Читать книгу: «По доброй воле», страница 2

Очевидно было, что ребята делу нашему обучены. Судя по выправке, поведению и движениям, они были прекрасными бойцами, но я не мог понять, в каких войсках они служат. И пришли не за тем, чтобы мне помочь.

Они предложили деньги. Очень большие. Точно знали, сколько будет стоить лечение, которое мне предстояло пройти. Добавили курс реабилитации. Умножили сумму на два. Уставились на меня одинаковыми серыми глазами, не выражая эмоций, и ждали ответ.

А я судорожно соображал. И понял, что попал в безвыходную ситуацию.

Нет, выход есть всегда! И даже тогда у меня было два выхода. Продолжить борьбу за свою честь или… взятку получить.

Да, Грин купил свою свободу. Уж не знаю, чем он заслужил таких друзей, какую услугу оказал, но… он купил меня. Лишь бы я заткнулся и не рыпался.

Дьявол…

Я продался, как шлюха…

Дверь в палату открылась, и я крикнул:

– Я НИКОГО НЕ ХОЧУ ВИДЕТЬ!

Но в этой больнице такое не срабатывало. Не с моим хирургом, нет.

Рядом раздались шаги. Я с трудом заставил себя открыть глаза. Мужчина в возрасте за сорок слабо улыбнулся.

– Не в духе, да?

Его обычно сверкающие глаза потухли. На лбу блестели бисеринки пота. Видимо, он только что вышел с тяжелой операции.

– Делай что нужно.

Я отвернулся и прикрыл глаза, ожидая прикосновений к мертвой руке, но их не последовало. В палате повисла тишина, нарушаемая гудением больничных аппаратов.

Наконец я не выдержал и повернул голову. Доктор Стивенсон сложил руки на груди и покачивался на пятках. Спокойно ждал, когда я перестану рычать.

Опять эта идиотская игра в гляделки. Какого хрена ему нужно?

Я стиснул челюсти, глядя в голубые глаза мужчины, который был невиновен в том, что я оказался в этой палате, и делал все, чтобы я поправился. Который нашпиговал меня металлом покруче Грина и сидел рядом, когда меня атаковала паника. Который слушал меня и молчал, давая то, в чем я нуждался сильнее всего – облегчение. Пусть недолгое, но живительное.

Я ненавидел его за прогнозы, но он был единственным человеком, который пытался со мной говорить. Я вел себя с ним как редкостный скот. Но он не сдавался и приходил снова. И каждый раз его игра в гляделки заканчивалась разговором. Серьезным, по душам.

«Не сегодня, пожалуйста. Меня кроет, сильно кроет!».

Впрочем, как и каждый день в этих гребаных стенах…

– Док, я не хочу разговаривать. Серьезно, давай сегодня без копаний в моих кишках.

Мужчина грустно улыбнулся и указал взглядом на край кровати. Я тяжело вздохнул. Док сел, расправил форменные брюки и стянул с себя шапочку. Помял ее в руках, потер пальцами шею. Я нахмурился.

Мужчина выглядел по-настоящему паршиво. На его идеально выбритом лице, расчерченном морщинами и шрамами, лежала тяжелая печать горя. В мудрых глазах разливался мрак. Широкие плечи поникли, а спина сгорбилась так, словно он гору принес в мою палату.

Нехорошая догадка посетила голову.

– Кто?

Мужчина помолчал немного и тихо ответил:

– Один из ваших.

«Нет, док, не из наших. Не из моих. Больше не из моих, спасибо одному ублюдку».

– И что с ним было?

– Ему повезло не так сильно, как тебе. Осколок кости задел артерию при транспортировке. Я не смог это исправить. Сам дьявол не сумел бы, если бы встал со мной за один стол и взял в руки чертов скальпель.

Он покачал головой и провел ладонями по лицу.

Мне захотелось позволить себе нечто невообразимое – потрепать его по плечу, похлопать по спине. Но он сидел справа от меня. А я все еще не чувствовал чертову руку.

– Мне жаль, док, но ты не виноват в этом.

Мужчина грустно засмеялся.

– Я знаю, Дэниел. Но скажи, кто виноват? Те, кто пытался доставить его сюда? Те, кто привез его в итоге? Те, кто грузил его на носилки? Кто, Дэниел?

В груди забурлила ярость, пытавшаяся обратить меня в зверя. Однорукого раненого зверя, дьявол меня раздери.

