Петербургский сыск. 1874 год, февраль

Глава восьмая. Дела давно минувших лет…

Иван Андреевич Волков в поношенном с заплатами кафтане выглядел натуральным босяком, хотя и наливал в стакан очередную порцию белёсой жидкости, называющейся в трактире водкой, но глаза цепко следили за окружающими людьми. Ни Сеньки Кургузого, ни Спирьки—Ножика не было видно. То ли люди, ведающие нужными сведениями, донесли неправильное, то ли, действительно, у Сеньки звериное чутье на присутствие рядом с ним сыскных агентов.

Настроение помощников Путилина не настраивало на воинственный лад и с каждым часом становилось мрачнее.

Волков хотя и пытался выглядеть молодцом, но не получалось. Даже улыбка, приклеенная на лице, выходила скорее вымученной маской, нежели весёлой.

Штоф пустел.

Иной раз в таких заведениях получалось слышать не предназначенное для постороннего уха. Вот и сейчас Волков напряг слух. За соседним столом сидели два оборванца. Один все пытался повысить голос, но второй его одёргивал. Мол, что творишь, не в лесу, чай, находишься.

– Ты что рот мне, – отмахивался первый, – я знаешь. Так захочу, так этого по этапу отправлю….

– Тише ты, тише, не дай Бог, кто услышит.

– Так пускай, – осоловелыми глазами первый уставился в стол, – перестал я бояться. Пускай Тимошка боится. Это ж он подбил меня на убивство—то.

– Договоришься, что самого в кутузку отправят…

– Не боюсь я, пришёл к Тимошке, а он из куша, почитай, в тридцать тыщ, мне тогда четвертной сунул, а потом то рубль, то трёшку мелочью отсыпет. Потом, мол, придёшь… – вероятнее очередной стакан с водкой перекочевал в желудок недовольного жизнью человека.

Волков кивнул Ивану Ивановичу и указал глазами на соседний стол. Соловьёв жестом ответил, что давно следит за этой парочкой.

– Я его по этапу отправлю, – первый сморщил лицо, что Волков, сидевший спиною, почувствовал эту гримасу.

– Что ты сделать сможешь? Сам говорил, что три года прошло.

– Четыре. – первый поднял к верху руку с оттопыренным указательным пальцем с чёрной полоской под ногтём.

– Во—во, даже четыре.

– Я узнавал. – казалось первый говорил шёпотом, но глухой голос был не таким тихим, – по этапу пойдёёт. Он же верёвкой того бедолагу схватил и в спину ногой кто упирался? То—то… Будет ему дорога в Сибирь, ежели мне не отдаст мою долю. Хочу, как человек жить, пускай год, но человеком. Ты разумеешь?

– Я—то знаю, – и второй зашептал на ухо первому. Волков, как не напрягал слух, больше ни слова не понял. Только один бубнёшь.

Соловьёв несколько раз поднимался с места и делал вид, что ищет старых знакомых или земляков, но возвращался огорчённым. Ни Спирьки, ни Сеньки не замечал. Видать почувствовали, что ничего хорошего сегодняшним вечером, а вернее, ночью не случиться: то ли пошли на очередное дело, то ли схоронились где—то.

А разговор рядом, хотя и сумбурный, но все—таки привлекал. Не с пустыми же руками покидать сие заведение, может быть этих двух, вернее того, что вспоминает о некоем преступлении.

Волков шепнул Ивану Ивановичу, что, как только парочка решит оставить трактир, он последует за первым, более недовольным. Соловьёв поднял стакан и так же тихо прошептал:

– Я за вторым, если разделятся.

Иван Андреевич в знак согласия прикрыл глаза.

Ждать пришлось долго, почти целый час.

За время присутствия так и не назвали своих имён ни первый, ни второй. Все «ты» да «ты», только единственное, что и проскользнул неведомый Тимошка.

С трудом преодолев три ступеньки при входе, поддерживая друг друга, как ни странно расстались тут же и пошли в разные сторон:. первый – по Садовой в сторону

Вознесенского проспекта, а второй – к Спасской улице.

После тёплого «Заведения» пришлось запахнуть куцую одежонку, но все равно мороз забирался под сюртук. А вот тому, прозванному «первым», хоть бы что. Наверное, давало знать выпитое. Ведь, как говорится, пьяному и море по колено.

