Читать книгу: «Одинаковые люди», страница 4

Маркус

Я терпеть не могу зеркала. Каждый день благодаря маленькому зеркалу я вижу множество людей. За сутки набирается человек 16, можете посчитать сколько это за неделю, месяц, год. И каждый человек совершенно не похож на ни одного предыдущего. Разве что, они могли быть схожи телосложением, какими-то привычками, может быть манерой речи, одеждой или судьбой…

Но никогда в своей жизни я не видел столько одинаковых взглядов. Взглядов перед смертью.

Меня зовут Маркус, я водитель неотложки.

С самого детства я, как и все мальчишки, занимался американским футболом. Знаете, достаточно жестокий вид спорта – мужики метелят друг друга за мяч, выплёскивая всю дурь, которая накопилась у них за неделю. Этот спорт учит не только играть, но уметь постоять за себя и не дать бугаю зарядить тебе по морде.

В школе я был не то, чтобы неудачником, а скорее одаренным не в тех вещах. Это не проявлялось в том, что у меня не складывалось общение со сверстниками, девчонками или меня кто-то обижал. Нет. Я всегда находил со всеми общий язык, а вот учится не любил совершенно, да и не очень-то хотел.

В семье я то ли седьмой, то ли восьмой ребёнок, тут вопросы к нашей плодовитой мамаше. В темнокожей семье, знаете ли, одним больше, одним меньше, выживет сильнейший. Про слабого забудут, а потом и вообще родят нового. Назвать нашу жизнь хорошей было тяжело – вечные крики, мат, самая дешевая еда и одежда, вечно работающая мать, которой дома практически не бывало. Иногда мне со старшими братьями приходилось воровать в магазинах, чтобы покормить младших. Это была не жизнь, а просто выживание.

Именно поэтому я решил идти на нормальную работу сразу после окончания школы. Просто ради того, чтобы больше не видеть срача и попытаться вытащить из него малых.

Сначала я работал на стройке как разнорабочий и умел делать все, что скажут – выкладывать кирпич, замешивать цемент, стелить крышу, вести проводку и устанавливать окна. Универсальный солдат-строитель. Работать там было тяжело, а платили копейки. На такую зарплату сложно было выжить самому, а помочь мелким еще сложнее. Таким парням как я, что тогда было тяжело, что сейчас. Вы белые считаете себя выше нас, за людей нас не принимаете, ну а в чем мы виноваты? Любой из белых аристократов мог родиться чёрным и его ожидала бы такая же гниль. Из-за вас нам и светят стройки, подвалы и бедность. Ну а тем, кому совсем нечего терять, ещё и ограбления.

Водителем неотложки я устроился совершенно случайно.

Моей матушке однажды стало плохо. Денег на лекарства тогда совсем не было, старшие братья и сёстры давно разъехались по всему штату, а ее приступы происходили все чаще. Скорую вызывать она никогда не хотела, не хотела показаться слабой. Когда ей в очередной раз стало плохо скорую вызвал я. Хоть я никогда и не был ее любимым сыном, сейчас она относилась ко мне лучше потому, что я остался один, кто тянул эту ношу ее приступов и младших детей на себе. Когда ма привезли в больницу я познакомился с врачом, который вытаскивал ее с того света.

Доктора звали Дэн Хендерсон. Однажды вечером, когда я выходил из больницы после посещения ма, Дэн уже уезжал на вызов. Но отъехать от больницы они успели метров на 150, как водитель вывалился из машины весь зеленый. Я так и не понял, что с ним произошло, то ли плохо стало, то ли отравился чем, но вид у него был совсем не рабочий. Короче, недолго думая, Дэн и два парня закинули меня в эту машину вместо зеленого парня. Рулить то я умею, один из старших братьев научил, пока не переехал в Оклахому. Да и на руках у меня имелась лицензия позволяющая управлять автомобилем, что несколько облегчало мне жизнь.

Стоит ли сказать вам о том, что это была самая ужасная ночь в моей жизни. От этих полумёртвых, но полуживых людей блевать тянуло на каждом светофоре. Было всякое – у кого что – рука разрезана, нога раздавлена, оторваны пальцы, короче жуть полнейшая. Я конечно старался держаться и не обращать внимания на то, что происходит сзади и просто рулить, но такие вещи не уходят из памяти по щелчку пальца. Всю ночь мы метались на вызовы и только к половине восьмого утра они меня отпустили. Получив за свою подработку двадцатку, которую на стройке изредка мог получить за неделю, я проблевался прям в мусорный бак у больницы.

