Преступление в Гранд-опера. Том первый. Веер из Йеддо

Гастон, смущённый сказанным, продолжил:

«Среди других знакомств следует отметить, что три года тому назад Жюли Бертье встречалась с так называемым графом Голиминым. Настоящая фамилия этого персонажа, чему мы верим, была Лемберг, родился он в Галиции, и много путешествовал по Европе и Америке. Жил на широкую ногу в Париже, без того, чтобы кто-то знал о происхождении его состояния. Летом этого года он был обвинён в России в изготовлении фальшивых банковских билетов, а во Франции он подозревался в том, что практикует шантаж для извлечения материальной прибыли. Эти подозрения были тем более вероятны, что он был любовником сразу нескольких женщин с очень высоким положением в свете. Однако, по этому поводу не было никогда ни одной административной жалобы. Голимин был подвергнут в течение одного года наблюдению, которое обнаружило другие подозрительные факты в отношении его любовных связей при посещении разных парижских салонов и клубов, а также встречи с разными подозрительными персонами. Это наблюдение прекратилось шесть месяцев тому назад в связи с тем, что граф стал показываться в обществе гораздо реже, попав, по-видимому, в стеснённое материальное положение. Вопросы в его отношении возникли вновь, когда на парижских улицах участились ночные нападения на персон с большими денежными суммами при себе. Анонимное письмо, направленное месье префекту, сигнализировало о Голимине, как о тайном главе банды, составленной из людей, по-видимому, высокого положения, и информирующих злоумышленников о богатых людях, которые ходят ночью с большими ценностями в карманах. Впрочем, никаких доказательств и фактов в подтверждение этого разоблачения приложено не было, и письму этому не был дан ход.»

– Атаман разбойников! – Сказал месье Роже Дарки. – Я не удивляюсь больше тому, что женщины так страстно любили его. Как романтично… Но я не очень верю в эту организацию ночных воров. У агентов, в наше время, большое воображение. Чтение судебных романов их испортило.

Гастон мог бы предоставить своему дяде свежайшую справку о способах действий этих господ, но он уже твёрдо решил никому не говорить об этом неприятном случае и, более того, полицейский отчёт заинтересовал его достаточно сильно, настолько, что ему не терпелось дочитать его до конца.

Гастон вновь начал читать:

«Из всей собранной информации о Голимине и Жюли Бертье вытекало предположение о сговоре между ними, предположение, которое должно было пробудить внимание Префектуры, как только стало известно о самоубийстве. Комиссар должен был проверить прежде всего, не была ли смерть графа результатом преступления. Свидетельства и медицинские констатации не оставили никакого сомнения в этом отношении. Голимин покончил жизнь самоубийством вследствие жестокой перепалки со своей бывшей любовницей. Расположение квартиры и отсутствие слуг объясняют тот факт, как он смог повеситься без того, чтобы Жюли Бертье об этом знала. Она послала, впрочем, сообщение в комиссариат квартала, как только узнала об этом событии от её горничной, которая первой обнаружила труп.

При Голимине нашли сумму в тридцать тысяч франков в банковских билетах, четыреста семьдесят золотых франков, часы и драгоценности довольно большой стоимости. Следовательно, абсолютно точно, что никакой кражи или ограбления Голимина совершено не было. Голимин не имел, впрочем, ни в своём портмоне или в своих карманах, ни писем, ни иных документов. Обыск, произведённый в то же утро в меблированной квартире, которую он занимал на улице Нев де Матурин, также не обнаружил в ней никаких письменных документов. У нас есть, между тем, причины полагать, что Голимин был владельцем компрометирующей честь некоторых людей корреспонденции. И возможно, что предметом его последнего визита к Жюли Бертье была эта корреспонденция. Отношения, которые существовали между ними прежде, позволяют сделать такое предположение, но, чтобы его проверить, было необходимо провести обыск по адресу места жительства Жюли Бертье, а комиссар не смог получить разрешение на его проведение. Жюли Бертье, которую называют Джулией д’Орсо, связана с людьми высшего света, и применение этой меры могло бы доставить некоторые неудобства определённым лицам.»