– Стрелок, док, тот, кто в него выстрелил.

– Я не имею права рассказывать это, но… Ты же не сдашь меня, да?

– Я – могила.

Док опустил взгляд на шапочку, которую сжимал в руках.

– Это был ребенок, Дэниел. Ребенок-солдат. Дитя войны.

Я вздрогнул всем телом.

Кажется, страшнее этого ничего нет. Дети-солдаты, под угрозами или по своей воле берущие в руки оружие и выступающие наравне со взрослыми. Это слишком страшно, чтобы хотеть вспоминать о том, что они вообще существуют, думать о том, что, возможно, и ты когда-нибудь встретишь их и… придется защищаться. А защититься от таких можно только одним способом…

– Этот парень… Его ранили, потому что он…

Док неопределенно повел плечами.

– Я не знаю деталей, но… Неужели ты скажешь, что этот ребенок виновен? Глядя на ситуацию только с нашей стороны. Скажешь?

– Это сложно. Это…

– Не скажешь. Совесть не позволит! И мне не позволяет! Это же ребенок, Дэниел!

Голос хирурга забренчал осколками стекла. Мужчина прикрыл глаза и болезненно вдохнул, прижимая пальцы к тронутым сединой вискам. Я смотрел на него с искренним сожалением и пытался подобрать слова, чтобы хоть немного утешить. Но в утешениях док не нуждался.

– Мы привыкли судить однобоко, имея в свидетелях мнение лишь одной стороны – нашей! Мы не можем быть объективными, когда дело касается нас и наших близких. Родители погибшего солдата наверняка скажут, что мальчик с автоматом виновен в том, что их сын мертв! В них заговорят гнев и горе. Они не зададутся вопросом, почему в руках того ребенка оказался автомат! Почему он выстрелил и лишил их сына! И избранница солдата не задаст этот вопрос! Но ребенок… Дэниел, видит Бог, я немало потоптал землю. Многое видел, многих людей встречал и слишком много историй слышал.

После пары секунд обмена напряженными взглядами я нехотя кивнул.

А вот и подводка к разговору по душам…

Док продолжил:

– Этому парню не повезло. Он стал жертвой страшной ситуации и… он мертв. А ты жив, слышишь? Ты можешь злиться на весь мир и продолжать запираться в себе, но так ты никогда не выздоровеешь.

Он склонил голову набок и окинул меня по-отечески теплым взглядом.

– Я вижу больше, чем говорю. И то, что ты до сих пор не можешь пошевелить ни одним пальцем правой руки, не связано с тем, что я – хреновый врач.

Я поспорил бы… да спорить не о чем. Не он первый, кто сказал мне это.

– Мне жаль тебя расстраивать, док, но я…

– Зол? Обижен?

– А что, у меня нет повода злиться и обижаться?! Меня всего лишили! Вместе с чертовой рукой тот парень отнял у меня… будущее.

Я почти шепотом сказал то, что боялся допускать даже в качестве промелькнувшей мысли. И вот признался. Себе. Ему. Миру.

Гребаный Логан Грин лишил меня будущего.

Доктор наклонился вперед, заглядывая мне в лицо.

– У тебя есть будущее. В отличие от солдата, что истек кровью, пока его везли ко мне, у тебя есть будущее. И не травма стоит между тобой и будущим, а ты сам. Упрямый, обиженный и злой. Заперся в панцире, спрятался от мира и людей, которым ты наверняка дорог.

Я понуро опустил голову.

Нет у меня никого. Ни семьи, ни… друга. Ни товарищей.

Настроение, и без того паршивое, упало до планки: «а застрелиться, кстати, не самый плохой выход».

– Чего ты хочешь, док? Добей меня и… давай разойдемся на сегодня.

Мужчина коснулся моей правой руки, и я проследил за его действиями взглядом. Тупая боль пробила грудную клетку, а губы скривились.

Я ничего не почувствовал. НИ-ЧЕ-ГО.

Слезы обиды грозили политься из глаз, и я до ломоты в зубах стискивал челюсти, останавливая их.

– Тот парень, Грин… звонит. Каждый день. Он хочет…

– Нет.

– …встретиться с тобой. Поговорить.

Я снова вспомнил парней в черных костюмах.

Продался как шлюха… И кто меня осудит?

– Я… не готов.

