Читать книгу: «Мир сошёл с ума. Опять?! 4», страница 2

Глава 2

Положение из ряда вон выходящее. Попаданцы в абсурд

Как говорят и сказал объект №2: «Пробил тот самый час», и…все попали туда, куда не только лишь всем попасть выпадает удача, а может наоборот, этому способствуют критерии вашей скверной и фатальной судьбы.

– А теперь вопрос по существу и на засыпку для тех, кто ничего так и не понял. – Прокашлявшись, тем самым показав свою не чуждость и близость ко всему человеческому, всё же с давлением на неокрепшие сердца других видов, подвидов и родов представительств, обратился к членам совета безопасности руководитель всего делопроизводства и управления кадрами, в миру известный как президент мира, Джорж(етта); в общем, кому как удобней. И тот представитель подкласса людей, у кого есть в наличии психические травмы и фантомные боли по причине своего раннего появления на этот белый свет, когда человечество ещё не достигло такого прогресса в своём восприятии и познавании, то тот на примере вот такой инклюзивной заботы о себе таким настоящим, будучи без надежды хоть что-то в себе изменить, сможет хоть частично получить для себя компенсацию, видя такую о себе заботу со стороны относительно и только по их желанию такой-то избранности сильных мира всего.

– Так что же всё это значит? – Задаётся этим вопросом ко всем собравшимся людям взявший от первого лица этого штаба полномочия по ведению этого экстренного по ситуационной составляющей заседания, генерал четыре звезды и столько же полномочий (одна звезда даёт повод карать и миловать, вторая озвучивать вслух непререкаемые вещи в любом своём сознании вплоть до бессознательного состояния, и так далее) Мак… (а дальше секретно).

И то, что именно ему было передано слово президентом мира было более чем логично. Ведь мир и война, а точнее тот, кто её инструментами заведует и определяет, а в данном случае генерал четыре максимальные звезды Мак…, всегда идут плечо к плечу, приходя на смену опять же друг другу. И где заканчивается мир, там всегда место занимает война, и наоборот. Ну и судя по изрядной и из ряда вон выходящей усталости президента мира, то мир ждут не самые простые времена и притом на долгое время, как минимум на президентский срок президента мира (даром что ли и его премия мира ожидает авансом), а дальше всё полностью зависит от избирателя. И если его и дальше будет устраивать президент мира и связанные с ним мировые процессы, то неужели всем захочется альтернативы мира – войны.

И даже как-то странно слышать о том, что кто-то хочет такого пагубного явления, как война. И даже если с презрением откинуть все эти домыслы недалёких умов, считающих всё это за манипуляцию общественным мнением, мол, вы таким бесхитростным и циничным способом отсекаете все возможные альтернативы президенту мира, всё-таки хотя бы для начала самому себе попробуйте объяснить, что может быть лучше даже вот такого мира во главе с президентом мира.

Но ладно, всё это политическая философия, относящаяся только к безальтернативному выбору несменяемого автократического главы государства, который не стесняется своего прямого правления и беспрецедентного давления (и всё это оттого, что в этих странах нет прецедентного права) на жалкую во всех смыслах слов оппозицию, особенно учитывая крохотные бюджеты выделяемые на их оппозиционную и партийную деятельность всё тем же автократическим государством, в котором любому оппозиционеру до отвращения к самому себе и стиснуто в зубах стыдобно жить, а в стране о которой возник свой особенный повод сообщить и затем о ней поразглагольствовать, и которая открыта для всякого избирательного мнения (что это такое пока что сложно понять людям с не демократическим, пришлым мировоззрением), и чьи столпы её демократической реальности и осуществления принципов всех рода свобод, в том числе и от самого себя, как высшая степень достижения свобод, сейчас собрались в ситуационной комнате за семью замками высшей квалификационной сложности, возникла вот такая, повышенной сложности ситуация. Где первые лица по рангу своей ответственности в первую очередь перед законодательством, а затем и перед всем остальным, если их на это хватит, были экстренно по самой защищённой связи и значит ложной тревоги быть не может, ни в свет, ни заря оповещены о том, что им надлежит собраться за время «Ч», в такой-то точке геолокации.

