Преступление в Гранд-опера. Том первый. Веер из Йеддо

– Это он! Он спускается из фиакра.

Затем она с силой закрыла окно и вновь обратилась к Дарки:

– Месье, – резко сказала она, – вы, как мне кажется, мой друг, и я не буду скрывать от вас правду. Месье Крозон отсутствует уже давно и ему присуще одно ужасное качество – он страшно ревнив, и кроме того мы узнали, что он получил анонимные письма, в которых мою сестру обвиняют в том, что она его обманывала с первого же дня его отправления в плавание. Вот почему мы так расстроены.

Дарки подумал, что цель этого признания – поторопить его уйти.

– Действительно, – ответил Гастон, – если он меня здесь сейчас застанет… Это бы подтвердило его несправедливые подозрения, и…

– Нет, – прервала Дарки мадемуазель Меркантур, – не уходите… пожалуйста… месье Крозон человек очень жестокий. Если он проявит некоторую крайность в действиях, я одна не смогу защитить сестру, в то время как с вашей помощью…

– Располагайте мной, – ни секунды не раздумывая сказал Дарки.

– Нет… Нет, – прошептала сестра Берты, – не оставайтесь здесь, он вас убьёт…

– Не опасайтесь этого, мадам, я не позволю себя убить, и тем более, не позволю, чтобы вас обидели.

Отвечая таким образом, Дарки высоко поднял голову, и на лице его горел полный решимости взгляд. Капитан дальнего плавания мог найти, с кем ему здесь поговорить.

– Вы не поняли, – добавила Берта. – Я не хочу, чтобы мой зять вас здесь встретил. Ваше присутствие выведет его из себя. Всё, чего я желаю, так это чтобы вы оставались в пределах досягаемости, если я вас вдруг вызову на помощь. Идите сюда, – добавила она, открывая дверь. – Вот кабинет, откуда вы услышите всё, что будет происходить в этой комнате. Дверь запирается изнутри, и здесь есть второй выход прямо на лестницу. Закройтесь и возвращайтесь в салон только в том случае, если я воскликну: «Ко мне!» Если же, напротив, я скажу месье Крозону: «Теперь вы не сможете больше обвинять Матильду», уходите бесшумно через второй выход. Ступайте и постарайтесь выполнить всё в точности так, как я сказала.

Дарки охотно вошёл в тайник, который ему указала мадемуазель Меркантур. Он прекрасно чувствовал опасность, а кроме того, даже двусмысленность своего положения, но подчинился бы и более тягостным испытаниям, только бы угодить Берте, и при этом с радостью говорил себе, что посвящая его таким образом в семейные тайны, мадемуазель Меркантур предоставляла ему некие гарантии интимности, из которых он позже мог бы извлечь пользу.

Итак, Гастон уединился в этом тёмном кабинете и закрыл запор, чтобы укрыться от вторжения врага, предварительно убедившись, что путь к отступлению по коридору, позволявший беспрепятственно выйти из квартиры, не пересекая салон, был открыт.

После принятия этих мер предосторожности Дарки приготовился к тому, чтобы присутствовать при семейной сцене, которая, как ему казалось, должна быть скорее неприятной, чем ужасной, но он был готов её прекратить, если моряк начнёт вести объяснение со своей женой к трагической развязке.

Ожидая предстоящий спектакль Гастон не смог удержаться от воспоминаний и параллелей, которые на него навеяли события последних дней. Вечером в будуаре у Джулии, следующим днём в кабинете у мадам Крозон – положение его было почти одним и тем же. Только, накануне, оно развязалось самоубийством и, на этот раз, судя по тревоге, в которую возвращение мужа повергло обеих сестёр, оно также вполне могло закончиться очередным мертвецом.

Впрочем, у Дарки не было времени на длительные раздумья. Едва он расположился в своём наблюдательном пункте, как услышал шум двери, неистово и громко захлопнутой, и суровый голос, который восклицал:

– Да, это я, мадемуазель. Вы не ожидали встретить меня так скоро?