Док пару секунд смотрел на меня, потом встал и тихо ответил:

– Ты никогда не будешь готов. Поэтому… подумай о том, чтобы поговорить с ним. Не обязательно прощать его. Видит Бог, я понимаю, что ты чувствуешь, но… в отличие от тебя, вижу в этой ситуации и плюсы. Этот парень спас тебя от убийства невинных людей и избавил от груза вины, с которым жить очень сложно. Немногие с ним справляются. Я вот до сих пор учусь.

Он развернулся и вышел из палаты, а я смотрел ему вслед и сжимал кулак. Все еще один, левый. И плакал, облегчая душу.

***

Через несколько дней я лежал в той же палате, на той же кровати и смотрел на ту же стену. Ждал, когда придет боевой товарищ. Я поддался на уговоры и уже сто раз пожалел об этом.

Какого хрена я на это подписался? Знал ведь, что это плохая идея!

Прошлую ночь я провел практически без сна. Да еще и от обезболивающих по совету дока отказался. Ну, почти. Мне все еще было слишком больно, чтобы перестать нажимать на чертову кнопку совсем.

Казалось, что секундная стрелка стала минутной. Уж слишком долго она перемещалась по циферблату.

И это злило.

Как и недосып. Как и боль. Как и тот факт, что я ДЕЙСТВИТЕЛЬНО не хотел встречи. И причина была проста – я всей душой ненавидел теперь уже бывшего боевого товарища.

Неправ был док, хоть и был почти в два раза старше меня. Не нужен мне этот разговор. И чем меньше во мне оставалась обезболивающего, чем сильнее боль проникала в кости, чем глубже ее когти врезались в мышцы, тем яснее становилось одно – я не хотел разговора. Не хотел прощать. Не хотел смотреть В ГЛАЗА ТОМУ, КТО ПРЕДАЛ МЕНЯ.

Я хотел его страданий. Хотел видеть его лицо, искаженное мукой. Хотел его смерти. И мне было срать на то, что он собирался сказать. Уверен, это будет что-то типа: «Мне жаль», «Прости меня», «Я не мог иначе».

Кровь прилила к голове. Сознание на несколько секунд помутилось от сшибающей с ног ненависти. В груди разгорелся пожар, который с легкостью мог испепелить весь мир. И когда дверная ручка щелкнула, я медленно повернул голову, уничтожая остатки человечности в сердце.

Логан Грин нерешительно вошел в палату. Его взгляд прошелся по стенам и мебели, мазнул по краю больничной кровати, упорно огибая меня. Мужчина прикрыл дверь и застыл спиной ко мне, опустив голову. Его спина была неестественно прямой, плечи разведены чересчур широко.

Злая усмешка скривила губы, когда я понял – Логан Грин боится посмотреть на меня. Боится, что я что-то увижу в его глазах. Что-то прочту по его лицу. Или, может, боится ослепнуть от ярости в моем взгляде?

Он глубоко вдохнул, медленно повернулся и посмотрел на меня. Открыл рот, но не смог выдавить даже банальное: «привет». Просто стоял и смотрел.

Жгучая ярость взметнулась стеной пламени до самых небес, когда взгляд Логана скользнул по моей правой руке. Его брови изогнулись, придавая лицу почти страдальческое выражение. В глазах разлился океан вины.

– Дэнни. Я… Я…

Его голос едва заметно дрожал. Мой зазвенел гитарной струной.

– Тебе жаль.

Грин судорожно вздохнул и кивнул. По моей спине побежали мурашки. Волоски на шее встали дыбом. Перед глазами повисла красная пелена. Я практически не видел Грина, когда произнес:

– Ты не мог поступить иначе.

– Дэнни…

– Простить тебя?

Я дышал так часто, что горло пересохло. Нестерпимо захотелось пить.

Логан опустил голову, а я терпеливо ждал, когда он скажет те самые слова, которые вобьют последний гвоздь в крышку гроба нашей с ним дружбы. Я почти молил его произнести их. И он ответил на мои молитвы.

– Прости меня.

Планета перестала вращаться. Секундная стрелка остановила свой ход. Тишина, повисшая между нами, заполнила весь мир. Ее нарушал только бой моего сердца. Больше не было ничего. Ничего больше и не было нужно. Только этот бой, который уверял меня в том, что я жив.