И как это всегда бывает, а часто это слишком редкая для объяснения этого явления квалификационная единица значения промежутка времени, то каждый из первых столпов общества, которые сами и определяют что им надлежит делать или не делать, а также как всем остальным жить со всем тем, что они для них пропишут в законах общественного мироустройства, вдруг и как-то неожиданно для себя оказался застан врасплох этим побуждением себя, не просто сообщением по специальной президентской связи, а чуть ли не от той реальности, которую он сам себе внушил и в неё затем поверил – он лицо самое неприкосновенное и его никто не посмеет растормошить от этого своего сна.

И как сейчас выясняется, то всё это не так и это всё самообман, который приводит к чём-то странным, а в чём-то удивительным последствиям. Где эти столпы общества от такой неожиданности и разрыва шаблонов между тем, чего ты о себе надумал и реальностью, начинают задаваться вообще странными и хрен поймёшь к какому месту вопросами.

– Я что-то не понял. А что с собой туда брать? – Ещё не раскрыв глаза спросонья, а рот лучше бы и вовсе не раскрывал адмирал Канаринский, раз из него вместе со слюнями лезет вот такая удивительная глупость. И при этом этот столь высоко занесённый в кадастр самых важных лиц государственных чиновников, не просто какой-то там адмирал, коих не один десяток, даже если учитывать несколько флотов, для управления которыми и сподобились все эти адмиралы с орлиным взором и выдержкой неизбежной угрозы и фатальности в своей физиономии, а адмирал Канаринский был полным обладателем всех главных наград государства, включая Оскар (здесь, конечно, не обошлось без небольшого отступления жюри этой награды перед грубой напористостью адмирала и от правил вручения этой награды; пришлось даже упечь на долгие годы одного серого кардинала этой награды, с кем у адмирала в своё время были общие интересы в плане выбора композиций и сюжета для кино), начинает как-то особенно жалко выглядеть в этой своей ночной рубахе и женском чепчике для сохранности укладки волос, замороженным взглядом смотрящий на трубку стационарного телефона в своих руках, по которому ему сообщили об этом кардинально желающим изменить его образ жизни событие.

Где, как очень впечатлённо и на своём воспалённом воображении в один момент надумал адмирал, очень его убедительно и слёзно с его стороны попросят о том, о чём он никак уже и не по какой вообще причине отказать не сможет, стоя точно так же на коленях и умоляя этих жестоких просителей ещё вчера, а сегодня уже они определяют ход всякой истории и в том числе адмирала жизни, о том, чтобы они не были так на его счёт категоричны, и хотя бы Оскара оставили для него, ведь он, ещё вчера бог в человеческом обличие, так убедительно играет всё потерявшего и ничтожного человека.

Но куда там, нынче времена очень скоропортящиеся на идеи и правила жизни, и кто был сегодня во всём прав, и непререкаемым авторитетом, то от того завтра не останется и следа, если время и прогресс его представляющий вдруг захочет посчитать, что он и его идейная направленность уже нисколько не отвечает требованиям времени. А что это за требования такие, то это первая загадка ежесекундно изменяющегося времени, так что если ты хочешь в нём выжить и лучше остаться на фигуральном коне, то ты не должен задумываться и задаваться вопросами насчёт того, для чего всё это нужно, и как только в голове твоей нащупалась, нет, не шишка, хотя может и шишка, что вот это нечто и кто-то тормозит прогресс, – всё то, что вызывает неудобство и заставляет тратить ваши силы, есть препятствие на вашем пути и значит прогресса, – то вы немедленно и подчёркнуто для всех отменяете эту случайность.

– Так что какой на хрен Оскар! Радуйся уже тому, что голова твоя осталась при тебе и на месте, Оскар Эммануилович. – Дав подзатыльник перед своим уходом адмиралу Канаринскому Оскару Эммануиловичу, таким образом поставят точку в его административной карьере неизвестные для него и для всех до этого момента истины люди в кожаных куртках, называющие друг друга комиссарами нового порядка. А адмирал Оскар Эммануилович, с этого, исключительно для него эмоционального момента, и задаваться даже не будет вопросами выяснения у комиссаров их жизненного и философского кредо, хоть ему это и предельно интересно и нужно знать для дальнейших ориентиров в своей никчёмной жизни.

