От Вознесенского проспекта до реки Пряжи. Краеведческие расследования по петербургским адресам

Русская эскадра, сформированная наспех, не имела опыта совместного плавания, времени на отработку практических приемов взаимодействия такого количества судов не оставалось. Полагаясь на русское «авось», думали обучиться этому в долгом походе. Перед войной резко ограничили учения в море, вместо них разыгрывались целые сражения на бумаге, в тиши кабинетов. Собираясь в кают-компаниях, офицеры невесело шутили. «Штабные мудрецы, – говорили они, – считают, что, перемножив между собой пушки, арбузы, необученных мужиков, фиктивные скорости и сложив эти произведения, они получают боевой коэффициент эскадры, немногим уступающий таковому эскадры адмирала Того».

26 сентября 1904 года в Ревель прибыли император с императрицей в сопровождении многочисленной свиты. Город разукрасился флагами и гирляндами цветов. Народ с раннего утра спешил к вокзалу. К 8 часам утра прибыли губернатор, контр-адмиралы З. П. Рожественский, Д. Г. фон Фелькерзам и О. М. Энквист.

Контр-адмирал Энквист (в центре). Памятный снимок с офицерами крейсера «Алмаз» перед уходом эскадры из Ревеля

Царь принял хлеб-соль и проследовал со свитой на яхту «Штандарт», где подняли императорский брейд-вымпел. Выдался чудесный солнечный день. Частные пароходы и катера с публикой вышли на рейд. В 3 часа дня император со свитой на паровом катере обошел поочередно все корабли эскадры. При осмотре каждого царь вяло обращался к построенной команде со стандартными фразами об уверенности в победе над врагом, нарушившим покой России, и о мщении за моряков, погибших в войне. Свои обращения он заканчивал словами: «Желаю вам всем победоносного похода и благополучного возвращения на Родину!».

После осмотра судов эскадры Николай II направился в городской Александро-Невский собор, где присутствовал на молебне. Посетив Вышгород, император вместе со свитой в 7 часов 15 минут вечера особым поездом отбыл из Ревеля. На корабли отдали распоряжение сняться с якоря 28 сентября и уйти в Либаву. Многим не верилось, что это прошел последний смотр, полагали о еще возможном возвращении в Кронштадт, о зимовке в Либаве. Но приказ все расставил на свои места. В ночь на 28 сентября эскадра снялась с якоря и двумя кильватерными колоннами ушла в Либаву.

За ночь эскадра далеко продвинулась в море. Вокруг суровая Балтика, свинцовые волны. Холодный моросящий дождь, ветер со свистом разгонял клочья тумана. В правой колонне вместе с броненосцами «Князь Суворов», «Император Александр III», «Бородино» и «Орел» шли крейсеры «Аврора», «Светлана» и «Алмаз». 29 сентября эскадра пришла в Либаву. Здесь капитан 2-го ранга И. И. Чагин получил приказ о назначении «Алмаза» головным кораблем первого эшелона, составленного из крейсеров «Светлана», «Жемчуг», «Дмитрий Донской», миноносца «Блестящий» и транспортов «Метеор» и «Горчаков».

2 октября утром моросил холодный дождь. Перед уходом на «Алмазе» отслужили молебен, пригласив священника со «Светланы» (на крейсере 2-го ранга своего иметь тогда не полагалось).

В 9 часов 30 минут, после поднятия командующим странного сигнала «первый эшелон не намерен сниматься с якоря», отдали команду «все наверх» и покинули Либаву – последний русский порт на Балтике. В кильватер «Алмазу» вытянулись корабли эшелона. Вслед стали сниматься с якоря остальные.

Либава оказалась слишком мелководным портом для тяжелых военных кораблей. Из-за малой воды некоторые суда днищами скребли по грунту, не могли развернуться. Дождь усиливался, над морем нависли низкие серые тучи.

Матросы говорили: «Не отпускает нас Либава. Погода, как на похоронах. Дождь – это к благополучию при отъезде! Да еще пятница… Зато Покров». Вид у всех далеко не веселый. Впереди поход протяженностью 18 000 миль. Шли неторопливо, на скорости не более 10 узлов. Еще до полудня корабли третьего эшелона под флагом командующего эскадрой обошли первый отряд и к вечеру скрылись за горизонтом. Туман постепенно исчез, небо очистилось от туч, и звезды Балтики усыпали небосвод. 3 октября радист «Алмаза» доложил контр-адмиралу Энквисту, державшему на корабле свой брейд-вымпел, что миноносец «Быстрый» в тумане протаранил эскадренный броненосец «Ослябя», на котором от полученной пробоины в угольной яме появилась вода. Ночью «Алмаз» потерял курс и около часа не мог определить свое местонахождение. На мостике бушевал адмирал. Командир нервничал.

Перегруженный, как и все корабли эскадры, «Алмаз» вместо обычного запаса угля (560–580 т) принял на борт до 800 т. Перегрузка несколько уменьшила его скорость, но котлы и машины крейсера находились в исправном состоянии и работали без отказа на протяжении всего перехода на Дальний Восток.

6 октября эскадра разделилась на шесть отрядов. «Алмаз» вошел в состав второго крейсерского отряда. Контр-адмирал Энквист перенес свой флаг на «Донской». Шли медленно, опасаясь мин. Еще в Петербурге начали упорно распространяться слухи о возможности нападения японцев на корабли эскадры. Считали, что это могло случиться в любом пункте, не исключалась возможность диверсий даже в нейтральных водах Европы.

Сам факт похода русской эскадры широко обсуждался в иностранной печати. Большинство зарубежных корреспондентов полагало, что Япония не останется равнодушной к посылке столь значительного подкрепления и безусловно постарается создать на всем пути движения эскадры различные препятствия дипломатического и военного характера, не останавливаясь даже перед разного рода актами и диверсионными действиями. В сознание русских усиленно внедрялось чувство опасности, ожидание попыток «коварного врага» ослабить эскадру уничтожением кораблей и всяческим затруднением ее передвижения к месту назначения. Упорно распространялись слухи о постановке мин в узких датских проливах, разбрасывании плавающих мин на путях следования эскадры. Муссировались предположения о ночных атаках японских миноносцев и подводных лодок. Россия не располагала точными данными о наличии у японцев подводного флота, но, по агентурным сведениям, в Англии и Америке проводилась постройка подлодок по заказу Японии.

Отсутствие должного разведывательного подразделения заставляло Морское министерство пользоваться случайными агентурными сведениями, полученными от добровольных и платных агентов. Подобных агентов часто рекомендовал консульский аппарат. Однако эти сведения не могли быть проверены и, как правило, были крайне низкого качества. Поэтому когда перед Морским министерством встала ответственная задача обеспечить беспрепятственное движение 2-й Тихоокеанской эскадры, естественно возник вопрос об организации надежной системы наблюдения, особенно на участках Датского пролива, Суэцкого канала и Красного моря. Морское министерство еще в апреле 1904 года обратилось к российскому Министерству иностранных дел с просьбой организовать при посредстве русских дипломатов в Германии, Франции, Англии, Швеции, Дании и других странах сбор сведений о возможных намерениях противника и наблюдение за подозрительными лицами, способными по поручению Японии осуществить какие-либо террористические акты против эскадры. При этом указывалось, что в первую очередь необходимо создать агентурную сеть в узких местах Зунда и обоих Бельтов. Однако Министерство иностранных дел не выказало особого желания взять на себя эту задачу и даже не рекомендовало своим послам и посланникам активно участвовать в этой работе.

Посланник в Дании А. П. Извольский, обещая подключить к этой агентурной операции свой консульский аппарат, оговорил при этом, что этого вряд ли будет достаточно. Русский посол в Швеции Бюцов ответил, что «неблагоприятное» отношение к России в настоящее время значительно затрудняет сбор сведений о возможных действиях японцев. Он рекомендовал обратиться с этой просьбой в Министерство внутренних дел. Посол во Франции через военно-морского агента в Париже Епанчина категорически отказался проводить эту работу и прямо высказался, что он рекомендует «поручить все дело бывшему начальнику русской политической полиции в Париже П. И. Рачковскому, имеющему, кстати, большой опыт и способности дать делу серьезную организацию». Этот совет был принят, и Морское министерство поспешило договориться с департаментом полиции и Охранным отделением. Договоренность облегчалась тем, что оба учреждения уже давно вели совместную работу по выявлению социалистов и их агитаторов. Особенно быстро согласие было достигнуто после получения Морским министерством полумиллионного кредита на расходы по охране 2-й Тихоокеанской эскадры. Эти деньги, естественно, должны были быть переданы Охранному отделению. Для выполнения «заказа» Морского министерства охранка выдвинула заведующего Берлинской политической агентурой – А. Гартинга. Этот человек занимал второе место после Азефа среди известных политических провокаторов. Еще студентом он состоял – под своей настоящей фамилией Геккельман – в рядах революционной организации и тесно сотрудничал с Петербургским охранным отделением. Заподозренный в предательстве, он переехал в Дерпт, где в 1885 году выдал охранке типографию партии «Народная воля», после чего с помощью политической полиции бежал за границу. Обосновавшись в Париже под фамилией Ландезен, он продолжал работу. Одна из известных его акций – выдача полиции русских эмигрантов, готовивших покушение на Александра III. С 1900 по 1905 год Гартинг заведовал Берлинской политической агентурой. Вот такому человеку и было поручено собрать сведения для обеспечения безопасности последнего боевого ресурса России на море.

В июне 1904 года, получив инструкции и значительные ассигнования, Гартинг с паспортом на имя Арнольди прибыл в Копенгаген. Для своей резиденции он выбрал отель «Феникс». Получив от Морского министерства полную свободу действий, Гартинг развернул дело, вербуя случайных людей, швыряя деньги налево и направо. Контроля за достоверностью направляемых им сведений не было. Морское министерство считало, что должная охрана эскадре обеспечена. Гартинг же рапортовал, что рассылает по всему побережью платных агентов. Он пересылал в Петербург все, что ему приносили его люди, как он выражался, из числа иностранцев, относящихся «к лучшим представителям общества». Это были поставщики угля, маклеры, полицейские, конторщики, торговцы рыбой. Вся эта «армия» обслуживала 6 районов в Дании и 11 районов в Швеции и Норвегии и насчитывала свыше 100 человек. По отчетам Гартинга, им выплачивалось свыше 20 тысяч рублей золотом в месяц. Впрочем, число агентов, а с ними и сумма расходов на них могли быть зафиксированы только в отчетах Гартинга. Узнать правду было нельзя, так как все его агенты считались «глубоко законспирированными и строго засекреченными». Однако престиж и права агента охранки представлялись столь великими, что даже высшие представители русской дипломатии не рисковали вмешиваться в его действия. Вынужденные выражать одобрение действиям Гартинга в своих донесениях, они для подстраховки в конце своих отчетов все же писали, «что это лежит на его, Гартинга, ответственности».

Гартинг сразу же начал сообщать, что главный штаб японских злоумышленников находится в Гааге, куда сходятся якобы все нити наблюдений за русской эскадрой. Он сообщал также, что добыл секретные документы японцев и расшифровал их. Эксперты потом уже сделали вывод, что все эти донесения и документы были просто сфабрикованы Гартингом и являлись фальшивками. В стремлении оправдать полученные деньги его агенты и он сам соревновались в составлении фантастических историй и изобретении неимоверных сенсаций. Это по сигналам Гартинга Морское министерство информировало командующего эскадрой и командиров кораблей о всплывающих и скрывающихся под водой судах (подводных лодках. – Г. З.). В Северном море, сообщал агент из отеля «Феникс», видны огни неизвестных миноносцев, а с берега кто-то постоянно сигналит красным фонарем. Все эти нелепые сведения Гартинг направлял в штаб контр-адмирала Рожественского и на корабли эскадры, будоража воображение офицеров, измученных тяжелой круглосуточной работой и ожиданием. Жизнь в атмосфере такого психологического давления, под влиянием дождя агентурных фальшивок оказалась невыносимой.

Офицеры каждый день секретно информировались, что враг уже на пороге Балтийского моря, развертывает свои козни и готовит удар в первые же дни похода. А поскольку «агентурные» сведения дополнялись слухами и обрастали фантазиями, то можно понять ту исключительную нервозность и подавленность команд при первых милях похода. Причем чем ближе подходил срок выхода эскадры в поход, тем интенсивнее и трагичнее становилась агентурная информация Гартинга. К моменту прихода эскадры в датские воды личный состав кораблей получил в дополнение ряд «самых последних и наиболее достоверных» сведений от Гартинга, добытых им (представьте себе!) из «самых первых (возможно, прямо от японцев) рук». Доходило до галлюцинаций. Вахтенные офицеры сообщали о виденных среди бела дня воздушных шарах и всплывающих подводных лодках. Принимая к сведению донесения агента-авантюриста, который утверждал, что японцам известно об эскадре все, контр-адмирал З. П. Рожественский вынужден был постоянно менять сроки выхода кораблей из портов, где шла погрузка угля. Психологическая напряженность нарастала. Выйдя из Скагена на день раньше, чтобы сбить с толку разведку противника, адмирал разделил эскадру на шесть эшелонов, направив вперед легкие силы. При выходе их встретил густой туман с видимостью до кабельтова, быстро превратившийся в сплошную мглу. До 8 часов 40 минут переход проходил благополучно, хотя в тумане эшелоны не могли удержать свои места, отряды были не в состоянии выдерживать положенную дистанцию.

Первый крейсерский отряд, в который входил «Алмаз», отстал от броненосца на 15 кабельтовых, а транспорт «Камчатка» – еще больше, там на ходу устраняли неисправность в машине. Во время вечернего чая в кают-компанию «Алмаза» вошел вахтенный начальник и протянул командиру запись, сделанную телеграфистами, которая воспроизводила разговор флагманского броненосца «Суворов» с «Камчаткой». В 8 часов 40 минут «Камчатка» дала радиограмму, что она со всех сторон атакована миноносцами. На запрос Рожественского о численности миноносцев и других подробностях атаки «Камчатка» сообщила, что миноносцев около восьми, что они находятся на расстоянии не более кабельтова от нее, но мин почему-то не пускают.

В 11 часов 20 минут «Камчатка» сообщила, что миноносцев больше не видит. Нужно ли говорить, какое впечатление произвело на эскадру это радио. Никого не смутил тот факт, что «окруженная со всех сторон» миноносцами «Камчатка», идущая на одной машине черепашьим ходом в 6 узлов, не была потоплена, а благополучно проследовала дальше.

Приближалась полночь, эскадра подходила к району Доггер-банки, где круглый год без перерыва, днем и ночью шел лов рыбы многочисленными флотилиями рыбаков. Армада ночью попала в гущу одной из них. С мостика «Алмаза» И. И. Чагин увидел вдруг, как далеко впереди, разорвав мрак ночи, вспыхнуло боевое освещение броненосцев и темноту высветили вспышки орудийных выстрелов. На «Алмазе» ударили барабаны, взвыли сигналы горнов, вспыхнули прожектора крейсера. Группа небольших рыбацких английских судов была принята за японские миноносцы. Эскадра открыла по ним бешеный огонь из всех калибров. Пальба велась наугад, беспрерывно и беспорядочно. Комендоры стреляли, не видя цели. Неумелая орудийная прислуга суетилась на палубе.

В 2 часа ночи крейсер «Аврора» донес по телеграфу, что у него четыре надводные пробоины, на борту имеются тяжело-и легкораненые. «Недурно для начала», – говорил старший артиллерист «Алмаза», нервно поправляя фуражку. Наконец боевое освещение погасло, мощный световой столб вертикально уперся в небо. «Перестать стрелять», – приказывал командующий. На флагманском «Суворове» разобрались: по «Авроре» и «Дмитрию Донскому» били свои броненосцы.

Что же оказалось на самом деле? Огни рыбацких английских посудин показались Рожественскому сигналами японских миноносцев. Суда мирных гулльских рыбаков были разбиты в щепки и сожжены. Виновник же паники, транспорт «Камчатка», «атакованный» со всех румбов, целый и невредимый, плелся малым ходом в хвосте эскадры. В борту «Авроры» зияли пробоины. Умирал тяжелораненый судовой священник. Инцидент со стрельбой у берегов Германии английские газеты назвали актом открытого пиратства, а 2-ю Тихоокеанскую эскадру окрестили «эскадрой бешеной собаки».

На «гулльский инцидент» откликнулся и русский император. В своей телеграмме командующему он писал: «Мысленно душою с вами и моей дорогой эскадрой. Уверен, что недоразумение скоро кончится. Вся Россия с верой и крепкой надеждой взирает на вас. Николай». Ответ адмирала Рожественского был полон энтузиазма и чувства выполненного долга: «Эскадра единою душою у престола Вашего Императорского Величества».

В газете «Новое время» опубликовали статью, подписанную Н. Л. Кладо (Прибоем), капитаном 2-го ранга, преподавателем Николаевской морской академии. Считая, что Немецкое море опасно главным образом близостью недоброжелательных нам шведских, норвежских и английских берегов, «где могут ютиться наши отважные, упорные в своих замыслах и не останавливающиеся ни перед чем противники», он очень уверенно заявлял, что «среди рыбаков можно за хорошие деньги найти сообщников и укрывателей наших врагов. И вот недавний (всего-навсего), столь нашумевший, да еще так называемый "инцидент в Северном море" показал, как справедливы были опасения наших моряков, и скажем им сердечное спасибо, что они были настороже, что они за свой страх и риск, не боясь тяжелой ответственности, без всякого колебания, открыли огонь по не известным им миноносцам, не стесняясь присутствия якобы нейтральных рыбаков, памятуя лишь о том страшно важном русском деле, которое им вручено».

Кладо писал, что «из-за шума английской печати мы действительно пережили несколько тревожных дней, но эскадре этот шум принес несомненную пользу и значительно увеличил шансы ее безопасности».

Иного мнения были офицеры эскадры. Стыд за содеянное они скрывали в мрачных шутках:

– Начало многообещающее, а то кое-кто сомневался, что мы сила! Жаль, что не дошло до разрыва с Англией. Раскатала бы она нас в открытом море, а теперь с пятном ехать так далеко!

Во вторник 12 октября император Николай II записал в своем дневнике: «Агентские телеграммы наполнены подробностями обстреливания нашею эскадрою рыбачьих судов у Доггер-банки в Немецком море. Англия сильно волнуется, газеты мечут гром! Досадно не иметь точных сведений. Погулял перед докладами…».

Круги от затопленных рыбачьих судов разошлись по всему миру. Для расследования «гулльского инцидента» образовали международную комиссию. Версию о том, что за рыбачьими посудинами якобы прятались японские миноносцы, доказать не удалось.

И буквально на следующий день после разгрома рыбацкой флотилии разразился политический конфликт. Англия заявила, что ей нанесено оскорбление и под угрозой разрыва дипломатических отношений ультимативно потребовала от России задержать русскую эскадру в порту Виго, а затем вернуть ее обратно в Кронштадт. В своих требованиях, подкрепленных угрозой войны, Англия пыталась обезглавить русскую армаду, предписывая России удалить как виновников инцидента весь высший офицерский состав эскадры вместе с командующим, контр-адмиралом З. П. Рожественским. Одновременно по британскому адмиралтейству был отдан приказ послать все броненосные крейсера и эскадренные миноносцы английской Средиземноморской эскадры навстречу русскому флоту и в случае необходимости вооруженной силой преградить ему путь. В телеграмме английского адмиралтейства от 27 октября 1904 года было отдано четкое распоряжение командующему английской эскадрой: «Чтоб вы задержали Балтийскую эскадру убеждением, если это окажется возможным, силой – если это станет неизбежным». В ответ на этот приказ командующий Ламаншской эскадрой лорд Чарльз Бересфорд запросил адмиралтейство: «Потопить их или привести в Портсмут?».

Война могла разразиться каждую минуту. Подобная реакция Англии позволила (причем, достаточно уверенно) ряду историков считать, что инцидент в Немецком море мог быть спровоцирован «Владычицей морей» с целью оказать услугу своему другу на тот период – Японии. Тем более что еще в январе 1904 года японский посол в Лондоне барон Таями просил у лорда Ленсдоуна «добрых услуг» – не допускать проход русских кораблей через Дарданеллы на соединение с Тихоокеанским флотом. Ленсдоун дал требуемое обещание, подтвержденное затем и английским правительством. Поэтому полагают, что провокационный инцидент у Доггер-банки мог быть хорошим предлогом для последующего выдвижения России перечня довольно дерзких требований, полностью удовлетворявших просьбу Японии. Отойти впоследствии от своих ультимативных требований Англию, по-видимому, заставило русско-германское сближение, и она вдруг, быстро переменив тон, согласилась на передачу дела в специальный международный трибунал, что и было оформлено англо-русской декларацией от 25 ноября 1904 года.

Странное впечатление производила работа международной следственной комиссии и поведение на ней представителей Англии и России. «Вина» России была установлена, а это прежде всего нужно было следственной комиссии, в которой первую скрипку играла Англия. Однако при этом следует отметить, что все члены трибунала – четыре адмирала, – категорически отрицая факт присутствия миноносцев вблизи инцидента, также категорически единодушно не подтвердили виновность адмирала Рожественского и офицеров эскадры. С каждым днем заседания трибунала англичане становились более сговорчивыми, и дело практически «закончилось ничем», если не считать денежного штрафа (65 000 фунтов стерлингов), выплаченных Россией за убытки, причиненные инцидентом. Поиск истины принесли в жертву соображениям политики.

Удивляет откровенное пренебрежение русской стороны своими собственными интересами при относительно благоприятном решении суда. Решение по разбору инцидента не имело ничего общего с фактической стороной дела. Суд не обратил внимания на множество противоречий в показаниях английских свидетелей, а русская сторона не предъявила следствию имеющихся у нее существенных объективных материалов, удостоверяющих невиновность Балтийской эскадры, да, по-видимому, и не собиралась отстаивать свое мнение.

По мнению В. Теплова, автора вышедшей в 1905 году в свет книги «Происшествие в Северном море», русская делегация располагала неопровержимыми доказательствами о закупке японцами английских миноносцев, сведениями об их командах и планах нападения на эскадру, но не могла предъявить на суде ни одного убедительного довода о присутствии у Доггер-банки японских кораблей. Представитель России адмирал Ф. В. Дубасов с досадой доносил в Петербург: «…в присутствие миноносцев я сам в конце концов потерял всякую веру, и отстаивать эту версию при таких условиях было бы, разумеется, невозможно». К числу «таких условий» следует отнести и полную невозможность каким-либо образом использовать агентурные данные Гартинга в качестве доказательств и аргументов русской стороны при судебном разбирательстве инцидента. Русская делегация предполагала вызвать в качестве свидетелей команду шхуны «Эллен», завербованную Гартингом и, по его донесению, якобы видевшую в море японские миноносцы. Однако в ответ на телеграмму Дубасова о вызове в суд указанных свидетелей директор Департамента полиции А. А. Лопухин прислал 26 октября 1904 года начальнику Главного морского штаба письмо следующего содержания: «Ввиду сохранения тайны организованной в датских водах охраны, мною было предложено Гартингу исключить из нее шхуну "Эллен" вовсе, обеспечив всеми средствами об умолчании при допросе о существовании охранной организации. Ныне Гартинг телеграфирует, что в случае необходимости подвергнуть допросу экипаж названной шхуны, не представляется возможным обеспечить умолчание о существовании организации русского правительства». Лопухин все же рекомендовал воспользоваться услугами русского морского агента в Лондоне, у которого якобы имеются два свидетеля англичанина, которые могут подтвердить присутствие японских миноносцев в районе Доггер-банки.

Адмирал Ф. В. Дубасов дал соответствующие распоряжения, свидетелей тайно доставили в Париж и поместили в гостинице под строжайшим наблюдением. Их прекрасно кормили, поили, выплачивали им ежедневно довольно значительные денежные суммы. Однако их поведение и готовность за приличное вознаграждение показать все, что угодно, крайне настораживали и заставляли относиться к ним и их рассказу с большим недоверием. Сведения, полученные из Англии, – справка об уголовном прошлом и недавнем пребывании «свидетелей» в тюрьме за ложные показания под присягой – заставили адмирала отказаться от услуг этих англичан и срочно отправить их обратно в Лондон.

10 ноября 1904 года директор департамента полиции А. А. Лопухин сообщил в управление Морского министерства о том, что «коллежский советник Гартинг считает свою командировку законченной и ходатайствует о разрешении распустить свою организацию и отправиться к месту служения в Берлине. Министерство внутренних дел признает желательным скорейшее возвращение г-на Гартинга к своим обязанностям, и, кроме того, содержание организации обходится сравнительно дорого». В ответ на письмо Лопухина адмирал Вирениус сообщил, что «управление Морского министерства разрешает распустить организацию охраны в датских водах и не встречает препятствий к возвращению г-на Гартинга к месту его служения». Работа Гартинга была высоко отмечена. В специальном письме адмиралу Вирениусу директор департамента полиции А. А. Лопухин особо оценил заслуги Гартинга в организации разведывательной операции по охране пути следования 2-й Тихоокеанской эскадры и отметил, что он «с полным успехом исполнил вверенное ему дело государственной важности, и притом при сравнительно незначительных затратах… Несмотря на сложность нового дела, коллежский советник Гартинг не прерывал своей деятельности по политическому розыску. Я признаю справедливым изыскать по Министерству внутренних дел Гартингу почетную награду. Но вместе с тем в данном случае он достоин и денежной премии, которая может быть испрошена по ходатайству Морского министерства».

А. А. Лопухин

16 декабря 1904 года секретным письмом № 5833 адмирал Вирениус сообщил в Департамент полиции, что «его императорское величество соизволил выдать коллежскому советнику Гартингу за успешное и вместе с тем экономное исполнение тяжелой и сложной задачи по организации охраны пути следования 2-й эскадры флота Тихого океана денежного вознаграждения в размере 10 000 рублей. Означенная сумма будет переведена в ближайшее время».

На этом практически и завершилась разведывательная операция Гартинга, если не считать, что при проходе русских кораблей Суэцким каналом в Красное море их должны были сопровождать нанятые и (по сводкам в Центр) щедро оплаченные секретным агентом специальные суда охраны. Естественно, что таковых на месте не оказалось, и часть эскадры под командованием младшего флагмана контр-адмирала фон Фелькерзама без каких-либо происшествий спокойно прошла этот опасный (по сводкам Гартинга) участок похода.

Закончив агентурно-разведывательную миссию по охране 2-й Тихоокеанской эскадры, получив 10 тысяч наградных, статский советник фон Гартинг, облеченный генеральским чином, занял место начальника русской тайной полиции за границей. Этот высокий пост, занимаемый ранее такими известными сотрудниками Департамента полиции, как П. И. Рачковский и Л. А. Ратаев, был очень важен для русской контрразведки и полиции. Теперь в Париже под его началом сосредоточилась целая армия тайных агентов полиции, действующих в среде русской эмиграции.

Что может быть более невероятным, чем это назначение? Секретного агента Гартинга-Ландезена уголовный суд Парижа заочно приговорил к пяти годам тюремного «заключения за организацию и руководство террористической революционной деятельностью, за подготовку убийства русского царя». Агента, оказывается, прекрасно знали и помнили и полиция, и судебные органы, и французские газеты, широко освещавшие тогда судебный процесс 5 июня 1890 года и даже выпустившие по этому случаю листы специальных приложений. Гартингу же в декабре 1904 года предоставили замечательные условия: назначили 36 тысяч франков жалованья, по 100 тысяч франков наградных и 150 тысяч рублей в год на секретные расходы. В Брюсселе, на улице Иосифа Второго, он приобрел роскошный особняк. Его наградили всевозможными русскими орденами. Даже президент Франции пожаловал ему его орден Почетного легиона. Но именно в зените славы оборвалась карьера фон Гартинга. Его раскрыл русский публицист, народоволец, редактор журнала «Былое» В. Л. Бурцев, разоблачивший в 1909 году многих сотрудников охранного отделения, в том числе и «великого провокатора» Азефа. В июне 1909 года Бурцев опубликовал сведения о некоем Аркадии Гартинге, который является не кем иным, как известным когда-то революционером-террористом Ландезеном, готовившем в Париже убийство императора Александра III и избежавшим 5-летнего тюремного заключения во Франции. В. Л. Бурцев, располагая неопровержимыми доказательствами, обратился к министру юстиции Франции с открытым письмом, прося арестовать и препроводить в тюрьму осужденного в 1890 году провокатора охранки Геккельмана-Ландезена-Гартинга. В своем письме, опубликованном в Париже газетой «Юманите», Бурцев писал: «В июле 1890 года некий Абрам Ландезен, подлинное имя которого Авраам Геккельман, заочно осужден французским исправительным судом к 5 годам тюремного заключения в качестве главного организатора динамитного покушения. Ландезен по сию пору остается неразысканным…

В данный момент письмом этим довожу до Вашего сведения, что именуемый себя Аркадием Гартингом, он же Петровский, Бейер… лично известен начальнику французской сыскной полиции Тамару и полицейскому чиновнику Гишару как Абрам Ландезен-Геккельман. Тождество личности установлено мною вполне. Вследствие чего, г. Министр, прошу приказа вашего об аресте Ландезена. Буду готов предоставить в ваше распоряжение все дополнительные сведения и разъяснения, какие вы только пожелаете…».

После публикации этого письма французский премьер-министр Жорж Клемансо в 10 часов утра, вопреки всем правилам дипломатического этикета, сам вызвал к себе, за отсутствием русского посла, поверенного в делах Неклюдова и предъявил ему фотографию Ландезена и прочие документы, удостоверяющие полное тождество революционера-террориста Ландезена с нынешним генералом фон Гартингом. Выступив в парламенте Республики с гневной речью, Клемансо категорически запретил преемникам Рачковского продолжать свою преступную деятельность в стране, аннулировал решение правительства о награждении Гартинга орденом Почетного легиона и выдворил его за пределы Франции. Гартинг был уволен в отставку с повышением, в чине действительного статского советника, и с высокой пенсией. Впоследствии он еще долго, вплоть до Февральской революции, продолжал частным образом сотрудничать с охранным отделением, оказывая всевозможные услуги царскому, а затем и временному правительству.