С трудом разлепив пересохшие губы, я спокойно ответил:

– Если когда-нибудь наши пути пересекутся, я убью тебя. Обещаю.

Грин стиснул челюсти. На долю мгновения его лицо исказилось от боли, но тут же окаменело, не выдавая ни единой эмоции.

Я всегда восхищался этой его способностью – держать лицо даже перед смертельным врагом, коим я только что себя назвал.

– Будь уверен, Грин, к следующей нашей встрече я не просто встану на ноги, не просто верну то, что ты у меня отнял. Я сделаю все, чтобы убить тебя.

Он прищурился на один короткий миг, медленно кивнул.

– До встречи, Дэниел.

Потом развернулся и вышел из палаты. А я откинулся на подушки и закричал, выпуская плавящую внутренности ярость на свободу.

Глава 2

ЧИКАГО. ГОД СПУСТЯ

Алессандра счастливо засмеялась.

– Дэнни, ты молодец!

– Ты кофе много пьешь или все итальянцы с рождения такие жизнерадостные?

– Иди к черту и повтори! Давай, детка, порадуй меня моторикой!

Я не сдержал легкую улыбку, глядя на хлопающую ресницами девушку. Она восторженно улыбалась, наблюдая за тем, как я перекручивал карандаш пальцами правой руки, одновременно вращая кистью. Ее карие глаза светились от удовольствия, но следили за моими действиями внимательно.

Ничто не могло укрыться от этого пристального взгляда. И потому я прилагал титанические усилия, чтобы рука не дрожала. Не хотелось попасть на внеочередную ментальную порку.

– Уже год прошел. По-моему, это ожидаемый результат за такой срок постоянной работы, нет?

Алессандра подняла на меня вмиг потяжелевший взгляд, и меня обдало холодом.

– Это мне решать, такого результата мы ждем или нет. А с учетом того, как плохо ты выполнял мои рекомендации в первые месяцы, гробя труды хирургов, я удивлена, что ты можешь нормально шевелить рукой! Ты в курсе, что такое неполноценное сращение костной ткани, Дэниел?

– Если начнешь грузить меня осложнениями, вероятность которых составляет несколько гребаных процентов…

– ТЫ ЕДВА НЕ ПОПАЛ В ЭТИ ГРЕБАНЫЕ ПРОЦЕНТЫ, ДЕТКА!

Звонкий голос ворвался в мои уши, и я невольно поморщился, крепко сжимая карандаш. И с тоской понимая, что кисть дрожит. Едва ощутимо, почти незаметно, но дрожит.

Девушка скрестила руки на груди и мотнула головой, отбрасывая упрямую прядку каштановых волос со лба. Ее взгляд, обычно искрящийся от смеха, теплый, как кофе с молоком, прожигал насквозь.

Снова. Она снова отчитывает меня, как мальчишку! Да мы почти ровесники! Мне – двадцать пять! Ей – не больше двадцати восьми! Какого черта она снова это делает?!

– Алессандра…

– ДЕТКА! ТЫ МЕНЯ БЕСИШЬ!

Я выдохнул, сжимая карандаш уже откровенно дрожащими пальцами.

– Ты меня тоже! Достала со своим «детка»! Какого черта ты так меня называешь?!

Девушка засмеялась и запрокинула голову, чтобы собрать каштановые волосы до плеч в пушистый хвост.

– А ты попробуй! Тоже понравится! Что у нас с тремором?

«Все кошмарно».

– Все прекрасно.

Алессандра скептически выгнула бровь, но я лишь улыбнулся.

– Неужели я буду врать своему доктору?

Я театрально вздохнул и положил карандаш на белый столик. И в тот самый момент, когда предмет почти коснулся пластиковой поверхности, перенапряженный запястный сустав подвел. Пальцы словно ток пробил, и я выронил гребаный карандаш. По кабинету разнесся такой грохот, словно рядом бомба взорвалась. Я выдохнул сквозь стиснутые зубы и прикрыл глаза, матерясь про себя всеми известными словами.

КАКОГО ЧЕРТА ПОДВОДИТ ЗАПЯСТЬЕ?! У меня была сломана ключица! Почему запястье ходит ходуном?!

«Не только ключица. Еще лопатка. И ребро, если ты вдруг забыл».

Тишина, повисшая в кабинете, разъедала нервы похлеще кислоты. Я уже почти молился, чтобы Алессандра начала орать. Но она поступила хуже.