– Матильда будет очень счастлива снова вас увидеть, мой дорогой Жак, – произнёс приятный голос Берты, – но вы не должны были удивлять её таким образом. Она очень больна, и волнение…

– Я не нуждаюсь ни в ваших объяснениях… ни в вашем присутствии, – грубо прервал её муж сестры. – Я хочу объясняться только с моей женой и не желаю, чтобы при этом присутствовали вы.

– Маленькая ремарка, Жак! После восемнадцати месяцев отсутствия вы бы лучше для начала обняли Матильду.

– Спросите лучше у неё, осмелится ли она подойти ко мне и обнять, – гремел капитан. – Спросите у неё, что она делала в то время, когда я плавал по морям, чтобы сколотить для неё состояние. Это бесполезно, не правда ли? Вы прекрасно знаете, что она сделала.

– Я не понимаю, о чём вы говорите. Вы, кажется, обвиняете мою бедную сестру в каком-то позорном поступке. Недостаёт ещё, чтобы вы и меня обвинили в том, что я являюсь её сообщницей.

– Я вас ни в чём не обвиняю. Но я не для того возвратился домой, чтобы беседовать с вами. Я вернулся, чтобы наказать…! И жду, что вы меня оставите наедине с моей женой. Идите-ка вы прочь отсюда!

– Дьявол! – подумал Дарки, – дело начинает принимать скверный оборот. Полагаю, что мне придётся вспороть живот этому морскому волку.

– Я не уйду, – мягко сказала мадемуазель Меркантур. – Вы раздражены, Жак. Матильда без труда оправдается, потрудитесь только расспрашивать её спокойно, и ясно указать на то, в чём вы её обвиняете. А сейчас вы явно не адвокат сам себе, и гнев может подтолкнуть вас к насилию. Я не имею права оставлять в такой момент мою сестру. И не утверждайте, что я не имею права встать между ней и вами. Во всём мире у меня есть только она, а у неё нет никого, кроме меня, потому что мы сироты, и некому нас защитить, кроме нас самих. Тот, кто её оскорбляет, оскорбляет и меня, тот, кто ей угрожает, угрожает мне, и я вам клянусь, Жак, что если вы хотите занести руку на Матильду, вначале вам придётся убить меня.

Эта речь, из которой моряк, внимательно слушавший Берту, не пропустил ни одного слова, не раз заставляла вздрагивать Дарки, едва сдерживавшегося от желания выйти на сцену, если бы только он только услышал условные слова: «Ко мне!»

Но красноречие, идущее от сердца, магически воздействует даже на бешеных ревнивцев, и капитан поменял тон.

– Хорошо! – сказал он, – останьтесь. В конце концов, вы смелая девушка, и Богу бы понравилось, если бы ваша сестра походила на вас. Но я вам клянусь, что ваше присутствие не помещает мне совершить справедливость… В этом случае, теперь уже над вами обеими, – добавил Крозон.

Дарки услышал приглушенный стон. Это был единственный ответ несчастной Матильды на эту угрозу. Гастон этого не видел, но в его воображении женщина ему виделась сидящей в кресле, ослабевшая, удручённая услышанным, уничтоженная словами мужа.

– Говорите! Ну, говорите же! – кричал муж. – Попытайтесь, по крайней мере, доказать, что вы невиновны. Вы прекрасно знаете, в чём вас обвиняют. Я имел дурость написать вам об этом и сейчас жалею, что предупредил вас. Если бы я вернулся неожиданно и набрался бы терпения проследить за вами, то уверен, что смог бы легко уличить вас в неверности. Но я не обучен скрытности! Когда я люблю… или ненавижу, я не скрываю ни моей любви, ни моей ненависти… а я вас любил… Ах! Каким я был глупцом!

Дарки заметил, что голос моряка стал взволнованным, и он понадеялся, что буря закончится дождём слез. Но, почти тотчас же, капитан добавил этим своим ужасным хриплым, просмолённым северным ветрами голосом:

– Отвечайте! Верно ли, что год тому назад вас видели в театральной ложе с мужчиной?

– Нет, это не правда, – прошептала обвиняемая мужем жена. – Вас обманули… или ошиблись.

