанул, увидела, что армейские. А когда лез по нашей баррикаде, поняла, что это Игорь Николаевич. Ботинки приметные, с другими не спутаешь. Лучше их разглядела, когда связывала его. Это французские рейнджеры, модель 65-го года. Не подделка. Две застежки, кожа грубая, зернистая, маркировка на подошве. Он их, конечно, купил, но уровень подготовки выдал французского легионера. Все просто.

– И давно ты стала Ватсоном? – Игорь демонстративно захлопал.

Она не ответила. Внутри боролись две Яны: болезненная трусиха и вырвавшаяся из прошлого смелая, решительная, жесткая. Девушка отошла от окна, забралась с ногами на кровать, закуталась в одеяло. Злата проводила ее внимательным взглядом, но не среагировала.

– Мы ждем сказку на ночь, – вальяжно начал Павел. – Чай будешь? Теща твоя не сложившаяся постаралась.

– А давай! Чего, уж, там. А салатика не осталось новогоднего?

– Кошки съели. Могу предложить заливную рыбу, – съязвила Яна.

– Не, эту гадость не буду. Так, что ты, Паша, хочешь знать?

– Все. С самого начала и как можно подробнее.

Павел достал смартфон и включил диктофон на запись.

– Мои родители не были отребьем! Отец закончил сельхозинститут, работал в совхозе главным механиком. В 90-е, когда все развалилось, стал трактористом. Зато мы не голодали. На пенсию уходил завгаром. Ну, конечно, где уж нам до вашего уровня дотянуться.

Лариса Павловна хмыкнула, хотела ответить, но осеклась, увидев предостерегающий жест Павла.

– Не надо лирики. Играем в «Что? Где? Когда?»

– Я буду рассказывать так, как удобно мне. Приказывать собаке будешь… Любовь к истории передалась мне от отца. Мы вместе читали, ходили в музеи, ездили на экскурсии. Уже в пятом классе я знал, что буду историком. Мечта сбылась только после армии. Мне было двадцать, Яне девятнадцать. Мы оказались в одной группе и все завертелось. Ты хоть что-то помнишь, Яна?

– Теперь да. Но не все. Я знаю, что любила тебя, но само чувство забыла. Оно не вернется, прости…

– Узнаю́ тебя, узнаю́, – рассмеялся Игорь. – Всегда рубила с плеча. Второго шанса не давала.

– Дальше, – зло перебил следователь.

– А дальше, после третьего курса была Кашкулакская пещера Черного дьявола в горах Хакассии. Я вытащил ее на поверхность полуживую, довез до больницы, позвонил родителям, вырубился на сутки и больше Яну не видел до начала декабря прошлого года. Мама Лара увезла ее домой, бросив меня грязного, измученного. В сентябре, придя в институт, я узнал, что отчислен без права восстановления. Просто так. По прихоти мамаши с большими связями.

Лариса Павловна демонстративно встала и вышла из комнаты. Через минуту громко хлопнула входная дверь. Яна вздрогнула, заплакала.

– Я пытался пристроиться в другие вузы, но везде отказывали. Машина подлости функционировала отлично. Вердикт «неблагонадежен» выбили у меня на лбу. Я работал где придется, научился неплохо продавать в сети. Историю не забывал. Читал, путешествовал, мечтал уехать за границу, чтобы учиться там. Родителям наврал. Сказал, что разочаровался и занялся бизнесом. Отец не верил, но в душу не лез. Семь лет назад они ушли один за другим. Мама и папа. Теперь я один.

Игорь замолчал, отвернулся к окну. Яна вытирала слезы краем пододеяльника. Давила тяжесть несбывшегося. Она вспомнила дальние походы, ночные костры, запах прелой хвои, его поцелуи. Она знала, что тогда была счастлива. Так счастлива, что боялась даже дышать, чтобы не спугнуть любовь.

Они мечтали о свадьбе, о семье, о малышах. Даже имена придумали. Для девочки – Лада, для мальчика – Олег. Не сбылось, ничего не сбылось. Нет ни любви, ни счастья, ни детей…