Валерик потрогал в задумчивости челюсть – да нет, всё в порядке. Однако ныла она так, словно и впрямь Мишка ударил от души. Он это и сделал бы, будь на месте Валерика кто другой. Хотя чего ему ерепениться, если подумать спокойно? С Веркой Мишка весной развелся. Конечно, случай и впрямь какой-то дурацкий вышел, расскажи кому – не поверят же ни за что. А уж Мишка первый не поверил. И ведь главное – обидно, что ничего нельзя объяснить, еще хуже будет. А все из-за худобы.

В последнее время Валерик решил поднакачать «мышцy», тем более что средство подвернулось подходящее. Как-то наткнулся на один журнал, а в нем фотографии – мужики с треугольными торсами, страшенными бицепсами, бугристой грудью – залюбуешься! А при снимках статейка, что к чему и откуда такая красотища берется. Оказывается, так можно накачаться за год, если заниматься культуризмом.

Система была простой и не требовала особых условий – как раз то, что так ценно в общежитии. Главное дело – заиметь гантели и запастись терпением на год, а там дуй на пляж и спокойненько сбрасывай рубашку, подставляй солнышку и восхищенным взорам свои вот такие же – и Валерик принимался любоваться мужиками со вздутыми мышцами и лоснящейся кожей.

Правда, система выглядела как-то подозрительно легко, что настораживало. Но это же и привлекало. Был еще и один технический нюанс – гантели. У кого бы их взять?

Валерик поднапряг память. И, стоп, – вспомнил: у Мишки есть. Жаль только, что Мишка не живет теперь в общаге. Хотя чего там? Надо проверить, вдруг он их оставил у Верки. Они раньше ютились с ней на семейном этаже, где сперва стихийно, а потом уже и вполне законно, по приказу ректора их пединститута, возникла коммуна женатиков-студентов.

Правда, Мишка недавно развелся с Веркой. Развестись-то развелись, но вряд ли Мишка успел забрать свои вещи. Он ведь как сейчас: то у одних парней ночует на свободной койке, то в комнату к Валерику заглянет, когда уж совсем припрет. Вообще-то ребята со спортфака держались от будущих историков в сторонке. Не заведено было у них дружить. Но Мишка здорово играл на саксофоне, а это не пустяк. В институтском джазе он выделялся – рослый, плечистый, волосы шапкой, глаза с лукавинкой, нос прямой, как у античного героя. Такие носы еще римскими называют. Не то что у Валерика – картошкой детскосельской.

Конечно, еще бы Мишке не бросаться в глаза – он дискобол, ядро фугует за пятнадцать метров. Метатель, одним словом. А это вам и сила, и фигура. У Валерика же не было ни того, ни другого. И очень хотелось победить свою худобу. Вот тут-то шанс и подвернулся – статеечка эта самая про культуристов.

«Пойду к Верке, спрошу», – решился Валерик и двинул на второй этаж, где обретались семейные. Верка была в комнате. Сидела над тетрадью, и видно было, как мучилась, бедная. У нее первая сессия. Отвыкла от учебы: после школы сразу замуж вышла, а только через четыре года стала студенткой. Пока сына родила, пока то да се. Она ведь поначалу у них в деканате секретаршей работала, бумажки носила. Сын сейчас у бабки в деревне. Надумала Верка тоже грызть науку на истфаке, всё же обвыклась, всех преподавателей знала, и ее все знали.

Красивая была Верка, чего уж там! Высокая, гибкая, вся какая-то хлесткая. Вот только рыжая, лицо сплошь усеяно конопушками, но это ее не портило. Да и не весна сейчас, остатки летнего загара и полумрак раннего зимнего вечера отлично гримировали ее лицо. На голове у нее была бугристая косынка, скрывавшая бигуди. Форс готовится заранее.

– Вале-ерик… – обрадованно протянула Верка. – Ты чего это?..

По всему было видно, что ей страшно надоело читать конспект по древнейшей истории и она довольна случаем поболтать и отвлечься. С места в карьер Верка стала рассказывать анекдотичную историю.

