Из ниоткуда в никуда. Часть 2

– Вам молодым больше и не надо, – оправдывала она скудную обстановку сдаваемого жилья, состоящую из двух железных кроватей и тумбочки между ними. – Главное, море близко.

Море действительно было близко. Его было видно сквозь стройные высокие кипарисы. А ещё рядом был Воронцовский дворец. Тая тогда говорила, что можно представать себя хозяевами дворца, которые решили отдохнуть не в своих покоях, а в вишнёвом саду большого парка.

Неожиданно зазвонил телефон. Перед тем, как снять трубку, Максим попытался восстановить в памяти концовку вечера, но не смог.

– Максим, здравствуй. Надеюсь, не разбудил, – услышал он голос Андрея Алексеевича. – Собирайся. У нас ЧП. Ещё один пожар, – прокурор на секунду замолчал, а потом, видимо решив не откладывать, произнёс: – Вот что, Максим. Сгорел дом твоей подруги. Тая погибла вместе с мужем.

Глава 9

Три дня прошли как в тумане. Все это время Максим пил и спал. Просыпаясь, в полузабытье доставал из-под кровати недопитую бутылку, наливал водку в одну из чашек на столе и опять пил.

Больше всего он боялся вспомнить глаза Таи, неуверенно сидящей на потёртом стуле в его кабинете. Он тогда ей не поверил. Точнее, не захотел поверить. Поэтому сейчас считал только себя виновным в её смерти.

Максим даже не помнил, как приехал его друг. Как помог ему спуститься с третьего этажа и сесть в машину. И конечно, не помнил, как они провели в пути весь день и всю ночь, пока ехали в северную деревню в медвежьем углу Архангельской области.

Николай, его хороший приятель, родился в этой деревне. По примеру своего известного земляка поехал поступать в Москву в университет. Никто не верил, что он сможет, а у него получилось. Там и познакомился с Максимом. Оттуда вместе они ушли в армию.  Только военкомат послал их служить в разные концы огромной страны. После возвращения Максим пошёл работать в прокуратуру, а Николай в КГБ.

Колю попросила приехать мать Максима, которая больше не могла смотреть на то, что делает с собой её сын. Он ничего ей не рассказывал и это пугало её больше всего. Она уговорила Николая увезти его подальше от дома, в надежде, что смена обстановки приведёт Максима в чувство.

В старом родительском доме Николая давно никто не жил. Дом стоял на краю деревни у самого леса. Ключ от замка висел на гвоздике у двери. Других мер безопасности здесь и не требовалось.

После зимы дом немного отсырел и пропах плесенью. Но через пару часов после того, как Николай разжёг огромную  русскую печь, которая занимала почти половину дома, в него вернулась жизнь. Запахло душистыми берёзовыми поленьями,  блинами и пирогами, которые готовили в этой печи несколько поколений её хозяев.

Максиму показалось, что люди со старых фотографий на стенах тоже проснулись и внимательно смотрят на него, пытаясь понять, что он за человек. Он подошёл поближе, чтобы им было лучше видно. Почти все мужчины на старых пожелтевших снимках  были в военной форме. Кто-то ещё в казацких папахах и черкесках, кто-то в революционных будёновках. На одной фотографии, скорее всего, сделанной уже в конце войны, весёлый солдат с автоматом и орденом Красной звезды на груди позировал на фоне сгоревшего немецкого танка. А рядом – недавнее фото Николая в парадной форме во время его присяги в воинской части.

– У вас здесь на севере тоже казаки были? – удивился Максим.

– Были, – откликнулся с кухни Николай. – Как репрессированных с Дона и Кубани начали привозить, так и появились. Деда моего с Запорожья сюда привезли. Зимой. Со всей семьёй. Только вот доехали не все. И ещё меньше здесь выжило… Сейчас немного поедим, и я пойду баню топить – буду из тебя водку выгонять.

Пока Николай это говорил, он пришёл с кухни к Максиму и тоже смотрел на фотографии.