– Вы не собираетесь, полагаю, утверждать, что вас приняли за вашу сестру, – иронично сказал месье Крозон. – Берта вас защищает, и я её за это не порицаю, но Берта живёт, как святая, и она смогла сопротивляться всем искушениям парижской жизни… Но, однако, хотя у неё нет обязательств, которые она должна исполнять… ведь она свободна… но она слишком горда, чтобы унизиться до того, чтобы завести себе любовника.

Дарки, слушавший эту речь с большим, чем когда-либо, вниманием, принялся благословлять этого взбешённого китобоя, дававшего мадемуазель Меркантур столь яркое свидетельство её целомудрия. В действительности же, в этот момент Гастон охотно бы даже и обнял этого грубого моряка.

– Всё то, что вы думаете обо мне, Жак, – сказала девушка, – вы вполне можете сказать мне прямо сейчас… я думаю… в присутствии Матильды, вашей жены.

На этот раз Дарки показалось, что голос Берты был немного менее уверенным.

– Ваша сестра отвечает за вас, а вы молчите, – ответил капитан, обращаясь к жене. – Сердце, которое не обмануть, не даёт вам возможности защищаться. Оно вам никогда не позволяло меня предавать. Ах! Вы хорошо выбрали момент! В то время, как вы публично демонстрировали всему Парижу ваш позор, моё судно было затёрто льдами в Беринговом проливе, и я рисковал жизнью каждый день. Погодите же! Слава Богу, наше государство посылает на каторгу женщин, которые виновны и меньше вашего.

– Вы оскорбляете самого себя, Жак, своими словами. То, что вы делаете, подло, – произнесла Берта твёрдым тоном.

– Я никого не оскорбляю. Осуждённых за измену нельзя оскорбить. Но я ещё не закончил. Необходимо, чтобы она меня выслушала до конца. Неизвестный друг, который меня предупредил об измене Матильды, указал мне точные детали. Я знаю, где ваша сестра встретила этого человека. Мне не назвали его имени, но довольно точно описали, так что я в состоянии его узнать и найти, и я его найду, клянусь вам. Я знаю, когда эта связь прекратилась, и почему она прекратилась. Любовник Матильды просто покинул Париж. Будете ли вы продолжать отрицать этот факт и теперь?

– Жак! Вы что, не видите что ли, что Матильда умирает!

– И пусть она умрёт! И это отнюдь не я её убиваю. Хотите, чтобы я вам сказал, отчего это происходит? Я должен был бы уберечь вас, Берта, от этого унижения, этого позора, мне следовало соблюсти вашу девичью стыдливость, но вы сами пожелали остаться. Тем хуже для вас! Именно Бог поразил это несчастное создание, которое вы так усердно поддерживаете, и у этой супружеской измены были большие последствия. Матильда родила ребёнка от этого человека, ребёнка, которого спрятала, и я пока не знаю, в каком доме… где она его скрывает. Она родила месяц тому назад, и я был вынужден срочно вернуться домой, чтобы благословить свою жену после родов. Теперь вы видите, что мне всё известно, и я просто обязан претворить в жизнь божье наказание, покарав и гада, и гадюку.

– Он не убьёт мать, прежде чем найдёт ребёнка, – сказал про себя Дарки, ни на минуту не терявший головы в этой накалённой обстановке.

В любом случае, он держал ухо востро, продолжая прислушиваться к разговору и держа руку на запоре, который закрывал кабинет изнутри, чтобы иметь возможность в любое мгновение ворваться в салон, где разгорались такие нешуточные страсти.

– Вы безумны, Жак, – воскликнул Берта, – клянусь, вы сошли с ума!

– Вы бы лучше поклялись, что ваша сестра невиновна, – холодно сказал месье Крозон. – Осмельтесь, наконец-то, сделать это! Поклянитесь Богом! Я вам поверю, так как знаю, что вы никогда в жизни не лгали. Молчите? Вы верите в Бога, и не в состоянии принести лживой клятвы. Итак, Берта, если у меня и оставались хоть какие сомнения в виновности моей жены, то ваше молчание их похитило. Я больше не сомневаюсь. И если я ещё не совершил справедливый суд в отношении этой женщины, то только потому, что хочу, чтобы она мне сказала, где сейчас находится этот внебрачный ребёнок. И когда я их истреблю их обоих, я сверну шею или разорву грудь её любовнику, после чего пущу себе пулю в лоб.

– Отлично! – подумал Дарки, – я всё правильно понял. Мореход отправится на поиски внебрачного ребёнка. И так как он сюда заявился, пребывая в крайней степени гнева, то не сможет долго оставаться в этом состоянии, потому что никому не хватит запала на такое, если только не подпитывать себя какими-нибудь экзотическими средствами, которыми он вполне мог обзавестись во время своих походов по заморским странам.

Обвиняемая, между тем, плакала, но не пыталась защищаться.

– И все эти упрёки льются потоком из вашего рта только на основании какого-то анонимного письма? – спросила капитана мадемуазель Меркантур, – на основании разоблачения, которое его автор не осмелился даже подписать… И вы смеете после этого осуждать вашу жену, даже не выслушав её.

– Друг, который мне написал, не подписался, но сообщил, что познакомится со мной по моему прибытию в Париж и поведает мне ещё кое-что, что мне до сих пор неизвестно. По его словам, я смогу найти с его помощью негодяя, который меня опозорил, и ребёнка, который в результате этого появился на свет.

– Вы не найдёте душевного покоя, Жак занимаясь подобными делами, – прервала его Берта, – Даже когда ваши недостойные подозрения будут развеяны, ваше сознание будет вам мстить за то, что вы были так безжалостны по отношению к Матильде. И когда вы поймёте, что её оклеветали, будет чересчур поздно, чтобы исправить зло, которое вы причинили, и моя сестра умрёт от боли. И пусть Бог вас простит за ваши дела!

– Бог…?! Но ведь он знает, как я обожал вашу сестру, эту бесчестную тварь… настоль, что я был готов отдать свою жизнь, лишь бы только она не печалилась и не думала ни о чём земном в этой жизни, и он также знает, какие муки ада я испытываю уже на протяжении трёх последних месяцев. Да, Бог меня будет судить, но он и её призовёт на свой суд. И, поскольку вы обращаетесь ко мне от его имени, так, следовательно, возьмите и его в свидетели невиновности вашей сестры. Поклянитесь именем бога, что сестра ваша неповинна в супружеской измене!

Воцарилось столь глубокое молчание, что Дарки даже услышал стук своего сердца.

– Да, – продолжил капитан, – поклянитесь, что она не виновна, и я вам клянусь, что упаду к ногам Матильды, чтобы вымолить её прощение.

И, поскольку Берта не отвечала, он добавил:

– Итак, я жду.

Гастон также ждал и спрашивал себя, что моряк собирается делать, если дело запахнет, как говорится, порохом?

Согнувшись кающейся дугой под карающей речью мужа, Матильда в это время глухо рыдала и глотала слезы.

Голос Берты возвысился над всеми, как будто она запела арию Виолетты в Травиате.

– Я клянусь, – медленно сказала она, – я клянусь вам, что моя сестра невиновна в преступлениях, в которых вы её упрекаете.

– Невиновна?! Она невиновна?! – воскликнул моряк. – Да вы что? Вы не рискнули бы вашим вечным спасением, чтобы спасти её… ведь вам известно всё, что сделала Матильда в моё отсутствие, так как вы не провели ни одного дня, не повидавшись с ней.

– Ни одного, – согласилась Берта с видимым усилием над собой.

И кристально чистым и высоким тоном она добавила:

– Я надеюсь, что теперь вы перестанете её обвинять в нелепых поступках.

Дарки не забыл обусловленной между ними фразы и не нуждался в том, чтобы воочию видеть, что произошло в салоне, дабы понять, что клятва, только что так самоотверженно произнесённая мадемуазель Меркантур, спасла жизнь мадам Крозон.