Тихий голос прошелся по нервам пилой:

– Дэниел Николас Стоун, ты самый отвратительный пациент, которого можно пожелать.

Я нервно огрызнулся:

– Если думаешь, что я так долго мучаю тебя, потому что ты прекрасна и восхитительна, и я нуждаюсь в твоем обществе…

Алессандра засмеялась весело. Будто ничего смешнее не слышала! Тонкие пальчики опустились на мое правое плечо, погладили шрамы от пуль сквозь футболку. Меня передернуло – я ненавидел, когда кто-то прикасался к ним. И она знала об этом. И специально тискала меня.

– Поверь, детка! Последнее, чего я жду от такого засранца, это симпатия.

Я искоса глянул на Алессандру. Она улыбалась так искренне и душевно, что мне стало стыдно. Вот только непонятно, за что и почему. Я повел плечом, пытаясь сбросить теплую руку, но не тут-то было. Алессандра вцепилась в него еще крепче, заглядывая мне в лицо.

– Послушай, детка…

– Твое «детка» меня бесит!

– Живи с этим!

Я раздраженно закатил глаза, и Алессандра хлопнула меня пальцами по лбу.

– Я буду бесить тебя! Постоянно! Потому что злость и раздражение – единственные живые и настоящие эмоции, на которые ты способен! И если они помогут тебе выздороветь, я буду бесить тебя и терпеть твое дерьмо, детка!

Я снова дернул плечом. На этот раз Алессандра отпустила меня и сложила руки на коленях.

– Мне нужно бесить тебя. Потому что только в моменты, когда удается пробиться, я вижу тебя! Живого человека, которому страшно и больно, а не робота, который вошел в этот кабинет, сгорая от ненависти и сжигая всех вокруг! Ты так сильно хотел вернуть руку и ждал, что это произойдет… через сколько? Через три сеанса? Через пять?

Ее голос устало дрогнул, опускаясь почти до шепота.

– Это так не работает, Дэнни. Ты пришел с очень серьезной травмой! У тебя было сломано три кости! И одна из них, ключица, уникальна! Ты пришел с легким покалыванием в пальцах и рефлекторными движениями на раздражители, убитый и опустошенный, ведомый лишь злостью! Да я вообще не должна была принимать тебя без заключения психолога… или психиатра, видят боги, мне порой хочется засунуть тебе в глотку пару седативных пилюль! Но я взялась за тебя! И сразу объяснила, насколько трудным и долгим будет наш путь! Три кости, Дэниел! Ты что же, ждал, что я прошепчу заклинание, и ты снова ломанешься крушить мир? Нет, детка! Чтобы выздороветь, нужно работать!

Каждое слово Алессандры вонзалось в мозг ледяной иглой.

Нужно работать. Эти слова стали моей мантрой. Я повторял их каждое утро, глядя в зеркало. Каждое мгновение, когда вспоминал тот день. Выстрелы.

Девушка осторожно коснулась моего бедра. Я вздрогнул и отвернулся, когда теплый воздух скользнул по моей щеке, путаясь в волосах на виске.

– Я видела, как ты старался в самом начале, каким огнем горели твои глаза. Как тебе хотелось поправиться. А потом… Помнишь, что случилось потом?

На плечи словно небо рухнуло, когда я вспомнил… приступ. Состояние аффекта.

Это действительно страшно, когда злость настолько порабощает, что не оставляет в тебе ничего человеческого.

Стыд сжал сердце в тугой комок мышц. Я с сожалением посмотрел на девушку.

– Да, Алессандра. Помню.

Она грустно улыбнулась.

– И я помню.

– Прости меня…

– Прощаю… детка.

– АЛЕССАНДРА!

Я взбеленился и развернулся к ней всем телом. Девушка весело засмеялась и снова вцепилась в мое правое плечо невероятно острыми пальцами.

– Дыши, Дэниел! И прекрати мне врать. Я не дура. Все вижу.

Я глянул на карандаш так, словно он мог ожить и вонзиться мне в глотку.

– Я просто… задолбался.

– Знаю.

Я ответил на ласковую улыбку обреченным вздохом.

– Сколько еще будет длиться лечение?

Алессандра опустила взгляд на мою правую руку и задумалась. Я ждал ответ с искренним страхом.