– Как ты думаешь, если бы обыск в доме твоей пассии состоялся, были бы найдены твои любовные записки, мой мальчик? – смеясь спросил месье Дарки.

– О! Они нашли бы их не в таком количестве, как ты себе вообразил, да и те не очень нежного стиля… например, такого: «Этим вечером, в полвосьмого, встретимся в английском кафе», или «я не смогу приехать на премьеру этим вечером.»

– Да, я знаю, что наша прекрасная золотая молодёжь, частью которой ты являешься, принимает равнодушный вид при виде женщин… что ей не мешает, впрочем, разоряться на них и с ними. Но я полагаю, что тебе было бы очень неприятно быть замешанным любым образом в эту гадкую историю, теперь, когда ты порвал приятную связь, которая тебя «связывала», как сказал бы месье Прюдом. Успокойся, не обыщем мы дом твоей экс-возлюбленной. В первый момент люди из полиции увидели в этом самоубийстве что-то необычное и поговаривали уже о том, чтобы мне поручить его расследование. Но при близком рассмотрении стало ясно, что не было абсолютно ничего подозрительного в этом деле, и всё ограничилось протоколом о самоубийстве. Я порадовался за тебя… и за себя тоже. Мемуары о твоих страстях с д’Орсо поставили бы меня в неловкое положение. А теперь, давай поговорим о чём-нибудь другом, более приятном.

– Охотно, – сказал Гастон, но….

– Я тебя не отпускаю. Ты поужинаешь со мной. У меня сегодня подают заднюю часть лиможского козлёнка, а за трапезой ты мне расскажешь о последних светских сплетнях.

И когда племянник сделал вид, что снова хочет извиниться, дядя воскликнул:

– И не вздумай мне рассказывать, что ты обещал своим знакомым пижонам присоединиться к ним в ресторане. И ты не ужинаешь сегодня с твоей принцессой, так как вы, по твоим словам, безоговорочно расстались. Следовательно, ты ужинаешь со мной. А, тем временем, приготовься выслушать серьёзную речь.

– Да нет, я не собирался никуда уходить и пребываю в превосходном настроении для трапезы.

– Тогда, начну без преамбул. Ты хочешь стать судьёй… это похвально, но этого явно не достаточно для достижения этой цели. Необходимо, чтобы ты женился.

– Никаких проблем! Я не испытываю к этому отвращения.

– Хорошо! Даже восхитительно. И я тебя поздравляю с тем, что ты стал столь сговорчив на эту тему. Неделю тому назад, когда я говорил с тобой о браке, ты вставал на дыбы, как непокорная лошадь. Правда, в то время ты был под опекой. Твоя Джулия прожужжала тебе все уши своими интриганскими россказнями невесть о чём, ты был слеп, но я терпеливо ждал, потому что я не просто твой дядя, а пирожное, десерт. Но сейчас я больше не шучу. Ты собираешься перешагнуть порог тридцатилетия, мой дорогой. Это некий момент истины. Чуть позже ты стал бы находить тысячу причин, чтобы оставаться мальчиком, а не мужчиной, и это как раз то, чего я тебе не позволю. Я хочу наследников. У меня есть ты, но этого мне не достаточно. Мне нужны маленькие Дарки, которые бы смогли возглавить суды двадцатого века. Твой прадед председательствовал в суде, руководил им до Революции. Я… я буду руководить им сейчас, но я уже слишком стар чтобы, чтобы достичь вершины. Мне бы хотелось, чтобы эта цепочка поколений не прерывалась никогда. И только это меня сейчас заботит.

– Почему бы вам самим не заняться этим делом, мой дядя?

– Ну-ну! Не надо было бросать мне вызов. Если ты останешься таким же упрямцем, как сейчас, мне действительно придётся жениться, у меня непременно будет пол-дюжины мальчиков… И тогда, мой прекрасный друг, прощай твоё наследство!

– Ну и ладно! – Произнёс Гастон тоном незаинтересованного племянника.