На следующий же день я узнал, что матушка умерла. Мне позвонил и сообщил об этом сам Дэн. Честно? Никаких эмоций я не испытал. В моей голове промелькнула лишь мысль типа «отмучилась». Да и мне стало дышаться как-то легче. В таких семьях как моя, место для скорби находится редко. Родители никогда не скорбят о девятом или десятом ребенке, который умер в младенчестве и зачем-то рожают еще. А дети не упиваются в слезах по родителям, которым они не особо то и нужны. Такие дети как мы обделены родительской любовью. Никто кроме нас самих не будет о нас заботиться, мы все растем на улице и сами по себе. Наверное, поэтому и я не слишком горевал о матери. Тогда Дэн и предложил мне поработать в ночные смены на неотложке. В моем случае отказываться от такого было просто нельзя и, даже не думая, я согласился. Деньги хорошие, да работа не очень уж и пыльная, рули себе и рули, думал я.

И вот, шесть месяцев работы позади, я получаю неплохую зарплату, а мне почему-то хочется сдохнуть. Не так, как те бедолаги, которых мы возим, а сдохнуть просто в один миг. Мы ж вроде как жизни спасаем, помогаем нуждающимся, а на душе с каждым разом все хуже. На самом деле все это слишком страшно. Первые 2 недели я был в ужасе от количества крови, жестокости некоторых ублюдков, жажды человеческой смерти и спокойствия врачей.

Этот случай был буквально полтора месяца назад. Я вроде как уже освоился и мог только сочувствовать бедолагам, все больше прибавляя газ.

Но в тот день я совершил ошибку, заострив все своё внимание на одном пациенте. Вроде бы ничего необычного, он пытался свести счёты с жизнью, но жизнь заканчивать с ним еще не собиралась. Такие случаи бывают пару раз в неделю стабильно. Люди в суициде изгаляются не хуже, чем в сексе.

Он вставил пистолет в глотку и выстрелил. Загвоздка была в том, что бедняга выстрелил из револьвера и не попал себе точно в голову. Ну то есть в голову то он попал, только умереть не смог. Он был жив, когда его закинули ко мне в машину. Его голова разлетелась практически пополам и была больше похожа на лопнувший футбольный мяч. Такие случаи хирурги, даже самые средние, исправляют на раз два, поверь мне. На лице, правда, жирный шрам остаётся, но зато придурок жив и здоров. Я не вдавался в подробности, как там это все происходит и почему они иногда выживают, да и мне как-то все равно. И вот он лежит сзади меня на носилках в окружении врачей. Они сразу воткнули ему две капельницы лекарств для снятия боли, а я рулю и пытаюсь добраться до больницы как можно быстрее. Процедура эта была стандартной для всех, кто попадал в нашу карету.

В тот день город, сука, встал. Все куда-то то ехали или пытались ехать, оставляли машины на неположенных для парковки местах и плелись в бесконечных пробках. Мы ползли минут 40 маршрут, который обычно пролетали минут за 5 максимум. Это было, знаете, как картинка из рассказа про пиратов, когда они воевали за море и свое водное пространство. Так и наша неотложка сражалась с плетущимся домой офисными планктонами за дорогу или хотя бы возможность протиснуться быстрее.

Честно, не знаю как бедняга, потеряв столько крови был ещё жив. Мне всю дорогу казалось, что спешить уже некуда, он не жилец. В тот вечер я посмотрел в зеркало раз 30 и каждый раз я видел его живым.

И вот на 31 раз я действительно увидел в зеркале заднего вида то, что не хотел увидеть никогда. Знакомые глаза. Глаза полные безмятежности, страха, неопределенности, они были какими-то задумчивым и опустошенными одновременно. О чем тогда вообще можно думать? В момент, когда у тебя вместо головы фарш с глазами, в момент, когда ты вот-вот откинешь копыта, и все что тебя здесь держит – эта чертова капельница. В тот день я увидел все. Мне кажется, я прочувствовал его с ног до самых остатков головы, чувак. Чувствовал всю его боль и все его страдания, но ничего не смог поделать с этим сраным городом и придурками, которые не уступают дорогу скорой.

Белый мужчина примерно 50 лет, с хорошей сединой на висках, отличной для своего возраста фигурой, умирал глазами на моих глазах. Мы поняли друг друга так, как никто никогда не понимал. Я не мог сказать, что это мой близкий знакомый или друг, но что это был он, я был уверен. Знаешь кто это был? Это был Дэн, мать его, Хендерсон. Да, да, тот самый врач, который и втянул меня в эту работу. Он всегда выполнял свою работу и пытался сохранить жизнь каждого, кто попадал в эту машину. Он пытался вытащить мою мать с того света, когда не было совсем никаких шансов. Он никогда не отступал. Но что, сука, пошло не так? Почему теперь он полумертвый лежит в нашей неотложке, еле держась на морфине?

