Читать книгу: «Изменяя прошлое», страница 4

Глава 4

– Назови дату, или хотя бы год, и опиши событие.

– Год 1979, город N, где-то конец июня. Событие – мы собрались нашей компанией пойти на автовокзал для того, чтобы отжать у кого-нибудь деньги. Наш выбор пал на трех мужчин средних лет. Мы должны их ограбить и, если это случится, то я получу свой первый условный срок.

Я внимательном смотрел, запоминая каждое движение, как Сурок вбивал мои данные на этом смартфоне, открыв программу, обозначенную значком, на котором змея кусала себя за хвост. Где-то я уже видел этот знак, но не мог вспомнить, что он означает.

Сурок закончил писать и сдвинул еле заметную пипочку сбоку аппарата. Сверху выдвинулся очень тонкий, чуть толще волоса, штырек или иголка, так сразу и не поймешь.

– Наколи палец на иголку, нужна твоя кровь, – спокойно сказал мой странный знакомый, но я отлично видел, как он волнуется, даже рука, держащая прибор, чуть подрагивала.

Я хотел спросить, зачем, но потом мысленно пожал плечами, решив, что смысла спрашивать нет. Что бы он ни ответил, «сдавать кровь» придется. Поэтому я спокойно протянул руку и надвил пальцем на иголку. Еле ощутимый укол, и иголка вдвинулась назад, в корпус. Красный знак змеи стал вращаться, и мы оба уставились на него, не в силах отвести взгляд.

– Что это за знак? – спросил я неожиданно охрипшим голосом.

– Уроборос, – также хрипло ответил Сурок. – Древнейший символ вечности и цикличности жизни. Сам не знаю, зачем я именно его установил на программу, тогда показалось это символичным.

Он передернул плечами, а я вспомнил это название, где-то когда-то что-то читал, но не помню, что конкретно. И в этот момент круговое вращение змея прекратилось, и цвет его сменился с красного на зеленый.

– Есть, – прошептал Сурок и, посмотрев на меня, спросил: – Готов?

– Что надо делать? – неожиданно я ощутил, как струйка холодного пота потекла по спине, и мне стало страшно.

Ничего не ответив, Сурок нажал на сенсорный экран с изображением этого самого Уробороса, и он снова сменил цвет, став белым. И в этот же момент у меня закружилась голова и в глазах потемнело. Продолжалось это не больше пары секунд, а потом прошло. Сурок, впившийся в меня глазами, жадно спросил:

– Что-то почувствовал, Пастор?

– Голова закружилась, – ответил я, вытирая ладонью пот со лба. – Так и должно быть?

Физик пожал плечами:

– Не знаю, это ведь первое испытание прибора.

– И что теперь?

– Ждем, – снова пожал плечами Сурок. – Все выяснится в течение суток. Если через двадцать четыре часа ты не умрешь, это будет значить, что необходимое воздействие не произведено и вектор твоей жизни не изменился. Тогда, выходит, ты выбрал не то время, это событие не было точкой бифуркации. А может, ты и не должен будешь умереть, просто воспоминания станут другими.

И тут вдруг меня торкнуло. Сука, как я не подумал об этом сразу, это же так очевидно! Я взял прибор и положил его в карман, потом поднял глаза на Сурка и ровным голосом спросил:

– Скажи, Николай, а почему ты сам не воспользовался прибором после того, как убил того мента?

Глаза его забегали, потом он опустил голову и признался:

– Я испугался, ведь прибор еще ни разу не на ком не был испытан. Я тогда подумал, что, может быть, все обойдется как-то, и я смогу продолжить опыты. Пойми, Андрей, я тогда был в шоке и вообще плохо соображал, что делаю. А потом меня арестовали и…

И я успокоился. Ну да, я подопытный кролик, а что это меняет? Уже ничего, остается только ждать. Может быть, это все вообще фуфло голимое, а я старый дурак, что повелся на сказку полоумного убивца. Все это ровно ничего не меняет, денек подождем, а там видно будет.

