Преступление в Гранд-опера. Том первый. Веер из Йеддо

Пока что он принимал во внимание только то, что порвал с Джулией, и оказался, следовательно, свободным от любых обязательств.

И эта непредвиденная встреча ему внезапно предоставила возможность длительной связи с мадемуазель Меркантур. Было ли в этом некое предзнаменование? Гастон, человек суеверный, как и все игроки, поверил в это и подумал, что было бы очень глупо не извлечь пользу из этого счастливого случая. Каких бы строгих правил Берта ни была, женщина почти никогда не может отказаться от того, чтобы снова увидеть человека, чью защиту она приняла в опасной ситуации, и эта прогулка вдвоём могла бы продвинуть Дарки достаточно далеко в эвентуальных интимных отношениях с осторожной артисткой.

Хотя, не столь уж осторожной, раз она рискнула выйти в Париж в такое неподобающее для девушки время, к тому же, без сопровождающего.

Эта мысль, на которую Гастон вначале не обратил своё внимание, несмотря на то, что она уже давно бродила где то в дальних частях его подсознания, вновь стала вертеться у него в голове. В принципе, всё происшедшее было достаточно странно и подозрительно.

Как гуляка и повеса, а его дядя выбрал бы определение и покрепче, Гастон не был чересчур рассержен тем, что у неприступной, как казалось до сих пор, Берты, оказалась слабость. Услуга, которую он ей только что оказал, давала ему преимущество в его усилиях по завоеванию её сердца.

И с другой стороны, ему не нравилось, что честность этой прелестной девушки оказалась только лицемерием, которое мадемуазель Меркантур скрывала под добродетельной внешностью, и хотя он не имел никаких прав на неё, ему хотелось упрекнуть девушку за обман.

Это был серьёзный симптом, и если бы Дарки потрудился не предвзято проанализировать свои ощущения, он осознал бы, что его сердце было покорено более серьёзно, чем он признавался в этом сам себе, и он пал жертвой заболевания под названием любовь.

Гастон думал о том, как развеять свои сомнения, и принялся решать эту задачу, как хорошо воспитанный человек.

– Это фатум, судьба, что вы встретили этого Пребора, – начал Дарки. – Он вышел из клуба, членами которого мы состоим, за полчаса до меня, а живёт он на улице Анжу, на углу с бульваром Осман.

– Верно, я пересекала бульвар Осман, когда он меня увидел, – ответила Берта без запинки. Я старалась разойтись с ним, перешла на другую сторону улицы, но он последовал за мной и стал мне что-то говорить, но я ему не отвечала, а этот нахал не отставал. Улицы были пустынными. Я не труслива и сначала не очень испугалась. Но когда я оказалась наедине с ним на пустынной площади, рядом с церковью Маделен, я, признаюсь, немного потеряла голову от страха и побежала, чтобы выиграть время, на более многолюдную Королевскую улицу. Я хотела попросить защиту у первого же встреченного мной прохожего. Мой преследователь помчался за мной, догнал меня на пересечении с бульваром Малешербе и попытался взять за руку. Если бы я вас не заметила, я полагаю, умерла бы от страха.

Королевская улица

– Пребор вёл себя как неотёсанный грубиян. Завтра я отправлю к нему двух моих друзей.

– Вы не сделаете этого, – настойчиво сказала девушка. – Ещё раз подумайте о скандале, следствием которого явились бы эти ваши действия, в результате которых… все узнают, что я была одна на улице… в такой час. И затем… рисковать вашей жизнью ради меня…! Нет, нет.. Обещайте мне, что вы не сделаете этого.

Её голос дрожал, она сжимала руку Гастона так, как будто пыталась его остановить, помешать ему побежать навстречу опасности.

– Хорошо! – Ответил взволнованный Дарки, – я промолчу, чтобы не компрометировать вас. Если этому человеку удалось вас узнать… что именно вас он встретил… будет довольно подло с его стороны, если он расскажет об этой истории в обществе.