Волков шёл в шагах десяти позади, чтобы не упустить из виду. Пьяный—то он пьяный, а вот сиганёт во двор, и там его вовек не сыщешь. Это на Садовой фонари горят, а отойди от него в сторону так хоть глаз выколи.

Идущий впереди пошатнулся и свернул за угол. Иван Андреевич ускорил наг, но только и успел, что столкнуться с «первым». Тот оказался не таким уж пьяным, отблеск фонаря упал на глаза и Волков увидел перед собой вполне трезвый взгляд.

Руки преследуемого схватили сыскного агента за грудки и резким движением прислонил к шершавому камню стены.

– То—то я приметил у «генеральши», что так пристально к нашей беседе липнешь, небось охотник за клопами, – первый решил, что Волков обкрадывает пьяных. – Так я тебе не клоп, сам хожу жохом, – пока первый прижимал к стене сыскного агента, тот проверил карманы, действительно, у преследуемого не было ни полушки в каманах.

– Хорошо прихерился, – недаром Иван Дмитриевич составил маленький словарь, чтобы можно понимать «музыку петербургских мазуриков», – да и ширманы есть просят.

– Да я тебя, – ощерился «первый».

– Не буди лихо, – спокойным тоном ответил Иван Андреевич. Пока этот мазурик держит за грудки, опасаться нечего. У Волкова, невзирая на худощавое сложение, был удар молотобойца. В детстве он много болел, и не было никакой надежды, что такой слабенький здоровьем мальчик долго не протянет. Но вопреки всем гаданиям и предсказаниям Ванечка окреп и перестал страдать недугами, словно они взяли своё в ушедшие дни.

– Ты…

– Ладно, пошутили и будет, – уже серьёзным голосом произнёс сыскной агент, сощурив глаза, – не затем я за тобою шёл, чтобы выяснять у кого кулаки твёрже.

– Что тогда?

– Не буду юлить, – пошёл ва—банк Иван Андреевич, – твоего Тимошку давно в оборот намеривался взять, да все недосуг было.

– А может Тимошки у нас разные? – Руки мазурика не отпускали лацканы пальто, но слегка ослабли.

– Шуваловский? – с убедительностью в голосе произнёс Волков. А у самого сердце застучало, словно молот кузнеца. Он видел, как желваки заиграли на скулах, и поэтому напрягся, не иначе взведённая пружина.

– А ты откуда знаешь?

Иван Андреевич промолчал, тем самым добавляя таинственности невысказанным словам.

– Давно следишь?

– Порядком, – Иван Андреевич не лукавил и, если это, действительно, то злополучное дело об убийстве в Шуваловском парке, они в сыскном четыре года нет—нет да и вспомнят бедного господина Прекрестенского. Неудачно проведённое расследование.

– Даже так. А ты кто будешь? – Хоть фонарь и не близко был, но кое—какой свет давал и в отсветах нехорошо поблёскивал взгляд незнакомца.

– Зовут меня Зовуткой, – Волков хотел отшутиться, но руки мазурика напряглись, словно в голове роились противоречивые мысли.

– Я с тобой не шутить тут собрался. Ну?

– Не запряг ещё, – сыскной агент тоже напрягся, не зная. Что можно ожидать от незнакомца.

– Не я за тобой шёл, – левая щека у первого начала мелко подёргиваться. Такое Иван Андреевич видел у контуженных солдат, когда они начинали сильно волноваться.

– Служил?

– Тебе какое дело?

– Да, никакого.

– Что ты от Тимошки хочешь?

– Тоже, что и ты.

Уголки губ незнакомца поднялись к верху, но улыбка так и не появилась.

– Я кровное хочу забрать, а ты значится…

Иван Андреевич, хотя и был в ожидании, но не уследил, как колено незнакомца тараном вонзилось между ног. Сыскной агент только ахнул и согнулся пополам, и теперь кулак мазурика сверху вниз ударил по затылку. В глазах потемнело, и Волков, скрючившись, упал на выпавший под вечер снег. Незнакомец несколько раз со всего размаха ногой ударил по рёбрам и лицу бесчувственного агента.

Незнакомец пошарил по карманам, извлекая из них несколько рублей в серебряной и медной монете, за поясом нащупал пистолет. Сунул в карман, напоследок подхватил за подмышки и отволок в сторону, где было потемнее, пнул без злобы ногою бесчувственное тело, сплюнул и припустил бегом к Фонтанке.