Она права. Я сам похерил шанс на скорое восстановление. Начал херить еще в госпитале, когда вместо физиотерапии пускал слюни и пялился на стену. Сначала было больно. Потом была инфекция. Много таблеток. Антибиотики. Иммуностимулирующие. Кальций. Много возможных осложнений, которых я чудом избежал несмотря на то, что нихрена не делал. Кости срастались правильно, наличие винтов в лопатке и скоб в ключице перестало пугать. И когда я оказался у Алессандры, злой и готовый бороться за будущее – за возможность свернуть Грину шею обеими руками – мне пришлось на собственном опыте узнать, что значит выражение: спешка дурака – не скорость.

Спустя всего два месяца, стоило понять, что быстро с тремором, ограниченной подвижностью и выводящей из себя слабостью в конечности не справлюсь, я пришел в такую ярость, что разгромил кабинет Алессандры, умудрившись сломать даже то, что в теории сломать было нереально. В том числе я едва не сломал едва сросшуюся ключицу во второй раз. На этот раз – в акромионе.

Возможно, до того момента я действительно верил, что хватит заклинания или пяти сеансов. Но ведь прошел уже год! Чертов год!

«И ты умудрился обосраться в самом начале пути…».

Кажется, я еще никогда так сильно не нуждался в человеке, который скажет: «эй, все будет в порядке, ты поправишься, восстановишься и сделаешь то, чего так сильно желаешь! Ты сумеешь! Я в тебя верю!».

Впрочем, Алессандра в избытке сыпала на меня эти фразы с первого дня. Но ей я почему-то не верил…

Бодрый голос вырвал меня из раздумий.

– Если перестанешь врать и халтурить, думаю, мы управимся довольно быстро и…

Она постоянно так говорила, не обозначая точные сроки. И это злило до багровых пятен перед глазами.

– Я не халтурю.

– Ой, да брось ты! Детка…

Девушка снова засмеялась, когда я едва слышно зарычал.

– Направь то, что жжет тебя внутри, наружу. Только не на меня, очень прошу. Обрати это в упорство. И начни уже наконец работать в полную силу.

Выпустить, значит. Обратить в упорство. Да как бы это не сожгло мир…

– Прекрасный совет… детка.

Алессандра засмеялась так звонко, что я отшатнулся. Она тут же схватила меня за плечо и вернула на место, игнорируя раздраженное ворчание.

– Я же говорила, что тебе понравится!

Я вздохнул, ощущая приятное тепло в груди.

Алессандра была практически единственным человеком, с которым я контактировал за последний год. И она мне нравилась. Не как женщина, хотя ее экзотическая внешность и дикое поведение притягивали внимание мужчин.

Она завораживала. Самого изящного среднего роста, со спортивной фигурой без следов лишних физических нагрузок, с плавными линиями плеч, мягкими окатами форм, она много жестикулировала, размахивая хрупкими лишь на первый взгляд руками. На узком личике с острым подбородком и высокими скулами весело сверкали присыпанные золотым песком карие глаза в обрамлении невероятно густых ресниц. Ее брови не задерживались на одном месте надолго, то взлетая к линии роста волос, то сходясь на переносице, и ее кожу уже изрезали морщинки. Она вечно улыбалась, растягивая полные губы нежнейшего розового оттенка. Густые темно-каштановые волосы она неизменно собирала в прыгающий при каждом шаге пушистый хвост.

Сильная, упорная, дерзкая, уверенная в себе, она сбивала меня с ног, доводила до приступов бешенства… и не переставала верить в меня.

Поддавшись порыву, я накрыл ее пальцы своими и заглянул в глаза.

– Спасибо, что не бросаешь меня… детка.

Девушка улыбнулась и ответила в свойственной ей манере:

– Бросишь тебя, как же. Признай, Стоун, ты запал на меня. И потому халтуришь.

Я засмеялся. Кажется, впервые за очень долгое время – искренне.

– Нет, детка, все дело в том, что я – идиот.

«Который так сильно хотел отомстить, что похерил все шансы уже на первом этапе».

Тепло глаз Алессандры окутало меня мягким пледом. Я смотрел на нее и не верил, что мне так повезло – встретить человека, готового вынести мой характер, справиться с моими приступами… помочь мне.

– Алессандра, я…

Громкий стук в дверь заставил нас обоих вздрогнуть. Девушка резко обернулась и нервно выкрикнула:

– Секунду!

Она повернулась ко мне, дыша чуть чаще, чем дышит спокойный человек.

– Что?

Я повел плечом, сбрасывая ее руку.

– Нет, ничего.

Я успел уловить разочарование в карих глазах, прежде чем отвернулся. Девушка резко выпрямилась, разворачиваясь к двери.

– Войдите! На сегодня мы закончили. Возвращайся через неделю, хорошо? И помни – все зависит от тебя, Стоун. Ну и чуть-чуть от меня.

– Я запомнил, поверь.

Алессандра кивнула и двинулась к вошедшему.

– Здравствуй, Аарон. Честно – не рада тебя видеть! Сколько можно?!

Я обернулся в тот момент, когда вошедший мужчина крепко обнял девушку левой рукой и нежно поцеловал в щеку. Алессандра обняла его за шею, совершенно не по-докторски прижимаясь к его груди.

Дружелюбие доктора Коппола не знало границ. Личных – в том числе.

Девушка отстранилась от молодого мужчины и легонько стукнула его кулаком по левому плечу. Его правая рука была в гипсе.

– Время отличных историй, или ты разучился ровно ходить?

Мужчина хрипло засмеялся, слегка щуря правый глаз.

– Нет, Эйс, не повезло подвернуться под отрез металлической трубы.

Его взгляд, еще мгновение назад теплый, метнулся ко мне и стал ледяным. Аарон дружелюбно улыбался, но от меня не скрылась его настороженность.

Я развернулся на пятках и быстро обошел парочку.

– До встречи, док.

Алессандра успела схватить меня за запястье и остановить уже в дверях.

– Эспандер забыл!

Она прошла к рабочему столу в глубине кабинета и принялась переворачивать бумаги.

– Да куда же я его…

– У меня уже есть эспандер.

– Не верю!

Я сложил руки на груди, чувствуя на себе пристальный взгляд серых глаз. Аарон разглядывал меня, словно экспонат в музее, нисколько не стесняясь. Его настороженность ушла, сменившись искренним любопытством.

Я медленно повернул голову и вопросительно приподнял брови.

– Что-то подсказать?

Мужчина улыбнулся уголком рта и протянул мне левую руку.

– Для начала – имя. Аарон Таппер.

Я смерил его большую ладонь скептическим взглядом, но пожал. И прищурился, когда мужчина сдавил мои пальцы гораздо сильнее, чем того требовали правила этикета.

– Дэниел Стоун. Ты что-то показать пытаешься? Или понять? За каким дьяволом пальцы мне ломаешь?

Аарон засмеялся, все так же щуря правый глаз, и выпустил мою руку.

– Интересно стало, какая у тебя хватка на левой. Ты же явно правша.

– И?

– Что «и»?

– Я – правша. И что?

Аарон мотнул головой, беззаботно улыбаясь.

– Нет, ничего. Просто отметил, что ты правша.

Я скользнул взглядом по гипсу и хмыкнул.

– А ты – левша?

– Нет, тоже правша.

«Крепкое рукопожатие с левой для правши… Какой-то странный диалог!».

Алессандра будто мысли мои прочитала. Она приблизилась, протягивая мне упаковку с новеньким эспандером. Точно такой же лежал у меня на полочке в ванной комнате. Запакованный…

– Аарон слишком часто ведущую руку ломает! И компенсирует временную, но РЕГУЛЯРНУЮ неработоспособность левой.

Мужчина перевел на доктора взгляд, и я невольно улыбнулся – в серых глазах только сердечки не плясали!

– Эйс, не гунди! Ты рада видеть меня, признайся.

То ли в его голосе действительно прозвучала неприкрытая надежда, то ли неловкая ситуация заставила меня так подумать, но я поспешил ретироваться.

– Мне пора. Алессандра, до встречи.

– Была бы рада видеть еще больше, если бы ты приходил реже, чем раз в три месяца! До встречи, Дэниел.

Аарон хрипло засмеялся, поворачиваясь ко мне.

– Приятно познакомиться.

– Взаимно.

Уже выходя из кабинета, я скользнул взглядом по идущему к банкетке мужчине. Точнее – по его спине с узором крепких мускулов, играющих под футболкой.

Приходит раз в три месяца. С переломами. Часто лишается ведущей руки. Под отрез трубы подвернулся. Интересно, кто он такой?..