Дарки обещал уйти, как только услышит условленный сигнал, и его нисколько не прельщала возможность оставаться в этом мрачном кабинете лишнее время. Гастон тихо открыл дверь, выходившую на лестницу и с такой же предосторожностью закрыл её вновь, после чего не спеша спустился вниз с четвёртого этажа.

На пороге дома Гастон увидел фиакр, просевший под грузом ящиков и посылок, которые там, без сомнения, оставил мореход под охраной горничной, чтобы сильнее удивить свою жену.

И Дарки негромко произнёс:

– Посещение Тихого океана не смягчило характера этого китобоя… и это вполне объяснимо, потому что иначе он не был бы успешным охотником на бедных животных. Неистовый Роланд⁶ не был более неистов, чем капитан Крозон. Его дама сумела красиво ускользнуть от его гарпуна, и не будь в этой семье восхитительной Берты, Лолиф, возможно, завтра бы рассказывал всем разные пикантные подробности нового преступления. Но так ли невиновна эта Матильда? Над этим следует поразмышлять, хотя её сестра в этом поклялась. Этот человек – тупой ревнивец, который будет глупо верить в любую глупую клевету, но какой дьявол разыграл такую скверную партию с этой бедной женщиной? Вероятно, какой-нибудь отвергнутый приличным обществом кавалер. Это дело всегда обстоит таким образом. Однако, тем не менее, следует задуматься над тем, а что если она действительно обманывала своего супруга-грубияна в то самое время, когда он загарпунивал бедных кашалотов? В таком случае, получается, что мадемуазель Меркантур принесла ложную клятву. Хм! Для честной девушки, это было бы немного…

И, после нескольких секунд лёгкого самоанализа, Дарки пришел к следующему заключению:

– Убеждён, что если Берта так поступила, а я бы ей такого не желал… уверен, что Бог бы её простил, учитывая благие намерения девушки. Когда речь идёт о том, чтобы спасти жизнь человека, тем более, родной сестры, ложь становится почти похвальным действием. Тем не менее меня беспокоит продолжение этой истории. Если анонимный писатель продолжит свою гнусную работу и сумеет предоставить доказательства измены жены морскому волку, что случится с обеими женщинами? Крозон способен их убить. Это непременно случится, если только я не встану между ними. И чтобы подготовиться к такому продолжению этой дурацкой, прямо скажем, истории, мне непременно нужно увидеться с мадемуазель Меркантур и серьёзно с ней поговорить. Да, но где? Пойти к ней домой без её разрешения… ей бы это не понравилось. Я встречу Берту, разумеется, в субботу вечером у мадам Камбри… Но суббота, это так долго.

Размышляя таким образом, Гастон направлялся к улице Ружемон. Он знал, что его дядя обычно возвращался домой к четырём часам дня, и очень хотел его увидеть в этот день. Когда нас переполняют эмоции, мы, обычно, испытываем потребность излить душу другу… И месье Роже Дарки, судья-следователь в Суде Сены, готовился принять по-дружески своего племянника Гастона, сердце которого было переполнено эмоциями. Воспоминания о Берте Меркантур целиком заполняли его душу, в которой не осталось больше места для мимолётных фантазий, и Гастон понимал, что чувство, которое он вначале принял за фантазию, было началом прекрасной большой любви.

Дядя Роже жил в принадлежащем ему особняке, ведя холостяцкую жизнь, походившую на аналогичную холостяцкую жизнь его племянника, но только, если можно так сказать, со знаком плюс… со светлой, правильной стороны этого бытия. Особняк его был столь же неплох, как и у его племянника, и даже в чём-то лучше, ведь он любил и ценил, равно как и Гастон, общество женщин, но только посещал он общество приличных дам, и хотя жил на широкую ногу, умудрялся не проедать в тоже время, как Гастон, свой основной капитал, и даже приумножать его.

Роже Дарки пошёл служить в магистратуру, следуя традициям своей семьи, и был, разумеется, одним из наиболее умных и успешных судей парижской магистратуры. Никто не мог сравниться с ним в искусстве распутывать самые запутанные дела. У него был ясный и трезвый ум, прекрасная память, чудесная проницательность, внезапная интуиция, рождавшая по настоящему гениальные мысли. Казалось, что он был создан богом специально для того, чтобы стать судьёй и следователем.

Месье Роже Дарки страстно любил деликатные поручения, которые всегда блистательно выполнял, проводя половину жизни в своём кабинете, но при этом он был судьёй только в рабочее время. Выйдя из служебного кабинета Роже Дарки снова становился светским человеком, весёлым компаньоном, радостным гостем, основательно знающим любимый им Париж, повидавшим достаточно подводных камней в жизни, чтобы оставаться снисходительным по отношению к потерпевшим в ней трагическое кораблекрушение.

И, при всех этих заслугах, в нём ещё по прежнему присутствовало этакое оригинальное зёрнышко, которое придавало его лицу и языку некий особенный вкус, ценимый многими уважаемыми в высшем свете Парижа лицами.

Гастон нашел дядю облачённым в легкомысленный короткий пиджак и просторные брюки… и погруженным буквально до ушей во вместительное кресло и курящего толстую кубинскую сигару.

Роже Дарки было сорок пять лет, но на вид ему не давали и тридцати пяти. Зубы в великолепном состоянии, ни одного седого волоска, живые глаза и менторский нос. Высокий, тонкий и сухой, с командным голосом, смягчённым хорошей улыбкой… и с коротко стриженой головой, как и подобает судье. Те, кто его не знал, принимали со стороны за морского офицера.

– Вот и ты, озорник, – сказал он, заметив Гастона. – Не хочешь ли ты гавану? Возьми в коробке. Мне доставили их сегодня из Лондона, и я нахожу, что они превосходны.

– Спасибо, мой любимый дядюшка, но у меня есть кое-что получше, – ответил племянник, вытаскивая из своего кармана изящный футляр, сделанный кожи модного коньячного цвета, родом из России с аккуратной уложенными в него коричневыми цилиндриками кохибы.

– Ты излишне высокомерен, мой дорогой. Кажется, ты вообразил, что только у тебя есть право первого выбора, потому что ты напрямую получаешь их из Гаваны, в то время как я… Ладно! Кажется, я уже отвлёкся от темы, ведь сейчас мне не приходится вести тяжбу в суде, а передо мной не господа адвокаты, а мой любимый племянник, месье Гастон Дарки! У меня есть только один вопрос к тебе. Крепко держись на ногах перед встречным залпом огня и приготовься к тому, чтобы получить такой нагоняй, какой тебе ещё не приходилось получать… Ах! Кажется, ты прекрасно знаешь, за что?! Ни за что не догадаешься… а я хочу тебе отвесить комплимент!

– Если вы имеете в виду мадам д’Орсо и хотите со мной поговорить о ней, то я вам скажу, что…

– Да, поговорим именно о ней, о твоей прекрасной мадам д’Орсо и о твоём шикарном времяпрепровождении у этой дорогой во всех смыслах малышки, как бы ты сказал своим высоким стилем. Стиль! Ещё одно дурацкое слово. Тебе уже известно, что особняк д’Орсо некоторые персоны избрали местом, где очень удобно повеситься.

– Я знаю это, мой дорогой Роже, но…

– И кто это там вешается…? Я бы понял и не имел никаких претензий, если бы этот акт любовного экстаза совершил какой-нибудь приличный человек, парижанин с приличной репутацией… или добрый, но запутавшийся мещанин из провинции… из Нормандии, например… ладно, куда ни шло… Но граф, который на самом деле является и не графом вовсе, а обыкновенным мошенником, этакой разновидностью итальянского Казановы и Калиостро польского разлива и… твоим соперником, без сомнения, на ложе одной парижской дамы странного сословия.

– Нет, не совсем так, я лишь в некотором роде сменил его на этом посту.

– Так же, как Людовик XV сменил Фарамонда, первого французского короля, правившего аж в восьмом веке. Неважно, царили вы вместе или последовательно. Важно, что уж слишком часто мелькает твоё имя, и заодно, кстати говоря, и моё, так как я имею несчастье быть твоим дядей по отцовской линии и носить одну и ту же фамилию, в деле, где фигурируют распутница и иностранный интриган.