– Обхохочешься, чего отмочил на прошлом семинаре у бабушки Малаховой наш Вася Овечкин. Ну, он ведь после армии, зубрила страшный… Только перепутал и не ту тему заучил наизусть. Вызывает его Матрена Моисеевна и спрашивает: «Расскажите мне, студент Овечкин, про Набопаласара Второго. А Вася встал и начал: «На-ву-ху-до-но-сор…» Бабушка Малахова его поправляет: «Дитя мое, вы меня не расслышали, я вас о Набопаласаре Втором спрашиваю». Вася постоял, помолчал, и опять, как заведенный: «На-ву-ху-до-но-сор…» Ему что втемяшилось однажды – колом не вышибить. Ну, бабушка, конечно, в истерике… Представляешь?

Но Валерик был настроен по-деловому.

– У тебя гантели Мишка не оставил?

Верка взбросила мохнатые веера ресниц, и глаза у нее стали «по семь копеек».

– Валеронька… – она недоумевала, оглядывая с макушки до пят гостя – такого худого, что его легко можно было бы сложить, как плотницкий метр, на три части.

– Ты погляди-погляди. Некогда мне. Я потом отдам.

– Зачем тебе, Валерчик? – теперь уже явная жалость почудилась в ее голосе.

– Гвозди забивать…

– Ты что, серьезно?

– Любопытной Варваре, знаешь, что сделали? – не выдержал Валерик. Он уже начинал помаленьку психовать.

Верка утихла с вопросами и молча сосредоточилась, потом полезла в шкаф, стала двигать ящики, ворочать чемоданы и наконец извлекла на свет божий облупленные гантели, похожие на две огромные обглоданные кости. Валерик, ничего не говоря, ухватил их и поволок к себе на третий этаж.

В комнате было пусто. Сан-Саныч с Кил-Килычем ушли в читалку на весь день готовить курсовые работы, побросали незаправленные кровати и окурки на столе. Как его дежурство, так уж и можно лентяйничать.

Самое время начать осваивать новую систему. Валерик полюбовался на снимки культуристов, освежил в памяти рецепт их красоты и принялся за дело.

Для начала разделся до трусов и поглядел на себя в зеркало. Хорош гусь… Кожа пупырышками пошла от свежака в комнате. Понятно, не июль на дворе. «Ничего, сейчас согреемся», – утешил себя Валерик, заканчивая горестный осмотр. Ключицы торчат, лопатки выпирают, на плечах кости, того и гляди кожу прорвут.

И, как утопающий хватается за соломинку, он ухватился за гантели.

«Начнем с бицепсов», – решил, устраиваясь вполоборота напротив зеркала. И принялся раз за разом подтягивать железяки от коленок к плечам. Система требовала делать это медленно, с напряжением и как можно дольше – «увеличивается поперечник мышц».

После первого десятка подтягиваний руки стали дрожать, а к концу второго окончательно закаменели. Самое время по системе культуризма передохнуть чуток и опять повторить. Для первого раза рекомендовалось тренировку не затягивать, ограничиться пятью-шестью сериями, а дальше день ото дня увеличивать нагрузки.

Но ждать до завтра, а тем более целый год – это, конечно, можно, только ведь и сегодня что-то должно быть заметно. Не так, как у этих мужиков из журнала, но все-таки… Валерик скосился на зеркало. И впрямь, мурашки с кожи сбежали, она порозовела, а бицепсы действительно припухли и стали вроде бы чуточку побольше. На самом деле – больше!

Ликование охватило душу третьекурсника истфака. Вот это система! Но насладиться полностью первыми плодами своего труда он не успел, ибо как раз в это самое время распахнулась дверь и на пороге возникла в пестреньком халатике и шлепанцах на босу ногу, вся какая-то домашняя, Верка.

«Дурак, двери забыл запереть», – запоздало уставился Валерик на бесполезно болтавшийся крючок.

Верка прикрыла за собой дверь, ослепительно улыбнулась и, ни слова не говоря, обошла Валерика сторонкой – бочком-бочком, чуть не спиной вперед, и села на Сан-Санычеву кровать.

– Так вон чем ты тут в одиночестве занимаешься! А я-то думала…

Вообще-то она бывала у них и раньше: забегала стрельнуть сигаретку, поболтать в мужской компании. Но сейчас, в этот момент, – глупее не придумаешь визита.