Соловьёву повезло больше. Второй, действительно, был пьян и, шатаясь, побрёл по Спасскому переулку к Екатерининскому каналу. Пока шёл, ни разу не обернулся, словно не опасался, что сам может стать лёгкой добычей какого—нибудь охотника за пьяными людьми.

Иван Иванович следовал за ним, не забывая кидать взгляды назад, чтобы самому не стать из преследователя преследуемым. Но позади было тихо, никто не стремился спрятаться в тени, Соловьёв отметил бы сразу. Насчёт слежки он, наверное, лучше всего справлялся с поставленным заданием. Ивану Ивановичу Путилин поручал, казалось бы, самые провальные, но сыскной агент всегда с блеском выполнял порученное. Чему первое время удивлялся Иван Дмитриевич, сам перенимая некоторые приёмы Соловьёва, который по какому—то наитию чувствовал, что надо поступить так, а не иначе.

Перейдя через Каменный мост, незнакомец из трактира пошёл по Гороховой в сторону Адмиралтейства.

«Поближе бы», – подумал Иван Иванович. Здесь, действительно, до сыскного отделения оставалось не так далеко. Незнакомец шёл в том направлении, словно вознамерился сам туда прийти.

Сознание приходило медленно. Вначале темнота отступила, но в глазах оставалась мутная пелена, словно в них бросили щепоть едкого дешёвого табака. Волков застонал, но голос предательски ни выдал ни звука. Ивану Андреевичу только чудилось, что он громко что—то говорит, а на самом деле из горла вырывались едва слышимые всхлипы. Не хватало сил, чтобы пошевелить рукой, только пальцами он пытался скрести снег.

Спустя некоторое время Волков сумел приподняться и облокотиться спиной о шершавую стену. В глазах прояснилось, но боль в затылке не давала возможности подняться на ноги. Иван Андреевич сгрёб рукою горсть снега и поднёс сперва к губам, а потом протёр лицо, почувствовав холодное прикосновение, принёсшее едва ощутимое облегчение.

Опираясь спиною о стену, ящеркой скользя по шершавому камню, Волков начал подниматься на ноги,. которые хоть и оставались послушными, но так и норовили подкоситься, вновь опустить хозяина на снег. Иван Андреевич руками начал шарить по стене, только спустя некоторое время понял, что шапка валяется где—то на снегу. Хотел нагнуться и найти её, но не удержался и рухнул, словно подкошенный, на колени. Провёл рукою по лицу, размазывая что—то холодное и липкое.

«Кровь, – пронеслась запоздалая мысль, – все—таки не состорожничал».

Наконец, снова поднялся, оторвался от стены и на негнущихся непослушных ногах пошёл к Вознесенскому. Остановился у фонаря, опершись на крашенный железный столб.

– Эй, – раздался властный голос, – что остановился. Иди своей дорогой.

Волков повернул голову в сторону приближавшегося человека, глаза предательски показывали только тёмное пятно, хотел махнуть рукой, но, едва её оторвал от фонарного столба, чуть снова не упал.

– Кто ж тебя так? – в голосе появились сочувственными нотки.

Только теперь, когда подошедший оказался в двух шагах, Иван Андреевич увидел полицейскую шинель.

– Я, – хотел произнести Волков, но закашлялся и только потом прохрипел, – я – агент сыскного. Мне нужен извозчик.

– К доктору вам надо, – городовой сменил начальствующий тон, ведь все агенты сыскного, почитай, имеют офицерский чин.

– В сыскное, – и отдышавшись, Волков добавил, – никого… не …видел… не пробегал… ли… кто….

– Никак нет, час—то поздний, – полицейский, поддерживая под руку Ивана Андреевича, повёл к проспекту, где на пересечении с Садовой стояла железная печка, которые по приказу градоначальника топили целую ночь на перекрёстках крупных улиц и проспектов, чтобы никто не мог замёрзнуть зимними ночами. Там же грелись и извозчики, хотя до Большой Морской и было недалеко, но Волков идти пешком не решился. Не хватало сил.

Соловьёв ускорил шаг, догнал второго, взял под руку. Тот от неожиданности остановился, посмотрел на Ивана Ивановича слегка удивлённым взглядом.

– Нам по пути, – Соловьёв произнёс негромко, но с твёрдостью в голосе, не требующей возражения.

– Может быть.

– Здесь уже недалеко.

И второй, как послушное телятя, не сопротивляясь пошёл рядом с сыскным агентом, приноравливая шаг к соловьёвскому.

Перед самыми дверями в отделение полицейский, несший службе, поприветствовал подошедших:

– Доброй ночи, Ваше Благородие!

– Доброй, доброй, – ответил Соловьёв, открывая дверь перед приведённым, и только тогда второй с досадой произнёс:

– Вона как! Допрыгался Васька, – имея в виду то ли себя, то ли собутыльника из «Заведения».

Дежурный чиновник по сыскному только вскинул брови, махнул головою в знак приветствия, но ничего не сказал. Не принято, было в отделении, говорить лишнее в коридорах не от недоверия, а от того, что кто—то из приведенных может услышать не предназначенное для посторонних ушей.

В камеру, – устало произнёс Соловьёв, отирая рукой лицо, словно пытался снять напряжение сегодняшнего долгого дня.

Глава девятая. Ниточка вьётся из клубочка

Через час распахнулась дверь и человек в чёрном тулупе, поддерживая под руку Волкова, боязливо шагнул в сыскное.

– Барин, – обратился он к дежурному чиновнику, – мне поручено сопроводить.

– Иван Андреич, – кинулся к вошедшим Жуков, который так и не прилёг, а после приезда Соловьёва, так и вообще глаза загорелись и сон, как рукой сняло. Увидев разбитое и бледное лицо, спросил у сопровождавшего Волкова человека, – что стряслось?

– Не могу знать, – отозвался тот, – я – извозчик. Мне велено доставить, вот я и доставил.

– Кто велел?

– Дак, господин Дьячков.

– Кто такой?

– Городовой с Вознесенского.

– Понятно.

Извозчик отпустил Волкова, который повис на руках Миши, попятился назад и, словно что—то намеривался сказать, но так и не решался.

– Что ещё? – резко спросил Жуков.

– Дак, за труды, – и замолчал.

Дежурный чиновник достал из кармана серебряный полтинник.

– Получи.

Путилин, словно почувствовал неладное, поднялся с дивана, потянулся чтобы немного согреться в холодном кабинете. Все—таки зима на улице. Хотел присесть за стол, посмотреть ещё раз принесённые с посыльным бумаги, но не стал этого делать, вышел из кабинета и направился в комнату дежурного чиновника.

– Иван Дмитрич, – начал Сололвьёв.

– Вижу, – прервал его Путилин, опустился на корточки перед сидящим на стуле Волковым, которой улыбнулся разбитыми губами и сделал попытку встать, но Иван Дмитриевич удержал, – пошлите за доктором.

– Жуков…

– Ясно, – Путилин поднялся на ноги, – кто?

Иной раз его резкие короткие слова больше говорили, чем цветастые фразы.

Иван Иванович начал рассказывать, как они прибыли в «Заведение», где Сенька Кургузый так и не появился, как стали свидетелями интересного разговора и как решили проследить за этими людьми.

– Понятно. Как их имена?

– Один сидит в камере, а вот второй, – Соловьёв оборвал себя.

– Что ж, – Путилин махнул рукой в сторону кабинета, – ведите ко мне.

– Он пьян.

– Ничего, – Иван Дмитриевич провёл рукой по волосам, – нам нужно только имя второго и где проживает. Такому, – он кивнул головою на Волкова, – спуску давать нельзя. Веди.

Разбуженный незнакомец выглядел не таким уж пьяным. Протёр руками глаза.

– Что за порядки? Уж и поспать спокойно не дадут, – пробурчал он, – поперва в камеру, а потом…

– Не шуми, – перебил его хмурый Иван Иванович, – не дома.

– Вот ещё, – незнакомец послушно шёл впереди Соловьёва и бурчал себе под нос, – я б сам кому хошь, в особенности дома.

Путилин сидел за столом, подкрутил колёсико у лампы, и стало светлее, хотя тени продолжали волнами наполнять углы. Бумаги убрал и положил руки на столешницу в ожидании человека из «Заведения».

– Иван Дмитрич, разрешите? – спросил Соловьёв, открыв дверь.

Путилин только кивнул.

– Проходи, – пропустил вперёд незнакомца.

– А тут у вас не жарко, можно и околеть, – незнакомец поёжился и запахнул полушубок на груди.

– Пожалуй, да, не южные края, – усмехнулся Иван Дмитриевич, – проходи, что стал, как вкопанный или особое приглашение надо?

– Я б без приглашения домой пошёл…

– Люблю шутников, однако.

– Иван Дмитрич, я … – начал было Иван Иванович, намереваясь сказать, что будет за дверью.

– Не надо. – отмахнулся Путилин, – самовар кипит внизу. Озяб, наверное?

– Есть немного.

– А я бы от горячего не отказался, – подал голос незнакомец, переминаясь с ноги на ногу посредине кабинета.

– Это уж потом, хотя, – и обратился к Соловьёву, – Иван Иваныч, нам бы по стаканчику.

– Хорошо, ещё что—нибудь?

– Ну, не мешало бы и, – потёр руки незнакомец.

– Ну, ты, братец, губы—то не раскатывай. Здесь не трактир, – Путилин погрозил пальцем. – да ты не стой столбом, садись поближе, вот для тебя уж стул стоит.

– Благодарствую, – незнакомец подошёл к столу и сел на стул, – как я понимаю, разговор долгий, а в ногах правды. Как говорится, нет.

– Правильно мыслишь. Знаешь, где находишься?

– А как же! Кто ж в городе не знает, где находится сыскное.

– Тогда и меня признаешь?

– Если бы и не признал, то наслышан.

– Значит, мы знакомы.

– Можно и так сказать.

– Раз знаешь, как меня зовут и мою должность, то и я должен твои знать. Согласен?

– Отчего и так понятно. Я – Васька Пилипчук, на Обуховском слесарю.

– Что ж, вот и познакомились.

– Тогда не хочу разводить канитель, ты мне скажи, кто тот второй, с которым ты в «Заведении» сегодня был?

– Так меня из—за него? – Успокоился Василий, даже откинулся на спинку стула и закинул ногу на ногу. – А я—то, – Пилипчук прикусил язык, словно что—то лишнее сказал.

– Он, – Иван Дмитриевич сделал вид, что не заметил оплошности собеседника. Путилина больше интересовал собутыльник Василия по «Заведению», а не он сам.

– Что он мне брат, сват? – Посмотрел в глаза Ивану Дмитриевичу, ища поддержки, что ничего нового в сыскном он не расскажет, в особенности про себя. – сдался он мне? – И пожал плечами.

– Верно говоришь,

В раздался стук и дверь отворилась, Соловьёв прошёл в столу, неся в руках два стакана, вслед за ним вошёл Жуков с двумя тарелками: на одной лежал колотый сахар, на другой – сушки.

– Как там Иван Андреевич?

– Доктор сказал, ничего страшного, день—два отлежится и будет целей прежнего, – произнёс Соловьёв.

– Ну и ладушки.

– Наша помощь нужна, – Иван Иванович покосился на Пилипчука.

– Благодарю, – на лице Путилина расплылась добродушная улыбка, напряжение спало, сердце болело за Волкова. Каждый сотрудник был Ивану Дмитриевичу сродни родных детей и под нож вместе, и под пули.

После того, как дверь затворилась за сыскными агентами, Путилин произнёс:

– Что ж ты? Бери стакан, пока горячий. Так как ты говоришь, приятеля твоего зовут?

– Да и не приятель он мне, – Василий поднёс с исходящим паром чаем

стакан к губам, – а так знакомец. Я уж не припомню, то ли он ко мне подсел, то ли я к нему. Иной раз, как встретимся, полуштоф – другой за беседами и разопьём.

– И давно так?

– Года с два, наверное, будет, – остановил Василий на полдороге стакан и свёл брови у переносицы.

– Давненько.

– Гришка – шибутной, в столице наездами бывает, но частенько.

– Значит, Григорий.

– Да, Гришка Шустов.

– И где он обитает?

– В последнее время ночует у зазнобы.

– Василий, – развёл руки Иван Дмитриевич, – все из тебя клещами тянуть должен.

– Да я что. – торопливо произнёс Пилипчук, – то ли в Ревельском переулке, то ли на Дровяной.

– Так на какой?

– Не помню я, не помню, – задумался, – во, – обрадованно чуть ли не закричал Василий, – в митковском доходном доме. Точно в нем, он ещё на Фонтанку фасадом выходит.

– Он не собирался уезжать из столицы?

– Нет, у него тут дело осталось.

– И какое? Василий, чудно, то рассказываешь все, то таишься, как красна девица. Иль сам в чём замешан?

– Господь с вами, господин хороший. Ну, разве ж я поход на душегуба? – И опять, как

прежде, прикусил язык.

– Я ж не говорю. Что ты – душегуб, но вот твой знакомец…

– Да не знакомец мне он, – теперь с жаром произнёс Пилипчук.

– Хорошо, пусть так, не знакомец, – согласился Иван Дмитриевич, – и Тимошка не знакомец.

– А его вообще я не знаю.

– Но, что произошло в Шуваловском, он же рассказывал?

– Хвастал, – опустив голову, выдавил из себя Василий.

– А ты говоришь не знаешь!

– Что мне его покрывать?

– Верно, – подсказал Иван Дмитриевич.

– Я сам по себе, они сами по себе. Что мне от них? Верно?

– Правильные слова говоришь.

– В Шуваловский Тимошка придумал заманить одного с деньгами под видом поисков нового дома, вот они. – он прервал излияния, но потом махнул рукой, – там его верёвкой и…

– Далее.

– Тимошка забрал портфель, как потом Гришка узнал, что там тридцать тыщ в процентовках были, сунул Гришке четвертной и приказал из города уехать. Тот и исполнил, но частенько бывал в столице. То трёшку, то рубль ему Тимошка от щедрот своих давал и все обещаниями кормил, вот Гришка меня подговаривать начал, чтобы к Тимошке залезть, – Василий поднял глаза на Ивана Дмитриевича.– Ты же отказался?

– А как же? Зачем мне такое дело?

– Верно рассудил, лучше на Обуховском слесарить, чем бегать с тачкой в Сибири по морозу.

Пилипчук обиженно засопел, показывая, что он с открытой душой, а ему тут грозят сразу.

– Да, не дуйся ты, как мышь на крупу. Посуди, я ж истинную правду говорю. Зачем мне тебя пугать? Тебе чужой грех на душу брать не стоит, а свои, небось, отмолишь, если, конечно, – Иван Дмитриевич погрозил пальцем, – к нам не попадёшь.

– Упаси, Господь! – Василий перекрестился, – чужое нам без надобности. Пусть сами Сибирь топчут.

– Ныне, вот что, Василий, – снова на лице Путилина появилась добродушная улыбка, – до утренней зорьки посидишь у нас, а там иди со спокойным сердцем на все четыре стороны.

– Благодарствую, – приободрился Пилипчук.

Через некоторое время, в течение которого повеселевший Василий был препровождён в камеру и принесён горячий чай, в кабинете сидел в кресле Иван Дмитриевич, а напротив него на стульях Жуков и Соловьёв. Иван Иванович за суетою ночи так и не переоделся. У всех троих были напряжённые лица, хотя некоторое беспокойство за Волкова и присутствовало.

– Вот что, господа агенты, – Путилин облокотился на стол грудью и положил скрещённые руки на столешницу, – нам недосуг вызывать полицейскую подмогу, Шустов может уйти и до Тимошки, о котором шла речь в «Заведении», в ближайшее время, а. может, и надолго забыть. Что вы предложите?

– Брать, – с горяча сказал Миша и тут же себя поправил, – если известно, где он может ночевать.

– Адрес—то известен, но… – Иван Дмитриевич остановился на полуслове и выжидательно посмотрел на Соловьёва, который закусил губу, что—то хотел сказать, но не решался, только потом, словно очнулся от забытья, произнёс спокойным тоном:

– Пока есть возможность, надо задержать Шустова, когда выпадет такая оказия. По всей видимости, он живёт без адресного билета. Колесит по России—матушке и наездами бывает в столице. Что—то его сюда тянет, а так ноги в руки и не найти его, а он, считайте, самая главная ниточка к Тимошке.

– Надо ехать. – глаза Жукова загорелись в азартном предчувствии, – за четыре года только первое имя, как ясно солнышко показалось.

– Нам рассчитывать не на кого, – подытожил Иван Дмитриевич. – кроме, как на самих себя.