– Не пренебрегай так легкомысленно этим. Оно будет достаточно приличным, это моё наследство, а ты, должно быть, уже получил приличные дыры в своём бюджете, которые нужно затыкать. Давай, скажи мне искренне, сколько ты проел капитала с тех пор, как получил наследство твоего отца?

– Двести тысяч…. Возможно, немного больше.

– Или намного больше. Д’Орсо очень дороги. Но я допускаю правдивость твоей цифры в двести тысяч. У тебя, следовательно, остаётся едва лишь тридцать тысяч ливров ренты. Следующая остановка поезда, в котором ты едешь, это приют для бедняков через пять или шесть лет… или Австралия, Калифорния и другие вынужденные места для экспатриации неудачников из Франции. Моим доказательством служит суровая логика жизни. В настоящее время ты ещё обладаешь брачной ценностью. Ты молод, не глуп, неплохо сложен, тебя считают богатым и знают, что ты позже унаследуешь всё моё состояние, но я тебя предупреждаю, что ты не будешь стоить ничего уже через пять лет, так как у тебя не будет больше ни одного су, а я, утомлённый ожиданием, женюсь. Так что тебе придётся искать себе в пару богатых и… горбатых девушек. Приятная перспектива!

– Но, мой дядя, я же вам сказал, что я решил жениться… в принципе!

– Очень хорошо! Тогда позволь мне заняться твоими делами. У меня есть на примете одна достойная кандидатура для тебя… мадам Камбри, красавица с шестьюдесятью тысячами ливров ренты, и я знаю и другие её качества, так же достойные похвалы. Ты мне собираешься возразить, что ей уже двадцать четыре года, и она вдова, но на это я тебе отвечу, что пять лет разницы в твоём возрасте вполне достаточно для создания хорошей семьи, и что мадам Камбри была замужем всего шесть месяцев за одним не очень любезным человеком, которого тебе не составит труда помочь ей забыть, потому что я почти уверен, что она найдет тебя мужчиной вполне в её вкусе. Посмотрим, сможешь ли ты сказать что-нибудь против этой кандидатуры? Не посмеешь же ты, полагаю, оспаривать ни её красоту, ни её ум, ни её добродетельность. Не будешь же ты также утверждать, что она тебе не нравится, так как, насколько мне известно, ты не пропускаешь ни одного из её субботних приёмов.

– Я ценю все её качества, которые вы только что перечислили, мой дядя, только… именно о ней я и не думаю, как о будущей невесте… и нахожу, что именно… вас она вполне бы удовлетворила.

– Нет, несчастный дурак… мне на двадцать лет больше, чем мадам Камбри. И потом, не обо мне сейчас идёт речь. Если я правильно понял твой путаный ответ, ты на самом деле и не думал о браке с мадам Камбри, но имеешь виды на другую женщину. Итак, это только полбеды. Я абсолютно не дорожу тем, чтобы любезная вдова стала моей племянницей, лишь бы только избранная тобой невеста не была ни сомнительной честности, ни из порочной семьи, и я даже не спрашиваю тебя об этом. Уверен, что ты это прекрасно понимаешь и без меня. А теперь, назови мне имя твоей избранницы, проинформируй меня кратко о состоянии её счета и представь меня поскорее этому чуду природы. Я подпишусь двумя руками под контрактом, и готов добавить ещё одну строчку в своё завещание.

– Но, мой дядя, я здесь не за этим. Я действительно встретил девушку, которая мне очень нравится и, возможно, я решусь с нею сочетаться браком, если она этого захочет. Только, прежде чем принять окончательное решение, я хотел бы побольше о ней узнать, изучить её характер и…

– О! Я вижу, куда ты клонишь. Ты пытаешься получить отсрочку приговора, как говорят во Дворце правосудия. И ты воображаешь, что отвечая мне постоянно глупыми фразами, вроде тех, что сейчас в моде: «я изучаю её характер», и тому подобную пустопорожнюю ересь в тот самый момент, когда я тебя тороплю покончить с этим твоим дурацким прожиганием жизни и состояния, я удовлетворюсь столь бесславным поражением? Ты воображаешь, что я буду ожидать, когда дождусь от тебя внучатых племянников? Ты ошибаешься, мой дорогой, и чтобы лишить тебя этой иллюзии, я тебе ставлю ультиматум.

– Вот это напрасно. Я вам обещаю объявить имя моей избранницы в течение ближайших дней…

– Итак, послушай меня, болтун, вместо того, чтобы прерывать. Я предоставляю тебе отсрочку на три месяца. Ты слышишь, Гастон, три месяца! Если ты не женишься в течении этого срока, женюсь я. Я сказал всё, что хотел. А теперь, иди во двор, посмотри на одну лошадь, которую мне предлагают для моей кареты-купе. Вот в этом ты разбираешься лучше меня, так что выскажи своё просвещённое мнение.

ГЛАВА III

В то время, как Гастон Дарки так приятно проводил своё время, мадам д’Орсо не теряла зря своего.

Ей выдалась, можете в это поверить, очень беспокойная ночь. Фиксирование полицией всех улик произошедшего в её доме суицида и опрос, плавно переросший в усиленный допрос, продлились допоздна, так что комиссар и агенты полиции покинули её особняк только в четыре часа утра, а тело несчастного Голимина вынули из петли и увезли лишь в пять часов.

И хотя Джулия терзалась от желания снова увидеть своего бывшего любовника, не мёртвого, а того, что был жив, она ещё не оправилась от трагических событий, произошедших накануне, и это отвлекало её от воспоминаний о Гастоне, когда она встала с кровати около полудня, в тот самый момент, когда Дарки получал от неё письмо, написанное ею ночью, прежде, чем лечь в постель.

Она позавтракала в чайной комнате, заставив Мариетту рассказывать ей о слухах, которые распространялись по кварталу, и посоветовала ей никому не говорить о визите месье Дарки предыдущим днём, а также запретила пускать к ней Гастона, если тот вдруг явится к ней.

Джулия была убеждена, что он обязательно придёт поблагодарить её за проявленную скромность, и она ещё не отчаялась найти дорогу, которая приведёт к примирению между ними. Джулия считала, что основательно изучила Дарки, и она действительно знала, что делала, написав Гастону, что смирилась с разрывом. Опыт ей подсказывал, что наиболее верное средство вернуть любовника состоит в том, чтобы показать ему своё полное безразличие и независимость. Джулия хладнокровно проанализировала произошедшее с Гастоном и посчитала, что применение этого метода даст быстрый и превосходный результат.

Выбрав в своём гардеробе утренний туалет, соответствующий обстоятельствам, в темных строгих тонах, Джулия ожидала Дарки в том же самом будуаре, где накануне разыгралась сцена разрыва отношений между ними.

У мадам д’Орсо были ещё и другие проекты, но их выполнение зависело от результатов встречи с месье Дарки, которая, как она надеялась, непременно состоится в этот день.

Письма трёх женщин, которые имели неосторожность полюбить Голимина, были спрятаны в тайном выдвижном ящичке небольшого шкафчика из дерева розы, но она не намеревалась их надолго там оставлять. Правда, ничто её не торопило. Такое богатство не ржавеет.

К трём часам дня в будуар зашла Мариетта со сдержанно-значимым лицом, которое она всегда принимала, если речь шла о том, чтобы спросить у мадам, не хочет ли она принять посетителя, и Джулия в течении секунды ещё надеялась, что этим посетителем окажется Дарки, тот самый Дарки, который в этот самый момент поднимался по лестнице мадам Крозон в обществе Берты Меркантур.

– Меня нет ни для кого, – воскликнула мадам д’Орсо, видя, что её горничная несёт ей визитную карточку.

– Этот господин настоял на том, чтобы я его впустила и показала вам его карточку, – ответила субретка. – Он утверждает, что у него есть кое-что, представляющее значительный интерес для вас.

Джулия взглянула на карточку и прочитала:

«Дон Хосе Ласко, генерал на службе Республики Перу.»

– Я его не знаю, – произнесла она, – и никогда не видела.

Затем, подумав, спросила:

– Как выглядит этот человек?

– О! Очень комильфо. Пятидесяти-шестидесяти лет, богато и изысканно одетый. Немного чересчур драгоценностей. Но это объяснимо, принимая во внимание, что он иностранец. Он мне дал луидор взамен на обещание, что я непременно вручу вам его карточку, мадам.

– Это странно, но мне, кажется, что я уже произносила когда-то это имя. О чём мне может поведать этот перуанский генерал? Или это лишь повод, чтобы быть представленным мне?

И, говоря это, мадам д’Орсо задумчиво посмотрела на Мариетту. Проницательная субретка тотчас же ответила:

– Не думаю. Он постоянно жестикулирует и не стоит на месте, видно, нетерпение сжигает его. И потом, если он пришел с целью поухаживать за мадам, он действовал бы иначе. Мадам знает, как и я, этих иностранцев. Это не их способ. Они более позитивны внешне, и, одновременно, вкрадчивы. Я предположила бы, скорее, что у этого господина есть некое сообщение для мадам по поводу… последнего события.

– Да, должно быть дело в этом. И, возможно, я пожалею впоследствии, если не встречусь с ним, так что введи его в салон, я приму его там. Если месье Дарки придёт, попроси его подождать в галерее… Нет, нет, не туда, – вдруг передумала Джулия, – ты его отведёшь в мою спальню.

Она внезапно вспомнила, что несчастный Голимин отдал Богу душу в этой галерее и это, соответственно, не самое лучшее место для того, чтобы разыграть с его преемником комедию примирения.

Мариетта бесшумно исчезла, после чего, заставив посетителя протомиться пять минут в ожидании, мадам д’Орсо прошла в салон, ответив лёгким поклоном на приветствие генерала.

– Чему я обязана честью видеть вас, месье? – Холодно спросила Джулия.

Физиономия месье Ласко ей не понравилась с самого начала, и она спрашивала себя, не был ли этот южно-американский воин замаскированным агентом полиции, хотя генерал имел привлекательную внешность, но, между тем, у него были тревожные глаза.

– Мадам, – начал он довольно непринуждённо, – я не являюсь ни кредитором, ни нищим, ни вором и, чтобы я смог вам спокойно объяснить цель моего визита, я надеюсь, вы присядете и позволите мне сделать то же самое.

Месье Ласко, начав разговор таким тоном, думал, что он испугает Джулию, и у него, наверное, были основания считать так, но, посмотрев на хозяйку дома, он заметил, что сбился с пути и просчитался.

– Месье, – ответила ему дама, – у меня нет кредиторов, я заставляю подавать нищим милостыню моим ливрейным лакеям, и я не опасаюсь воров. Вы могли бы избавить меня от этой неуместной преамбулы, так что я прошу вас побыстрее изложить цель вашего визита, поскольку у меня очень мало времени для вас.

Перуанец, увидев, что имеет дело с сильным соперником, поменял тон и выражение лица.

– У меня не было намерения вас оскорбить, мадам, – ответил он, удобно расположившись в кресле. – Вы этому, разумеется, поверите, когда узнаете, что я был товарищем по оружию и другом бедного Гжегоша, который давеча так трагически умер.

– Я ничего не понимаю, о чём это вы? – сказала мадам д’Орсо, которая на самом деле поняла всё очень хорошо.

– Этого бедного Гжегоша Голимина, скончавшегося столь трагически вчера в вашем доме, – продолжил патетическим тоном Ласко.

– Разве имеет какое-нибудь значение, были вы его другом или нет?

– Это имеет большое значение. Я знал обо всех тайнах Голимина.

– Его тайны не были моими.

– Не все, действительно, но были некоторые, уверен, которые он от вас не скрыл.

– Прошу прощения, месье, вы не затем пришли, я предполагаю, чтобы беседовать со мной о моих отношениях с графом Голиминым. Не собираюсь от вас скрывать, что он пребывал прежде со мной в самых что ни на есть в интимных отношениях, которые я прекратила уже достаточно давно, так что скажите мне без всяких обиняков куда вы метите, зачем вы явились ко мне на самом деле?

– Чтобы спросить у вас, не доверил ли вам Гжегош письма, написанные ему другими людьми, и которых эти письма могут серьёзно скомпрометировать.

– И именно эти люди вам поручили миссию, которую вы выполняете столь усердно?

– Возможно. Но, что бы там ни было, я был бы вам очень признателен, если бы вы возвратили мне эту корреспонденцию, и поверьте, это в интересах памяти графа.

– Это всё, что вы должны были мне сказать?

– Нет, я всё-таки вынужден уточнить этот факт. Голимин всегда носил эти письма и некоторые другие важные документы с собой, я его знаю, чтобы в крайнем случае можно было их немедленно уничтожить. Я хотел бы знать, не нашли ли вы их после его смерти, и в случае, если они находятся в вашем владении, я хотел бы предложить вам заплатить за них цену, которую вы изволите попросить. Я могу вам объяснить, о чём идёт речь. Я оставил мою страну, потому что заговор, главой которого я был, с целью свержения диктаторского режима, не имел успеха. Голимин был в это время со мной в Перу и входил в число заговорщиков. Мы собирались вместе вернуться в Лиму, чтобы организовать там революцию, и эти документы содержали план нашего предприятия, списки заговорщиков, и если они попадут в руки французской полиции, то…

– В таком случае, это всё, о чём вам хотелось побеседовать со мной, я полагаю?

– Мне остаётся добавить, что я богат и что для меня ничего не стоит…

– Достаточно, месье, – произнесла Джулия. – Я вам позволила говорить, потому что хотела узнать, как далеко заведёт вас ваша наглость. Как вы смели предположить, что граф Голимин хранил у меня письма своих любовниц? И как вы осмеливаетесь спрашивать у меня, взяла ли я документы, которые были при нём? Вы, следовательно, полагаете, что я рылась в вещах покойника? И, чтобы меня обмануть, вы изобретаете эту смешную историю перуанского заговора! Нужно признать, что вас очень плохо проинформировали о моей персоне. Я не знаю, кто вы такой на самом деле, хотя, вспоминаю неясно, что вроде бы слышала, как граф упоминал ваше имя. Но я вам скажу очень чётко и ясно: «Возможно, месье Голимин хранил письма женщин, которые его любили. Возможно, также, что он их держал при себе для того, чтобы неправильно использовать. Но не меня он выбрал в качестве доверенного лица. И, что касается так называемых списков заговорщиков, которые настолько волнуют вас, то если они были при нём, вам следует обратиться в Префектуру полиции, чтобы потребовать вернуть их вам.»

– Тогда, мадам, скажите пожалуйста, одежда, которая была на Голимине, когда он умер…

– Не осталась ли она у меня? Нет, месье. И, в свою очередь, мне остаётся только добавить, что я вас прошу уйти.

Это было сказано таким тоном, каким обычно несдержанному посетителю указывают дорогу к двери, но месье Ласко нимало не смутился такой явной грубостью, оставшись после этих слов сидеть перед мадам д’Орсо в той же непринуждённой позе, и принялся смотреть на неё, как смотрят, обычно, на античный шедевр в музее.

– Извините меня, мадам, – сказал он со скромной вежливостью. – Я ошибся в вас, или… скорее, меня обманули. Мы, иностранцы, другие, мы подвержены таким вот дурацким просчётам, что я только что допустил из-за недостаточно хорошего знания мира парижан. Французы частенько допускают одну непростительную ошибку – они плохо говорят о женщинах, а наша ошибка, ещё более непростительная, заключается в том, что мы излагаем эти их суждения дальше. Так что, представляя мысленно вас, я думал…

– Остерегайтесь, месье, вы, кажется, собираетесь сказать мне дерзость.

– Боже упаси, мадам. Я хочу, напротив, умолять вас простить меня. И вы меня обязательно простите, если соизволите поразмышлять над нашим положением, в которое мы попали, я и некоторые из моих соотечественников, из-за смерти этого бедного графа.