– А вот бабушка моя, Евдокия Ивановна. Поморка.

Николай показал на ещё молодую красивую женщину с тремя детьми. Двое мальчуганов стояли рядом с ней, из-под бровей испугано и с любопытством глядя на фотографа. Ещё одного она держала на руках. Максим обратил внимание на её пальцы. Даже по ним можно было понять, что жизнь в деревне в те времена не была лёгкой.

– Её дед чуть ли не выкрал из соседней деревни. Но это скорее легенда. Она сирота была с двенадцати лет. Вот бы с ней сейчас поговорить… Многое бы рассказала. Да не получится уже… – с тоской в голосе сказал Николай. – Пойдём на кухню. Я там приготовил кое-что.

На маленькой электрической плитке в глубокой чугунной сковороде жарилась яичница. Хозяин уже порезал хлеб, открыл пару банок рыбных консервов и выложил их на тарелки. На полу закипал настоящий дровяной самовар. Его чёрная труба в форме буквы «Г» была вставлена в специальное отверстие в печке, куда и уходил дым.

Максим никогда не был в таком доме и сейчас с любопытством осматривался. От печки до стены под потолком был сделан настил из толстых досок. Под ним на длинном узком столе у стены стоял зелёный эмалированный таз, над которым висел серый умывальник. Чтобы из него потекла вода, надо было снизу надавить на длинный штырёк.

Николай с улыбкой смотрел на товарища.

– Я как представлю, что моя мама, мои дядьки, тётки здесь родились и выросли… Вот на тех полатях взрослели… Так иногда до мурашек пробирает. Иной раз хочется всё бросить и остаться. Завести корову, овец…

– И что останавливает? Жена? – спросил Максим.

– Да, наверное… А главное, работы здесь нет. Был леспромхоз, только лес вырубили, а новый не скоро вырастет. А больше здесь работать негде. Колхоза нет. Фабрик нет. Ничего нет. Уезжают все отсюда и правильно делают. Неперспективная деревня. Да и дела мои за меня никто не сделает.

После обеда Николай пошёл топить баню. Максим сначала хотел ему помочь, но потом вернулся в дом, взял пару старых журналов и лёг на диване.

Утром они встали очень рано. Нахлеставшись в бане душистыми берёзовыми вениками, пропарив все косточки, они спали как убитые. Будто их сон оберегали все бывшие жильцы этого дома.

Вечером они решили, что утром отправятся на рыбалку.

До озера, как сказал Николай, было рукой подать. Они прошли по деревянным мосткам мимо покосившихся заборов через спящую деревню, перешли по бревенчатому мостику небольшой ручей, и вышли на узкоколейку, по которой раньше вывозили лес.

Сначала прыгали по шпалам, будто специально расположенных так, чтобы ходить по ним было неудобно. Потом спустились с насыпи и пошли по тропинке, почти незаметной в мягкой, недавно появившейся траве.

Километров через пять Николай, который шёл первым, свернул в лес и дальше они то поднимались на невысокие холмы, то спускались в сырые лощины. Лес тоже менялся. Иногда это были светлые берёзовые рощи, но чаще они шли через тёмные ельники, с кучей поваленных деревьев и с вырванными из земли корнями.

– А чьи это какашки вдоль дороги? Я их уже в нескольких местах видел, – на ходу, не останавливаясь, полюбопытствовал  Максим.

– Это миша впереди нас идет. Но ты не бойся. Он сам нас боится. Видишь, медвежья болезнь у него…

– А ты уверен, что он боится?

– Конечно уверен. Иначе он сожрал бы нас давно. Они весной голодные, – то ли в шутку, то ли серьёзно ответил Николай.

Внезапно лес кончился, и они вышли на берег озера. Было непривычно после густой чащи увидеть такой простор. Дальний берег был почти не виден, но недалеко от них был небольшой, весь заросший соснами остров.