И как чувствует своими оголёнными поджилками Оскар Эммануилович, держа в своих руках голову другого Оскара и заодно простыни от своей постели, с которой его так неожиданно для него подняли и затем выставили на всеобщее обозрение в одном исподнем, которое если честно, то уже при одном его упоминании вызывает стыдобу и горечь сожаления у адмирала Оскара Эммануиловича за то, что он был таким прижимистым хозяйственником, чуть не скрягой, – так и не отдал постель в прачечную, – то кто единственный его послушает в этом своём критическом и всяко неразумном самомнении, то его полный тёзка, балбес Оскар, прямо сейчас находящийся в его руках в разобранном до основания состоянии и в качестве предмета для его размышления о своём ближайшем и прискорбном будущем, если у него останутся невыясненными вопросы к комиссарам новой реальности.

Но если с вопросом в его воспалённом на глупые желания сознании более-менее как-то разобрались, то здесь и сейчас, в теперешнем положении, основанном пока что ещё на реальных событиях, без примеси авантюр и паранойи воспалённого сознания адмирала Канаринского, к кому никто не посмеет обращаться так фамильярно, Оскар Эммануилович (супруга, Антонина Цеппелиновна не в счёт хотя бы по тому, что она дура), всё пока что тот же адмирал в себе так не успокоился и у него есть вопросы к тому, кто решил всё переменить в его понимании и ощущениях в реальности.

И этот неизвестный кто-то находится сейчас на той стороне трубки, и очень внимательно и затаённо дышит в неё, держа этим своих нагретым дыханием на тонком поводке адмирала, отчего-то будучи уверенным не в полной лояльности адмирала к своим приказам, на которые адмирал буквально сразу захочет наплевать, кощунственно заявив, что у президента мира опять не все дома, а мы все почему-то должны по этому поводу страдать, вставая с постели тогда, когда так хочется спать. – Что хочешь со мной делай, а не пойду я никуда. – Остервенело в себе вот так обозначит свою позицию на президента мира адмирал и давай продолжать спать.

Но адмирал сейчас пошёл ещё дальше в своей нечёткой позиции по поддержке всех начинаний своего между прочим президента, и он спутал карты не только всего чего угодно от него ожидающего абонента из трубки, однозначно сотрудника специальных секретных служб, кто стоит в топе рангов доверия у первых лиц, но и у самого себя, поступив не так, как от него все ожидали. И всему причиной крайняя приметливость и придирчивость адмирала в такие сложные для него моменты, когда ему грозит смертельная опасность быть не признанным, а затем не принятым за того, кем он себя для всех считает – не просто важной и влиятельной персоной, без которой никак не решается одно из направлений государственной политики, а он на этом посту незаменим.

И в такие сложные для адмирала моменты причиной и объектом его придирчивости и синдрома навязчивого состояния становится, кто бы мог подумать, супруга адмирала, Антонина Цеппелиновна, та ещё непреложная для адмирала истина в плане с большим постоянством портить ему жизнь. – Запомни, Оскар, одну непреложную истину. – Через вот такие слова к адмиралу, Антонина стала для него фактором жизни сродни фантому. – Незаменимых людей нет, за одним исключением для адмиралов. Для них, а в частности для тебя, этой незаменимостью являюсь я. Если ты, конечно, и дальше хочешь оставаться адмиралом. – И вот спрашивается, при этом очень нервно и возбуждённо адмиралом Канаринским, что Антонина имела в виду, когда ставила под сомнение его адмиральскую компетентность.

Правда, дальше выразительного недоумения на лице адмирала это дело не пошло рассматриваться. А так бы было очень важным для их супружеских отношений, для установления своего статуса кво, битие по мордасам Антонины адмиральскими кулаками, с дальнейшей её выволочкой за космы, с причитанием адмирала: «Запомни дура раз и навсегда, одну морскую истину. Баба на корабле к беде. И тогда скажи на мою милость, как всё это вяжется в этим твоим странным утверждением о никчёмности моего адмиральства без на то твоего присутствия рядом со мной?».