– Я так понимаю, что вы очень дорожите этой историей заговора? – Иронично спросила мадам д’Орсо.

– Увы! Мадам, она слишком настоящая. И я могу вам теперь признаться, что настоящей целью моего визита было узнать, не разместил ли наш несчастный друг у вас наши политические документы. Что касается женских писем, которые Голимин мог хранить, меня это мало беспокоит, и если я воспользовался этим поводом, то только лишь потому, что не осмеливался поначалу довериться вам. Тайна заговора, который мы организовали, чтобы добиться независимости нашей родины, не принадлежит мне одному, и я вижу теперь, что напрасно беспокоился, лучше бы я сразу сказал вам всю правду.

– Да, если бы вы знали раньше, с кем имеете дело, – с едва заметной иронией произнесла д’Орсо. – Я вам повторяю, что граф мне не говорил никогда ни одного слова о делах, в которых он мог быть замешан. И я вас ещё раз прошу, месье, закончить эту встречу, потерявшую всякий смысл.

– Это как раз то, что я собираюсь сделать, мадам, прося при этом вас ещё раз принять мои извинения. Позвольте только мне, прежде чем попрощаться с вами, задать вам вопрос, который, возможно, покажется вам странным. Осмелюсь ли я у вас спросить, как граф был одет, когда пришел к вам вчера вечером?

– Это какая-то шутка?

– Я не шучу, клянусь вам в этом, дорогая мадам. Мои друзья… и я, вы бы нам оказали огромную услугу, если бы сказали, не был ли Голимин одет в меховую шубу?

– Да, месье, он был в неё одет, и вы можете быть уверены, что он не оставил её здесь.

– Я вас благодарю за то, что вы любезно мне ответили на мои вопросы, и я вам буду ещё более признателен, если вы сохраните тайну, которую я только что доверил вам. Нескромность с вашей стороны скомпрометировала бы многих людей, являющихся моими друзьями, и помощью которых вы всегда сможете воспользоваться.

И, не давая мадам д’Орсо времени, чтобы добавить хоть слово, генерал учтиво поприветствовал её и вышел.

Джулия возвратилась в свой будуар, достаточно расстроенная странными речами этого более или менее подлинного Перуанца.

– Если это был агент полиции, – думала она, – то он расспрашивал бы меня иначе. А если это человек Голимина, то Бог знает, чем они занимались вместе. Я не верю ни одному слову этого изобретателя заговора. Голимин никогда не увлекался политикой. Лишь одно мне кажется ясным… что этот генерал, настоящий или фальшивый, знает, что у графа были при себе письма его бывших любовниц. И надо полагать, что я крупно рискую, храня их у себя… К счастью, они не останутся здесь надолго. Наступил момент приготовиться к тому, что я решила сделать в субботу, чтобы одновременно закончить дела с этими тремя женщинами, состоявшими в переписке с Голиминым.

Джулия позвонила горничной и спросила у неё, не пришел ли месье Дарки, на что Мариетта ответила, что нет.

– Будь готова отнести ещё одно письмо, – сказала ей хозяйка.

– Но, мадам, сейчас только четыре часа, – возразила субретка. – Месье Дарки никогда не приходит так рано.

– А кто тебе сказал, что это письмо будет для него? И во что ты вмешиваешься? Живо одевайся и жди меня.

Мадам д’Орсо казалось, что она играет с Гастоном в игру под названием равнодушие, но, в тоже время, она задавала себе с беспокойством вопрос, собирался ли Дарки вообще показаться у неё до конца дня? А ведь Джулия чувствовала себя в последние месяцы хорошо только тогда, когда сутки не проходили без того, чтобы она не встретила Гастона, и даже подумать не хотела о том, что может больше не увидеть его никогда.

Чтобы мы могли починить поломанную связь, нужно, чтобы разлом был свежим.