Неизвестно зачем, Валерик накинул крючок на дверь. Запоздалая реакция защиты сработала, что ли? Не хотелось, чтобы вот так же заглянул кто еще другой.

Гантели сердито катанул под кровать подальше. На сегодня явно хватит.

– Валерик, а у меня сигареты кончились…

– Лучше бы они у тебя не начинались, – пробурчал Валерик. Грудь еще ходила ходуном, руки дрожали, как с голодухи, даже подташнивало слегка. Вспомнил совет автора статейки: «Дышите равномерно, глубоко, через нос». Потянул разок-другой воздух носом, и аж потемнело в глазах – кислорода явно не хватало.

– Да ты расслабься, – не выдержала Верка.

Валерик разинул рот и задышал, не стесняясь. «А, черт с ней! Хоть бы отвязалась поскорей. Где эти сигареты?» Сам он серьезно не курил, а теперь и вовсе бросил. Ну а парни в комнате вряд ли оставили.

Для очистки совести он пошарил на заваленном книгами и конспектами столе, поворошил бумаги на подоконнике, заглянул в шкаф, зачем-то похлопал карманы пальто Коли Месяцева, тряхнул свой пиджак. Снял на всякий случай со спинки кровати брюки и здесь проверил карманы – тоже пусто.

В дверь кто-то толкнулся, а затем постучал.

Валерик машинально, с брюками в руках, двинулся открывать, а когда откинул крючок и дверь распахнулась, даже обрадовался. У порога стоял Мишка, весь в снегу. Он отряхнулся в коридоре и шагнул в комнату.

– Ты чего это тут в потемках голый ходишь? – удивился Мишка. – Вроде не климат… – и привычно щелкнул выключателем справа у двери.

В стерильном свете лампочки Валерик стал похож на индуса-йога, которого собираются живьем закопать в землю.

– Так, так… – промычал Мишка, увидев на кровати свою бывшую жену.

Валерик глянул в ее сторону и вдруг обмер от неожиданной мысли. Аж кончики ушей вспыхнули. Ей-ей, прикуривать можно было.

Верка сидела столбиком, ровно держа спину, и теперь невозмутимо поправляла подушку. Потом принялась за одеяло, которое Сан-Саныч кинул на стул, уходя в читалку. Новоявленный культурист начал молча психовать: «Сколько раз Сашке говорил: заправляй постель. Вот же лентяй на мою голову! Ну что теперь Мишке скажешь? Положение хуже губернаторского…»

– Валерочка, так ты дашь мне свой старый конспект? Мы завтра профессору Малаховой древнейшую историю сдаем, а я еще про Месопотамию не читала…

Валерик слушал и не слышал – и никак не мог сообразить, что делать дальше.

– Ты одевайся, одевайся, – подсказал, хмуро играя желваками, Мишка. – Надевай штаны, Геракл…

Валерик кинулся натягивать брюки, запутался в них, прыгая сперва на одной ноге, потом на другой. Затянул ремень до последней дырочки. Набросил рубашку. Обулся. Выпрямился… Неожиданно так захотелось закурить – до одури, чтобы голова пошла кругом, только бы отключиться. Избегая попытки провалиться на месте, сиплым, севшим в утробу голосом попросил:

– Миш, дай в зубы, чтобы дым пошел…

И сам ужаснулся, когда понял, как опасно прозвучала эта избитая шутка курцов.

– Щя-а… Дам… – как-то глухо выдавил из себя Мишка. И непонятно было, то ли с угрозой он это оказал, то ли как еще. Несколько секунд дискобол раздумывал. Валерику секунды эти показались вечностью. Во рту пересохло. «Скорей бы уж он. Хоть так, но пусть это кончится».

Мишка постоял, помолчал и полез в карман. Достал пачку «Беломора», встряхнул резко, чтобы вылезли папиросы.

– И мне дай, – заявила с кровати Верка. Она явно любовалась картиной, догадываясь, о чем думают парни. Похоже, ей это нравилось и забавляло.