– Тогда, поклянитесь мне, что дуэли не будет, – воскликнула мадемуазель Меркантур. – Вы меня осчастливили и, чтобы вас отблагодарить, я вам расскажу, как получилось, что я оказалась на улице одна в такой поздний час, когда честные женщины обычно спят. Самое время, на самом деле, чтобы приступить к объяснениям, так как Бог знает, что вы должны были подумать обо мне.

– Я думаю, что вы пели на каком-то концерте, – произнёс Дарки невинным голосом, скрывающим, между тем тайный смысл.

Будущий судья говорил, как следователь, который протягивает обвиняемому карту с маршрутом, ведущим его корабль к подводным камням, не отмеченным на ней.

– Если бы я пошла на концерт, – возразила тотчас же девушка, – я была бы в вечернем туалете и не возвращалась бы домой пешком. Я вам собираюсь доверить все мои тайны, – добавила весело мадемуазель Меркантур. – Знайте, что у меня есть сестра… сестра, которая вышла замуж за моряка. Её муж возвращается в Париж через два дня из длительной морской восемнадцатимесячной кампании, а моя сестра сейчас одна и очень больна. Она мне написала письмо и попросила прийти к ней провести вместе вечер в молитвах. Я появилась у неё к десяти часам вечера, и в то время, когда я собралась уходить, её сразил нервный кризис, один из тех, что с ней иногда случаются. Я не могла оставить сестру в таком состоянии и была с ней до тех пор, пока ей не стало лучше. Когда я вышла от неё, было уже два часа ночи. Я не вызвала фиакр… ведь у моей сестры нет слуг, чтобы сделать это… и подумала, что смогу найти фиакр на бульваре. Моя больная сестра живёт на улице Комартан… это в ста шагах от того дома, где я встретила этого человека.

Дарки с большим вниманием слушал этот прерывистый рассказ и находил, что мадемуазель Меркантур слегка оправдывалась, как женщина, понимающая, что совершила ошибку. В период его многочисленных экскурсий к дамам полусвета он с избытком наслушался историй такого рода, поданных с большим самообладанием девушками, которых он мог обвинить в совершенно других, сомнительных выходках, и между нами говоря, небезосновательно. История про больную сестру или кузину в кровати, нуждающаяся в большой и немедленной помощи пользовались в этом кругу большой популярностью

Дарки, однако, воздержался от размышлений вслух по этому поводу, но его молчание было достаточно красноречивым, и девушка не ошиблась, поняв причину этого молчания. Она также замолчала на несколько мгновений, а затем произнесла взволнованным голосом:

– Я прекрасно вижу, что вы мне не верите. Но я не собираюсь оправдываться. Просто я вам я постараюсь доказать, что сказала правду. Мою сестру зовут мадам Крозон. Она проживает на улице Комартан, 112, в четвёртом округе. Я пойду её навестить завтра в три часа дня. Муж сестры приезжает только послезавтра. Если бы он был уже в Париже, я не предложила бы вам такой возможности – представить вас моей сестре, так как месье Крозон ужасно ревнив. Но у моей бедной Матильды есть ещё целый день свободы, и вот, пожалуйста, мы поднимемся к ней вместе с вами. Я ей расскажу в вашем присутствии о моём ночном приключении, и таким образом, я думаю, вы будете уверены, что я ничего не придумала.

Дарки эта речь не до конца убедила в правдивости произошедшего. Он много и долго встречался с дамами полусвета и это общение сделало его подозрительным.

Мадемуазель Меркантур посмотрела на Гастона и увидела, что на его лице осталось сомнение. Она заметно побледнела и холодно заметила:

– Вы правы, месье. Это бы ничего не доказало, потому что моя сестра могла бы заранее договориться со мной и солгать. Я действительно могла бы ей написать завтра утром и предупредить, какую она должна сыграть роль, заранее её обрисовав. Но я не могу себе представить, что вы считаете меня способной на столь гадкие поступки. А если это так, тогда, пожалуйста, забудьте всё то, о чём я вам рассказала только что, и думайте обо мне так, что вам заблагорассудится.