И как прямо сейчас адмиралом Канаринским выясняется, то женская сущность, особенно супруги – это такой непреодолимый фактор твоей жизни, который сколько бы ты не таскал за волосы и космы, утверждая над ним свою правоту, хоть и при таких мало сознательных обстоятельствах жизни, всё чаще в мечтах и во сне, он всё равно будет стоять и затем настаивать на своём. И это затем по времени наступит в самый неподходящий и неожиданный для этих разборок момент, как именно сейчас, когда адмирал итак был не в себе и весь растерян, не находя себя. И ему, ищущему себя и основания быть прежним влиятельным человеком, сейчас крайне требовалась поддержка, за которой он и обратился рукой в сторону второй половины кровати у стеночки, где как он помнил ещё с вечера, себя с трудом и для него с тяготами совместного время проведения и размещения на одной кровати, помещала Антонина Цеппелиновна, недовольно толкая его в бок кулаками, деструктируя его ум что за циничными заявлениями: А-ну подвинься. Опять на всю кровать развалился.

Что, между тем, не соответствует нисколько действительности, учитывая геометрические и физические параметры их двуспальной кровати и соответственно те же параметры в нём, подтянутом и не имеющим никакой возможности раздобреть на своей неспокойной, не только службе, но и в местах дислоцирования своего отдыха, то есть у себя дома. Где, как с каждым разом всё убедительней и убедительней для адмирала выясняется, у него гораздо меньше отдыха и неспокойная обстановка в сравнении с местом его службы. И основным фактором этого его беспокойства и затем значит, его подстёгивания в сторону нервов, само собой является его супруга Антонина, которая с самого утра, а точнее уже с вечера, определяет весь будущий настрой адмирала на своё недовольство обстоятельствами своей жизни. Что в свою очередь ведёт к его большой отдаче своему служебному долгу и делу, за что он высоко ценится и получает для себя служебные преференции и рост по службе. И стоит только адмиралу Канаринскому одним глазком взглянуть на эту причинно-следственную связь, как его всего буквально выворачивает от тех выводов, к которым всё это дело подводит.

– Это что же получается. – Прямо остолбенел на одном месте от такого пришедшего в голову озарения адмирал. – Я своему возвышению обязан не своим профессиональным качествам, а залогом моей успешности стало подзуживание и подтрунивание надо мной Антонины!? Да что б ты… – Но дальше этих слов в адмирале ничего не пошло, а всё потому, что он натолкнулся на то фаталистическое, как сейчас понял адмирал, предупреждение ему Антонины насчёт её места в его и жизни его адмиральства. Типа если меня рядом не будет, то тебя, такого безынициативного и пожинающего на лаврах человека, в момент разжалуют в капитаны третьего ранга.

А эти все, крайне сложные для собственного восприятия мысли адмирала, приводят его к ощущению своей покинутости на кровати. В общем, сколько он рукой своей не сновал по ней, он всё не мог к своему сперва удовлетворению, а затем к встревоженности обнаружить там свою супругу Антонину. И он даже себе посмел не воздержанно в её адрес высказаться: Да где её чёрт носит?!

И хотя адмирал несколько поспешно и далеко заглядывал в будущее Антонины, тем не менее он не настолько был к ней предвзят, чтобы озвучивать даже в таком нервном состоянии полнейшую белиберду и неразумность. И если кому и по силам носить Антонину, даму более чем дородную, полную сил и пышек как её основы, то только чёрту.

Впрочем, сейчас не время до вопросов метафизики, а время для адмирала сейчас самый определяющий его будущее бытие фактор, и ему нужны реалистичные ответы на свои вопросы. И адмирал начинает уже визуально искать и оглядываться по сторонам, ища следы Антонины, без которых не может сопровождаться её ход по жизни и в частности по их спальне. Но к удивлению и чуточку к коматозу адмирала, он ничего из того, что можно было бы приписать следам воздействия Антонины на реальность не было, и это начинает постепенно ошеломлять адмирала, ведя его к безнадёжности своего отчаянного положения. Где у него начинают рождаться, что за панические и беспардонные к женскому сознанию и организму мысли.

– Я так и знал. Она меня бросила именно тогда, когда она мне больше всего нужна (или нужно?). – И вот теперь спрашивается очень агрессивно и в свете направленной прямо в глаза лампы освещения, как это понимать: «Я так и знал?». И какой это отрезок жизненного времени относится к озвученному так беспринципно Оскаром моменту: «Тогда, когда она мне больше всего нужна?». А в какое другое время значит, не сильно-то и была нужна. А было и такое время, что и вовсе не нужна. Так вот значит, как вы, Оскар, относились к своей супруге Антонине. Вы её использовали как того хотели и не только так того она хотела и заблуждалась на ваш счёт.

Здесь и прямо на этом месте, адмирал, опираясь на свои руки, поставленные на пол и обосновывая все свои действия тем, что его с провоцировали на всё это люди с тайными замыслами и намерениями, и в первую очередь…в общем, решил он докатиться до такой точки общественного порицания вот таких своих малодушных поступков пока этого никто не видит, – это и всплакнуть от жалости к себе и пустить сопли, вытирая их рукавом халата, – что прямо противно на всё это смотреть. Ну, а чтобы и самому не замечать всё это паскудство за собой, адмирал Канаринский решил всё это усугубить истошным криком и прикрикиванием на свою супругу Антонину, которую он посчитал необходимым сейчас больше всех ненавидеть и проклинать.

– Антонина!!! – чуть ли не исторгая из себя душу и сердечные спазмы, с таким отчаянным проникновением из себя выдавил адмирал это не просто имя, а концентратор всего, что составляло для него определение жизни, что всё вокруг, что обладало акустическими возможностями и определениями заткнулось на хрен, не имея ничего противопоставить этому звуковому посылу. И наверняка даже те специальные люди, специалисты по расщеплению человека на элементарные частицы, кто сейчас находился на проводной связи, раз адмирал так до сих пор не удосужился повесить трубку телефонного аппарата, несколько в себе подвинулись, посчитав, что их квалификации недостаточно, чтобы квалифицировать этот жуткий случай.

А между тем адмирал и сам за себя за такие свои невероятные возможности своего нервного определения испугал, и тут же замер в одном положении, принявшись прислушиваться к не перебиваемой тишине вокруг. Затем с этого испугу опять прокричал тоже самое имя в сторону этого женского вероломства, раз никто не посмел его перебить и тем самым переубедить быть таким крикливым, опять прислушался к этой полнейшей тишине, и раз так, и его решили по максимуму игнорировать и не считаться с его мнением, то он знает один безотказный способ, как найти отклик даже в самом чёрством женском сердце. Нужно-то всего лишь озвучить другое женское имя. И Антонина, на, получай его.

– Анфиса!!! – в той же пропорции истеричности и отчаяния заголосил адмирал, но при этом он был не так растерян, а он был предельно собран и сконцентрирован во внимании к коридорному переходу, по которому Антонина ранее его покинула, а сейчас она ожидается в нём появиться.

И, бл*ь, как в воду глядел адмирал (что для него очень близко), и стоящая до этого момента мёртвая буквально тишина, – тиканье часов на стене не считается, – в один момент разрывается грохотом какого-то предметного падения, вслед за которым начинает нарастать шум приближающихся, семенящих шагов, ни с кем их не перепутаешь, Антонины.

Что же касается Антонины, то она пребывала всё это время вне ведении происходящего с её супругом Оскаром, кого она, как сейчас выясняется, оставила на произвол самого себя беспутного, а так-то она всего лишь отлучилась на пару минут по естественной надобности в туалет и всего-то, а этот Оскар уже из всего начинает делать трагедию. Когда сам по нескольку раз за ночь ставит их всех в неловкое положение этими своими ложными сигналами о целях своего пробуждения, отчего Антонина уже перестала верить даже мужским поступкам (на слово им верить это уж давно её увольте).

Но всё это уже последствия, а сейчас она своим ушам не верит, слыша к чему привело её на пару минут отсутствие рядом со своим адмиралом, чья бесконтрольность привела к тому, что он сразу же захотел подпасть под влияние какой-то другой стервы, с именем Анфиса. И, конечно, Антонина всего этого не допустит и терпеть не будет в стенах своего, заметьте как-нибудь скоро Оскар, дома. Ну и когда Антонина вся на взводе и впопыхах достигла спальни, из которой истерил адмирал, то она прямо вся в себе онемела, не веря своим глазам и всему тому, что тут произошло с адмиралом за время своего отсутствия. Докатился адмирал да самого предела спальни, до одной из стенок, закрутившись попутно в палас и всё это он проделал с видом обезумевшего от вот такой своей решительности человека.

