Георгий Бурков. Дневники, размышления, сюжеты

Последние годы жизни Георгий Иванович Бурков посвятил созданию центра русской культуры, с деятельностью которого связывал все свои мечты и планы. Этим мечтам не суждено было свершиться – 19 июля 1990 г. Георгия Ивановича не стало. И все же, по инициативе Т. С. Ухаровой, в феврале 1991 г. был создан Культурный центр имени Г. И. Буркова. Эта книга увидела свет благодаря работе Центра с богатым литературным наследием подлинно народного артиста, организационным и финансовым возможностям SHA International Ratings Center, World Federation of Restaurant Sports, международному издательству «Честь имею» и личному участию Alex Rabinovich.

Культурный центр имени Г. И. Буркова благодарит за помощь в осуществлении данного проекта А. Л. Рабиновича, Ю. Н. Жданова, М. М. Мирзоева, В. В. Хащанского, А. Е. Муромского и И. Е. Клокова.

При поддержке Полномочного представителя ЖККР в МПА СНГ Н. А. Сатвалдиева

Предисловие

Очень часто, стоя у могилы на Ваганьковском кладбище, я слышу: «Как – Бурков? А разве он умер?»

Я понимаю это как нежелание в это поверить. Да, трудно поверить в смерть человека, заставившего остальных людей смеяться, фразы комедийных героев которого стали крылатыми. Да и его оптимистически заряженная энергия, казалось, не могла иссякнуть. Ему не давали его возраст. Но ему было 57 лет 19 июля 1990 года, когда его не стало. За час до смерти он сказал мне одну фразу, но я настолько не думала, что она будет последней, что вот уже долгие годы слышу то «Продержусь сколько смогу», то «Я, наверное, умру». И даже не пойму, почему меня это так мучает?!

Пока будут идти фильмы с участием Жоры, зрители его будут помнить. Надеюсь, с улыбкой, хорошо. Будут вспоминать знакомые, друзья, коллеги. Будут переживать режиссеры, у которых он не сумел сняться, не успел. Но все это скоро станет историей.

И скоро уже на Ваганьковском, наверное, я услышу: «А это кто? – А это был такой артист, снимался в комедиях Рязанова…» и т. д.

В 1964 году Театр им. К. С. Станиславского переживал свой подъем: молодая талантливая труппа; пришел, не боюсь этого определения, гениальный режиссер Б. А. Львов-Анохин. Все радостные, в предчувствии открытий и великих свершений. Все уже знали, что Б. А. пригласил из провинции артиста, который показывался с «Записками сумасшедшего». Все по-разному говорили о нем, но сходились в одном: в необычности, в непохожести на устоявшиеся каноны театрального типа.

«Танька, смотри, твой пришел…»

Именно после этой фразы, сказанной в толпе молодых тогда и прекрасных артистов Театра Станиславского, я увидела довольно странного, необычного человека. Вошел худой, высокий, в очках, в красном свитере с белыми крапинками (мухомор), в брюках из тяжелого сукна (сшитых мамой) человек.

Подогреваемая друзьями, да и свое любопытство взяло верх, я подошла к доске объявлений и весело произнесла: «Я – Ухарова». – «Я – Бурков». Сигнал был принят молниеносно. И дальше: «О, да я, кажется, вашего отца должен репетировать?» – «Да нет, это я – вашу дочь». Нет, «любовь с первого взгляда» – такой фразы не будет. Но с первого взгляда меня пронзило что-то жутко-другое, отличное от того, что я чувствовала раньше. Прошли немалые годы, и сейчас трудно анализировать, закрадывается тут и доля неправды. Но что было точно – это глубокая доброта и совершенное отсутствие цинизма. Это очень располагало к доверительному общению, к разговору. Так и случилось: под многозначительные улыбки и реплики друзей мы вышли вместе. «Вам куда?» – спросила я. «А вам?» – ответ вопросом. «Направо». – «Ну, и мне туда». Вот так. Слышу каждое слово. И не знаю, чем бы закончилась эта встреча, если бы уже на остановке мы не вышли на нашу «общую болезнь» – «Маленький принц». Благодарю наш транспорт, автобуса не было минут сорок. Да, впрочем, я на нем и не уехала. Сыграть нам сразу не случилось. Тогда была прекрасная актриса, Ольга Бган, да и герои были другого вида. Но впоследствии мы это играли, только Жора был Лис. Я даже вижу улыбки на лицах некоторых, даже усмешки: «Ну уж, прямо так, встреча на творчестве?» Да, представьте себе, сначала так, а потом – как у вас, как у всех. 25 июня 1965 года мы поженились, даже не подумав, что нам негде жить, да и есть маловато что. После борьбы за общежитие мы там прожили восемь счастливых, молодых лет, где в 1966 году родилась наша дочь Маша, и «Зося» – первый фильм с Жориным участием.

Мне сейчас кажется, что мы жили не свою совместную 25-лет-нюю жизнь, а прожили жизнь другого Человека, имя ему – Театр. Это к тому, что если бы я захотела описать все планы, идеи, замыслы – их так много было (очень много неосуществленных), – то мне бы не хватило сил, времени, бумаги.

Когда раньше я слышала, что «жизнь короткая», – я верила, а теперь – я знаю. Было все, как и у всех. Радость всегда как-то была общей со всеми, а отчаяние – только с нами. Но мне никогда не хотелось ничего другого.

Двадцать пять лет жизни с любимым человеком, с которым почти не расставалась, – это ли не счастье, да еще с добрым, талантливым. Казалось, мы настолько знали друг друга, что, как говорится, и слова не нужны. Но это – ошибка, моя жуткая, обидная ошибка.

Жора все время писал. В первый же день нашего знакомства он достал записную книжку и что-то записал. Я что-то сострила, он промолчал и только улыбнулся. Так он себя вел и потом, когда кто-нибудь говорил: «Жор! Ты что, досье составляешь?!» Он молчал и улыбался. С годами он все чаще и чаще доставал из кармана книжку, везде: в театре, на съемках, в транспорте, просто на улице. А дома даже нервничал, когда его отвлекали едой, телефоном и т. д.

Он никогда не читал вслух написанное. Мог потом (я сейчас так думаю) поговорить на тему.

Как трудно сейчас признаться, что я мало, наверное, его понимала.

Эта жизнь – повседневность, однообразие, пусть даже счастливое, быт, неустроенность и прочее и прочее. Все это как бы отвлекло от глубинного проникновения в жизнь любимого человека. И сейчас, когда я разобрала (боже, какое грубое слово!) огромное количество записных книжек, тетрадок и тетрадочек, так им любимых, я просто обязана, я должна дать это прочитать всем: кто помнит, кто любит, кто плохо знает или, как кому-то кажется, «хорошо знает», кто не любит или не помнит. Всем, кому хорошо и кому плохо.

Он всю жизнь готовился к большой литературной работе, но, кроме огромного количества интервью и газетных статей, ничего не печатал, да и нечего было, – все готовился.

Вот эта подготовка и стала его главной жизнью ума. И жизнь эта была дико интенсивной, нервной и прекрасной.

Повторяю, он не готовил эти книжки к публикации, даже напротив, писал для себя. Но вот смотрю на своего внука Жорика и думаю: пусть печатают, может, хоть кто-то из наших внуков прочтет записные книжки, написанные в разные времена не президентом, не политиком, не диссидентом, а артистом (даже не народным – это звание ему дал народ), прекрасным, добрым и простым человеком.

Т. С. Ухарова (Буркова)

Часть I

Жизнь человеческая

Повесть о том, как я родился, жил и умер, так и не догадавшись ради чего. Миг

Из дневников 1953–1959 гг.

Воспоминания детства. Школа № 11. Госпиталь. Актовый зал, заставленный койками. Коридоры заставлены койками. В вестибюле стоят только что принесенные носилки с ранеными. С раненых не сняты шинели. Это толкает на неприятные мысли, что война совсем недалеко. Думается о нелепости и безумии войны. Зачем нужна она? Кому она нужна? Раненых возят на трамвае, двери в трамвае сделаны сзади. Рельсы проходят мимо наших окон, поэтому я часами наблюдаю, как торжественно тихо и с осторожной деловитостью обслуживающий персонал госпиталя выносит полуживых людей. Иные раненые поворачивают голову набок и широко открытыми глазами осматривают улицы. Непривычно, видимо, наблюдать спокойные дома, не разрушенные снарядами, слушать эту напряженную тишину. Кино в госпитале, и мы, подшефная бригада школьников, с не менее сильным желанием смотрим новые фильмы. Затем фельдшерское училище. Футбол, спорт. Бабы, девки. Сад напротив. Сценки. «Драматическая» сцена ревности. Летчик прибыл на побывку, устроил скандал своей жене в саду. Мы с любопытством наблюдали за ними. Летчик откупился от нас пачкой папирос «Казбек».

– Да, бьют французы наших! – проговорил В. после просмотра французского фильма, когда мы, стиснутые в толпе зрителей, выходили из кинотеатра. Мне не понравилось и то, что он считает себя знатоком искусства, и то, что он поклоняется французскому искусству, не упуская случая везде, к месту и не к месту, заговорить о заграничных достижениях (косвенно намекая на «застой» нашей культуры), не понравилось и то, что говорил он это все громким «баритоном», гораздо громче, чем это требовалось для того, чтобы я услышал.

* * *

В праздничные дни у Димушки мы все – Димушка, я, Валька, Борис, Толя – слушали патефон. Голоса неузнаваемо уродовались патефоном: баритон, тенор, бас – все пели какими-то лилипутскими голосами. Но это не мешало нам наслаждаться праздником. Особенно я любил слушать песни о матросе Железняке и «Москва майская».

Школа, дружба, юность, разные пути, любовь, зрелость и прочее. Уже не те. «От дружбы нашей остались жалкие обноски и красивые слова». Детство, юность. Совместные вылазки на речку. Купались. Ребята демонстрировали класс плавания. Девчонки «плавали» около берега, положив голову на вздутую наволочку. Дружба. «Два капитана». В дождь под одной палаткой. Годы прошли. Нет уж той прелести юности. Но почему?! Зощенко. Анекдоты. Философия. «Когда вы, ребята, подрастете до 30 лет и расстанетесь с иллюзиями детства (с идеями социализма), когда вы станете, как и все, подлецами, то вам приятно будет вспомнить ошибки молодости».

Когда человек ругает что-нибудь, осуждает или просто констатирует, то делает это с определенной целью. Или он критикует с позиций противоположности. Или он, доказывая, к примеру, что окружающая нас жизнь несправедлива и пошла, хочет этим завоевать себе моральное право на такую же пошлую и несправедливую жизнь. «Все звери – и я буду зверем». А просто так критиковать, объективно, никто не будет жизнь. Обязательно с целью, иногда с умело завуалированной и непонятной для собеседника, но для себя всегда точной и понятной.

Когда тебе бессовестно говорят неправду, в тебе все возмущается. Задето сердце. Когда же тебе говорят правду – страдает самолюбие. Оно точит тебя, и ты задыхаешься в бессильной злобе. В первом случае в драку лезут люди без разбора. Во втором – прикинув, кто сильнее. От неправильных занятий, от неправильной направленности занятий одаренные люди проходят мимо цели или идут к ней окружным путем, растеряв по дороге много времени и сил. Некоторые люди изучают науки, не понимая, для чего это они делают. Им нужны знания для того, чтобы сдать экзамены, получать стипендию, а потом получить диплом для того, чтобы послали на работу.

Если у человека нет большого кругозора и народного передового мировоззрения, каждая мелочь ему кажется значительным событием в жизни, главное же пропускается мимо, как второстепенное. Одним словом, этот человек не сможет понять, где в жизни главное и где второстепенное, и, следовательно, не сможет правильно распределить свои силы, будет жить вхолостую.

Когда видишь несправедливости, когда веришь во что-то, когда в жизни что-то любишь и ненавидишь, тогда можно писать. Но писать не для того, чтобы величаться писателем, а для того, чтобы защитить то, что страстно любишь, от того, что всей душой ненавидишь.

Когда у человека нет большой мечты, настоящей, он не стремится ни к чему, живет сегодняшним днем, его засасывает болото мещанства и обывательщины. Он начинает чувствовать, что ему мешает что-то, чего-то ему недостает, порой он начинает понимать, что из него получился бы неплохой художник, врач, музыкант, начинает винить кого-то в гибели своего таланта и т. д. И никогда не понять ему истинной причины своего падения.

Он жил для себя, а не для людей.

Чтоб найти большую цель в жизни, нужно пробить скорлупу эгоизма, взглянуть на жизнь глазами трезвого и умного историка, понять, для чего живут, жили и будут жить люди.

Человек должен жить завтрашним днем. Без мечты нет смысла жизни. Мечта о завтра начинается сегодня. Она отталкивается от сегодня.

Красота – это простота, доведенная до совершенства.

* * *

Театр или литература? Что предпочесть? И то, и другое? А это возможно? Попробую. Думаю, что со временем одно займет по праву ведущее положение. А сейчас: и то, и другое, и литература, и театр. Уходит молодость! Вечный вопрос. Надо работать, учиться, гнаться за славой, за карьерой, за деньгами. Но в то же время твои желания просят их удовлетворения.

В летние вечера воздух на Каме удивительно прозрачен. Видны не только домики на той стороне, но и окна на домиках, двери. Лес, который весной, осенью и зимой выступает одной зеленовато-серой массой, сейчас виден так, что можно точно определить породу деревьев на опушке его. Даже тот лес, который сливается с горизонтом, даже и он выступает зеленым недалеким массивом.

Как быть? Или упустить молодость, но исполнить свой долг перед человечеством, или любить и гулять?

Творить свою любовь. Вот оно, предназначение человека на земле.

* * *

Задал себе кучу работы, и сейчас мучает предчувствие, что не справлюсь с ней. Начал сегодня читать Герцена. Какая-то мучительная тоска гложет меня. Опять я не у места.

Родители ничего не говорят – любят они меня, неблагодарного, – и все равно неловко перед ними мне. Снова один на один с книгами. Друзей нет.

В десятом классе я впервые влюбился. Я был покорен красотой и милой простотой Г. Стройная фигурка, чуть-чуть склоненная набок красивая головка, улыбающееся личико, обрамленное кудрявыми каштановыми волосами. И что больше всего мне нравилось в ее лице – это ямочки на пухлых щечках. В такую невозможно не влюбиться. Она часто в полдень проходила мимо моих окон. Быстро, с женственной грациозностью, в темно-зеленом бархатном платье, проходила она мимо моих окон, «как мимолетное виденье». Улегшись вечером в кровати, я долго думал о ней, предавался несбыточным фантазиям. Во всех этих фантазиях я выступал как благородный рыцарь или знаменитый артист, а она восторгалась моим мужеством или хладнокровием (в зависимости от обстоятельств) или была потрясена моим актерским мастерством.

* * *

Мне нужен друг настоящий, которому свободно, без комментариев можно будет доверить душу свою, всю без остатка. Такой друг мне нужен, чтобы понимал меня с полуслова, как и я его. Найду ли я его? А найти надо, непременно надо. Тогда и жить будет радостней. Ведь столько сил прибавляется, когда рядом с собой чувствуешь человека, преданного друга, верящего в тебя и в полезность твоих трудов.

Вспомнил, как несколько дней назад я беседовал с В. Разговор касался и моего ухода из университета, и вопросов любви, и вопросов литературного творчества. Говорили об однокурсниках. В. стала уверять меня, что я – талант, не гений чуть ли. Дескать, ты можешь рассказы писать замечательные. Я «скромно» стал отнекиваться, дескать, где уж нам уж. А самому приятно, страсть! Сколько мало требуется для того, чтобы удовлетворить, усыпить мое самолюбие. Меньше таких комплиментов выслушивать – безопаснее жить. А то я уж и записную книжку свою вытащил и пошел философствовать. Гадко.

* * *

Слушаю сейчас музыку – польку ленинградскую – и весело на душе. Когда слушаешь хорошую бодрую музыку, обязательно хочется делать что-то очень трудное, серьезное, а потом веселиться, буйно, до неприличия. А может быть, пройтись в задумчивом вальсе. Да еще с любимой девушкой. Хорошо! Великая вещь – музыка! Что бы человек без нее сделал? Ведь вот кажется, что музыка не кормит человека, не одевает его, не греет, а жить без нее человек не может. Почему бы это так?

* * *

Человек очень редко думает о себе со стороны. Он действует и думает о жизни и о людях от себя, т. е. всегда исходя из того, насколько то или иное событие важно для него, полезно, нужно ему, задевает его. Об остальном он если и думает, то очень спокойно и холодно. И вдруг выпадает такой момент, когда человек посмотрит на себя со стороны. Как будто совершенно посторонний человек оценивает его, сравнивает с другими, с окружающими. В голову лезут жестокие вопросы: ну а чем ты лучше, а? А ты разве не так же бы поступил, а? А ты кто такой? Ну а чем ты его умней? И быстро скользнув по дну души, эти раздражающие мысли надолго исчезают.

* * *

В детстве я ждал чего-то от жизни необыкновенного. Перед каждым праздником я видел, как взрослые готовятся к чему-то из ряда вон выходящему. Я заряжался, как электричеством, этим настроением от взрослых. Я ждал, что вокруг меня все изменится, осветится новым для меня светом, изменится что-то и во мне. Но проходил праздник, люди веселились, ходили на демонстрацию, устраивали вечера, но все это быстро проходило… и снова обыкновенная жизнь. Какой-то обман!

* * *

Мокрая осенняя погода. В комнате темно и неуютно. Целый день льет дождь. С утра до вечера просидел я дома.

Группа деревенских мужиков на рыбалке делят рыбу. Маленький, жилистый, но крепкий мужик, Логиныч, повернулся спиной к трем-четырем кучкам рыбы, другой стал показывать на кучки рукой и спрашивать: «Кому?» Логиныч отвечал: «Тебе», и т. д. Осталось две кучки, Логинычу и Кривому, в одной из них была большая щука, которую желали получить все. «Щука-то цела?» – спросил Логиныч. «Ыхы», – ответил Кривой. «Кому?» – спросил снова мужик, указывая на кучу со щукой. «Кривому».

Осень управление природой взяла в свои руки. На деревьях не видно уже и желтых листьев. Без листвы они выглядят маленькими и жалкими. Весной и летом они напоминают молодых и сильных богатырей, а сейчас превратились в дряхлых стариков. От того, что деревья голые, их кажется меньше, чем было летом. Здания приняли тоже какой-то скорбный вид, как будто с них, как и с деревьев, спали невидимые листья. Люди стали одеваться теплее. Холодный воздух предупреждает людей о скорых заморозках. По вечерам, несмотря на неприветливую погоду, на улицах бродят шумными толпами студенты и школьники. Первое время занятий – самая радостная пора учебы. Нет никаких забот, экзамены, зачеты, контрольные – все впереди, они еще не показались на горизонте. Можно веселиться. Погода та же. И на душе то же.

1-й литературный набросок к задуманному роману «Гоголи»

Тихон Платонович всю жизнь прожил в деревне. Его дом стоял в середине села. Когда он женился, его младшему брату исполнилось 2 года. Взял он в жены девку из соседнего села. Девка не из красавиц, но ладная, работящая. Отпраздновали богатую свадьбу. С венца резвые кони провезли их мимо двора на гумно. «Несчастливо жить будут», – заметили старики. Сначала жизнь шла хорошо. Но вскоре Тихон, страстью которого была торговля, стал от постоянных неудач в спекулянтских комбинациях пить. Жена его стала сдерживать. Он стал бить ее. Запер однажды в чулан и продержал там целый день голодом. Она просидела бы еще дольше, но ее выпустила семилетняя дочь Анюта. После смерти жены Тихон Платонович женился вторично на засидевшейся невесте Наталье, красивой, но припадочной бабе. После свадьбы припадки у нее прошли. Жили они без ссор. Анютке исполнилось 16 лет. Статная и высокая девка из нее вышла. Но жить в доме отца было трудно. Он стыдился при дочери ласкать свою молодую жену и вымещал зло на дочери, по-прежнему торговал, пил при неудачах, кутил. Младший брат Иван, взрослый парень, жил с отцом в соседнем доме. Он заметно богател. Однажды он стащил у Тихона короб с сапогами, который тот приготовил для продажи. Дело замяли.

Анюта часто бывала у учительницы, которая жила напротив них. С ней-то она и решила убежать в город. Убежала, забрав материны старые кофты и еще кой-какое белье. Устроилась горничной в богатый дом. Отец хватился ее на другой же день. Анюта получила письмо от отца, и сердце сжалось от страха в предчувствии наказания. Отец приехал скоро на лошадях. Не ругался, не дрался. Обратно ехали молча. «Замуж тебе пора, Анюта, вот что. Ты думаешь, что я сердитый, злой…» И Тихон рассказал ей всю свою тяжелую жизнь, рассказал, как он всю жизнь мечтал выбиться в люди.

Через месяц, как они приехали в село, сыграли Анютину свадьбу. Жениха он нашел в кабаке. Серега только что вернулся после сплава, приоделся, приосанился, и Тихону Платонычу он показался подходящим женихом. Он был на полголовы ниже Анюты.

* * *

С утра идет мелкий холодный дождь. Идет он с таким неослабевающим ритмом, что сразу же уничтожает всякие желания переждать его. Ни одного намека на скорое окончание. Завидная прямота в обращении с людьми. На улицах много людей. Ходят по своим обычным делам, не обращая внимания на дождик, – если на него и обращать внимание, так он от этого не перестанет идти, это люди отлично знают. Такая погода обычно на людей нагоняет какую-то необъяснимую тупую скуку. О чем-то жалеешь (хорошо чувствуешь, что жалеешь), но о чем – непонятно. Но не на всех людей производит осень такое действие. Меня она настраивает на рабочий тон, сосредотачивает на одном – работе. Рабочее настроение. Весна действует на меня разлагающе, расслабляюще.

Жизнь представляется мне в такой аллегории. Жизнь – это широкая, ухабистая, бесконечная дорога. И вот по этой дороге идут люди. Одни чуть впереди, другие чуть поотстали. Куда идут люди? Спроси. И каждый ответит по-своему, непохоже на других. Один спешит нарвать букет цветов, растущих у дороги, стараясь не пропустить ни одного красивого. Другой знает, что через 10–20 км будет красивый дом, он останется в нем и не пойдет дальше. Хватит. Свое отходил. Пускай другие идут, а я отдохну. Третий сел на шею четвертому, свесил ноги и развлекается, смотря на остальных. Пятый идет-идет, так и умирает в дороге, на ходу.

* * *

Настоящее чувство – это искусство больших мыслей и чувств. В каком бы жанре – в комедийном, в трагедийном ли – ни было создано произведение искусства, оно не имеет права относиться к настоящему искусству, если не отвечает этому требованию.

* * *

Ожидание было томительным и неспокойным. И когда я уже выходил из Мавзолея, мной овладело непонятное чувство неудовлетворенности, чувство обманутого кем-то человека. Я ждал чего-то необыкновенно торжественного… А увидел обыкновенного лысого человека с зеленовато-бледной кожей на лице и руках, с маленькой рыжей бородкой и огромным лбом. Вразрез с моими ожиданиями шла и та привычная деловитость, с которой работники органов безопасности командовали людским потоком.

Почему в людях живет тяга к боготворению отдельных личностей – вождей, богов и пр.? Что это, следствие индивидуализма?

* * *

Горе одного человека может тронуть одного-двух-трех людей, переживших подобное в жизни. Но горе многих людей поймет каждый. И вот человек, сумевший выразить большое человеческое горе и заставивший многих людей пережить это горе вместе с ним, этот человек – гений. Я говорю не только о горе: можно выразить любые человеческие чувства и переживания.

* * *

Очень странно ведет себя человек наедине с собой. Иду, навстречу движется неприятный мне знакомый человек. Я здороваюсь, он небрежно кивает. Проходим. Чувство неловкости и унижения. «Кхх!» – мысленно стреляю в него. Иду в сортир. В голове: «Выступает народный артист Союза ССР Бурков» (бурные аплодисменты). Это, должно быть, чтобы заполнить чем-то бездумную минуту. Или при воспоминании неприятного – подергиванья, обезьяньи ужимки.

О фантазии. Моя фантазия развивается в бытовом, комедийном, немножко в пошлом направлении. Она – фантазия – немножко чувственна (да и не немножко! – честно если сказать). Направление правильное. Нужно следить за своей фантазией и направлять ее, воспитывать.

Жизнь нужно отражать в той пропорции, в какой она есть на самом деле. Это требование не обязательно для произведений малой масштабности, но для эпопей это требование обязательно. Пусть коммунистическое движение – правильное движение, но когда берешься описывать его зарождение и первые шаги, изображай его так, как оно было, а не так, как оно принято (это общая ошибка почти всех произведений нашего времени о начале коммунистического движения).

* * *

Дневник я начинал не один раз. Начинал его в 4-м классе, в 8-м классе, после я записал чуть не целую толстую тетрадь, когда уже учился в университете. Но никогда, ни в одном из этих случаев дневник не нужен был мне так, как сейчас. В 4-м классе я просто готовил себя в гении, в 8-м классе – то же самое. Правда, в университете мне нужно было вылить куда-то свои чувства, мысли, сомнения и пр. Но это было явление временное и недолгое. К тому же не было искренности. Сейчас дневник мне необходим.

Сейчас моим родным и близким знакомым кажется, что я занят только тем, что усиленно готовлюсь для поступления в институт кинематографии на режиссерский факультет. Попаду ли я во ВГИК – это уже не будет играть большой роли в моей дальнейшей судьбе.

Не могу окончательно уяснить себе цели своего дневника, да и цели дневника вообще. Для чего он? Для потомков? Для последнего тома собрания сочинений? Для самого себя, чтобы прочесть на старости лет? Или, наконец, просто тренировка памяти и ума? Без ясной цели, без определенно поставленной задачи нельзя начинать даже самое мало-мальское дело. Дневник должен стать моим воспитателем, перед которым я не должен утаивать ничего и перед которым я не должен терять стыда.

Сейчас в душе моей – вакуум, как называют пустоту американцы. Но это не простой, вернее, не пассивный вакуум, не просто пустота. Совсем недавно на ее месте были кучи мусора, разного хлама. Я вымел все (не все, конечно, но чистку провел основательную) и поставил заслонки со стороны этого мусора, чтобы он не проник обратно, не заполнил вакуума. С другой стороны, я открыл все, но, странное дело, оказывается, недостаточно только открыть душу для хорошего, нужно втащить его самому, причем постараться для этого необходимо не один день, а месяцами, годами втаскивать по крупинкам, по зернышку, стаскать все зерна и ждать, пока каждое прорастет и даст плоды. А мусор в это время прет на твои заслонки, и нет сил сдержать. Да и соблазн берет: приоткрою, взгляну на этот хлам – может, он за это время изменился, стал лучше? А он и впрямь изменился, опрыснут какими-то красками, пахнет тройным одеколоном… но все тот же, увы, хлам!

Если хочешь добиться чего-то значительного в будущем, перевоспитывай себя сейчас же, начинай работать сразу, не рассчитывай, что в будущем все придет к тебе сразу само – и ум, и мастерство, и талант. Разве я не понимаю этого? Конечно, понимаю! Но не стараюсь следовать своим же мудрым советам.

Я не умею думать, как все люди (а откуда я знаю, как думают другие люди?). Я думаю диалогами чаще всего. В собеседники себе выбираю людей, конечно, которые глупее меня (даже в том случае, если собеседник умнее меня, я делаю его глупее – мне это ничего не стоит, а самолюбию приятно и лестно), разговор ведется в остроумных тонах – я его «режу» – или в публицистически нравоучительном тоне (разумеется, с моей стороны), собеседник в таких случаях слушает, виновато опустив голову, щеки пылают стыдом. Бывает, что в этих диалогах мне уже за 50 лет, я уже известный в мире режиссер, писатель, путешественник и пр. Собеседник – целая аудитория: или это большая толпа, встречающая меня после поездки за границу, – перед ними я говорю необыкновенно «мудрую» речь о жизни и об искусстве, или аудитория состоит из молодежи, которая слушает, задыхаясь от напряжения, придавленная моей необыкновенной эрудицией к стульям, о сущности искусства нового времени.

Я начинаю догадываться, что мои мысли становятся все более художническими. Чтобы подумать о простой вещи, мне необходимо быстро нарисовать очень яркую картину психологического характера, где главное лицо – я. Передо мной четко вырисовываются лица говорящих людей, на этих лицах – все тончайшие нюансы движения мыслей и души. Я угадываю, куда клонит разговор тот или иной собеседник.

Собеседниками бывают хорошо или плохо знакомые люди. Если это хорошо знакомый, то мой «художник» – воображение – рисует его мельчайшими подробностями по старым наблюдениям. Правда, «художник» часто грешит против объективной передачи ради красивости и эффектности – пока что он не реалист. То же самое происходит и со знакомыми только издалека людьми. Или в беседах управляет моя интуиция, пока что тоже плохая художница. Я много вмешиваюсь сам в творчество мысли.

Связь между творчеством художника и образом его мышления.

* * *

Праздник прошел серо, обыденно. Приятно, когда после долгих трудов оглянешься на сделанное и удивишься самому себе – неужели это сделал я? – приятно сделать передышку, наметить дальнейший путь и снова – в труде. Такая недолгая остановка в трудном пути должна называться праздником.

Все это я говорю для того, чтобы лишний раз назвать себя сволочью и сказать, что даже на самый маленький праздник я сегодня (да и в будущем недели две-три наверняка) не имею права. Взгляд на прошлые «труды» не вызовет в моей душе приятного удивления. Постоянно мечусь (но не творчески), все ищу нового, не освоив старого. Воли нет у меня! Надо прямо признаться себе в этом и повести борьбу – это уже будет началом воспитания.

Праздник. День Конституции. Но для меня этот день 5 декабря звучит иначе. Он прежде всего говорит мне о том, что еще один год прошел, а я топчу одно и то же место уже не первый год. До сих пор не могу окончательно выбрать план действий и меняю его каждую неделю. То я хочу снова поступать на режиссерский, то вообще никуда не хочу поступать и пробиваться своим путем, то хочу поступать на исторический – нет, года через три. Последний план, пожалуй, самый мудрый (при условии, если я его действительно осуществлю).

До 1.7.58 г. я решил работать на какой-нибудь небольшой работе, где уходит минимум времени, с таким расчетом, чтобы все время отдавать на занятия свои. Лучше всего устроиться в газету. Но до декабря нужно сделать многое: написать 5–6 лекций, густых по содержанию, оригинальных по теме. И писать, писать, писать ежедневно, писать не просто, а обдуманно, постоянно находить новые слова, сочетания и пр. И главное: писать образно. Афоризмы, каламбуры, парадоксы и пр. Речь должна быть живая, неожиданная, не литературная, а совсем новая.

В 1960 г. я собираюсь поступить на исторический факультет МГУ (обязательно МГУ, потому что жить нужно в Москве). В 1958 г. я обязан создать кружок из преданных любителей искусства и литературы.