Валерик вытянул две беломорины, подал одну Верке, другую сунул себе в рот. Мишка чиркнул спичкой, протянул прикурить.

– Че это ты не тем концом в рот суешь? Смотри не подавись чужим табачком…

«Ну, теперь уж точно врежет…» – затосковал в неизбывной истоме Валерик, с перевернутой папиросой в дрожащих губах дожидаясь развязки.

А Мишка вдруг засмеялся: негромко так, но, похоже, незло. Уж больно по-щенячьи выглядел Валерик. Глупо, как в бесталанном водевиле… Потом сурово обратился к Верке:

– Пойдем со мной. Поговорить надо.

Верка независимо дернула головой в бигуди:

– Еще чего!.. У нас с Валерой дело есть. Без тебя нескучно было. Правда, Валера? – она уставилась на Мишку, словно кошка на собаку. – Не мешай! Шляешься тут без толку…

– Ну, кто шляется – это не тебе говорить, бикса забурхановская.

– Ты не груби, Михаил, – попытался встрять Валерик, но понял, что вряд ли сейчас Мишка его послушает.

– Если хочешь, поговорим, только в другом месте, – бросила Верка и спокойно поднялась с кровати. – Носит тебя нелегкая… – И прошла мимо парней в коридор.

Мишка крутнулся следом, но задержался у двери и обронил с какой-то непонятной интонацией:

– Ты бы, Валерик, с хорошими девочками водился. Верка тебя ничему доброму не научит. Уж поверь. – И вышел.

Силы покинули Валерика, он плюхнулся на кровать, поджал ноги – и ударился пятками о что-то твердое и тяжелое. «Проклятые гантели!»

Почему-то расхотелось быть похожим на перенапрягшихся красавцев мужиков из журнала.

1990

По мокрому шоссе

Говорили родители Сашке, что рыбалка до добра не доведет. Говорили… Да только мать два года как умерла, а батя мотается по району в командировках. Некому подсказать парню, наставить на здравый ум. От карасей да гольянов тоже головокружение приключается, забывчивость нападает ну прямо-таки детская.

Степновка по дальневосточным меркам село крупное, тополиное да черемуховое сплошь, рядом речка неторопко бежит, по местному прозванию – Альчин: от маньчжуров, видать, еще осталось и закрепилось у русских людей как свое.

Ну так в Альчине карася не дождешься, повывелся весь от колхозной удобрительной химии. Ротаны не в счет, эти чертяки по дорожным лужам, бочажинам да колдобинам, говорят, до Москвы-реки добрались. А ничего удивительного в том нет, рыба по-космонавтски живуча. Ротана заморозь, всю зиму в куске льда в погребе продержи, а весной вынеси под солнышко – оттает и затрепыхается как ни в чем не бывало. В степновских краях ротана все больше чернышом, а то и головешкой кличут рыбалеи. Но вкуса в жарехе это нисколько не меняет, мясцо прямо-таки диетическое, протеина навалом, всякой белковости. Корпусную конституцию, как морской бычок, такую же имеет, достаточно взглянуть на его непропорционально большую голову. На ней щеки мясистые, что у твоего борова, если присмотреться внимательным взглядом. А все же против карася ротан не сдюжит, тут много на то причин. Первое дело, конечно, – сама ловля карася. Это восторг от пляски поплавка на зеркальце озерного затончика, когда рыба пробует наживку. Это упругий натяг лески от стремительной поклевки. Это шлепок от вылета карася на воздух из глубины, подобный хлопку пробки от шампанского. Про жареху вообще молчу, в сметане там или же просто на постном маслице да с лучком. Это… Да мало ли там чего наберется на карасиной рыбалке, что радует и волнует сердце удильщика. На сетке да на бредне такой радости не испытаешь.