Он умер, так и не доехав до больницы. Я неделю не выходил на работу. Все эти дни я пытался понять, что двигало Дэном, когда он жал на курок. Я не понимал, как человек, который горит своей работой и спасает жизни каждый день, мог вот так попрощаться со своей. Отныне я всегда на всех обращаю внимание. Просто не могу по-другому. Знаешь, этот последний взгляд, вот он говорит о человеке намного больше, чем вся его жизнь, вместе взятая…

Автор

Малыш Маркус. Когда он рассказывал мне эту историю, я готов был поставить сотню, на то, что он иногда испытывал облегчение от того, что пациент умирал в его машине. И не надо думать, что он бесчувственная скотина и ему нравится наблюдать за тем, как люди отходят в мир иной. Нет. Он сам говорил мне, что в такие моменты чувствовал легкость за человека, который освобождался из оков боли. Маркус по секрету рассказал мне о том, что он представлял себя на их месте, как бы он рыдал или испражнялся. Но в своем намерении спасти каждого, кто попадал в его машину он всегда был серьезен и вдобавок успевал ругаться на идиотов за рулем, которые не пропускали скорую.

Насколько вообще нужно быть эгоистом, чтобы сидя в своей сраной колымаге и глядя в зеркало заднего вида, не пропускать скорую. Если ты один из таких людей, который сейчас это читает, просто закрой книгу и подумай о своих родителях или друзьях, которые могут оказаться в этой неотложке. Можешь им даже позвонить.

После знакомства с Маркусом я пытался всячески ему помочь, хотя он меня об этом и не просил. А я старый дурак то случайно подкину ему баксов двадцать в карман, то угощу едой в кафе, то приглашу к себе на баночку пива. Я делал это не потому, что жалел его, а потому что видел его потенциал. Он был моим черным сыном, если можно так выразится, сыном, которого я всегда хотел. Даже если его мать была бы темнокожей.

Рассказывая истории с работы, он становился другим человеком: более сдержанным, с нахмуренными бровями и холодным взглядом, который опускал на стол. Не думаю, что в такие моменты Маркус рыдал в подушку, нет, определенно пацан был не из таких. Он был из тех, людей, которые при виде смерти, не поддавались эмоциям, а из тех, кто при виде смерти он впитывает в себя все как губка, не давая не одному мускулу на своем лице содрогнутся.

В такие моменты, Маркус напоминал мне самого себя, примерно в том же возрасте. Даже сейчас помню, как я со своей мамой жил у своей прабабушки, которая была уже в довольно преклонном возрасте и собиралась уйти на покой. И уже тогда я понял, что хорошие люди, которые заслуживали самой быстрой и безболезненной смерти, будут страдать и мучаться до последнего. Зачем? Кто так решает? Справедливо? Мне оставалось лишь утешать себя тем, что я думал, будто для человека это действительно последнее испытание. Хороший человек, он же во всем хорош, верно? Значит все предсмертные муки и страдания, он тоже может пройти хорошо, так должно быть?

К счастью, тогда я был еще слишком молод, чтобы мне доверяли следить за полу-умирающим человеком. Я помню, что это были одни из самых жутких 2х недель в моей жизни. А в жизни моей мамы особенно. Я прекрасно помню, как прабабушка говорила разный бред, про сестер, которые не пускают ее в какую-то палату и про мать, которая бросила ее в коридоре. Я и сам тогда не мог разобрать, что она имеет ввиду. Помню лишь, что иногда приходилось держать ее, чтобы она смогла сходить в туалет и не упала. А самое ужасное из всего этого то, что она, глядя в твои детские глаза, которые с трудом могут сдержать слезы, попросту тебя не узнает. И ты не узнаешь ее прежней. Сложно осознать как быстро болезнь делает тебя чужими для самых дорогих людей в твоей жизни.

Наверное, в такие моменты, на фоне запаха мочи, слез, горя и старых стен строится познание самого себя, как человека. Познание самого себя, и своей дальнейшей жизни. Ведь даже глубоко в юном возрасте скорее всего можно понять, что со старостью ты уже ничего не сделаешь, и старость, может прийти совершенно неожиданно, даже если тебе всего 27.

Я помню, что когда прабабушка умерла, я выдохнул. Выдохнул не потому, что все это закончилось для нас с мамой, а потому что знал, что она прошла свое финальное испытание и сейчас находится на пути в мир, из которого никто не захотел возвращаться.

Перед тем как её похоронить мы с дядей ездили в морг забирать тело. Тогда он сказал ей фразу, которую я помню до сих пор: «Ну что, в последний раз с тобой в машине едем». И это было так любя и жутко одновременно. Все, что я еще помню с того дня это лишь как взял тело за ноги и выносил из морга в нашу машину. Страх? Жуть? Нет, никаких эмоций я не испытал, покойники не кусаются.

Наверное, именно поэтому, Маркус и зацепил меня тогда, в том баре.

После тех разговоров с Маркусом, я не спал несколько дней. Не потому, что меня настиг страх или размышления о смерти. Не совсем так. Меня цепляли истории, которые он мне поведал и мне хотелось о них рассказать. Рассказать не самому себе за одиноким ужином в кухне своей квартиры. Мне хотелось поделиться буквально с каждым теми чувствами, эмоциями и воспоминаниями, которые вызвал во мне Маркус и его работа. Испытать точно такие же эмоции может каждый из вас, если вы внимательно посмотрите на свое окружение.

Было время, когда я передвигался исключительно на общественном транспорте. На работу, в магазин, в бар. наверное, это связно с моим одиночеством. Мне хотелось хотя бы поговорить глазами с зеваками в метро. Общественный транспорт всегда был для меня не только отдельным видом передвижения, а целой культурой. Каждый раз входя в двери автобуса или метро, наблюдаешь толпы абсолютно незнакомых людей. Сперва все они кажутся разными, со своими особенностями, своими проблемами, своей манерой речи. Но позже, когда привыкаешь так передвигаться, ты начинаешь замечать, что любой незнакомец в чем-то напоминает другого, которого ты видел вчера на остановке, например. Возможно, дело во внешности, может быть в привычках, а может у них даже голос одинаковый.

Но советую всем испытать чувство, когда вы впервые в жизни видите человека. Человека, от которого веет аурой доброты и светлости. Не путайте с запахом пота и перегара. Так вот, каждое утро, добираясь до работы, я входил в поезд и садился на свое любимое место у окна. Через пару остановок я снова заметил женщину, к которой меня тянуло еще тогда, на прошлой неделе. Всю эту неделю я ждал, когда мы подъедем к остановке, на которой входит она. Вчера я решил перейти через свои принципы и не занимать любимое место. Я решил сесть, так, чтобы быть как можно ближе к ней. Моя остановка была самой первой на маршруте, поэтому следующие минут двадцать я проводил в полудреме и ожидании своей музы. В день, когда я решил было уже познакомится с милой девушкой, напротив меня восседала необычная маленькая семья. Они были здесь, когда я вошел, но сидели так, чтобы их никто не видел.

Это были мать и сын. По внешнему виду матери я мог с легкостью сказать, что все свои сбережения она тратит только на ребенка. Неброская и очень дешевая обувь, коричневая выцветшая от старости куртка, немного грязные и не причесанные волосы. Если бы я не видел ее с сыном, точно сказал бы, что она монашка. Почему монашка? – Не знаю, если бы вы ее увидели, то подумали бы точно так же. На сына же смотреть было поинтереснее, по крайней мере на его одежду. Видно сразу, что мама отдает последние силы и время на то, чтобы ее сынок был счастлив. У него почти новые джинсы, не застиранные тысячами прачечных, темненькая куртка, будто только из магазина и самые обычные детские кеды, на то время, все в таких гоняли.

Смутило меня только то, что кожа у парня была бледная, да и сам он выглядел как голодающий политзаключенный. Одно скажу, даже не имея медицинского образования, я сразу смекнул, что парню хреново. И хреново ему было не потому, что его укачало, а потому что он болеет и видно, что это далеко не простуда.

Мой сон как рукой сняло. Мне до сих пор стыдно за то, что я тогда как идиот пялился на них и словно чего-то ждал. Но дело было не в этом. Всю дорогу пока мы ехали до заветной станции моей принцессы, мама этого пацана читала ему Библию. Это казалось одновременно грустным и вселяющим надежду на жизнь. Она читала строки, так, как не читал их ни один святой в церкви. Для нее это были не просто слова, для нее это было заклинание, вера в то, что благодаря ему ее сын вскочит и начнет бегать по вагону, позабыв о своей болезни.

Чуда не случалось. Она все еще верила и читала, читала и верила. Верила.

Мы доехали до станции, которую я так долго ждал. Увидев ту самую девушку, будь я проклят, но меня затошнило. Я быстро собрал свои шмотки и выскочил из поезда. Мне хватило сил лишь перекинуться через ограждение лестницы, как меня тут же стошнило прямо на ступеньки. Повернувшись к поезду, я увидел взгляд той девушки, которую я так долго ждал. Я лишь краем уха услышал, как кто-то окликнул ее по имени на платформе: «Привет, Наташа!». Она увидела мое представление и просто молчала, даже не ответив на приветствие ее знакомых. В те минуты мне не хотелось провалится под землю от стыда перед Наташей. Я стоял и смотрел ей прямо в глаза. Стоял и смотрел на то, как уходит поезд. Стоял и смотрел. Смотрел и стоял. Стоял и смотрел на рыжие волосы в вагоне уходящего поезда.

После этого я не видел ее в этом поезде. Никогда. Спасибо тебе Библия.

«Господь – твердыня моя и прибежище моё, Избавитель мой, Бог мой, – скала моя; на Него я уповаю; щит мой, рог спасения моего и убежище моё».

Псалом 17:3