А мадам д’Орсо очень дорожила Гастоном. Вначале, он ей нравился даже больше, чем в этом она сама себе в этом признавалась… и ему тоже, и понадобилось совсем немного времени, чтобы Джулия его действительно полюбила. Она, разумеется, любила бы Дарки даже в том случае, если бы он был беден. Но у неё был принцип – никогда в жизни не смешивать сердечные дела с серьёзными.

А Гастон был более чем серьёзным делом для дамы полусвета. Он тратил деньги, не считая, и не пользовался своим великодушием, чтобы навязывать без причины своё общество. Джулия прекрасно понимала, как трудно ей будет найти другого такого удобного и расточительного поклонника. Поэтому у неё была тысяча причин, чтобы сожалеть об этом фениксе любовников.

И её гордость при этом терпела ещё большее потрясение, чем её интересы. Быть внезапно оставленной мужчиной, о котором мечтали все женщины… именно с этим оскорблением Джулия не могла смириться, не попытавшись снова схватить сердце, которое от неё ускользало.

– Ради кого Гастон хочет меня оставить? – Спрашивала себя Джулия, смотря на шкафчик, где она спрятала накануне письма, найденные в кармане Голимина. – Он не бросил меня, как он это утверждает, ради карьеры судьи. Я его прекрасно знаю… Дарки слишком ленив, чтобы иметь амбиции. Я уверена, что он собирается жениться. Но на ком? Мне сейчас это неизвестно, и клянусь, когда я узнаю, немедленно отомщу. Как…? Уж я то найду средство. Ах! Если бы только речь шла об этой маркизе, чьи письма у меня там лежат, моя месть была бы уже готова… изысканная месть. Я бы позволила им прогуляться в церковь, обвенчаться, а потом показала бы Дарки письменные доказательства того, что он женился на бывшей любовнице человека, которого он так презирал. К несчастью, мало вероятно, что Гастон собрался жениться именно на ней. Она слишком титулованная особа, чтобы согласиться называться совсем коротко – мадам Дарки. Но она могла бы взять Гастона любовником. Он часто ходит к ней, и маленький Карнеро, который знает все сплетни высшего света, утверждает, что она его находит в своём вкусе, из чего следует, что я имею все основания договариваться с маркизой, и что я буду неправа в отношении неё, если верну ей эти её письма просто так, без всякой компенсации. Я хочу, чтобы она была мне обязана, но в тоже время я должна сохранить оружие против неё.

Серебряный звон часов старинного саксонского фарфора прервала этот монолог.

– Четыре с половиной часа, – прошептала мадам д’Орсо. – Придёт ли он?

И, чтобы обмануть нетерпение ожидания, она открыла крылья и створки элегантного столика, который был у неё под рукой.

– Самое время, – тихо произнесла она. – Вопрос состоит в том, чтобы знать, есть ли здесь бумага и конверты без моих монограмм. Не хочу, чтобы эти дамы подозревали, что именно я им пишу. Ах! Вот то, что мне нужно. Речь пойдёт только о составлении приглашения. Я собираюсь начать с маркизы.

И Джулия написала:

«Мадам, случай вложил в мои руки письма, которые вы прежде направили графу Гжегошу Голимину. Я хочу вам их вернуть, но думаю, было бы и осторожнее, и более приемлемо для нас не появляться мне у вас, или вам не встречаться со мной у меня.

Я буду в будущую субботу на бале в Опере, в ложе номер 27, на первом ряду. Я буду там одна, абсолютно одна, и на мне будет черно-белое домино. Буду ожидать вас там…»

– Посмотрим, – сказала про себя Джулия, – следует назначить ей встречу раньше или после этой мещанки, имени которой я не знаю? Нет, после, так будет лучше. С другой стороны, разговор будет длиться самое большее пять минут, так как я хочу ей вручить эту корреспонденцию без условий, в то время как с маркизой, встреча, возможно, будет длинной и грозовой.

И она дописала:

«Я буду ожидать вас там в половине второго.»

Затем, Джулия на минуту задумалась:

– А если маркиза подумает, что её заманивают в ловушку и не придёт! Нужно её успокоить глубоко прочувствованным постскриптумом. Вот так, – прошептала она, продолжая писать: