Читать книгу: «Иго по расписанию»

ГЛАВА 1: ЛИФТ ВО ВРЕМЕНИ

Москва. Понедельник. 08:14.

Воздух у метро «Савёловская» был напоён смесью горелого дизеля, влажного бетона, воронёного металла и непонятного, но устойчивого запаха безысходности. Именно в этом аромате Игорь Жбанов черпал вдохновение каждый день, вот уже девятый год подряд. Вдох – тоска. Выдох – сарказм.

– Планёрка через шесть минут, – пробормотал он, сверяясь со смартфоном. – Значит, у меня ещё шесть минут на полное презрение к жизни.

Пальто жало подмышки, зонт норовил вывалиться из сумки, и только кофе из автоматной бумажной чашки держался с достоинством. Правда, вкус у него был, как у отвара из варёной резины с нотками тоски по Бали.

На лифте седьмого корпуса бизнес-центра "Синхросфера" красовалась наклейка: «ОТВЕТСТВЕННОСТЬ – ЭТО КОГДА КАЖДЫЙ УРОВЕНЬ ПОД КОНТРОЛЕМ». Игорь, как всегда, усмехнулся – лифт, мягко говоря, не внушал доверия. Он скрипел, пыхтел, страдал от тревожного света кнопки «7» и напоминал пьяного киборга на пенсии.

Жбан – как его звали на работе, – был человеком особого склада. Рост 180 с хвостиком, вечно спутанные волосы цвета «брюнет в панике», глаза – серые, как московский февраль, и выражение лица, будто он уже всё это видел, причём не раз, и не понравилось. На шее – шарф из серии «дарили и забыл выбросить». В голове – список задач, которые давно стали синонимом бессмысленности.

Он вошёл в кабину, нажал «7», хлебнул кофе, и тут… лифт вздрогнул, мигнул лампочкой, и по его спине пробежал лёгкий ток. Не от кофе. От настоящего электрического удара.

– Опять кто-то перегрузил систему Excel на шестом… – выдохнул он и дернулся за поручень.

Лифт рванулся вниз. Резко. Без предупреждения. Без мягкого гудка. Только яркая вспышка света – и…

Темнота. Запах. И… свинья.

Игорь открыл глаза.

Первое, что он почувствовал – это жуткий, густой, удушающе натуральный запах навоза. Второе – то, что его левая нога что-то тёплое и влажное пощипывает. Третье – вокруг почему-то не слышно ни гула офиса, ни жалобного "пинь" из Outlook.

Он лежал лицом в сене. И его лизала свинья.

– Ну что за симуляция… – выдавил он сквозь кашель.

Свинья хрюкнула одобрительно и ушла. Куда-то направо, за угол сарая.

Свет пробивался сквозь щели досок. Воздух был… чересчур реальным. Пыль, древесная сырость, запах шерсти и дыма. Всё это било по мозгу, как хорошее похмелье.

Он сел. Потянулся за телефоном. Тот был при нём. 3% зарядки.

Вверху экрана – нет сигнала. Ни Wi-Fi, ни LTE, ни хотя бы «3G из могилы». Только дата: Понедельник, 6 марта.

– Хорошо. Если это игра – пусть будет квест. Если психоз – значит, продвинутый. Если реальность – тогда… я хочу обратно в лифт.

Он вышел на свет. На него уставились три крестьянина с вилами, баба с гусём и мальчишка, грызущий корку чёрного хлеба.

– Вот же бес! – рявкнул один.

– Он с неба упал! – пискнул второй.

– Да вон же, – сказал мальчишка, – с хлева вылез.

И тут все заорали. Все. Кто матом, кто молитвами, кто просто визгом.

Игорь рефлекторно поднял руки.

– Спокойно! Я… эээ… технолог!

Это почему-то не помогло. Один крестьянин уже замахнулся вилами.

И в этот момент раздался женский голос, хриплый, чёткий, с командной интонацией:

– Эй, болваны, оставьте его. Не бес он. Просто дурак.

Толпа расступилась. На крыльцо избы поднялась женщина. Лет тридцати, с косой до пояса, в тёмно-сером платье, перепачканном травами и золой. Глаза – зелёные, прищуренные. Голос – как осиновая кора: шероховатый и уверенный.

– Настасья, – бросила она, глядя на Игоря. – А ты кто?

– Я… севера, – вдохнул Жбан. – Да, из северной ставки. Меня туда… отослали с инспекцией. По даням. Проверить, значит… KPI.

– Кого?

– Ну, это… Сколько у вас мешков зерна на душу? Какие показатели по капусте? Где отчёт за первый квартал?

Настасья нахмурилась.

– У него точно горячка, – сказала она, поворачиваясь к мужикам. – Или это чёртов городской леший. Заприте пока. Там разберёмся.

Жбан понял одно: планёрка в этом мире началась внезапно. И он уже опоздал.

Сарай оказался… тюремным.

Пахло мочой, берестой и гусем. Причём гусь сидел прямо на коряке возле двери и смотрел на Игоря как на недостойного клиента. Дверь, к счастью, не заперта – просто подпёрта деревянным косяком.

Он вышел наружу.

День был серый, влажный. Небо, как несвежий поднос, лениво нависало над деревней. Земля под ногами раскисла, сапогов не было, и Игорь продирался по лужам в своих кроссовках, чувствуя, как судьба высасывает тепло из ступней.

Поодаль сидели те же крестьяне. У одного был лоб перемотан тряпкой, у другого – глаз с бельмом, у третьего – нос как отдельный предмет мебели. Рядом крутилась собака: порода «могильный смес».

– Не гневайся, господин, – первый встал и потёр руки. – Мы ж не знали, что ты с северов. А то ведь всякое ходит… Слухи… Что хан прислал нам кого-то с чудесами.

– Ну, не совсем с чудесами, – буркнул Игорь. – Хотя, если зарядку не найдёте – будет чудо, если смартфон выживет.

– Смартфон?

– Устройство. Карманный шаман.

Мужик перекрестился, потом быстро повернулся и громко зашептал соседу. Второй тоже перекрестился, третий на всякий случай плюнул через левое плечо.

Появилась Настасья.

Шла уверенно, в руке – корзина, в глазах – вопрос.

– Ты кто будешь, правда? Не выдумывай. Я людей чую.

– В смысле «чую»?

– Слово, походка, как глаза бегают. Не с этих мест ты. Да и не с Литвы. Ты чужой.

– А ты – психоаналитик?

– Лекарка я. С рождения всех лечу. Но таких, как ты, лечить поздно – ты не болен. Ты вывернутый.

– Спасибо. А ты, между прочим, первая, кто не пытается тыкать в меня вилами.

– Ещё не вечер.

Она поставила корзину на пень. Изнутри показалась голова дохлой курицы. Жбан непроизвольно отпрянул.

– Это ужин?

– Это компресс. У Яши нарыв.

– Ты как-то… экспрессивно лечишь.

Настасья усмехнулась.

– А ты – как-то суетливо живёшь.

Молчание зависло на ветру. Пахло дымом и… варёной репой. Где-то вдалеке пел петух, как будто страдая. Жбан снова ощутил жжение под левой лопаткой: там, где обычно ноет чувство, что всё идёт к чёрту.

– Послушай, – начал он, – а какой сейчас… эм… год?

Настасья хмыкнула.

– От Рождества Христова – семь тысяч с чем-то, а по лету от основания хана нашего – ныне год сорок третий. А что?

– Просто хочу понять, насколько у меня проблемы со службой безопасности времени.

Настасья щурилась.

– Ты воин?

– Ну, как тебе сказать… Я файлы сортирую. Говорю людям, где баг, а где фича.

– Это княжеское дело?

– Можно и так сказать. Правда, у нас князья – это, в основном, руководители среднего звена.

Настасья вздохнула.

– Ты странный, Жбан.

– Да, я знаю. Даже в Москве я – странный. А тут… ну, видимо, я инопланетянин.

Она не спросила, что значит «Москва». Она просто поджала губы и сказала:

– Пойдём. Ты должен поговорить с Леонтием. Он… старый. Но не глупый. Может, поймёт, откуда ты вылез.

– А если не поймёт?

– Тогда, быть может, поймёшь ты сам.

Они шли через деревню.

Крыши покрыты дёрном, заборы гнуты временем. Воздух густ с копотью. Детвора – босая, с соплями, с палками в руках. Одна девочка держит тряпичного петуха и шепчет: «Чур меня, чур…»

Игорь шёл и чувствовал – его походка, язык, взгляд – всё чуждо. Он был пикселем среди мазков гуаши. Словно график из Excel провалился на бересту.

– Тебе не страшно? – спросил он Настасью.

– Чего?

– Ну, вот так. Идти рядом с… шпионом, бесом, чудом. Или с дураком. Не важно.

– Ты не страшный. Ты – усталый. А усталость не пугает. Она у нас у всех в крови.

Они остановились у избы, в которую врос дуб. На крыльце сидел Леонтий Сторож. Монах. Лет шестьдесят. Борода, как жмых. Глаза – как берестяные корешки: затёртые, но живые. В руке – глиняная чашка. В другой – книга. Настоящая. Кожаная. С замком.

– Бесов привела? – сказал он без приветствия.

– Гостей, – поправила Настасья.

– Всё одно.

– Этот – севера.

– Ага. С белокаменных?

– Ещё севернее, – сказал Жбан. – Там, где льды мыслей и безмолвие кофе.

Леонтий всмотрелся.

– Ты – не отсюда. Ты не просто странник. Ты… не в том веке.

– Вот и я это подозреваю, – кивнул Игорь. – Скажите, батюшка, а как выбраться обратно?

Леонтий покосился в сторону.

– Обратно? Назад нет тропы. Только кругом. Через смысл. Если он у тебя есть.

Жбан сел рядом. Смотрел на закатное небо, где дым плёлся к солнцу, как дрожащий страх.

– А если смысла нет?

– Тогда оставайся. Будешь смыслом нам. Мы всё равно ничего не понимаем.

– Ты всё ещё думаешь, что спишь? – спросил Леонтий, наливая мутный отвар в берестяную кружку.

– Я не уверен, что проснулся, – хрипло отозвался Жбан. Он сидел на пне у костра, пальцы вцепились в кружку так, будто в ней был смысл. Или хотя бы кофе. К сожалению, отвар пах болотом и чем-то, напоминающим носки после футбольного матча в дождь.

Настасья стояла в стороне, мешала в котелке что-то вязкое. Игорь исподлобья наблюдал за её ловкими движениями: слишком практична для простушки, слишком живая для медицины.

– Сколько времени прошло? – спросил он. – С тех пор, как я… попал?

– День. Солнце дважды поднялось. – Леонтий причмокнул, оценивая своё варево. – Ты долго лежал. Кричал во сне.

– Я часто так делаю. Особенно в пятницу, когда вспоминаю, сколько задач оставил на понедельник.

– Ты говоришь словами без костей, – хмыкнул монах. – То ли бесовщина, то ли смех.

Жбан допил отвар, сморщился, огляделся. Костёр трещал. Дети на заднем плане гоняли курицу. Где-то далеко мычал упрямый бык. А в воздухе висел напряжённый покой – такой, что даже ветер не решался вмешаться.

Он достал из кармана смартфон.

1% зарядки.

Игорь невольно сглотнул.

– Что это? – спросил Леонтий.

– Осколок будущего.

– Магия?

– Хуже. Рабочий чат.

– У тебя в коробочке сидят беседы?

– Они сидят в моей голове. Но коробочка им помогает быть громче.

– Проклятие.

– Скорее прокрастинация.

Леонтий помолчал, разглядывая экран.

– Покажи свет.

Жбан включил экран. Блики осветили морщины на лице монаха. Он ахнул.

– Это… окно? В другой мир?

– Скорее в ад. Там мне каждый день говорят, что я недостаточно эффективен. Что я должен быть активным, инициативным, позитивным… и уволенным.

Леонтий долго смотрел на тусклый свет.

– Ты мрачен. Это хорошо. Только мрачные понимают цену огню.

– И цену зарплате.

– Это ты и есть. Жбан?

– Неофициально.

– Имя твоё странно. Пустое. Глухое.

– Это потому, что оно рождено в офисе. Там каждое имя – шутка, застрявшая между отчётами и депрессией.

Настасья подошла, присела рядом. Запах трав стал сильнее. В её движениях была осторожность, но не страх.

– Ты правду сказал. О будущем. Оно там… всё такое?

– Хуже. Там все притворяются, что живут. И наказываются за попытки быть собой.

Она смотрела на него. В её глазах не было ни жалости, ни осуждения. Только… интерес.

Глубокий, изучающий. Как будто она разбирала его на корешки – как траву перед отваром.

– Здесь иначе, – сказала она. – Мы не притворяемся. Мы просто… живём. Кто выжил – тот и живой.

– Я не выжил. Я выпал.

Наступила тишина.

Игорь вдруг почувствовал себя странно. Не как в дурном сне, не как в шоу – а как в переходе. Всё вокруг было абсурдно, но реально. Прямо до мурашек. До пыли в зубах. До боли в ногах от вчерашней драки с телегой, которой он уступал дорогу, считая её автобусом.

Он встал.

– Мне нужно… чем-то заняться. Что-то привычное. Чтобы мозг… не рассыпался.

– Можешь колоть дрова, – предложила Настасья. – Или… сортировать капусту. Старосте не хватает рук. А ты вроде жив, хоть и с дефектами.

– Капуста… – протянул Жбан. – Отлично. Я, между прочим, однажды систематизировал корпоративный флот дронов. Капуста меня не пугает.

– Там только гусеницы. – Она чуть улыбнулась. – Они хуже менеджеров?

– Менеджеры хотя бы не ползают по листьям. Хотя…

– Игорь, – сказал Леонтий. – Не убегай. То, что ты оказался здесь – не случай. Может, ты – инструмент?

– В чьих руках?

– В своих.

Он оказался в амбаре. Перед ним – три кучки капусты: нормальная, подгнившая, и что-то третье, похожее на протест.

Староста – пузатый мужик с глазами рыбы – кивнул и ушёл. Оставил. Без инструкций. Без KPI. Без отчётности. Без Wi-Fi.

– Так, – буркнул Игорь, – кто здесь лидер мнений?

Он взял камешек, вырезал на доске три символа. Потом начал методично разделять капусту по категориям.

Впервые за сутки – он контролировал что-то. Пусть даже капусту.

Прошёл час.

Внезапно в дверях появился мальчишка.

– Ты… с неба упал?

– Да, – ответил Жбан, не оборачиваясь. – Но всё равно платишь налог. Даже ангелы не освобождаются от дани.

Мальчишка захихикал и исчез.

А Игорь продолжал. От капусты – к покою. От бессмысленности – к рутине. От рутины – к логике.

Мир хоть как-то начал выстраиваться. По столбцам. По строкам. Пусть и на сене.

– Люди добрые! Слушайте!

На деревенской площади, если это можно так назвать – неровный луг между избами, кострищем и корытом для свиней – стояли почти все жители. Кто в лаптях, кто босиком, кто с младенцем, кто с гусём. Все – с одинаковым выражением лица: недоверие, скрученное подозрением, политое холодом опыта.