Как будто специально для тех, кто прошёл этот путь и теперь мог отдохнуть, на берегу лежало толстое бревно. Максим тут же  сел на него лицом к озеру. От быстрой ходьбы он взмок. Николай остался стоять. Всё вокруг было таким красивым, что казалось ненастоящим. Поэтому они даже не удивились, когда из-за края леса, громко курлыкая, вылетели два лебедя. Максим провожал взглядом белых сказочных лебедей на фоне необычайно голубого неба и вспоминал Таю.

Николай, будто почувствовав перемену настроения у товарища, бодро объявил:

– Нечего рассиживаться! Осталось чуть-чуть. Сейчас вдоль берега быстро доберёмся до места.

Они действительно скоро оказались у охотничьей заимки, расположенной на поляне около небольшого заливчика, зажатого с двух сторон уходящими в воду лесистыми гребнями.

У самой воды стояла бревенчатая баня с тесовой крышей. От неё в воду шёл хлипкий помост из нескольких досок, к которому был привязан полузатопленный плот. На берегу, как выброшенная из воды большая рыбина, лежала чёрная лодка, выдолбленная из ствола толстого дерева.

В центре полянки, около стола под навесом, между больших пней из серых гладких валунов было выложено большое круглое костровище.

«Всё как сотни лет до нас», – подумал Максим и встал около него, ожидая команды Николая. Тот улыбнулся и пошёл к лесу. Только тогда Максим разглядел, что в начинающуюся на краю поляны гору было врезано странное сооружение из толстых, почти не тёсаных бревен. Наполовину избушка, наполовину землянка. Он пошёл за приятелем.

Дверь в неё была подперта бревном, наверное, от животных. Рядом было вырублено единственное небольшое окно. Боковые стены наполовину прятались в горе, а заднюю стену гора укрывала полностью. Максим вообразил, что это вход к хозяйке этой горы и этих мест.

– Хорошая избушка. Всегда к лесу задом, а к людям передом, – сказал Николай, пригнувшись, входя внутрь.

Убранство было очень скромное. Пол земляной. В центре стоял накрытый протёртой клеёнкой большой стол с двумя лавками. За ним от стены до стены широкие нары, на которых могли разместиться несколько человек. По бокам висело несколько полок из нестроганых досок. На них стояли какие-то коробки, пакеты и несколько книг. На гвоздях висели два котелка и железный почерневший от костра чайник. В противоположном от окна углу примостилась пузатая чугунная печка-буржуйка. Рядом с ней охапка сухих дров и береста для розжига.

– Есть всё, что надо для жизни, – оглядевшись, заключил Николай.

– Остальное дано нам в искушение, – с улыбкой поддержал Максим.

Они разожгли костёр. Николай попросил принести воды из ручья, который сразу за баней впадал в озеро. На толстой жерди, перекинутой через костёр между двумя опорами, вскипятили воду в чайнике и в нём же крепко заварили чай.

– У нас в армии был маленький клуб, – вспомнил Максим, потягивая крепкий горячий чай из алюминиевой кружки за столом у костра. – И мне, как старшине, надо было туда водить после ужина молодых бойцов.

– А почему только молодых? – спросил Николай.

– У нас часть маленькая, в казармах были телевизоры. Никто из старослужащих не хотел идти в клуб и в сотый раз смотреть «Чапаева». А для молодых это была передышка перед вечерними издевательствами, – Максим смотрел на озеро, а в мыслях был очень далеко. – Я к чему это вспомнил. Там в клубе я впервые ощутил биополе, которое исходит от людей. Страх висел в этом маленьком клубе, как тягучий туман. Солдаты ловили последние минуты покоя, перед тем, как их опять будут заставлять чистить чужие сапоги, подшивать воротнички, ползать под кроватями, изображая танки. Я чувствовал их страх…

– Да уж. А у нас дедовщины не было. Всё по Уставу.