Ну так вот, карася надо ловить на озерах. А это значит, что в таких случаях приходилось Сашке Вихореву идти к Алексею Марковичу, дальнему родственнику по отцовой линии. Маркович шоферит на автобусе в местной автоколонне, все районные дороги проутюжил на тысячи раз. Ему за рулем местные озерки, проточки и старицы ведомы как никому другому. Страсть к рыбалке и охоте у него с детства, потому как местный он, молоканских кровей, подножный природный корм добывать приучен дедами-переселенцами сызмала. Да и сам Маркович похож на ротана-черныша, смуглоты азиатской, худощавый и легкий на ногу. Просмолен солнцем и ветрами, прокопчен бензинным духом до бронзовой глянцевитости. Комары такого не берут, от мошкары он самокруткой махорочной обороняется. Юнцом зацепила его война с японцем, за баранку пятого «зиска» сел восемнадцати лет от роду, там быстро мужскую науку прошел, хотя до серьезных боев не доехал. Однако же мизинца и фаланги безымянного пальца на правой руке с той поры недоставало, что не мешало метко стрелять из двустволки навскидку по кряквам да чиркам в сезон охоты. Пальцы-то война отняла, зато шрам на левой щеке добавила, небольшую такую борозду поперек всегдашних морщин. Шрам не уродовал доброго лица, наоборот, казался тоже морщиной, только не гражданской, бытовой, что ли, а морщиной фронтовой, зарубкой на память. Скоротечность дальневосточного отрезка войны в сорок пятом году всем, кто память не потерял, известна. Повезло Марковичу, если разобраться. Подвигов не совершал, не привелось, слава тебе, Господи. Однако кое-какие солдатские медальки на груди засветились, больше юбилейные. Но это к слову, чтобы на самой рыбалке на данную тему не отвлекаться.

Азарта Маркович необыкновенного, в чем Сашка не раз убеждался, видя, как горели глаза его старшего напарника по карасиным походам. Несмотря на ощутимую разницу в летах, были они на «ты» без особых на то уговоров и брудершафтов. Так сложилось на утренних да вечерних зорьках у дымного костерка, над которым булькала в котелке ушица и велись неторопкие разговоры. Сашка все больше слушал да спрашивал, а Маркович вспоминал о Маньчжурии, откуда выкуривали Квантунскую армию микадо. Говорить на рыбалке о рыбалке – перебор, она и так вся на ладони. Поскольку Маркович всегда за рулем, а Сашка со спортом повязан, спиртного в сих беседах не булькало. Значит, и вранья «остограммленного» никакого не бывало. Война в рассказах Марковича представала будничной работой, в которой романтики даже при желании не сыщешь. Но Сашке эти воспоминания старшего товарища нравились самой манерой строить словечки в цепочку, когда действие развивалось от «а» до «я». Шоферские «карданы», «полуося», «магнето» и прочая механическая мудреность не заслоняли у него человека, многочисленных друзей, которыми наградила война. Одно отнимала, другое давала сполна. Известное дело, у медали две стороны, на одной зло, горе и слезы вытравили свой рисунок подобно серной кислоте, а на другой – лаковой эмалью в пару красок запечатлелись светлые моменты. И не скажешь сразу, чего было больше, но уж явно не поровну.

В этот раз Сашка заглянул в родную Степновку на пару деньков. Июльская пора у студентов Добровольского политехникума, где Вихорев учился на втором курсе геологического отделения, время каникулярное. Практика полевая закончилась, наступил передых. Только вот надо было ехать в Краснодар с командой техникумовских волейболистов на республиканские соревнования по ведомственной линии Министерства цветной промышленности. Дело в том, что худобой Сашка Вихорев мог поспорить с самим Марковичем, а длиннотой превзошел родственника на целую голову, чуток не дотянув до двух метров. При этом деревенской двужильностью и прямо-таки мужицкой хваткой щедро наделен отроду. Так что прыгать у сетки и колотить по мячу ему было с руки, что с правой, что с левой. Такие «колы» забивал в площадку – ахнешь!

Но выезд в Краснодар был назначен на воскресенье, а сегодня на дворе пятница. Ошиваться в городе в жарищу не хотелось, общежитская пустынность не радовала. С тренировки его отпустили, вняв просьбам помочь отцу по дому. Раненько утречком на попутке Сашка допылил за полтора часа, учитывая переправу через Зею, от Добровольска до Степновки.