В центре – Жбан, обмотанный плащом, который Настасья вручила со словами «чтоб не простыл, а то ещё хуже заговоришь». Справа от него – староста, пузатый и вспотевший.

Слева – собака. Возможно, председатель.

Леонтий выступил вперёд, кашлянул, приложил ладонь к груди:

– Братья! И сёстры! В деревне нашей явился муж странный. Говорит чужо, мыслит иначе, не жрёт всё подряд. И даже… – он поднял палец – …разделяет капусту!

– Маг! – раздался голос сзади.

– Дурень! – рявкнула Настасья в ответ. – Он глуп, не маг.

– А может, шпион? – предположил другой.

– Или посланник князя!

– Или сам князь!

– Или… – хмыкнул кто-то у печи, – просто обиженный судьбой.

Жбан поднял руки.

– Господа, коллеги, хм… соплеменники. Я человек простой. Я упал. Я проснулся. Я выжил. Это, по-моему, уже достаточно, чтобы не быть сожжённым.

Тишина.

– Я не из ваших мест. Это видно. Но если уж вы не сожгли меня с утра – давайте сделаем шаг дальше: поговорим.

– Ты… – протянул староста, – как звать-то тебя?

– Жбан. Ну, Игорь Александрович, если по форме. Но тут, как я понял, формами особо не разбрасываются.

– Что ты умеешь?

– Внедрять.

– В кого?

– В процессы.

– В скотину, что ли?

– В смысле – упорядочивать. Выявлять узкие места, повышать производительность. Наладить план, учёт, отчётность…

Мужики переглянулись. Бабы – хихикнули.

– Ты с Данниковской канцелярии? – подозрительно спросил староста.

– Нет. С корпоративной культуры.

– Это где?

– Там, где люди делают вид, что работают, чтобы другие могли делать вид, что платят.

Молчание.

Потом кто-то из-за забора прошептал:

– Он наш.

Кто-то зааплодировал. Шлёпнул себе по лбу и заорал:

– Он говорит, как наш Пахом, когда в яме сидел!

Настасья выступила вперёд:

– Он… странный. Но вчера он спас свинью. Не дал её на шашлыки пустить. А значит – с добром.

– У нас каждый второй – с добром, – буркнул кто-то.

– А он капусту разобрал. Не перепутал гнилую с свежей.

– А это редкость, – признал староста.

– И ещё… – сказала Настасья тише, – он плакал ночью.

Все замолчали.

Жбан вздохнул.

– Я не помню, чтобы плакал. Но если и так – значит, мне не всё равно.

Староста почесал шею. Потом глянул в небо. Потом – на собаку.

– Ладно, – выдал он. – Голосуем.

– За что?

– За то, чтобы не сжигать. Пока. А может, и в дело пустить.

Гул.

– Кто за?

Руки – грязные, узловатые, смелые – поднимались. Не все. Но большинство.

– Принято, – сказал староста. – Отныне будешь… помощником по… чёрт знает чему. Но если не справишься – костёр готов.

– Очаровательно, – буркнул Жбан. – Прямо как на прошлой работе.

Свинья, та самая – с чёрным пятном на боку и взглядом налогового инспектора, – в этот момент пронеслась мимо. Она остановилась у ног Игоря, посмотрела, хрюкнула… и положила голову на его ботинок.

Настасья хмыкнула.

– Всё. Теперь ты с ней навеки связан. Назовём её… KPI.

– О боже.

– Можешь взять её на первое совещание. Вдруг поможет с коммуникацией.

Костёр догорел. Люди разошлись. Жбан остался с Настасьей.

– Спасибо, – тихо сказал он.

– Не мне. Себе. Ты выдержал. И не сбежал.

– Я просто не знал, куда.

– А это уже начало.

Ночь в деревне XIII века – не просто тьма. Это вселенская пауза, заполненная хрустом, комариным писком и далеким уханьем совы, которая, похоже, следила за Игорем лично.

Он лежал в углу старой избы, на грубо сколоченном топчане, обложенный мехами и соломой. В углу, под мышью, посапывала KPI – его свинья по принуждению и единственная коллега с преданным взглядом.

Пахло деревом, дымом, пылью, землёй и травами. И ещё – чем-то тёплым и человечным. Настасья, уходя, оставила у входа горшок с кашей и кружку с травяным настоем. Написала на дощечке: «НЕ ПУТАЙ С ПОЛОСКАНИЕМ ДЛЯ ЯШИ». Подпись: «Н.».

Игорь ел, глядя на дымку над очагом, и думал:

«А ведь в офисе я всё мечтал – оказаться “в другой реальности”. Только там, в тех мечтах, была кофемашина, море и отпуск. А не средневековый шовинизм с элементами берестяного менеджмента.»

Он поставил кружку, лег на бок и прошептал в темноту:

– Зачем я здесь?

Словно в ответ, с улицы раздался тихий, почти музыкальный скрип – кто-то шёл по мокрым доскам. Потом – чьё-то сопение. Потом – голос. Хриплый, с затяжками, с мудростью и вином:

– Не спится?

Это был Леонтий.

– Вам тоже?

– Старым мало сна надо. Мы и так половину жизни проспали.

Он присел на лавку у двери, развязал мешочек, достал флягу.

– Хочешь – пей. Хочешь – слушай.

Игорь взял флягу. Глотнул. Вино. Кислое. Живое. Почти как кровь, но теплее.

– Ты ведь думаешь, что всё вернётся? Что проснёшься?

– Я надеюсь. Не думаю. Вера – это когда выключили интернет, а ты всё ещё проверяешь уведомления.

Леонтий хохотнул.

– А может, не надо возвращаться? Может, ты здесь – не случайно?

– Я всегда всё делал случайно. Мне даже в университете сказали: «Ты прошёл… случайно». И так – по жизни.

– Значит, пора сделать что-то… не случайное?

Молчание.

Жбан посмотрел в потолок. Там бегал паук. Уверенно. Целеустремлённо. Как IT-директор на корпоративе с бесплатным вином.

– А если я только и умею, что перекладывать мысли с места на место?

– Перекладывай. Но не себе. А другим.

– Это и есть смысл?

– А кто тебе сказал, что он большой? Может, смысл – как гвоздь. Маленький. Но держит крышу.

Они замолчали.

Жбан знал: этот разговор он запомнит. Не потому, что он был мудрый. А потому, что впервые за много лет – его слушали. Не по долгу, а по-настоящему.

– Я боюсь, – сказал он. – Что стану кем-то, кого даже сам не узнаю.

– А кем ты был?

– Тем, кто прятался.

– Тогда, может, сейчас – впервые ты вылез наружу.

Настасья вошла тихо, в темноте. С платком на голове. Усталая. В руках – берестяной мешочек с мазью. Не удивилась им.

– Я ему мазь принёс, – сказал Леонтий.

– А я – молчание. – ответила она и села рядом.

Никто не прогнал никого.

И в этой тишине, полной шорохов, света от углей и комаров – родилось что-то тёплое.

Что-то, что не говорилось словами. Только взглядами. Пауза – как мост. Звуки – как музыка между строк.

KPI хрюкнула и повернулась. Положила пятачок на руку Игоря.

Он вздохнул.

– Ладно. Попробуем. Без гарантий. Но с капустой.

Утро в XIII веке начиналось без будильника, но с петухом, который, судя по силе крика, явно был перевоплощением HR-менеджера в гневе.

Жбан сидел у крыльца, в руках – берестяной планшет, на котором он выцарапывал палкой слова: "ЗЕРНО – УРОЖАЙ – УЧЁТ". Рядом KPI безмятежно рыла землю. Под ногами валялись капустные листья, уши чесались от мошек, а в голове – система управления урожайностью.

– Ты опять пишешь свои… заклятия? – Настасья поставила перед ним деревянную чашу. В ней – густая похлёбка, пахнущая чесноком и чем-то угрожающе здоровым.

– Это не заклятия, – вздохнул Жбан. – Это скелет планирования. Вот, смотри: если у вас урожай – три мешка на хату, а семей – двадцать две…

– А я думала, ты просто делаешь вид, что занят. Как Леонтий, когда “молится”.

– Обижаешь. Я – офисный человек. Я даже во сне оформляю протокол встречи.

Настасья села рядом.

– И зачем тебе всё это?

– Потому что, если я не начну… я снова стану тем, кто ничего не делает. А оттуда – один шаг до полной деградации.

– Ты уже был другим?

– Был. Усталым. Сложным. И наполовину выгоревшим.

– А теперь?

– Пока что – обугленным, но с искрой.

Она молчала. Лёгкий ветер трепал край её платка. Лицо было спокойное, но глаза… в них появилась затаённая внимательность. Не любовь, не влечение, а интерес, осторожный, как ладонь над углями.

Игорь продолжал:

– Я думал сделать так: создать таблицу – сколько кто отдаёт зерна, сколько получает обратно, и…

– Чтобы они начали считать?

– Да.

– Тогда ты станешь первым, кого посадят за математику. У нас тут счёт – до пяти, потом идёт «много», потом «нету».

– Ну, значит, пора учить. С «двух плюс два».

Настасья встала.

– Если научишь Пафнутия считать – поверю, что ты волшебник.

– Кто такой Пафнутий?

– Местный писарь. Липкий, как мёд на сапоге. Всё записывает. Но читать не умеет.

– Убедил.

Тем временем, на опушке деревни, другой разговор – куда менее ироничный.

В тени дуба стояли трое. Один из них – высокий, в кольчуге, с лицом, будто вырезанным из дерева, с острыми глазами и тёмным шрамом поперёк подбородка.

Караш-Буга, воевода Орды.

– Значит, ты видел его?

– Да, воевода, – заискивал гонец. – Он говорит странно. О капусте, о дани, о небе… И у него есть коробка, что светится!

– Коробка?

– Свет. Как от огня. Но изнутри.

– Он шаман?

– Или шпион.

Караш прищурился.

– Если шаман – к хану. Если шпион – к костру.

– Он… с бабой. Настасьей. Та, что лечит.

Караш хмыкнул.

– Тогда костёр ждать не будет. Пришли двух. Без шума. Посмотрим, что за зверёк прибился к нашему стойлу.

В деревне Жбан уже собрал вокруг себя троих:

Мальчишку по имени Гаврило – тот отвечал за доставку листьев.

Деда Фому, который кивал на всё, не понимая ничего.

КPI, которая вдохновляюще хрюкала, если идея казалась особенно абсурдной.

– Итак, коллеги, – говорил Жбан, водя по доске палкой, – сегодня наша задача: научить деревню, что информация – это сила. А сила – это зерно. А зерно – это KPI. А KPI – это… ну, она.

– Хрю, – сказала KPI.

Фома кивнул. Гаврило хлопал глазами.

– Сначала мы заведём учёт капусты. Потом – дров. Потом – людей.

– Людей тоже учесть?

– Да. Кто сколько работает, кто где прохлаждается…

– Это как знать, кто ленив?

– Именно.

– А если староста?

– Тогда лучше молчи.

Жбан улыбнулся.

Пошло. Пошло. Началось. Пусть с капусты – но это был шаг.

А в кустах – шорох.

И тихий голос:

– Это он. Смотри, как размахивает. Убрать?

– Пока – нет. Подождём. Пусть говорит. Мы послушаем.

– И вот, если мы пересчитаем все мешки – поймём, что у нас есть дефицит, – объяснял Жбан, выцарапывая на бересте график из «крючков и кружков».

Гаврило смотрел, как будто видел магию. Фома кивал с благоговейной регулярностью, независимо от смысла. KPI валялась у ног и пыхтела, как начальник после совещания.

Настасья наблюдала издали. Улыбка на её лице была не радостной, а осторожной. Как будто она видела впервые, как человек, которого считала сумасшедшим, строит дом из ветра – и у него это получается.

– А теперь самое главное, – говорил Жбан, – мотивация. Кто больше дров принес – получает… не знаю… ухо сушёного судака. Или что у вас тут ценится?

– Глина, – сказал Фома. – Много глины – много мисок. У кого нет мисок – тот ест с пола.

– Прекрасно. KPI по мискам.

– Хрю, – подтвердила KPI.

Гаврило захлопал. Где-то сбоку, на крыльце, кто-то прокричал: «Он будто бы князь, только не пинает!»

Настасья подошла ближе.

– Ты… действительно думаешь, что это сработает?

– Нет, – честно сказал Игорь. – Но если не пробовать – точно не сработает.

– Ты странный. Но не глупый.

– А ты – храбрая. Но осторожная.

– Это из-за трав. Они учат ждать, пока закипит, но не вскипит.

Они посмотрели друг на друга. В этом взгляде – не было влечения. Только уважение, тонкое, как нитка между берегами.

Внезапно – громкий гудок рога.

Игорь вздрогнул.

– Это что? Фаер-дриль?

– Это тревога. – Настасья резко напряглась. – Пришли воины. Ставка.

Все замолчали. Даже KPI подняла голову.

С холма спускались всадники. Три фигуры, в кольчугах, с флажками, на которых – золотая орда.

– Они ищут кого-то, – сказал староста, выбежавший вперёд. – Говорят, от хана. Велено: “Где чужак – покажите”.

Игорь побледнел.

Настасья схватила его за локоть:

– Уходи. Сейчас. В сарай. Не говори ничего.

– Почему?

– Потому что, когда хан что-то хочет узнать – это редко заканчивается вопросами.

Он оглянулся на свои схемы. На KPI. На бересту, где уже вырисовывался первый «аграрный дашборд».

– Но… я же только начал.

– Именно. А у нас, если ты начинаешь – ты уже подозрителен.

Жбан отступил. KPI – за ним. Настасья прикрыла задвижку сарая. И осталась снаружи.

Всадники подъехали.

– Где он? – прохрипел главный. Лицо у него было широким, с глазом как льдом и голосом – как точильный камень.

– Кто?

– Пришлый. Слова странные. С лицом как у хана в молодости.

Настасья не дрогнула.

– Был. Ушёл. Сказал – “не доросли”. Ушёл в лес.

– Ты врёшь.

– Тогда ищите. Но если тронете свинью – вся деревня восстанет.

Воин скривился.

– Хан хочет его видеть. Если не найдём – вернёмся.

– Вернитесь. С письмом.

– Не умничай, баба.

– А ты не топчи капусту, урод.

Они уехали. Грязь летела из-под копыт.

Игорь вышел из сарая, дрожа от адреналина.

– Это… что было?

– Это называется “политика”.

– Они… что, будут искать меня?

– Скорее, наблюдать. Караш-Буга – не тот, кто забывает лица.

– Кто он?

– Воевода. Если у хана есть когти – это он. И он тебя учует, как ты учуял цифру в капусте.

Игорь опустился на скамью. Обнял KPI. Молчал.

– Добро пожаловать, реформатор, – сказала Настасья. – В политический ад. Здесь нет фидбэка. Только кнут и утро.

Он выдохнул.

– В следующий раз… я просто вызову такси.

– Поздно. Ты уже – один из нас.

Сверху – в тени дуба – неподвижно стоял силуэт. Он видел всё. Он улыбался. В его руках был шнурок. На шнурке – вырезанная из дерева свинья. Караш-Буга знал: если у врага есть талисман – у него есть слабость.