– Не беспокойтесь, ко мне не будет вопросов, так как…

– На самом деле, это уже слишком! Сблизиться с распутной женщиной лишь только потому, что она популярна среди мужчин, в то время как можно было попробовать найти в высшем свете настоящую жемчужину… Послушай меня! Ты походишь на тех провинциалов, что предпочитают элегантный и модный отель, где их травят всякой дрянью, честной гостинице с превосходной кухней. Решительно, месье мой племянник, ты так похож на этих дураков.

– Но не столь глупый, как вы тут описываете, так как я порвал с Джулией.

– Полноте! Действительно…?

– Полностью, радикально и окончательно. Если этих трёх наречий вам не достаточно…

– Но если… но если только…. Я думаю, что у тебя хватит здравого смысла, чтобы не пытаться посмеиваться надо мной и не принимать меня за комедийного дядюшку. Тогда, это заявление можно принять за…

– Это совершенно искренне, уверяю вас.

– Похвально, признаю свою ошибку, так как девица эта действительно красива… даже очень красива. Могли бы мы узнать, какое счастливое влияние окажет это изменение на вашу судьбу? Не вступаем ли мы, случайно, на путь, ведущий к богоматери, или вновь становимся на дорогу, ведущую к Елисейским полям….

– Мой Бог! У меня нет ничего общего со святым Полем. Это не наитие сверху меня озарило, но я много размышлял о своей жизни в течении последнего месяца и сказал себе, что двадцать девять лет – это лучшее время, чтобы покончить с этим наваждением. Джулия… или Кора, или Олимпия, или Клодин, всё это хождение в одно и тоже озеро… всё та же вода, ничего не меняется. Хотя, признаюсь, что вода этого озера меня по прежнему пьянит, но эта игра перестаёт развлекать, становится слишком дорогостоящим развлечением. Чтобы отвлечься от этого наваждения я не вижу никакого другого решения проблемы, кроме как направить свои помыслы на магистратуру, и я пришел вас просить…

– Ты называешь магистратуру развлечением! С какой непочтительностью ты говоришь о божественном промысле, плут! Если ты вступаешь в должность с такими идеями, ты станешь прекрасным заместителем генерального прокурора, но отнюдь не судьёй.

– Но, как мне кажется, дорогой дядя, пятнадцать лет тому назад, когда вы были назначены заместителем прокурора в Ножен ле Ротру, если я не заблуждаюсь, вы тоже не вели жизни отшельника.

– Я и ты… Это не одно и тоже. Во мне уже горел в то время священный огонь справедливости. Ты возможно, не станешь плохим судьёй. Твой дедушка был прекрасным судьёй, твой прадед им был. Судить – это в крови Дарки. Но, если ты видишь в магистратуре только одну карьеру, такую же, какую можно сделать и в других местах, и если ты хочешь стать судьёй только ради продвижения по службе, я тебе рекомендую остаться тем, кто ты есть на сегодняшний день…. существом бесполезным, но безобидным.

– Спасибо, мой дядя, за комплимент – сказал Гастон, смеясь.

– И ещё, – повторил месье Дарки, – когда я произношу слово… безобидный, то я чересчур быстро забегаю вперёд. Я тебя считаю вполне способным действовать, так сказать, плохо, но не со злобой, а лишь поддавшись своим страстям. Теперь же, возвращаясь к нашим баранам, то есть к службе на судебной ниве, я могу тебе сказать, что здесь мной по прежнему дорожат, черт возьми, и потому генеральный прокурор мне вчера сказал, что охотно взял бы тебя на службу! И через год ты сможешь быть командирован, как заместитель судьи, в суд первой инстанции. Это хорошая новость! Но что потом? Неужели ты думаешь, что в твои мозги вселится разум только потому, что твоя голова будет увенчана париком? Имеешь ли ты представление о том, сколько требуется мудрости и беспристрастности, чтобы стать приличным судьёй? Уже пятнадцать лет, как я стараюсь приобрести эти качества… и не могу похвалиться, что обладаю ими. И я никогда не начинаю судебного следствия, не сомневаясь сам в себе. Ты же… ты не сомневаешься ни в чем. Я держу пари, что если бы ты уже был судьёй, то не постеснялся бы расследовать дело, в котором оказалась замешана мадам д’Орсо, бывшая ещё вчера твоей любовницей.