В этот момент в коридоре раздались шаги, и в отсек зашел Соболь, положенец, смотрящий за зоной. Из-за его плеча выглядывала слегка виноватая рожа Нечая. Я было удивился, а потом как-то сразу все понял. Нечай, сученыш, кореш мой лепший, видно, что-то просек или, скорее, подслушал наш разговор с Сурком. И мне стало смешно. Я встал и протянул руку смотрящему:

– Какие люди в гости к нам! Купчика заварить, Петрович?

Александр Петрович Соболев, вор в законе с погонялом «Соболь», смотрящий за положением на нашей зоне, вяло пожал мою руку и ответил:

– Можно и купчика, конечно. С хорошим человеком и чаю выпить приятно.

– Нечай, завари! – тут же озадачил я кента-предателя и представил Соболю физика.

– А это Сурок, правильный чел, первоход, старается жить по понятиям, а я за ним присматриваю.

Соболь мельком глянул на Сурка и тоже протянул ему руку. Тот даже с неким подобострастием пожал ее.

– Что-то слышал о тебе, – задержал руку Сурка в пожатии положенец. – Ты же тот ученый, который мента наглушняк завалил, верно?

– Было дело, – согласился Сурок. – Только он эфэсбэшником был.

– Да это без разницы, – ответил Соболь. – Мент он и есть мент, какие бы погоны не носил. Так уж судьба распорядилась. Верно, Пастор?

– Само собой, – солидно ответил я и добавил: – располагайся, Петрович. Сейчас Нечай все сделает. Мне как раз медок свежий подогнали, ты же любишь вроде?

– Есть такое дело, – улыбнулся Соболь, сверкнув дорогой металлокерамикой и усаживаясь рядом со мной. Это раньше воры́ золотом да рандолью во рту бликовали. Современные воры́ шагают в ногу со временем. Соболь хоть и старый каторжанин, но за прогрессом следит. Хотя не такой уж он старый, лет сорок ему, кажется. По моим сегодняшним меркам, еще совсем молодой. Эх, вот бы мне сейчас лет двадцать скинуть!

– Ну как у тебя в отряде положение? – поинтересовался Соболь.

Забыл сказать, что по выходе из карантина, Соболь со свитой встретил меня, и за угощением и разговором предложил место смотрящего во втором отряде, куда нас с Сурком поместили. Меня – потому что я в нем и сидел до этого, а Сурок по моей подсказке сам попросился на распределении у хозяина.

Я удивился тогда, вроде смотрящий в отряде был, но тут же выяснилось, что у него тубик обнаружили недавно, и теперь его на больничку переводят, в тубзону. Я подумал и согласился. Дело уже знакомое, к тому же положение смотрящего за отрядом, кроме обязанностей, предполагает и некие привилегии. Опять же, Сурка можно при себе держать, а это сейчас самое главное! Да и что там за обязанности такие? – Общак отрядный держать, решать, кого куда положить, ну и если какие вопросы возникнут у людей, решать их по мере своих возможностей.

– Все нормально, Соболь, – ответил я, – полный порядок. А что, есть какие-то предъявы ко мне?

Тут и Нечай с чайником заварным подоспел, не любил я чай в банке, как другие заваривать, да и положение позволяет. В это время Сурок уже поставил две табуретки в проходе, положил на них специальную доску, получился столик. На столике появились фаянсовые бокалы, конфеты в вазочке и пол-литровая банка с настоящим башкирским медом. Я-то мед не очень люблю, но Нечай его жрет как не в себя. Приходится даже орать на него, чтобы для таких вот случаев, так сказать, на представительские цели, оставлял хоть немного.

– Да нет, – ответил Соболь, – никаких предъяв к тебе не имеется. Я, наоборот, зашел спросить, может, помощь какая нужна?

– Ну, – закинул я удочку, – если травки малехо есть, я бы не отказался. А так, вроде всего хватает.

– Держи, – улыбнулся Соболь, доставая из кармана пачку папирос «Беломорканал», – здесь уже забитые. Как знал, что ты спросишь, только утром сегодня загнали.