Акценты, прозвучавшие в этом монологе, не смогла бы симулировать самая искушённая актриса, возмущение, которое невозможно имитировать, ответы, где правда взрывается в каждом слове.

Дарки был задет за живое и понял, наконец, что не было ничего общего между этой гордой девушкой и красивыми малышками, которые слагают о себе романы, чтобы оправдаться в глазах общества.

– Простите меня, мадемуазель, – тепло сказал он, – простите меня за тот момент сомнения, что закрался в мою душу. Я вам верю, клянусь, и чтобы вам это доказать, я отказываюсь наносить вместе с вами визит к вашей сестре. Но, я надеюсь, что вы не заберёте назад ваше обещание о скорой встрече. Я был бы так счастлив вас снова увидеть… ведь именно этим счастьем я обладаю столь редко.

– Вы меня увидите в будущую субботу, если посетите в этот вечер мадам Камбри, – сказала мадемуазель Меркантур с некоторой хитринкой в голосе. – Я буду там петь арии, которые вы любите. И теперь знайте, что я тоже больше не хочу вас приводить к моей сестре, поскольку нахожу это более разумным. Ваш визит был бы некстати. У неё достаточно печалей сейчас и не следует причинять ей новые волнения.

– Я сделаю всё, что вы пожелаете, мадемуазель, чего бы оно мне ни стоило.

– Так вы придёте к мадам Камбри? Хотя, мне кажется, вы и так не пропускаете ни одной возможности увидеть меня и приходите на все вечера, где я выступаю.

– Разве вы не поняли до сих пор, что я хожу на них из-за вас? Что я страдаю от того, что не могу поговорить с вами….

– Но я думаю, что вы имеете возможность со мной разговаривать довольно часто, – ответила, смеясь, мадемуазель Меркантур. – Я не приставка к пианино и мне не возбраняется принимать участие в последующих танцах, так что, вы можете спокойно пригласить меня на тур вальса. И… мне помнится, что вы уже два раза оказали мне честь вальсировать с вами. Это было двумя днями раньше нового года.

– Вы об этом вспоминаете?!

– Конечно. А я думала, что это вы немного подзабыли этот вальс… как и о том, что уже пять минут, как мы находимся на улице Понтю. Вот дверь моего дома.

– Уже!

– Мой Бог! Да… и мне остаётся только ещё раз вас поблагодарить и сказать вам: «До свидания!»

Девушка тихо освободила его руку из своей, и поместила её на медную кнопку звонка. Вторую руку она протянула Дарки, который, вместо того, чтобы по по-английски её пожать, попытался поднести губам. К несчастью для него, дверь открылась при первом же звуке звонка, а мадемуазель Берта была ловка, как газель. Она освободилась от руки Гастона, и проскользнула в дом, сказав напоследок своим золотым голосом растерянному влюблённому кавалеру:

– Ещё раз спасибо!

Опешивший Дарки остался перед дверью, которую девушка только что закрыла перед ним. Приключение заканчивалось, как в сказочных феериях, где принцесса Топаз исчезает за дверцей в тот самый момент, когда принц Сапфир почти настигает её. И Дарки не был готов в этому внезапному исчезновению, поскольку думал, что дом мадемуазель Меркантур ещё далеко, и ведя неторопливую беседу, он полагал, что она продлится вечно.

Между тем, он не мог провести всю ночь, созерцая окна своей любимой. Сумасшедшие влюбленные – это всесезонная забава для Испании, а парижская зима не располагает к пению серенад.

Мадемуазель Меркантур жила на углу с улицей де Берри, и чтобы попасть в свою квартиру на улице Монтень, Дарки нужно было всего лишь снова подняться до конца улицы Понтю, и он на это решился очень неохотно, повесив в унынии голову, после чего пошёл, прижимаясь, к стенам домов.

Лучше бы он шёл посредине улицы, потому что когда Дарки проходил через угол с улицей Колиси, какой-то человек внезапно появился перед ним и схватил его за горло.