– Прошу прощения! Но это не так… я бы поколебался, конечно, принимая решение и… отказался. И это как раз тот случай, который больше, я уверен, никогда не повторится в моей жизни.

– Ты, возможно, также думаешь, что эта д’Орсо оказалась на самом деле не настолько приятна, как ты ожидал? И всё дело только в этом! Ладно, мой дорогой, приятная неожиданность для тебя заключается в том, что она не была задержана в связи с этим подвешиванием поляка к шпингалету её библиотечного окна. Послушай! Если ты хочешь быть более осведомлённым на счёт этой дамы, почитай вот эти полицейские отчёты, которые я получил с час тому назад.

Отправляясь к своему дяде, Гастон спрашивал себя, не стоит ли ему рассказать, ничего не опуская и не утаивая, историю его последнего визита к мадам д’Орсо. Джулия, в своём прощальном письме, обещала ему молчать и тем самым вовлекала его в необходимость поступать точно так же, но он знал, что дядя Роже был неспособен злоупотребить его признанием, и не будет рассержен тем, что племянник уведомит его об этом случае.

Когда судья предложил ему прочитать полицейский отчёт, в котором упоминалась мадам д’Орсо, Гастон подумал, что прежде, чем продолжить разговор, нужно было бы для начала ознакомиться с документом, интересовавшим его в этот момент гораздо больше, чем эвентуальная должность судьи.

Поэтому он взял в руки административный документ, протянутый ему месье Роже Дарки, и стал читать вслух:

«Жюли-Жанна-Жозефина Бертье, называемая также Джулией д’Орсо, тридцати лет от роду. Родилась в Париже в 1848. Внебрачный ребёнок, отцом которого был признан офицер запаса, поместивший её на воспитание в пансион Сен-Манде. Свою мать она никогда не знала и не видела. Отца потеряла через год после начала обучения в пансионе, и унаследовала от него около двадцати тысяч франков. После окончания пансиона стала секретарём в мэрии Сен-Манде, используя своё место работы для знакомства с богатыми иностранцами, которые останавливались в этих местах во время своих путешествий. Очаровала и соблазнила в Экс ан Савойя испанца, который увёз её в Мадрид, где и умер некоторое время спустя, завещав ей значительную сумму.

Возвратившись тотчас же в Париж, Жюли Бертье использовала независимость, которую ей предоставили полученные по завещанию средства, чтобы броситься в мир женщин лёгкого поведения и там создать себе исключительное положение. Красота, воспитание и ум быстро привели её к успеху. У неё было много любовных связей с известными людьми. В настоящее время она является постоянной любовницей молодого человека, принадлежащего к одной превосходной парижской семье.»

Гастон читал всё подряд, не пропуская ни слова, сверху вниз. В этом месте его дядя принялся смеяться.

– Это именно о тебе идёт речь, мой дорогой, – сказал он, – и если полицейский, составлявший этот доклад, не назвал тебя по имени, то это только потому, что он знает, что ты – мой племянник. Правда, эти данные отмечены в Префектуре. Согласись, неплохая рекомендация при поступлении на должность!

– Но, – воскликнул Гастон, – он плохо информирован, этот ваш полицейский, так как должен был бы доложить в своём отчёте, была ли эта персона его любовницей на день совершения суицида…

– Ты мне морочишь голову этим своим последним днём. Полиция не держит ежечасного регистра изменений статуса мужчин сердца этих дам. И, в конце концов, прошло не так уж много времени с тех пор, как ты выпутался из когтей д’Орсо. Я тебя накануне заметил с нею, в ложе бенуара театра «Варьете», на премьере «Большого Казимира⁷» где, между прочим, я неплохо развлёкся. Когда, следовательно, ты её бросил?

– Вчера.

– Дьявол! В это же самое время. Ладно, заканчивай это интересное чтиво.