Но всё это несущественно для Антонины, и она даже видит в этом некоторое притворство адмирала, таким образом решившего скрыть свои ролевые игры с некой Анфисой, кстати, где она? А сейчас перед Антониной стоит перво-наперво вопрос об этой Анфисе, и что всё это значит. И пенять на своего нового голосового помощника, то есть помощницу, к которому адмирал обращается в экстренных ситуациях, – сама же слышала каким диким и нисколько не любовным тоном я к ней обращался, – лучше не стоит. Антонина своими зубами выгрызет у адмирала всё, что он от неё скрывает. И вот такие бы способности развязывать язык у своего оппонента иметь людям из секретных служб, то тогда им не нужно было быть безмолвными свидетелями всего того непотребства, которое на их хоть и подготовленный разум обрушил адмирал под напором бесспорных доказательств его измены Антониной.

А ведь адмирал ещё до всех этих событий буквально всех заверял в том, что он по первому зову демократии в лице президента мира, готов тут же встать под её знамёна, каким бы он в тот момент не был занятым человеком (даже с перепоя). Но как сейчас выясняется, то ничего и близко нет из того, что за собой декларировал адмирал Канаринский. И даже больше того, что имеем на его счёт, он повёл себя крайне противоречиво тому, что от него всеми ожидалось. И даже начинает закрадываться на его счёт вот такое сомнительное недоразумение – адмирал Канаринский не такой и большой патриот, и он в случае переворота в мыслях и настроениях людей, захотевших вдруг в один момент и по никому непонятному почину всё переменить, приняв за жизненные ориентиры автократизм какого-нибудь безбашенного лидера, пообещавшего в один момент более лучшее завтра, возьмёт и изменит всем своим прежним принципам и присоединится ко всему тому, что он ещё сегодня с твёрдо-каменным лицом отрицал и ненавидел.

В общем, есть всё-таки какой-то смысл так внезапно и без предупреждения созывать экстренные заседания ситуационного штаба. После чего люди, вызываемые решать самые насущные проблемы, не с той ноги спросонья встают, что сразу открывает широкое поле для их манипуляции, и начинают с недосыпа нести вслух то, что они при всех других обстоятельствах в себе тщательно скрывали. И, к примеру, другое не менее уважаемое и влиятельное лицо в государственном аппарате, как госсекретарь и такой же деятель на общественных началах, мисс или миссис хрен её разберёшь Шарлотта Монро, всегда придерживающая вслух мнения о непререкаемости авторитета президента мира, берёт трубку и не успев видимо подумать, что она на себя берёт вместе с этой трубкой, вот такую кощунственную вещь в неё заявляет: «Да какого хрена ещё надо, когда я нахожусь в объятиях Морфея?».

Ну а пока там, на той стороне трубки, пребывают в оппортунизме и нокауте от такой неприкрытой дипломатии, в безуспешной попытке разгадать к чему их обязывают все эти внутренние тайны семьи Монро, кто есть таков этот Морфей, из какого он департамента и знает ли о его существовании супруг госсекретаря и если знает, то возникает всё тот ж вопрос: «Что собственно всё это значит?», госпожа госсекретарь, всё ещё пребывая в раздражении по причине вот такого её внезапного разлучения с явно непокладистым и агрессивным в постели Морфеем, начинает говорить в сердцах и вовсе провокационные вещи.

– А мне плевать, что там сейчас у вас происходит. Хоть весь мир обратился в пепел, и пока я не наложу на своё лицо макияж, раньше этого времени меня не стоит ждать. – Вот такое заявляет госпожа госсекретарь, – если честно, то этого стоит с её лицом подождать, а то что-то мало кому хочется жить в этом благословенном мире, когда на тебя без сомнения смотрит вот такое экстраполированное от орангутанга лицо госсекретаря, – и тут же ставит точку в этом разговоре, бросая трубку и не давая возможности возразить тому, кто с нею говорил по телефону. И даже будь на этом месте сам президент мира, хоть ему и по статусу не положено заниматься этой собиральщиной, – но он человек большой души и ему нисколько не в падлу побыть рядом с теми, кто его ниже, чему также способствует его большая забывчивость на лица и на свои полномочия. – он бы больше не посмел потревожить госпожу госсекретаря, которая со второго раза и послать куда подальше тебя сможет.

А вот адмирал Канаринский, кто так и не даёт покоя во время всех этих сборов, наоборот, захотел перезвонить и поинтересоваться вопросом своих сборов на это собрание генералитетов в разной степени своего участия в общественной жизни.