Гастон был неосторожен, совершенно забыв истории о ночных нападениях, которые совсем недавно в его присутствии рассказывали в клубе, и о человеке, которого он издалека заметил в пригороде Сен-Онора. Он думал только о Берте, когда брёл по пустынной улице, засунув обе руки в карманы, с тростью под мышкой, и уставившись глазами в землю.

Атака была столь внезапна, что у него не было времени, чтобы приготовиться к обороне. Он почувствовал, как неистово было сжато его горло, потом все вокруг поплыло, руки его болтались в пустоте, его галстук мелькнул ярким пятном перед глазами, и всё… провал в сознании… Дарки на ватных ногах осел на землю.

Он не потерял полностью сознания, но ощущения его были весьма запутаны и отрывочны. Гастон чувствовал, как у него расстегнули одежду на груди и роются в ней, но всё происходило столь быстро, что он едва сознавал происходящее.

Сколько минут произошло, прежде чем сознание полностью возвратилось к нему? Дарки этого не знал, но когда он смог снова поднять голову и пошевелить руками и ногами, то увидел, что лежит на тротуаре улицы Колиси, а напавший на него человек бесследно исчез.

Дарки с трудом поднялся и ощупав себя, с удовлетворением отметил, что жив и даже не ранен, но при этом констатировал, опустив руки в карманы, что был похищено его туго набитое портмоне, в котором было десять банкнот по тысяче франков, выигранные в Баккара, и ещё две, вложенные в него, прежде чем пойти с визитом к Джулии.

Во время этой неожиданной атаки Гастона не отпускала неясная мысль о Преборе, и это воспоминание преследовало его и сейчас, но он не мог при этом не признаться сам себе, как глупо позволил себя ограбить вору, возможно человеку, который за ним следовал, имитируя пьяницу, до входа на улицу Понтю, и устроил там засаду, ожидая его возвращения.

Такого рода приключение было унизительно для джентльмена, и Дарки решил не афишировать его в клубе, где он столь часто насмехался над трусами, которые были не в состоянии защитить себя на улице.

Гастон не озаботился также тем, чтобы заявить о произошедшем в полицию, так как тогда ему пришлось бы рассказать об этом деле во всех деталях, а значит и о его ночной прогулке с мадемуазель Меркантур.

И поразмышляв ещё немного, Дарки пришел к выводу, что было бы более благоразумно промолчать об ограблении и смириться с потерей денег, которая, к тому же была не столь чувствительна, поскольку большая часть украденной суммы была отвоёвана им этой ночью у зелёного сукна.

Дарки был чрезвычайно раздосадован своим поведением этой ночью и говорил себе, что если бы он принял предложение генерала Ласко, который предлагал подвезти его в экипаже, он бы избежал этого глупого и неприятного случая. И, однако, в то же самое время, он не сожалел о том, что пошёл пешком, так как встретил, защитил и сопроводил женщину, которая была ему был намного дороже, чем портмоне.

Вскоре воспоминание об этой прелестной прогулке в приятной компании Берты Меркантур заглушило досадные впечатления от нападения, и влюблённый Гастон возвратился домой душевно спокойный, но слегка разбитый физически. И это было последнее, что случилось в эту ночь с месье Дарки.

Он занимал большую квартиру на цокольном этаже одного красивого дома на улице Монтень с конюшней и большим садом, так как его холостяцкая жизнь и положение в обществе обязывали будущего судью вести очень респектабельный образ жизни. У Дарки был камердинер, кучер, кухарка, четыре лошади и три кареты, прислуга, словом весь тот необходимый набор, который должен быть у человека со ста тысячами франков годового дохода, и проедающего при этом только сорок тысяч.

Слуга его ожидал уже с полуночи и без лишних вопросов и причитаний промыл нывшую от боли шею Гастона, на которой две твёрдые руки оставили черные отпечатки своих пальцев и виднелась красная борозда от его собственного галстука, также сыгравшего свою роль в процессе удушения и внёсшего его в список жертв этой ночи, открытый трагическим финалом жизни графа Голимина.

Гастон сразу же лёг в кровать, но боль мешала ему заснуть. Странные события этого вечера, приятные и ужасные, вертелись в его в голове и, кроме того, он был взволнован тем, что ему предстояло сделать на следующий день. Дарки решил навестить своего дядю и сообщить ему о переменах в своей жизни, и при этом он не хотел принимать в расчёт скрупулёзность мадемуазель Меркантур, которая признала вполне приемлемым не представлять его своей сестре. Дарки теперь уже подумывал о том, чтобы подойти к трём часам дня на улицу Комартан и там, как бы случайно, встретить мадемуазель Меркантур, как раз в тот самый момент, когда девушка придёт с визитом к своей сестре, которая якобы так поздно задержала её этой ночью.

Влюбленные умудряются так строить свои планы, чтобы непременно встретить предмет своего обожания, а Гастон решительно был влюблён, но в этот момент мечтаний усталость привела его, наконец, в объятия Морфея.

Дарки проспал девять часов без передышки и когда открыл глаза около полудня, первая вещь, которую он заметил на журнальном столике возле своей постели, было письмо, которое его камердинер тихо, стараясь не разбудить хозяина, положил туда… письмо, конверт которого, его бумага и почерк… и даже аромат духов, исходивший от него, был ему знаком… Письмо, в каждой детали которого чувствовалась Джулия.

– Хорошо! – Сказал Гастон, растягиваясь на кровати, – я знаю что в нём… упрёки… предложения о мире и, вероятно, счёт, который нужно оплатить. Я хотел бы избегнуть чтения этого списка, – Затем одумавшись, он продолжил, – Ах, черт! А самоубийство этого несчастного человека! Между тем, всё-таки необходимо, чтобы я знал, что она обо всём этом рассказала этим чёртовым полицейским.

Гастон сломал печать, которая скрепляла письмо, и прочитал:

«Дорогой Гастон, вы не предполагаете, надеюсь, что я собираюсь жаловаться на вас вам самому. Вы меня оставили, когда я поняла, что полюбила вас. Я была ни слишком удивлена, ни чересчур огорчена такой развязкой. Мы оба живём в мире, где многие вещи заканчиваются почти всегда таким именно образом. Когда достигают определённого диапазона, а следующего уже больше нет, гитара ломается. Вы должны были бы проявить больше такта, но не хочу вас упрекать за это. Это не ваша ошибка, что образ, который вас очаровывал на протяжении года, как вы меня уверяли, внезапно прекратил вам нравиться. Забудьте её, эту арию, которую мы столь хорошо пели дуэтом всё это время, станьте судьёй, женитесь… это то немногое, что я вам желаю, и я бы не решилась вам написать этим утром, если бы не думала о том, чтобы оказать вам услугу, принимая во внимание то, что произошло у меня этой ночью.

Граф Голимин повесился в моей библиотеке от отчаяния, что я отказалась последовать вместе с ним за границу. Это был сумасшедший поступок, не правда ли? Никто из мужчин в нашем мире не вешается из-за женщины. Мужчина её отпускает… это ваши слова, и я им верю. Что вы хотите! Находятся простаки, которые воодушевляются женщиной настолько, что не отпускают её, а кончают жизнь самоубийством ради неё. Если я вам говорю об этом мрачном событии, то это не потому, что я хочу, чтобы вы меня пожалели или чтобы стать более интересной в ваших глазах. Я хочу вам только сказать, что вы не будете замешаны в этой столь печальной истории. Если бы полицейские знали, что вы были у меня в то самое время, когда граф умирал такой ужасной смертью, это бы не стало хорошей рекомендацией для министра, который собирается принять вас на службу. Успокойтесь. Они ничего не узнают. Я не рассказала о вас полицейским, которые проводили расследование. Из всех моих слуг только Мариетта видела вас, но уверяю вас, что и она тоже об этом никому не скажет. Она будет молчать, как молчу я.

Я не буду противиться тому, чтобы вы вознаградили её скромность, но я вас прошу не оскорблять меня, вознаграждая моё молчание. С меня достаточно того, что вы меня оставили. Я считаю, что вы не будете пытаться меня унизить, принимая за горничную, которую отсылают без всяких мотивов.

Я вас избавляю даже от необходимости отвечать на это письмо и надеюсь, что мы больше никогда не увидимся с вами. Между нами встал мертвец.

Прощайте. И будьте счастливы.»

Это письмо, подписанное только инициалами, было написано тонким и красивым почерком, написано женщиной, которая владеет собой и в тоже время не пренебрегает лёгким симулированием волнения, и оно… немного расстроило Гастона.

Он прекрасно почувствовал, что Джулия разыгрывает с ним свою козырную карту, и что под этими гордыми словами прощания скрывалось намерение возобновить прежние отношения. Дарки за строками этого письма увидел женщину, глубоко познавшую слабые места своего любовника и чутко играющую на них, пытающуюся вновь завоевать его своим наигранным презрением, незаинтересованностью, искусной игрой на высоких человеческих чувствах. Он не хотел позволить втянуть себя в эти сети, и был твёрдо настроен зафиксировать положение, которого он сумел вчера добиться, и ничего не менять. Что сделано, то сделано… но, в тоже самое время, он не мог не признать того, что Джулия оказывала ему услугу, сигнализируя, что она будет хранить молчание.

– Ну вот, теперь я ей обязан, – прошептал Гастон, – и чёрт возьми, если я знаю как взяться за дело, чтобы прекратить всё это. Я пошлю королевские чаевые Мариетте, она их заслужила, но… чек для Джулии мне возвратится назад, это тоже понятно. Чем его заменить? Чем чёрт не шутит, пожалуй может получиться неплохой обмен вежливостями. Я везде буду говорить, что мадемуазель д’Орсо – самая прелестная женщина Парижа, наилучшая, и самая сердечная… что её ум простирается до кончиков её розовых ногтей. Я это заявлю во всеуслышание. И после этого у неё будет тысяча причин успокоиться. Она богата, а смерть этого поляка сделает её модной дамой в Париже. Чтобы представить даму в свете одно самоубийство, совершенное ради неё, намного лучше и значимей, чем три дуэли из-за неё. Бедный Голимин! Я его почти не ценил при жизни, но после всего случившегося мне его даже немного жаль…. и Джулию тоже. Только… нет, больше я ничего не могу придумать для неё.

После такого безрадостного вывода Дарки позвонил своему камердинеру, поднялся и приступил к утреннему туалету.

Он почти забыл о нападении на него, попытке его задушить, потерю своего портмоне. Впечатление от письма мадам д’Орсо тоже понемногу выветрилось из памяти, и когда он сел за стол, чтобы позавтракать, голова его была заполнена лишь только приятными воспоминаниями о Берте Меркантур.

Гастон был уверен, что вскоре встретит её в салоне мадам Камбри, который он охотно и постоянно посещал, но находил, что это было чересчур долго ждать до субботы, в то время как он мог её увидеть уже сегодня днём.

После обеда, который продлился до двух часов дня, Гастон вышел из дома прогуляться пешком и направился прямиком к бульварам. Его дядя жил на улице Ружемон, и он хотел его навестить. Но случилось так, что, по-видимому, думая о Берте, ноги сами его привели к входу на улицу Комартан… Желание было слишком сильным, и он стал медленно подниматься вверх по этой блаженной улице и уже без четверти три пополудни остановился перед домом номер 112.

– Я не попрошу её представить меня сестре, – думал Гастон. – Нет, я не боюсь сестру мадемуазель Меркантур, ведь она, должно быть, довольно скучная мещанка, но я смогу хорошенько рассмотреть в это время Берту и сказать ей… сказать ей что? Неважно, лишь бы только она поняла, что я её люблю.

Он не успел пробыть на своём посту и пяти минут, как мадемуазель Меркантур появилась со стороны улицы Сен-Лазар.

Раньше Гастон видел её только в вечерних туалетах на званых вечерах, при искусственном освещении, да ещё вчера ночью на улице, в свете газовых фонарей, которые не дают возможности насладиться ни изяществом очертаний фигуры женщины, ни красотой её лица. Освещённая солнцем чудного зимнего дня Берта ему показалась самым прелестным существом в мире. Она была одета с совершенным вкусом, изящно, без излишней провокационности… грациозная походка и… одним словом, в ней было всё то, вся та неизвестная химия, которая заставляет нас обернуться вслед встреченной на нашем пути женщине, а иногда и последовать вслед за нею.

Гастон пошёл навстречу девушке и, поприветствовав её, был немного смущён, так как увидел, что её приятное лицо нахмурилось, когда она заметила Гастона.

– Как, месье, это – вы?! – воскликнула Берта, – и это – несмотря на ваше обещание?

– Я вам клянусь, мадемуазель, что единственно только случай виновен в этом. Я просто проходил мимо и…

– Фи! Как некрасиво лгать! – Прервала его Берта с какой-то по-детски непосредственной гримасой на лице. – Было бы гораздо лучше, если бы вы признались, что продолжаете меня подозревать, и пришли сюда лишь только для того, чтобы устроить мне очную ставку с моей сестрой, словно вы следователь магистратуры.

– Нет, клянусь честью! И чтобы доказать вам чистоту моих намерений… я удаляюсь.

– Значит вы довольствуетесь только констатацией того факта, что я действительно отправляюсь в дом номер 112 на улице Комартан?

– Неужели вы думаете, что для меня не является счастьем увидеть вас хотя бы мимолётно, лишь бы только запечатлеть ваш образ в глазах и сознании?

Берта, поразмышляла секунду и, решившись, наконец, произнесла:

– О, нет, я не хочу, чтобы вы остались наедине с вашими дурными мыслями. Я не рассчитывала, конечно, что встречу вас здесь, и поэтому, следовательно, вы не можете меня подозревать в том, что я предупредила мою сестру о вашем возможном визите. Пойдёмте к ней, месье, я настаиваю. Вам, правда, придётся подняться на четвёртый этаж. Это и будет ваше наказание.

– Ну что вы… это не наказание, а награда, – весело ответил ей Гастон.

Мадемуазель Меркантур уже входила в это время в вестибюль довольно приличного дома. Дарки не заставил себя долго упрашивать, и они поднялись по лестнице рядом, буквально бок о бок.

– Это весьма экстравагантно… то, что я делаю, – говорила на ходу Берта. – Если бы мадам Камбри об этом узнала, я бы никогда больше не пела у неё.

– Почему? – Спросил Дарки, пытаясь придать себе наивный вид.

– Но… для начала… потому, что для неё не приемлемо, чтобы девушка поднималась по лестнице в обществе молодого человека… Правда, следует признать, что вышеупомянутая девушка уже заставила себя сопровождать по улице этого молодого человека. А затем, также и потому, что мадам Камбри – вдова, которая хочет выйти замуж, и вы вполне могли бы сочетаться браком с ней. Она ведь вам тоже не безразлична, не так ли?

– Я никогда не думал о ней, как о возможной для себя партии, и меньше всего, чем когда либо, я думаю об этом с тех пор, как…

– Тише! Вот мы и прибыли. Я вас собираюсь представить моей сестре и за пять минут разговора с ней вы получите всю информацию о моём поведении, господин будущий судья. Но вы мне доставите удовольствие, если на этом ограничите ваш визит, так как моя сестра больна.

Берта позвонила, и дверь открыла очень бледная молодая женщина, чрезвычайно похожая на свою младшую сестру. Она была также красива, как и Берта, но в ней не было той юной свежести, той весёлости, тех незначительных нюансов которые придавали столько привлекательности и шарма физиономии мадемуазель Меркантур.

– Как! – воскликнула Берта, – ты… в таком состоянии… и сама открываешь дверь!