Уже когда подходил к своему дому старой молоканской добротной постройки, сверху донизу обшитому гофрированным железом, случился любопытный эпизод. Наперерез Сашке, бренча монистами и дешевыми дутыми браслетами, кинулась цыганка средних лет, подметая черными юбками дорожную пыль. Очевидно, докочевал до их мест табор вольных людей, которым что коня подковать, что ведро залудить, что стащить плохо лежащую вещь – все одно.

– Постой, молодой-красивый! Позолоти ручку – погадаю на счастье. Вижу, ждет тебя дальняя дорога…

Сашка удивился поначалу: как это она так, с места в карьер, догадалась о его предстоящей поездке? Приостановился даже, спортивную сумку с плеча на траву-гусятник скинул. А цыганка вьется вокруг, в глаза гипнотизерски засматривает, слова сыплет лестные, хвалебные, какой-де он красивый да стройный, девушки от него без ума, так и сохнут. Ну, как дошло до скорой свадьбы, Сашка вздрогнул и махнул резко рукой, прогоняя настырную цыганку.

– Чего гадать! Не хуже твоего знаю, что со мной случится. Ступай, откуда пришла!

Она даже головной платок от возмущения на затылок сдернула.

– Ой, нехорошо сказал! Тебе сколько лет? Откуда всё знать можешь? Карты правду скажут…

Упоминание о картах окончательно отрезвило ошеломленного было под первоначальным напором цыганки Сашку.

– Нечем мне тебе ручку золотить. Заработаешь в другом месте.

Крутанула цыганка юбками, как только увидала, что клиент не поддался ее чарам. Крикнула напоследок по-вороньи сердито гортанным, прокуренным голосом:

– Намучаешься ты, парень, помяни мое слово. Ох и настрадаешься! Копейку пожалел детишкам на хлеб… Вспомнишь меня, как соберутся тучи над твоей головой! У-у-у!.. – В сердцах возопив напоследок, рóма кинулась прочь, бормоча проклятья, звук и смысл которых растаяли в пространстве истоптанной коровами улицы.

Чтобы побыстрее отряхнуться от наваждения, Сашка на удаляющуюся цыганку оглядываться не стал. Привычно повернул металлическое кольцо щеколды в двухметровой калитке, минуя окна, закрытые ставнями, прошел по присыпанной песком дорожке во двор. Так бывало всегда, когда отец уезжал надолго. Заглянул в дом, отыскав ключ от замка под нижней половицей крыльца. Прочитал записку отца, в которой четким почерком тот сообщал, что отбыл в командировку до понедельника. Попил кваску с дороги, в кастрюле на плите печки обнаружил сваренную молодую картошку. Ждал его батя, да не дождался. Проглотил пару картошин, тем же самым квасом запивая. Можно жить дальше! Потом переоделся в домашнюю одежку.

Поразмыслив, крутанул три раза телефонный диск. Маркович отозвался сонным голосом, не удивившись раннему звонку родича, однако же не преминул поинтересоваться:

– Чего это студентам не спится в такую рань?

На что Сашка ответил с не меньшей подковыркой:

– А карасям, думаешь, спится?..

Дальнейшее комментариев не требовало. На счастье Сашки, у Марковича как раз выпал отгул после рейса в город. Сговорились через часок выехать на рыбалку, пока Маркович кой-чего по дому спроворит, почаевничает да снастишки соберет.

– Ты там только червяков накопай, – попросил Маркович. – Я за тобой заеду.

Сашка мешкать не стал. В кладовке взял штыковую лопату и старую, для этих нужд приспособленную, литровую с ребристыми ободками жестяную банку из-под абрикосового компота. На дне загнутыми стручками брякнули два высохших еще с весны червя на затвердевшей земляной корочке. Тогда они с Марковичем славно порыбачили на недальнем озерке Поповка после схода льда, но то были ротаны. Сегодня требуется приманка первый сорт. Такие черви как раз и водились в их огороде за уборной, где жирный лафтачок землицы из-за неудобности обработки ничем не засаживался.

Отмахиваясь от вспугнутого комарья и чертыхаясь вполголоса, выдрал на паре квадратных метров лебеду в свой рост и принялся выворачивать лопатой пласт за пластом черноземную залежь. Вскоре банка заполнилась отборными, похожими на вьюнов, красными дождевыми червями. «Штук сто будет», – прикинул на глазок землекоп. Тем и удовлетворился, присыпав добычу сверху сыроватой землей. Времени оставалось, чтобы отнести банку на веранду в тенек, заглянуть в сарайчик за тяпкой и приняться окучивать картошку. Прошлый раз он прошел половину огорода, так что оставалась вторая. Бате явно недосуг на личном подворье мотыжить. Но Сашке отца жалко, молодую здоровую лень он пальцами за кадык попридушил. Да и огороду-то возле дома в центре Степновки всего ничего – соток пять, не больше. Из них треть – под овощами.

Аккурат когда догребал землицу на последнем рядке, за высоким сплошным забором затарахтел «ижак», затем смолк, звякнула щеколда на калитке и во дворе появился Маркович в выцветшей до белизны штормовке, сатиновых полосатых штанах и с дырчатой синтетической шляпой на голове. На ногах резиновые сапожки-коротышки. На лице приветливость.

– Здорово, Алексей Маркович! – первым проявил вежливость студент.

Маркович приподнял шляпу, высветив раннюю лысину.

– Здорова корова, а бык хворать не привык, – ответствовал он одним из своих софизмов, на которые бывал горазд в добром настроении.

Дальнейшее заняло не более пяти минут. Старая отцова рубаха в самый раз годилась для поездки на озеро, шаровары были на Сашке рабочие, тапочки ношеные, в которых не жалко хоть в болотину залезть. Голову прикрыл тюбетейкой, оставшейся от школьных лет. Рюкзачок с хлебом, бутылкой холодного молока из погреба и замотанной в тряпку банкой с червями закинул за спину. Удилище, с уже намотанной леской, поплавком, грузилом и крючком, вытащил из-под крыши летней кухоньки. Можно двигать в путь. Снасти Марковича приторочены сбоку от заднего сиденья мотоцикла так, чтобы не мешать пассажиру взгромоздиться на сидушку.

– А чего удилишко забыл? – приметил зорким глазом Сашка.

– У озера тальника навалом растет, – пояснил Маркович, – вырежу прут на месте. Сегодня поедем на Придорожненское, там карася нынче хоть лопатой греби. Подъезды к нему неудобные, рыбаки на машинах не суются, а пешком далековато.

Старенький черный «Иж» минут за двадцать домчал напарников до своротка с трассы. Там дальше, действительно, рытвины и колдобины позволяли продвигаться только двухколесному транспорту, наподобие их мотика. «Что и требовалось доказать!» – удовлетворенно крякнул Маркович.

Попетляв по полю в травяном да кустарниковом дурнишнике, вскоре выбрались на пролысинку возле купы краснотала. Отсюда открывалось зеркало озера-невелички, в диаметре метров сто, не более того.

– Жаль, лопаты не захватили, – усомнился Сашка в уловистости места. На что Маркович только хмыкнул многозначительно.

Но все-таки одно обстоятельство смутило обоих. За предотъездный час погода начала меняться. И хотя солнце светило, как и полагается в июле, ярко и жарко, однако ветерок продувал степную ширь весьма ощутимо, превращаясь уже в настоящий ветер. Водная поверхность перестала быть зеркальной, заморщилась небольшими волнешками, закивали камыши на береговой окружности своими пухлыми коричневыми шапочками.

Поскорее накачали квакающим ножным насосом резиновую двухместную лодку, погрузили снасти, к которым Маркович добавил, поразмыслив, неизвестно как оказавшийся в его арсенале темно-красный кирпич. Затем вырезал длинный, метра в три, ивняковый прут, ошкурил ножом. Уселись в разных концах суденышка прямо на дно ногами друг к другу. Маркович вставил веселки-лопатки в проушины на бортах и принялся выгребать на глубину. На открытости озерной глади ветер ощутимо тормозил продвижение, так как рыбаки парусили, несмотря на низкую посадку. Вот тут-то и пригодился кирпич. Обвязав его бечевкой, Маркович скинул импровизированный якорь за борт, стравил метра три шнура и взял внатяг. Лодка замерла на точке, сориентировавшись строго по ветру с той стороны, где сидел низкорослый шкипер. Приготовили удочки, наживили самыми крупными червями.

– Ловись, рыбка, и мала, и велика! – слогом народной сказки восхвалил начало рыбалки Сашка, имевший склонность к сочинительству.

Маркович оскалился в улыбке ртом, полным золотых и железных зубов.

– Твой борт правый, мой левый, – обозначил он сферы действий каждого.

Поначалу в пляшущих волнах поплавки не позволяли разглядеть начало поклевки, давали обманные знаки, да и караси еще, видимо, не прознали про вкусных и жирных червяков. Вымахивая раз за разом без толку удилища с нетронутой наживкой, рыбаки начали скучать.

– Нет-нет, да и нет… – пустил в ход испытанную шутку ветеран. А через пяток минут добавил в припадке мрачноватого настроения: – То потухнет, то погаснет…

Но вскоре дело стало налаживаться, Маркович выудил сразу, как по заявке, карася-лапотника, граммов на триста семьдесят, а может и на все четыреста, врать про полкилограмма не будем. Карась разевал рот, словно на своем озерном языке говорил некие слова явно неодобрительного свойства. За ним сработала снасть у Сашки, и тоже по-крупному. Но гонцы привели стаю карасей поменьше, так называемых «огурцов», не достигших особой ширины и горбатости, которых и принялись таскать одного за другим. Время летело незаметно, как обычно и бывает в таких случаях. Снятых с крючков карасей бросали прямо на дно лодки, не связывая себе руки изготовлением кукана. Трепыхавшиеся рыбешки прыгали прямо у ног и щекотали попервости чувствительные места, но постепенно засыпали под солнышком. Часа через четыре дна не стало видно, серебристая рыбья чешуя покрыла борта лодки, прилипла к ногам и, подсыхая на ветру, стягивала кожу до зуда.

Сашка сымпровизировал стишок в паузах между поклевками и выуживанием.

Наш карась – озерный князь.

Только лед растает,

В одиночестве карась

Пузыри пускает.

На что Маркович добавил прозой, сверкнув металлической оснасткой рта:

– Тут, в лодке, им повеселей в компании будет.

Сидячая физкультура порядком попритомила обоих, все чаще и чаще старший товарищ потирал свой шоферский радикулит, да и Сашка трещал суставами и трясся жилами в потягах через борт, грозя перевернуть утлую «резинку».

– А не перекусить ли нам? – задал красноречивый вопрос Маркович, вытянул кирпич со дна озерка и погреб к берегу. Там с кряхтеньем выбрались на твердую почву, разминая затекшие от долгого сидения ноги. Отлили лишнюю водицу из организма. Расстелили клеенку в теньке у большой красноталины, прилегли по-римски на бока и принялись закусывать малосольными огурцами, картошкой да молоком. На свежем воздухе аппетит нагуляли немалый.

Затем выгрузили пойманных карасей в вещмешок, прикинули на вес. Килограммов с десять будет, не меньше, решили согласно оба. Спасибо ветру, разогнал комаров. И все-таки грести обратно на волну и вновь удить, напрягая глаза в стремлении не проморгать поклевку в разгулявшейся волне, особого желания не было. На жареху знатную наловили, будет и на уху, и про запас в погреб денька на два опустить можно.

День перебрался за свою вершину, и солнышко покатило к западу, словно убегая от натягивающих из-за восточного края горизонта черных туч. Контраст окружающей освещенности и надвигающегося мрака тревожил. Картина весьма напоминала кадры из фильмов про войну, была в ней некая угроза, предвестье испытаний. Сашка не удержался и спросил, глядя на клубящийся окоем:

– Вот ты, Маркович, старый солдат, ветеран даже… Извини, дурь спрошу… Пригодилась тебе война? Нет, не так сказал! Опыт военный сказался дальше по жизни? Мне отец говорил, что испытания мужчинам на пользу. Но не все же испытания?

– Батя у тебя умнейший человек, – начал не сразу Маркович и не о себе, – он зря не скажет, ты ему верь беспрекословно. Плохому не научит.

– Так он же не воевал, в тылу был, – словно извинился за отца Сашка.

Тон реплики Марковичу явно не понравился.