– Так вот здесь, на озере, – Максим посмотрел вокруг, – я физически ощущаю покой. Такое ощущение, что я часть этих деревьев, этого ручья, озера, этого неба над нами… И всё это вечное, в отличие от нас. Мы умрём, а всё это будет оставаться почти без изменений.

– Это после города тебя так накрыло, – улыбнулся Николай.

– Не знаю… Но когда погибают близкие люди… – глаза у Максима мгновенно наполнились слезами, – смерти которых ты не ждешь… Как будто умирает часть тебя.

– Деревья тоже умирают, но потом они возвращаются новыми ростками. Может быть и с людьми происходит что-то похожее. У Таи же были дети… – напомнил Николай.

Максим первый раз за эти дни вспомнил о её детях. Он задумался: а ведь один из них мог быть его ребёнком. Задержал эту мысль в голове, пытаясь понять, какие эмоции она вызывает. Но он  их почти не знал, и поэтому что-то понять сейчас ему было сложно.

– Ну что, на рыбалку? – предложил он, чтобы сменить тему. – Мы же для этого сюда пришли.

– Да, конечно, – кивнул Николай. – Магазин далеко. Надо на уху рыбы наловить.

– Только я с берега попробую. Эта пирога мне доверия не внушает. А плаваю я не очень.

На самом деле Максиму сейчас не хотелось разговаривать даже с другом. Он боялся, что растеряет свои новые ощущения, которые и сам ещё не мог понять.

Николай не стал уговаривать. Он свободно столкнул легкую лодку в воду. Сложил в неё удочки и весло и запрыгнул сам.

– Не передумал? – спросил он, когда лодка уже тихо скользила от берега.

Максим не ответил, вышел на край мостика и смотрел, как друг разворачивает лодку и отплывает.

С заходом солнца, когда они варили уху в котелке и запах от неё вместе с дымом кружился над водой и лесом, на полянку вышел невысокий пожилой мужичок в кепке, кургузом чёрном пиджаке, болотных сапогах, сложенных несколько раз ниже колена, и вещмешком за спиной.

Поздоровавшись, он снял рюкзак, присел к столу и закурил.

– А тебя я знаю, – сказал он, обращаясь к Николаю. – Ты Маши Васильевой сын. Мы же с ней учились в одном классе. Тогда деревня ещё живая была. Народу много. Молодёжи на танцах полный клуб собирался. Потом все в города поехали. И ты, помнится, тоже уехал.

– Вы же дядя Ваня! – обрадовался Николай. – Я вас сразу не узнал. Столько лет прошло.

Они стали вспоминать общих знакомых. Николай спрашивал, где они, чем занимаются. Дядя Ваня охотно отвечал. Только большинство его рассказов кончались печально. Кто-то замёрз в сугробе, кто-то попал под поезд, кого-то в драке зарезали в клубе. Все истории подразумевали, что люди много выпивали перед этим.

– У вас здесь кто-нибудь из мужиков своей смертью умирает? – не выдержал Максим.

– Ну, если успеешь бросить, то есть шанс. Я вот уже лет пять не пью. Избушку выстроил. Баню собрал.

– Неужели все один? – искренне удивился Николай.

– Один конечно, – спокойно, без хвастовства, ответил дядя Ваня. – Остальные пьют. А из пьяницы какой работник? В прошлом году двое пришли помочь и утонули. Напились, поплыли порыбачить, лодка перевернулась и конец.

Дядя Ваня встал и прошёл в избушку. Принёс четыре тарелки для ухи и ложки. Достал из рюкзака большую краюху чёрного хлеба.

– Уха у вас уже сварилась. Пора ужинать.

Он по-хозяйски снял с костра котелок и аккуратно разлил часть ухи по тарелкам. Потом взял ложку и выложил рыбу со дна котелка на четвёртую тарелку. Николай в это время нарезал хлеб.

– У меня и водка есть под уху, если надо, – предложил дядя Ваня.

– Вы же не пьете? – улыбнулся Максим.

– Я-то да. Но водку всегда держу поблизости. С ней, как с бабами. Если баба под боком, её и не хочется. Вот поэтому я от своей бабы на озеро бегу.