– Может перезвонить и уточнить этот весьма важный для меня вопрос? – вот таким вопросом сперва в свою сторону задался адмирал. И хотя это его вопрошание выглядит так, как будто адмирал за собой чувствует некие такие порицаемые обществом и правосудием обстоятельства, за которые по головке не погладят, а за них предусмотрена уголовная ответственность, и тогда узелок со своими пожитками будет взять с собой кстати, всё же это далеко от реальности и самоуверенности в своей неприкосновенности адмирала, предусмотрительно набившего себе на плечи татуировки в виде погонов, как гарантия того, что его теперь никто не сможет разжаловать до капитана третьего ранга.

– Да почему именно третьего ранга? И почему моя мысль постоянно крутится вокруг этого капитана?! – бросив, наконец-то, трубку телефона и тем самым дав отдохнуть человеку на той стороне трубки, адмирал Канаринский Оскар Эммануилович истерично отвлёкся в сторону этого неизвестного капитана третьего ранга, известного ему пока что только тем, что он никак не даёт покоя адмиралу (неужели тот самый легендарный капитан Копейкин?!). А вот почему, то тут долго над этим вопросом не нужно думать и далеко ходить. Нужно лишь повернуться и посмотреть рядом с собой, и ты сразу по учащённому дыханию своей супруги Антонины, с такой оформленностью в нечто незыблемое посыпающей на его лаврах и кровати, поймёшь, что скрывается за загадкой этого капитана третьего ранга, кто однозначно хочет когда-то, а лучше завтра, стать адмиралом. А так как адмиралов, а тем более вакантных адмиральских мест всегда крайне мало, то тут без особого умения в деле о себе заявить и быть напористым до предела, этот вопрос для себя не решить.

И адмиралу в момент и по новому кругу приходят слова Антонины о том, что из себя значит все адмиралы. И если откинуть в сторону все эти женские бредни о собственной значимости в системе жизненного обеспечения и определения баланса мира, где именно они решают, что будет значимо, а что ничтожно, то в её словах прослеживается фактор истины женского коварства и вероломности, зиждущегося на их беспредельном честолюбии. Забывают они обо всём, даже о своём комфорте, если перед ними возникает возможность кого-то создать, вытащив из грязи в князи. Как того же капитана третьего ранга в адмиралы. А то, что это место занято хотя бы им, то, как говорила Антонина: я тебя сделала адмиралом, я же тебя с него и сниму.

– Вот же гадина! – а вот это уже веская причина прибыть по скорей на заседание ситуативного штаба и там столкнуться с точно с такой же, что и у тебя на лице невнятностью проявления своего понимания того, для чего всех здесь в такую рань собрали.

Ну а так как все люди здесь не только взрослые и обелённые опытом и за редким исключением мудростью, для которых воспитание и воспитанность не просто однокоренные слова на слуху, а они всему тому, что они декларируют придерживаются, даже с тошнотным видом зыря на тебя, кого бы никогда не знал и не видел, но я тебе улыбаюсь как ни в чём не бывало и тем самым утверждаю твой право на существование рядом с собой, то всё это нечто собой предполагает.

При всём этом и притом, что все тут вокруг не слишком бодро выглядят, а некоторые главы служб и ведомств и вовсе существуют, как с глубокого перепоя, – а что поделать, если сегодня ещё канун нового года и все просто взбешены таким началом нового года и тем, какое все большое значение придают своему суеверию, которое истинно вам говорю, теперь в контексте одной непреложной истины, гласящей следующее: «Как новый год встретишь, так его и проведёшь», предполагает весь этот год проводить в таких экстренных заседаниях и всё с людьми кого ты терпеть не может из-за их снобизма и слишком деловых качеств, – каждый старается отвести глаза от самого себя, заводя отвлечённые разговоры на другие темы и лучше связанные не с тобой, а с кем-то ещё.

При этом всё же возникают большие сложности в таком восприятии действительности, когда всё, что здесь происходит, в этих, за семью замками сложной конструкции и допуска дверях, а затем в сверхсекретном помещении, каждое присутствующее здесь лицо напрямую касается, и значит, приходится соответствовать и себя для всех иногда вспоминать и ставить в пример.