Уже покинув центр, я крепко задумался над словами Алессандры. Она сказала: компенсирует неработоспособность правой руки левой. И довольно неплохо, судя по силе рукопожатия. Довольно практично, раз он часто правую руку ломает, иметь в запасе не уступающую ей по функционалу левую, да?

Я слышал о людях, владеющих обеими руками с рождения. А еще я видел парней, которые учились этому – не стрелять с обеих рук, а владеть обеими руками одинаково хорошо. Как же они называются? Ампи… Амбе…

– Амбидекстры.

Я задумчиво хмыкнул, глядя под ноги и сжимая правую кисть с отвратительно дрожащими пальцами и ноющим от перенапряжения запястьем в кулак. В голове на бешеной скорости завращались шестеренки. Я застыл посреди одной из улиц дождливого в это время года Чикаго и размышлял.

Владение обеими руками – это потрясающе! Такой навык мог стать преимуществом в почти любом деле! Особенно в том, про которое я забывать не собирался – все еще планировал вернуться в ряды служащих по контракту.

Азарт кольнул диафрагму легким разрядом тока. Я улыбнулся, отдаваясь почти забытым ощущениям. Кажется, у меня появилась новая цель. И эта цель казалась достижимой в отличие от полного восстановления ублюдской правой руки. Нужно выяснить, как именно становятся уникальными, и составить план действий.

«К слову, в исполнении того самого обещания амбидекстрия тоже может стать неожиданным преимуществом, а?».

Я облегченно вздохнул. У меня появилась надежда. План «Б» на тот случай, если не смогу полностью восстановить функции доминантной руки.

«Станешь амбидекстром, и на правую руку станет плевать».

***

Несколько следующих дней я потратил на то, чтобы понять, кто такие амбидекстры и как присоединиться к их небольшой, но интересной рати – всего один процент людей на земле мог похвастаться, что родился поистине уникальным. И охренел от того, насколько все казалось простым в теории.

Писать и рисовать двумя руками одновременно и только недоминантной рукой.

Укреплять мышцы недоминантной руки.

Совершать простые бытовые действия только недоминантной рукой.

Закреплять навыки, доводя их до автоматизма.

А в следующие месяцы охреневал от того, как сложно все было на практике.

Начал я с похода в магазин детских товаров и с трудом сдерживал раздражение, когда болтающиеся по торговому залу женщины пускали слюни на молодого мужчину, выбиравшего прописи и детские раскраски. Видимо, со стороны это казалось чем-то весьма милым и привлекательным. Знали бы они, на кой черт мне сдались эти книжки, чего я хотел достичь в итоге и ради чего все это начинал…

Каждый день я старался делать что-то левой рукой. Простые бытовые действия. Почистить зубы. Застегнуть пуговицы. Расчесать волосы. Заправить постель. С этим все было довольно просто – несколько месяцев жизни без правой руки вообще научили меня более-менее справляться со своими нуждами одной… кхм… левой.

Забавно прозвучало, не спорю.

Хотя ножом я зря решил орудовать левой – чуть палец не отрезал.

Каждый вечер я посвящал тому, чтобы заставить работать оба полушария. Мучил обеими руками эспандеры, которые мне успела за год всучить Алессандра и большая часть которых, стыдно признаться, валялась по всей квартире, писал буквы, закрашивал картинки, соединял точки. Натирая мозоли на пальцах и впадая в бешенство, когда что-то не получалось.

Но я не сдавался. Матерился, психовал, рвал страницы… и садился за стол. Снова и снова. Каждый вечер.

Я уже сдался один раз. И сейчас страшно жалел об этом.

Во-первых, потому что разгромил кабинет Алессандры, разбив все, до чего мог дотянуться. И все лишь из-за того, что она тонко, в своей манере намекнула, что я засранец, которому лень приложить достаточные усилия, потому что правая рука, видимо, вообще не нужна.

Мучая по вечерам тугое кольцо эспандера, я со стыдом осознавал, насколько она была права. Стоило мне встретиться с первыми трудностями и понять, что установленные мною сроки восстановления не соответствуют действительности, я опустил руки. Руку. Вторая и так почти не шевелилась. А сейчас за несколько недель с чертовыми игрушками я, казалось, добился бо́льших успехов, чем за год с Алессандрой. Если бы я так старался в самом начале и повторно не травмировал только сросшуюся кость…