– А она дома без вас не скучает?

– Скучать ей некогда, но ревновать – ревнует. Два раза даже прибегала проверить, нет ли у меня здесь какой-нибудь русалки, – засмеялся мужичок.

– А вас самого не тянет? На русалок? Не скучно здесь одному?

– Раньше, по молодости, когда здесь ещё с отцом рыбачил, через день в клуб на танцы бегал в деревню. Десять километров туда, десять обратно. А сейчас… Отбегался видать.

– Здесь же на этой полянке вроде и раньше была избушка? Мы ещё совсем пацанами тоже сюда ходили, – вспомнил Николай, пододвигая к себе тарелку.

– Была. Ещё дед мой строил. Нерадивые рыбаки сожгли по пьянке.

– Что же у вас так пьют много? – не выдержал Максим.

– А что ещё делать? На работе никого не волнует, работаешь ты или баклуши бьёшь: платят одинаково. Поэтому работают спустя рукава – времени свободного много. Раньше жили труднее. Корову надо было держать, овец, птицу… А это значит: сенокос, навоз почистить надо, скотину накормить… Людям некогда было пить. А теперь…

– Можно же дело себе найти… Вот вы избушку построили…

– Так-то оно так, – грустно вздохнул дядя Ваня. – Но если не пьёшь, значит, ты вроде как чужой для всех. Как прокажённый. Я когда осенью в деревню возвращаюсь, то как в другую страну  попадаю. Смотрю на людей, будто они иностранцы и говорят на чужом  языке. Хожу между ними и думаю: а вдруг я никогда не пойму о чём они говорят. Потом чуть отпускает…

– Неужели людям не стыдно? – не унимался Максим.

– Чтобы стыдиться, надо чтобы примеры были правильные.  А если все вокруг пьют – и мужики, и бабы, –то и осадить некому. Нет уже тех, кого могли послушать. Кто потолковее – в город убежали, а старики вымерли.

– Что-то я не вижу, чтобы в городе совестливых прибавилось, – заметил Максим, так и не приступив к ухе.

– Это потому, что корни они свои теряют. А без корней человек рано или поздно засыхает.

– Что же делать? – спросил Николай. – Здесь остаться – сопьёшься, в город уедешь – корни потеряешь.

– Не знаю… Для меня эта заимка всё. Я здесь себе и бог, и царь, и судья. Если остальной мир куда провалится – мне наплевать.

Остатки дыма от костра растекались над водой и смешивались с появившимся туманом. Заметно похолодало. Учуяв запах еды,  прилетели две вороны и сели на верхушке соседнего дерева.

Дядя Ваня доел уху, выпил крепкого, но уже остывшего горького чая и пошёл в избушку.

– Надо печурку протопить, – сказал он. – Ночи холодные. Помёрзнете.

Максим тоже встал, подбросил в огонь несколько толстых веток и повесил над ними чайник.

– Теперь и я захотел здесь остаться. С дядей Ваней, – сказал он.

– Сюда ты всегда успеешь. У тебя дома есть чем заняться, – серьёзно ответил Николай.

– Запутался я что-то. Иногда мне кажется, что от меня ничего не зависит. Есть ли милиция с прокуратурой, что её нет – количество преступлений не изменится, – ковыряясь палкой в костре, произнёс Максим. – Не в нас дело. Вот этот дядя Ваня сейчас всё объяснил.

– Это не твои заботы. Ты, главное, своё дело делай. То, что должен.

– Например?

– По крайней мере, найти того, кто убил Таю.

Через три дня они собрались домой. Николай хотел побыть до конца недели, но Максим настоял.

– Сам говоришь: надо с делами разобраться.

Николай не стал спорить. Они побросали вещи в багажник и ранним утром поехали в сторону Москвы.

Не успели они выехать из деревни, как Максим заметил на обочине седенького старичка, который помахал им рукой. Машины здесь проезжали очень редко, и Максим удивился, что Николай не остановился.

– А почему ты дедушку не захотел подвезти?

– Какого дедушку?

– Того… На обочине…

Николай остановил автомобиль. Удивлённо посмотрел на Максима, потом оглянулся назад.

– Где ты там кого увидел? Нет же никого.

– Был дед. Рукой нам помахал. Ты что, Коля!

Они развернулись и поехали обратно. И действительно увидели старичка. В сильно выгоревшем светлом брезентовом плаще и коричневой шляпе с большими полями он был похож на большой придорожный гриб. Может поэтому его и не заметил Николай, приняв за что-то неживое.

– Извините, не заметил, – оправдывался он, усаживая деда на заднее сиденье, – задумался, наверное. Вы откуда же здесь взялись, в лесу? До деревни-то далековато.

– Ничего, сынок. Мне торопиться некуда. А ходил я полянку свою заветную проведать.

– Какую полянку, – вежливо поинтересовался Николай, трогаясь от обочины.

– Есть у меня здесь полянка земляничная.

– Так рано ещё для ягод.

– Для ягод рано. Только не терпелось мне посмотреть, есть ли цветочки уже или нет. Чтобы потом не прозевать. Грешен – люблю землянику. И свежую, и варенье из неё зимой.

– И что, есть цветочки? – улыбнулся Николай.

– Есть. Много. И мне хватит и вы приезжайте.

– Хорошо бы. Только вот как всегда на земляничные поляны времени не хватает.

– А кем же ты работаешь, что такой занятый? – спросил дедушка, наклонившись к передним сиденьям.

– Есть такая профессия – Родину защищать, – с гордостью ответил обычно скрытный Николай.

– И где же ты сейчас Родину защищаешь? – с ехидной улыбкой поинтересовался старичок, опять откинувшись на сиденье.

– Далеко, дедушка. Слышали, наверное, про Афганистан?

– Слышал, слышал, внучек, – продолжая улыбаться, кивнул он. – Здесь ягодки собрать некогда, а всё лезем другим помогать. Так и совсем без ягод остаться можно: на свои времени нет, а чужие невкусными окажутся.

– То есть что, не надо Родину защищать?

– Если кто на неё нападает, то может и надо. Только перед тем, как косточки свои за чужие деньги по чужим землям  разбрасывать, разобраться сначала, что такое Родина.

– Как же? Одна шестая часть суши.

– Нет, внучек. Одна шестая часть ничьей родиной быть не может.

– А как же тогда? Нас же так в школе учили…

– У тех, кто тебя учит, одни задачи, а у тебя другие. Это как у плотвы и щуки. Вроде в одном озере плавают, а цели и вера у них разные.

– А ты какой же веры, дедушка?

– Я свой веры, внучек.

– А где твоя церковь?

– Где стою, там и церковь моя.

– А здорово тебя старичок разделал, – рассмеялся Максим, когда они высадили его у какого-то разъезда.

– Ты-то хоть не будь аквариумной рыбкой, – резко ответил вдруг ставший серьёзным Николай. – Короткая память у людей. Ягодки-цветочки. Забыли уже, как совсем недавно цивилизованные люди давили нас танками и картечью рвали. А некоторых жгли напалмом и атомными бомбами. Если им потребуется, они без раздумий спалят все наши земляничные поляны. Поэтому нам и приходится в других местах их останавливать. Как там не справимся, будем здесь окопы копать… А старичок хороший, – добавил Николай уже миролюбиво.

Глава 10

– Я прекрасно понимаю, Максим, твоё состояние, но надо было меня как-то заранее предупредить, что тебя не будет почти целую неделю, – Андрей Алексеевич раздражённо ходил из угла в угол, отчитывая сидевшего на стуле Максима. – Ну что ты молчишь? Я же за тебя переживал. Хорошо, что твоя мать мне позвонила и сказала, что ты уехал. Но ты ведь уже не маленький, мог и сам позвонить.