– От души, Петрович, – ответно улыбнулся я, забирая пачку и краем глаза замечая, как Сурок носом заводил. Вот же подсел Сурок на анашу или, как сейчас на аглицкий манер принято говорить – марихуану! Но когда я ее впервые еще при Союзе попробовал, мы все называли ее анашой, так она для меня анашой и осталась.

– Да без базара, Пастор, – хохотнул Соболь. – Я же помню, кто у нас любитель!

– Так, может? – предложил я, кивнув на пачку.

– Не, сейчас не хочу, – отказался положенец. – Да и вообще, ты же знаешь, что я больше другое люблю.

Я кивнул, то, что Соболь плотно на герыче сидит, для меня секретом не было. А мне-то что, его личное дело, как своей жизнью распоряжаться. Но я, попробовав пару раз еще в молодости, больше к этой теме не возвращался, не мое это. Другое дело, наша родная водочка! Но и к водке в последние годы я стал относиться прохладнее, хотя мне алкоголизм вряд ли грозил. Слишком редко и недолго я бываю на воле, чтобы успеть спиться. Здесь, конечно, тоже можно хлебнуть зеленого змия, но все же нечасто и обычно, не так много. Да я, честно говоря, и на травку никогда особо не подсаживался, но то, что любил иногда пыхнуть – это правда, не скрываю. Вон, сколько уже стран в Европе легализуют марихуану, значит, большого вреда от нее быть не может. По крайней мере, для меня. Да и нутром я чувствовал, что если сравнивать, то от той же водки вреда в России несравнимо больше.

– Как знаешь, – убрал я пачку обратно в карман на глазах не отрывающего от нее взгляда Сурка. Видно, запоминает, куда я положил, если в ближайшее время кони двину. Ну, в смысле, если получится у меня там все, в прошлом.

В общем, посидели мы, побазарили о том о сем, чаю напились. Я все ждал, когда же Соболь к делу перейдет. Но он так и не перешел, видно, не очень поверил Нечаю. Да и как тут поверишь? Впрочем, может, ошибся я и не знает ничего кент мой, а потому и сказать смотрящему ничего не мог? Может и так, но я по Нечаю видел, что догадка моя, верная. Возможно отчасти, но верная. Я ж его, как облупленного знаю.

Но, несмотря ни на что, Соболь ушел, так ничего и не спросив. Лишь напоследок задержав тяжелый взгляд на физике. Явно, настропалил Нечая, чтобы тот нос по ветру держал. Ладно, с Нечаем я вопрос решу, дайте время. Если, конечно, кони к утру не двину, на что очень рассчитываю.

***

Конец июня 1979 года.

Как обычно, часам к одиннадцати утра мы постепенно собирались на нашем месте, на «пятаке». На улице было жарко, все же – конец июня, думаю, после того как все соберемся, махнем на речку. Не зря же я с утра плавки надел под старенькие брюки клеш! Пока подошли только Седой и Джин, и мы вяло переговаривались, еще не совсем проснувшиеся. Школа позади и теперь, пока лето, можно спать хоть до обеда!

Уже больше недели, как сдали экзамены, и все трое получили Свидетельство о восьмилетнем образовании, с Андрюхой «Седым» и Саней «Джином» мы учились в одном классе. Седой собрался идти в девятый, Джин решил податься в 28 ГПТУ, на каменщика, а я никак не мог выбрать между технарем и продолжением образования в школе, до полной десятилетки. Школа, конечно, уже достала, хотелось чего-то нового, новых ощущений, новых эмоций. Ведь школьник – это еще ребенок, верно? А студент технаря – это звучит совсем иначе. Хотя, почему «студент»? Мы же в это время учащихся техникума студентами не называли, студент – это тот, кто в институте. Да и, честно говоря, сельскохозяйственный техникум точно не предел моих мечтаний.

Так, стоп! Что это со мной? «Мы в это время…» – это о ком я сейчас? И в этот самый миг я ощутил, как сознание словно бы раздваивается. Я был одновременно пятнадцатилетним парнишкой и шестидесятилетним стареющим мужчиной. Получилось? – Похоже, получилось, не соврал Сурок!

Я внимательно осмотрелся вокруг. Ну да, это наш маленький районный городок, где я родился и вырос, и где в последний раз был лет пятнадцать назад, решив навестить могилу матери, умершей, пока я отбывал очередной срок. Отец ушел еще раньше, и теперь они покоились рядом на здешнем кладбище.

Я помотал головой: кто умер, какие могилы? Мама сейчас на работе на швейной фабрике, отец позавчера уехал в очередной рейс, кажется, куда-то в Молдавию. Он у меня дальнобойщик, на «Колхиде»¹⁰ баранку крутит, мечтая пересесть на более надежный «МАЗ».

Голова закружилась, меня шатнуло, и я прислонился к невысокому заборчику, возле которого мы стояли.

– Смотри, Седой, Пастор, похоже, уже где-то с утра успел нализаться!

И друзья заржали немудреной шутке. Пока я думал, что ответить, сбитый с толку мозговым раздвоением, из-за угла вывернули Микроб, Таракан и Стас. Мы обменялись вялыми рукопожатиями, а я разглядывал вновь подошедших приятелей с некоторым удивлением, словно вынырнувших не из-за угла, а из далекого и почти забытого детства. Все мы носили брюки клеш разной степени расклешенности, у всех были длинные волосы. Ну, не по лопатки, конечно, и даже не по плечи, но уши закрывали и сзади – по середину шеи, примерно. Модных джинсов нет ни на ком, все мы из обычных рабочих семей, наши родители просто не в состоянии понять, как могут простые брюки из хлопка стоить больше двухсот рублей. Если правильно помню, первые джинсы у меня появятся только через год. Да, точно, в год московской Олимпиады! Я куплю их на деньги, украденные из квартиры соседки, это моя первая квартирная кража – совершенно спонтанная для меня самого, кстати. Просто как-то, выйдя из квартиры и заперев дверь, я зачем-то (бес попутал?) попробовал своим ключом открыть дверь соседней квартиры, ни на что особо не надеясь. И она открылась так, словно там стоял наш замок! Вот как делают замки, а? Потом, когда обнос хаты стал для меня одним из способов пополнить бюджет, я заимел большую связку самых разных ключей. Кстати, в трех из четырех случаев один из них подходил, и дверь открывалась без всяких отмычек.

Подстригусь коротко я тоже через год, когда учившиеся в Москве знакомые парни скажут мне, что с длинными волосами в столице уже никто не ходит – немодно, и потом уже никогда волосы отращивать не буду. А пока вот такие мы, провинциальные ребята образца лета 1979 года: длинные волосы, брюки клеш, в кармане – пачка «Стюардессы» или «Опала», или «Ту-154» – дешевых болгарских сигарет с фильтром. Копеек тридцать пять, вроде пачка стоила. Не сказать, что, прям, дешево для нас, но понты в юном возрасте – это всё! Сверху на мне, как и почти на всех, простая рубашка с подвернутыми рукавами.

Вот, тоже удивительная вещь: почему-то рубашку с короткими руками было не купить, с длинными рукавами полно, а с короткими – дефицит. Поэтому летом многие просто подворачивали рукава. Мне порой кажется, что вот из-за такого дурного, труднообъяснимого дефицита, в том числе Союз и развалился. Деньги у людей в целом были, но в магазинах ничего не купить, все приходилось «доставать по блату» или втридорога покупать у барыг.

«Стас» – это Серега, почему он «Стас» я вообще не мог вспомнить, как, впрочем, и почему Саня – «Джин», а еще один Сергей – «Микроб». С Андрюхой «Седым» все понятно, у него очень светлые волосы. «Таракана» звали Игорем, а вот фамилия у него – Тараканов, отсюда и «Таракан». Говнистый тип, мы с ним недолюбливали друг друга, даже как-то раз подрались, вот только не помню, мы уже дрались или еще только будем драться? И «Тараканом» его вслух в нашей компашке обычно никто не называет, он прям, очень сильно обижается. Хотя, что тут обижаться, раз уж такая фамилия досталась? Попади он на зону, будет «Тараканом» пожизненно, и попробуй только обидеться: на обиженных в тюрьме воду по поговорке не возят, их, как бы это выразиться помягче…, пусть будет – имеют сзади. А все дело в том, что обиженными в местах не столь отдаленных называют «петухов». И потому там, блин, никто никогда не обижается, все исключительно только раздражаются, сердятся, возмущаются, ну и… прочие эвфемизмы используют для словесного выражения своих потревоженных чувств.

Но здесь и сейчас, как я уже сказал, мы Таракана Тараканом только в его отсутствие между собой называем, от этого он, прям, петушится! Ах-ха-ха! Я даже улыбнулся своим мыслям, пришедшим из «прекрасного далека». Кстати, он ведь тогда, в нашей единственной с ним драке, меня побил. И неважно, что я был в дым пьян, а он почти трезв, факт есть факт. Может, из-за этого я так зол на него? Сейчас бы любой психолог это на раз объяснил, один такой, кстати, в нашем отряде сидит.

А вот на Серегу Микроба (нет, не могу вспомнить, почему он «Микроб») я посмотрел более пристально. Это ведь он меня сдал тогда, когда его случайно поймали и отвели в ментовку наши терпилы. Микроб в авторитете, главный среди нас, поскольку самый старший, ему уже восемнадцать исполнилось. Нам, трем одноклассникам, было сейчас по пятнадцать, Стасу (почему он «Стас»?) и Таракану – по шестнадцать. И сейчас я впервые задумался о том, почему этот Микроб с нами, малолетками, тусовался? В этом возрасте каждый год, не говоря уже о трех – это очень много. Интересно, его, что, ровесники не принимали? А почему, что-то знали о нем? Хм, тогда мне это в голову не приходило. И сейчас я пытался вспомнить, где он учится или работает, но так ничего ни о нем, ни о Стасе, ни о Таракане не вспомнил.

В общем, я постепенно очухивался от первоначального шока и с любопытством оглядывался вокруг. Под ногами – потрескавшийся асфальт площадки на пересечении двух улиц – Луначарского и проезда Луначарского. Оттого нашу компанию и звали «луноходами», поскольку наше тусовочное место было именно здесь – на «Луне». Мы так обычно и говорили между собой:

– Ну, что, как обычно, в шесть на Луне?

– Само собой!

Совсем рядом – продовольственный магазин, в квартале отсюда хлебозавод, а сама улица Луначарского идет от железнодорожного вокзала прямо в центр города, к историческому кремлю, известному всем в СССР (а потом и в СНГ) по фильму «Иван Васильевич меняет профессию». Кремль стоит на берегу старого, еще ледникового периода образования, озера «Неро», и в нем (не в озере, а в кремле) сейчас полно, кстати, иностранцев. А все потому, что старинный кремль, первая резиденция русских митрополитов, в данное время является «Международным молодежным центром», там есть гостиницы, бары и рестораны для интуристов (местных после шести вечера не пускают на территорию, но народ просачивается). Еще детьми сопливыми мы у этих иностранцев меняли на жвачку значки с Лениным и с нашим (не московским) кремлем. А став постарше у интуристов же, покупали дефицитные в те времена джинсы, которые запасливые иностранцы, как я сейчас понимаю, специально привозили на продажу, собираясь посетить СССР, наученные предыдущими туристами. Им валюту тоже ведь в обрез меняли, а на доллары и прочие марки и тугрики в СССР ничего купить было нельзя. По крайней мере, официально. Пользуясь тем, что интуристы цен местных не знали, можно было взять у них штаны по дешевке. Помню, я как-то даже целую новую джинсовую куртку Levi's за сорок рублей сумел купить у наивных немцев, в то время как такая куртка у фарцы стоила никак не меньше двух сотен, если я сейчас уже правильно помню порядок цен в семьдесят девятом. Все уже стало забываться, а времена и события путаться…

Кто стал забывать, я стал забывать? Блин, да что же меня так мотает из юности в старость-то, а? Так, надо сосредоточиться, о чем там разговор идет?

– Ну что, пацаны, – вещает Микроб, – может, махнем на автовокзал, сельпо на деньжата разведем?

Все загомонили одобрительно. Кроме меня, навострившего уши и гадающего: тот это день или нет? Тут ведь какое дело. Мы в последнее время нашей компашкой понемножку стали практиковать гоп-стопы на автовокзале, так нам понравились халявные деньги. Раз, а то и два раза в неделю повадились ходить, деньги у народа отнимать. В основном нашей целью были или такие же, как мы пацанчики, зачем-то приехавшие в райцентр из окрестных деревень, или люди постарше, но уже изрядно за воротник принявшие. Пацанва деревенская, увидев наше численное преимущество, как правило, деньги сама отдавала. Но, что у них там могло быть? – От рубля до трояка, не больше, а чаще вообще мелочь. На пару пузырей красного, разве что, но тоже неплохо на халяву. Особенно нам нравится сейчас портвейн «Кавказ», почему-то всплыло в памяти, что продается по рубль семьдесят пять копеек в восьмисотграммовых бутылках – «колдуньях» (так их у нас называли). Или я опять неправильно цену помню? Может, по рупь восемьдесят? А может, это не «Кавказ» был в колдуньях, а «Лучистое»? Воспоминания в моем возрасте уже путаются: что когда было, и когда что сколько стоило, разве теперь уже точно упомнишь? Особенно после скачков цен в девяностые.

Другое дело – пьянчужки. Опять же, чаще из окрестных деревень, колхозов да совхозов зачем-то в город приехавшие, и закупившись необходимым, на радостях бутылочку раздавили, да не рассчитали немного. Таких тоже легко грабить. А на других мы и не покушались, опасно.

Вот и думай теперь, тот это день, когда мы подпитых командировочных встретили на свою голову или не тот? Придется, наверное, со всеми идти, на месте разбираться и, если что, как-то там шхериться по-тихому. Или лучше не ходить вообще? Вот и думай тут… А, ладно, схожу, интересно же! Отвалить никогда не поздно будет, я ведь сейчас уже не тот наивный мальчик, очарованный блатной романтикой.

Автовокзал тогда располагался в самом центре города, да и объездной трассы еще не было, весь проходящий через город поток транспорта пер прямо через самый центр. Впрочем, что там того потока было тогда? Это уже потом построили объездную дорогу и, соответственно, автовокзал перенесли на окраину города, прямо рядом с железнодорожным, что, конечно, удобно. Но это будет позже. Сейчас он располагался прямо под стенами старинного кремля – жемчужины Золотого кольца России. Туда мы и двинулись нашей веселой, целеустремленной компанией.

Идти было недалеко, минут пятнадцать, если нога за ногу. Вообще, как я сейчас понимаю, всё в нашем маленьком, но очень древнем городке, когда-то в веках бывшем даже столицей княжества и крупным торговым центром, а сейчас обычным райцентром, было недалеко, рукой подать. Если я правильно помню, и жителей там было тысяч тридцать с копейками. Но мы гордо считали себя городскими, в отличие от прочих «деревенских» или, как мы их презрительно называли – «сельпо». Сейчас смешно, конечно, вспоминать. Да и городок нам казался достаточно большим. Но все познается в сравнении, о чем мы, конечно, узнали позже.

Так мы и шли, весело переговариваясь, и в разговоре нашем то и дело звенел веселый матерок. Один из способов для малолеток почувствовать себя взрослыми – мат, а наряду с курением и выпивкой, это стандартный, в общем, набор подростка того времени. Впрочем, разве в этом плане что-то изменилось? Это в последние годы я стал зачем-то избегать в разговоре матерных слов, что казалось странным и прикольным среди моих «коллег по цеху». Нечай постоянно меня подначивал, особенно первое время, когда я еще только пытался находить приличные синонимы привычным неприличным словам. Нелегко, кстати, это давалось порой, но я справился, сейчас нелитературное слово от меня можно услышать разве что в неконтролируемом порыве чувств. Зачем мне это надо? Да я и сам не знаю, захотелось и все.

Вот и сейчас, отвечая на те или иные обращения дружков, я привычно отвечаю приличным языком, на что пока они внимания не обращают. Но это пока. Надо ли мне полностью вписываться в образ себя пятнадцатилетнего? Не думаю, я здесь ненадолго. Сейчас я больше молчал, глазея вокруг. Вот, справа показалось здание моей родной средней школы №1 имени Владимира Ильича Ленина, в далеком дореволюционном девичестве – классической мужской гимназии. Построено оно крепко, еще и в третьем десятилетии двадцать первого века будет стоять, принимая учеников и гордясь возвращенным названием гимназии, теперь уже имени своего учредителя – купца Кекина, самого известного местного дореволюционного мецената. Величественное, надо сказать, здание, в самой столице мало кому повезло получить среднее образование в подобных стенах. Сейчас по другую сторону улицы, через дорогу от школы раскинулся буйной и неухоженной зеленью школьный сад, заполненный в основном яблонями и вишнями разных сортов. Никто за ним давно не ухаживает, и на переменах в теплое время года толпы школьников бегают туда покурить. Ну и наша компания нередко заглядывает туда для того, чтобы оприходовать бутылочку – другую с зеленым змием в стеклянном нутре. В последний раз, когда я был здесь в будущем, сад был снесен, все фруктовые деревья выкорчеваны, а вместо него строился благоустроенный парк с памятником матерому купцу, меценату и почетному гражданину города Александру Леонтьевичу Кекину.

Но сегодня здесь все было так, как и положено быть в моем детстве: слева школьный сад цветет пышной зеленью, справа – средняя школа номер №1 со статуей неизменного вождя с вытянутой вперед рукой перед входом в учебное заведение его имени. До сих пор не могу понять, при чем здесь Ленин, какое отношение к школе имел, если он и в городке нашем никогда не бывал? Но в те времена этому, насколько я помню, среди нас никто не удивлялся, привыкнув к сему парадоксу с детства.

Асфальт тротуара, повторюсь, был весь в трещинах, тоже вполне обычных для позднесоветского пейзажа и привычных для нас, пацанов. Хорошего асфальта мы, почитай, и не видели тогда, как я сейчас понимаю, что бы потом ни писали сопливые поклонники «советского рая», да дряхлеющие представители моего поколения, жадно ностальгирующие по своей далекой юности. Где-то в крупных городах он, наверное, таки был, а в нашей глуши (всего-то двести километров от Москвы) асфальт не то чтобы отсутствовал как явление, вовсе нет, но ремонтировали дороги редко и кое-как, так что уже к следующему году они принимали привычно-раздолбанный вид.

Так не хочется говорить о том, что я в молодом теле чувствовал себя сейчас как новенький, поскольку это уже стало навязшим в зубах штампом в многочисленных книгах о попаданцах, но что есть, то есть – я наслаждался молодостью и здоровьем, почти забытым ощущением, когда у тебя нигде ничего вообще не болит. Ну и хватит об этом, сами все понимаете, если вам уже не пятнадцать лет.

Вот прошли мимо ресторана «Теремок», чуть ли не единственного на весь город, если не считать еще одного ресторана на жд-вокзале, ну и тех, что в кремле для иностранных туристов. Тоже памятное для меня место, уже став постарше, частенько я в нем засиживался с хмельной компанией. Конечно, если сравнивать с современным ресторанным сервисом, то и сравнивать нечего, зато цены были божеские.

Показались городские валы, когда-то важные оборонительные сооружения города, а сейчас – забава для ребятни зимой: с горки кататься. Внизу на привычном месте обнаружилась «нижняя» пивнуха с толпой жаждущих внутри и снаружи. «Нижняя» – потому что есть еще и «верхняя», если подняться на валы и выйти как раз к автовокзалу – цели нашего мероприятия.