– К сожалению, я одна в доме, – ответила мадам Крозон. – Я послала Софи на вокзал, чтобы встретить моего мужа, если он вдруг приедет трёхчасовым поездом из Гавра, – добавила она, попеременно смотря то на свою сестру, то на Гастона Дарки.

– Твой муж! – сказала Берта. – Я думала, что не ждёшь его раньше завтрашнего вечера.

– Да, это так, – ответила молодая женщина, – я думала, что он приедет завтра, но его судно вошло в Гавр этим утром… Я получил телеграмму от своей подруги… и, вполне вероятно, что месье Крозон сел на первый же поезд до Парижа.

– Да… Зная характер твоего супруга… это действительно возможно и, если он на самом деле приедет сегодня, я с удовольствием встречу его здесь, у тебя. Давай пройдём в салон, я хочу объяснить в двух словах, почему я пришла к тебе вместе с месье Дарки… месье Гастоном Дарки, которого я часто встречаю у мадам Камбри, и который мне вчера оказал услугу, за которую я ему бесконечно признательна.

Мадам Крозон довольствовалась этим объяснением и почтительно поклонилась неожиданному посетителю.

Салон, куда вошёл Дарки, был меблирован без роскоши, но паркет сверкал как лёд, и вы не нашли бы при всём желании и пылинки на бархате кресел.

Все это немного походило на заурядный фламандский интерьер.

На стене салона, между двумя гравюрами Жан-Пьера Мари Жазе⁵ висел весьма посредственный портрет человека, строгий и немного неприятный, портрет её мужа, без сомнения.

Около окна, выходившего на улицу, стояло кресло, на которое присела молодая женщина, показав жестом Дарки, где он может сесть, но Гастон скромно проигнорировал это приглашение и остался стоять.

– Ты себя плохо чувствуешь? – спросила Берта.

– Да. Я смогла поспать лишь только час этой ночью после того, как ты ушла от меня, но болезнь, этот ужасный нервный кризис вернулись утром, и я чувствую себя очень слабой сейчас.

– Почему ты не осталась в постели?

Сестра Берты не ответила, и глаза её незаметно, но выразительно посмотрели в сторону окна.

– Я понимаю, – прошептала мадемуазель Меркантур, – и извиняюсь перед тобой, утомляя расспросами, но не могла бы ты сказать, в котором часу я пришла к тебе вчера вечером?

– Но… к девяти часам, я думаю.

– И в котором часу ушла?

– Мне кажется, что было, по крайней мере, уже два часа ночи.

– Вот всё то, что я хотела от тебя услышать сейчас, в присутствии месье Дарки, моя дорогая Матильда. Ещё одно слово, и с этим будет покончено. Выходя от тебя, я не нашла фиакр. Один человек за мной последовал на улице… Вернее преследовал меня, и я не знаю, что случилось бы, если бы на моё счастье я не встретила по дороге месье Дарки, который взял меня под свою защиту, и был так любезен, что сопроводил меня до дверей моего дома. Месье Дарки не задавал мне никаких вопросов, но он мог и должен был удивиться тому, что встретил меня одну, пешком, ночью, в Париже. Я очень дорожу его уважением и попросила прийти сегодня в три часа к твоему дому. Я хотела, чтобы месье Дарки услышал из твоих уст естественное объяснение моей ночной прогулки. Это сделано. Осталось лишь поблагодарить месье Дарки за поддержку, оказанную им мне вчера, и извиниться за наказание, которому я его подвергла, заставив подняться на четвёртый этаж.

Немного завуалированный смысл этих разглагольствований был понятен Дарки с первого слова, и он хотел уйти, но перед этим решил добавить свой комментарий к речи девушки.

– Мадам, – начал он, – я вас умоляю поверить, что никогда даже в мыслях не предполагал…

Но больше он ничего не сказал, заметив, что мадам Крозон больше не обращала внимания на него. Она привстала и стала прислушиваться к шуму, доносившемуся с улицы.

– Фиакр остановилась только что у дверей, – прошептала она.

Берта подбежала к окну, открыла его и воскликнула: