История тайных обществ, союзов и орденов

Глава 3. Иранцы

Многочисленные племена большой семьи арийских народов, подчиняясь смутному влечению к передвижению, еще в доисторические времена покинули заселенные ими лесистые страны между Балтийским и Черным морями, чтобы найти себе новую родину. В то время как греки, италийцы, кельты, германцы и другие отправились на запад, другие племена через Кавказские Ворота, отчасти также через Уральский проход и через Босфор перешли в Азию («Азия-Ария»), часть из них осела на покрытых пастбищами горных склонах к северу и западу от Гиндукуша и в хорошо орошенных долинах Ирана, другая часть проникла через юго-западные проходы персидско-индийских пограничных гор и завоевала благословенные плодородные равнины Инда. Здесь, в море темных индийских народностей, в течение столетий исчезли последние волны арийского потока.

Впоследствии нам предстоит еще заняться обитателями Индостана или индусами. Поэтому остановимся сначала на их братьях, иранцах, которые по их священному языку называются также народом Зенда.

Иран и его обитатели

Иран, окруженный скалистыми горами, образующими как бы природный вал, представляет собой плоскогорье, которое в виде продолговатого четырехугольника расположено между бассейнами Тигра и Евфрата и, направляясь с востока на запад, доходит до Гиндукуша. Начинаясь у Кавказа и Каспийского моря, оно простирается до берегов Индийского океана. Внутри страны пустыня создала безжизненные, необитаемые пространства. Глаз беспрепятственно скользит по равнине, совершенно лишенной природных красот. В бедной растительностью, безлесной пустыне только кое-где встречаются обильные водой источники и колодцы, плодородные оазисы, которые «составляют владение господствующего деспота». И над всем этим простирается почти всегда безоблачное, залитое солнцем небо.

Однообразная пустыня постепенно переходит в роскошные пастбища, дающие обильную пищу табунам лошадей, стадам коз и овец.

То более крутые, то более пологие склоны гор создают местности с различным климатом и природой.

Северная гористая страна на берегу Каспийского моря соединяет в себе роскошную прелесть южной природы с бедностью сурового негостеприимного пейзажа.

Склоны гор покрыты густым лесом старых тенистых дубов, вязов и буков. За ними простираются лесистые луга, где чудесно окрашенные гиацинты и примулы, благоухающие лилии и фиалки кивают своими нежными головами.

Древний географ Страбон рассказывает об этой местности, что горы были покрыты здесь обширными лесами елей и дубов, что виноградная лоза давала ежегодно по ведру вина, а фиговое дерево – по 60 четвериков плодов. В лесах роились пчелы в таком количестве, что мед капал с листьев, а земля была так плодородна, что хлеба без обработки вырастали из опадавших семян. По удостоверению новейших путешественников, это описание и теперь еще вполне отвечает действительности.

Восточная горная страна поднимается до высоты 12 тысяч футов. Плодородные долины Кабула, с их роскошной растительностью, с их чистым, ароматным воздухом, представляют собой единственный удобный «сухопутный проход в окруженную со всех сторон неприступными горами Индию». Этот проход пользуется большой известностью. Извилистые реки, шумящие водопады, великолепные сады и дворцы, свежая зелень лугов и разнообразные очертания окружающих гор, над которыми возвышаются блестящие вечными снегами и льдами вершины Гиндукуша, – все это нежит и ласкает взор. В южной же части возвышенности мы, напротив, видим лишь бесплодные, сожженные солнцем равнины с песчаной, глинистой или каменистой почвой.

На западе ряд тянущихся с северо-запада и юго-востока горных цепей образует несколько хорошо орошенных, плодородных горных долин.

Эти долины, изобилующие живописными видами, обладают прекрасным умеренным климатом. Перед утомленным угрюмыми пейзажами взором путешественника внезапно открывается очаровательная, как прекрасное сновидение, роскошная панорама.

Живописные склоны окружающих гор покрыты отягощенной плодами виноградной лозой, которая обвивает деревья до самых верхушек, смело перебрасываясь с ветки на ветку. Розовые кусты и плодовые деревья распускаются там во всей красе, достигая высоты лесных деревьев, их плоды отличаются необыкновенной сочностью и нежными восточными ароматами. Здесь находится «сад роз Ирана», очаровательная страна вина и соловьев, прекрасный Шираз, где под чудным, синим небом «действительно царствует вечная весна, майские дни, благоухающие тысячами цветов», где вечно все цветет и зеленеет, где залитые солнцем холмы и покрытые цветами луга сменяются тенистыми рощами миртов, кипарисов и апельсинов. Здесь природа как бы с безмятежной улыбкой раскрывает богатейшую сокровищницу своего растительного царства, собирает воедино всю красоту и плодородие, которые она отняла у степи и пустыни.

Южная горная страна у Персидского залива состоит по преимуществу из крупных, прожженных солнцем возвышенностей, перерезанных дикими ущельями. Лишь кое-где у подножия круто поднимающихся кверху скал скудная растительность оживляет бесплодную почву, усеянную обломками горных утесов.

Вследствие резкой противоположности и богатого разнообразия в устройстве поверхности большая часть Иранского плоскогорья подвержена сильным и внезапным переменам температуры. Зима и лето непосредственно сменяют друг друга. Как только прекратятся снежные бури зимы, которые приносятся с арктических ледяных полей Сибири и обширных снежных пустынь Турана, наступает жаркое лето с атмосферой, пропитанной тонкою пылью пустынь, и с апреля по ноябрь небо почти не омрачается облаками. Весны и осени нет совсем. Если они и бывают иногда, то имеют весьма мало значения.

Лишь центральная горная система обладает действительно здоровым климатом. Палящий зной солнца сильно смягчается высоким положением страны. «Воздух особенно сух и чист, на ясном небе с необыкновенной отчетливостью обрисовываются очертания гор и весь пейзаж, а необычайно яркий блеск ночных звезд почти равен дневному свету».

Вся огромная горная страна, как мы видели, уже в далекой древности была занята родственными иранскими племенами, которые, подобно индусам, присваивали себе почетное наименование Ария (арийцы), что означало – благородные, вернее, благочестивые; но еще в раннюю эпоху они распались на мелкие государства и поселения и забыли свое общее происхождение, первоначальную родину и племенное родство. Еще и в настоящее время главная масса населения Иранского плоскогорья, в общем уменьшившаяся под влиянием ужасных, неслыханных ударов судьбы, поражавших ее в течение многих веков, состоит из потомков тех древних, способных к развитию арийцев, которые однажды завоевали и колонизовали эту страну. Еще и поныне афганцы и персы обладают отчасти выдающимися способностями их предков: острым, проницательным умом и высокоразвитым чутьем к поэзии.

Насколько нам известно, западная часть Ирана была заселена юношески сильным, закаленным в тяжелом труде народом – мидянами и персами, которые вели простой, скромный образ жизни, это были земледельцы, пастухи, охотники, воины.

Восток был заселен множеством территориально разобщенных племен. Среди них бактрийцы наиболее сохранили характерные черты арийцев и с любовью лелеяли национальные предания. Этому, по всей вероятности, значительно содействовала тесная связь и общение с индусским миром.

Мидяне и персы, напротив, в течение долгого времени подвергались нивелирующему влиянию западных культурных народов, ассирийцев и вавилонян, которое становилось интенсивнее и решительнее, по мере того как, вследствие удаления и разобщения с восточными родственными племенами, исчезали национальные обычаи и национальное мировоззрение. Но все же внутреннее родство и национальное единство между Западным и Восточным Ираном осталось неприкосновенным, не подверженным влиянию семитских элементов. В особенности наиболее твердую основу составляли религиозные представления, которые мидяне и персы принесли с собой с востока и которые впоследствии в Авесте Заратуштры нашли свое частное выражение.

Предания Авесты, совпадающие с отдельными смутными воспоминаниями обитателей Западного Ирана, говорят о великом Бактрийском царстве, первоначальная история которого скрывается во мраке сказочной древности. Легендарные отголоски деяний его царей отразились в Шахнаме Фирдоуси.

Это огромное произведение, изображающее далекое прошлое Ирана, представляющее собой чисто национальное творчество, является не только величайшим продуктом восточной художественной поэзии, но также и поистине несравненным героическим повествованием, «определявшим в течение многих веков все мировоззрение Востока», «своего рода мировой историей». В своих основных чертах оно служило богатым источником для незаслуженно преданной забвению истории Восточного Ирана.

В 1100 г. до Р. Х. над всем Восточным Ираном, по-видимому, господствовала могущественная, воинственная династия. Как и все позднейшие цари, древние властители принуждены были вести беспрерывную кровавую борьбу с алчными сынами негостеприимных, туманных степей, с кочевыми ордами Турана скифами, саками, гуннами и тюрками. Прекрасно возделанные земли Ирана всегда были легкодостижимой целью для их разрушительных разбойничьих набегов. Славную жизнь героических сынов Ирана, павших в этих войнах по воле неумолимой судьбы, персидский эпос с поразительной силой воспевает в погребальных песнях, и «над могилой этих своих любимцев с глубоким трагизмом он воздвигает траурное знамя».

Начиная с IX в. до н. э. ассирийцы неоднократно предпринимают завоевательные набеги на иранские земли. Следствие этого – к середине IX в. западная часть их – Мидия и Персия – должны были подчиниться Ассирийскому царству.

Но мидийцы вскоре восстали и отвоевали свою свободу и независимость. Туземный, могущественный и знатный род стал во главе их, основал военную деспотию, придал царской власти внешний блеск и внутреннюю прочность, а государству – долговечное единство и могущество. В союзе с остальными родственными племенами – персами – они многократно отражали набеги старого непримиримого врага – ассирийцев. Но затем над Мидией разразился ряд тяжелых бедствий. Страна была покорена дикими полчищами скифов, до тех пор победоносно отражаемыми. На своих быстрых конях скифы пронеслись по Передней Азии, предавая все вокруг смерти, огню, разорению и расхищению и страхом и ужасом наполняя сердца всего азиатского мира, – время, которое юный Иеремия так трогательно изображает в своих жалобных песнях, – пока наконец храброму царю Киаксару не удалось освободить свою страну от этого ужасного бича и вместе с тем отомстить ненавистной Ассирии, население которой давно уже было обессилено.

В 606 г. до н. э. пала прославленная преданиями Ниневия. Огромная, блестящая столица была окончательно превращена в пепел. С тех пор «затих шум мирового города, уснули страсти и над равниной проносится порой дух пустыни, в образе песчаного крутящегося столба, перед которым отступает даже алчно ищущий добычи араб». «Ужасно, грандиозно было опустошение. Вид запустения, царствовавшего среди безмолвного мира развалин, напоминает пророческие слова Иеремии: «Как Вавилон сделался ужасом между народами! И поселятся там степные звери с шакалами и не будет обитаема вовеки и населяема в роды родов» (Иер., 50: 23, 39).

Астиаг, преемник воинственного Киаксара, был дряблой натурой. Это беззаботный, женственно слабый и изнеженный, но все же жестокий деспот. Поэтому неудивительно, что власть перешла к персам.

Этот переворот и основание Персидского мирового царства произошли при Кире. Между тем относительно исторического хода этих событий мы имеем весьма мало достоверных сведений. Уже в очень раннюю эпоху они были искажены множеством легендарных прикрас, включены в романтическую область чудес и мифов и сохранены в сокровищнице поэзии, «в которую юные народы вкладывают свои чувства и свои желания».

Мощное государство, какого еще не видела Передняя Азия, выросшее в течение немногих лет, и появление человека, энергия которого создала все это, произвели на человечество ослепительное, потрясающее впечатление. Поэтому весьма легко понять, что поэзия немедленно завладела образом персидского национального героя, его судьбой и деяниями, разукрасила их легендарными чертами, окружила религиозным поклонением, а его самого в конце концов причислила к богам. История Кира вполне соответствует «поэтическому полумраку, в который облечена жизнь и юные годы выдающихся героев и основателей государств доисторического времени».

Известен рассказ Геродота о полной чудес юности Кира, рассказ, живо напоминающий историю Ромула и Рема. Хотя этот грек посетил родину Кира спустя 100 лет после его смерти, он все же не был в состоянии, при своем наивном прагматизме и глубокой вере в Божественное правосудие, карающее всякое высокомерие и наказывающее по заслугам всякое дерзновение, критически разобраться в персидских сагах, которые он тут слышал, и с некоторой достоверностью установить историческую истину.

Какое мощное и глубокое впечатление произвел вообще персидский герой на последующие поколения, доказывает тот факт, что греческий полководец и писатель Ксенофонт, который лично ознакомился с Персией в 401 г. до н. э., изобразил его в историческом романе идеалом государя.

Историческое величие и великолепие Древнего Ирана пало в 331 г. до н. э. перед военным гением Александра Македонского, между тем как созданное целым рядом политических и социальных революций Новоперсидское царство безвозвратно рухнуло под всеуничтожающим натиском магометанства.

Как некогда иудеи после разрушения Иерусалима, так и верные последователи Ормузда рассеялись преимущественно по обширному азиатскому миру. Здесь, под названием парсы, влачат они свое плачевное существование и с нежной заботливостью лелеют старинные традиции отцовских верований.

С крушением всей иранской цивилизации культура человечества потеряла чрезвычайно много. Лишь жалкие остатки обширной религиозной литературы были спасены парсами, которые унесли их с собой на чужбину.

Религия Ирана

Иранцы разделяли с индусами ведийского периода поклонение божеству небесного светила, солнца, «которое каждое утро вливает в человеческие сердца энергию и показывает мир в новом блеске», а также его земному отблеску, огню прозрачному, ясному воздуху в его победоносной борьбе с враждебными силами природы, духами засухи и бесплодия.

Поклонение огню, как таинственной силе, в форме близкой к фетишизму, встречается у большинства первобытных народов. Облагороженную и более осмысленную форму огнепоклонства мы находим у германских народов, где оно и поныне сохранилось в виде пасхальных и Ивановых огней.

Культ очага был в особенности распространен среди индогерманцев. Священный огонь очага является для них как бы центром каждого дома, а вместе с тем – вообще символом оседлого образа жизни, который один только и обусловливает возможность земледелия и материальной культуры, служащей прочным фундаментом для культуры духовной. Погашение огня означает оставление жилища, которым завладевают злые духи ночной тьмы и запустения.

Вокруг священного очага в известные праздники собиралась греческая семья. У очага в доме римлянина стояли статуи ларов и пенатов. Здесь же, как у древних индусов, совершался обряд бракосочетания. В Риме даже само государство заботилось о поддержании вечного священного огня в храме Весты. В хижине древнего германца на очаге пылал неугасающий огонь как символ вечной жизни его семьи и его рода.

Во вспыхнувшем, ярко пылающем огне, «подымающееся пламя которого считалось символом стремления человеческой души к вечному источнику света», иранцы видели не только основу всей культурной жизни, но вместе с тем также самый священный и самый чистый элемент, это был символ нравственной чистоты, источник всего нравственно-прекрасного. На залитых светом горных высотах, вблизи текучих, прозрачных вод, без храмов, без алтарей воздавалось ему нелицемерное поклонение. Постоянно заботясь о поддержании огня, питая его сухим, ароматическим деревом, они надеялись по его пламени и дыму угадать волю божества. К пророческой силе огня обращались в особенности за разрешением в спорных вопросах права – обычай, часто применявшийся также в карательном правосудии немецкого Средневековья.

Возвышенным, благожелательным духам света и огня противопоставлялись иссушающие ветры пустынь, холодные снежные бури как враждебные, страшные силы. Это злые духи тьмы и смерти, которые препятствуют всем человеческим начинаниям. Они обитают на холодном севере, в негостеприимном Туране, население которого, ведущее жизнь номадов, осталось дикими и невежественными варварами, не имеющими истории; они живут и в знойных пустынях, которые местами прорезывают и окаймляют Иран.

Иран же, где загорается раньше живительный дневной свет, служит обиталищем дружелюбных духов света, которые с благожелательной заботливостью способствуют плодородию страны и доставляют человеческому труду успех и удачу. Две эти силы борются за власть над землей и человеческим родом.

Глубокомысленная, но далеко не бесспорная теория А. Ф. Гумбольдта и Томаса Бокля, что природные условия страны определяют проявления духовной жизни, что физический мир влияет на моральный, что между чувственным и сверхчувственным существует какое-то таинственное взаимодействие, как будто бы находит изумительное подтверждение в особенностях духовного развития обитателей Ирана. Землетрясения, снежные бури, суровые зимы, наводнения – все это безнравственно угрожало уничтожить плоды тяжелого труда. Жизнь иранцев протекала в безнравственном колебании между страхом и надеждой, робким ожиданием и бодрящей радостью. Непреодолимые силы природы и ее безграничная власть над миром и человеческой жизнью должны окончательно овладеть сознанием и пробудить веру в добрых и злых, вечно борющихся между собой, духов.

Реформатор иранской религии, мудрый Заратуштра, то есть сын звезд, – натура глубоко религиозная, – связал это дуалистическое поклонение природе в одну изумительную, построенную по строгому, глубоко продуманному методу поэтически-философскую систему.

Включать основателя религии в священную хронологию, относить полученное им откровение к той золотой эпохе, когда боги еще общались с некоторыми смертными, было обычным явлением в истории религии.

То же случилось и с Заратуштрой, имя которого всегда с почтением упоминается среди великих основателей религий доисторических времен. Это уже не историческая фигура. Его личность и наиболее интимные обстоятельства жизни сделались достоянием легенды. Она говорит, что пророк Ирана был царского, даже божественного происхождения. Вся его деятельность подсказана ему непосредственно самим божеством. Его молодость полна чудес. Уже на пятнадцатом году он проявил свой выдающийся ум.

Жизнь и деятельность Заратуштры нужно отнести к очень ранней эпохе. Он жил не позже XI в. до Р. Х. Уже около 800 г. его учение господствовало в Восточном Иране и обладало достаточной силой, чтобы отсюда распространиться среди родственных племен, мидян и персов.

Как обо всех основателях высших религий, о Моисее, Будде, Мухаммеде, так и о Заратуштре говорится, что он долгое время жил в уединении пустыни, предавался аскетизму и самосозерцанию и обдумывал принципы своей религиозной реформы.

Глубоко правдивое замечание, что именно между «небесным сводом и безграничной равниной пустыни одинокого и покинутого странника неизбежно охватывает монотеистическое настроение, ибо сухой и прозрачный воздух не вызывает в воображении всех тех чарующих обманчивых образов, которыми наполняет его воображение лесистая страна; здесь нет солнечных лучей, которые, прорываясь сквозь просветы древесной листвы, играют на дрожащих, отражающих свет листьях, здесь нет сучковатых ветвей, ползучих корней странной формы и дуплистых деревьев, того треска и ропота, шороха и шума, шелеста и шепота, вообще всех тех звуков в рощах и лесах, которые так легко дают нам иллюзию невидимой жизни».

Когда пророк приготовился и все обдумал, он начал публично проповедовать свое учение. Повсюду воздвиг он алтари огню и вблизи Каспийского моря посадил кипарис, на коре которого записал, что бактрийский царь Виштауста принял его учение. Вплоть до появления ислама благочестивые служители Ормузда совершали постоянные паломничества к этому священному дереву.

Упоминание в легендах именно о кипарисовом дереве отнюдь не случайность. Вечнозеленое дерево с давних времен и до наших дней служит для обитателей Востока глубокомысленным символом бессмертия и вечности, а также примирения и успокоения.

С той же мыслью мы встречаемся и в древнехристианском мировоззрении. Так, например, на саркофагах первых времен христианства кипарисовое дерево, которое отец церкви Августин назвал деревом праведных и листья которого никогда не увядают, изображено как символ бессмертия. Теперь же кипарисовое дерево под влиянием поэтов, придерживавшихся римского толкования, является преимущественно символом могилы и смерти.

Заратуштра построил свою религиозную систему на основных принципах древнего поклонения природе пантеистического материализма.

У всех умственно развитых народов наступает период, когда натуралистические божества преобразуются в носителей духовных свойств. Проснувшееся в человеке самосознание превращает дурные и хорошие побуждения души в добрые и злые божества и представляет борьбу, которая происходит в человеческой душе между обоими враждебными началами, как борьбу божественных существ, происходящую вне человеческого «я».

На этом поворотном пункте религиозного развития стоит Заратуштра. Он становится выразителем народного духа и пробуждающегося самосознания. Как говорится на языке религии, божество открыло ему то, что должно было стать содержанием новой веры.

Перенеся физическую противоположность между Ираном и Тураном на мир моральный, Заратуштра прежде всего разделил весь мир на два царства: на чистый мир света и мир тьмы. Во главе первого он поставил Ахурамазду как «всеведающего творца и властителя всего существующего видимого и невидимого миров». Из Ахурамазды впоследствии образовалось имя Ормузд. Царство тьмы было подвластно Ахриману, «зло замышляющему». Каждому из этих высших богов были подвластны полчища распределенных по иерархическим рангам духов, которые представляли собой лишь аллегорию понятий физических, космических, этических сил и сил природы, но не воплощались в живые образы и были лишены исторической жизни.

Эти два основных принципа существовали с самого начала. Если Ормузд был творцом света и жизни, радостных полей и смеющихся полей, то Ахриман был родоначальником тьмы, ночи и смерти, ибо именно он посылал ледяные зимние вихри и создавал палящий зной пустынь. Если первый сотворил корову, лошадь и собаку, полезных домашних животных, то второй был творцом хищных зверей, змей и вредных насекомых. Если Ормузд старался удержать людей на стезе добродетели, то Ахриман постоянно стремился завладеть человеческой душой, чтобы склонить ее к постыдным порокам, бросить ее в объятия лжи и сладострастия.

Эта беспрерывная борьба за власть над землей и человеческим родом оканчивается поражением Ахримана и всех злых духов, полным примирением великого дуализма между светом и тьмой, добром и злом. Царство света, царство всеобщего совершенства и вечного блаженства должно владеть миром. Души верных последователей Ормузда соединяются для вечной жизни со своими воскресшими телами.

Таким образом, учение Заратуштры свидетельствует о превращении поклонения природе и свету в духовную религию с моральными тенденциями. Поклонение солнцу и звездам и культ огня получили символический смысл и эпическое направление. Существенной стороной и характерной чертой реформаторской деятельности Заратуштры является то высокое значение, которое он придал обработке земли. Его учение представляло собой «религию рациональной культуры земли».

Из сущности этой религии вытекали нравственные задачи жизни человека, служение добру и борьба со злом, как во внешней природе, так и в собственной душе. Только тот человек, который уничтожает вредных животных, змей, гадов, хищных зверей, усердно обрабатывает и орошает землю, сажает полезные деревья и т. п. – потому что такая работа приравнивает его к добрым духам, – только тот человек, который оберегает свою душу от греха и порока, от лжи и обмана, лицемерия и клеветы, который чист словом, делом и помышлением, – только такой человек защищен от злых духов. Они не могут вселиться в него, и после смерти его душа уходит в лучезарное небо и блаженствует пред светоносным ликом Ормузда. «Чистый в помыслах и словах, чистый в своих поступках, молюсь я тебе, – говорит Заратуштра в Ясне, – дозволь чистоте моего сердца стремиться к тебе, о Ахурамазда. Дай мне крепость устоять в добре, чтобы я мог достичь святости в делах моих, которые служат для меня источником радости и блаженства».

Злой же человек, порочный, лживый, несправедливый после смерти попадет в ад. Но это не наш ад, с его ужасной безысходностью; назначением его служит не наказание, а просвещение, очищение от грехов. Души злых очищаются всерастворяющим жаром огня, пока наконец они не соединятся с другими просветленными существами на освобожденной от всего порочного земле для общего дела, где, сплотившись в одну семью, с общим языком и общей жизнью, они будут блаженствовать до скончания веков.

Благочестие в мыслях, словах и делах – основное требование, которое учение Заратуштры предъявляет к моральной жизни верующих. Главными добродетелями считаются правдивость и верность, милосердие и сострадание, в то время как ложь, измена и неверность были самыми позорными пороками и преступлениями.

Что эти добродетели, в связи с рациональной обработкой полей, с разведением тенистых садов и плодовых деревьев и т. д., действительно составляли основу государственного общежития, главную характерную черту моральной и религиозной жизни Ирана, – это следует заключить из описаний Геродота и Ксенофонта, так же как представление о сказочном великолепии позднейших дворцов и престолов халифов заимствовано лишь из воспоминаний о прежнем величии Персии. Но будет весьма благоразумным не предъявлять к милосердию и сострадательности последователей Заратуштры слишком высоких требований: и менее всего нужно ожидать от античного мира тех взглядов, какие впервые выработало лишь христианство. Милосердие поклонников Ормузда распространяется на одних лишь верующих, тогда как помощь неверующему равносильна полному подчинению злым стремлениям Ахримана.

Более счастливый, чем большинство других пророков, – смелые рыцари духа очень редко или даже никогда не находят на земле награды, – Заратуштра уже при жизни видел плоды своего учения и был вынужден погибнуть для этого мученической смертью.

Основанная им государственная религия Ирана принадлежит к изумительнейшим проявлениям человеческого духа. Это величественное явление привлекло внимание греков и вызвало в них живой интерес. Богатством содержащихся в нем мыслей учение Ормузда пробудило умственную деятельность греческих мыслителей. С целью изучить его на месте Пифагор, Эмпедокл, Демокрит и Платон предприняли путешествие в Персию.

Философские системы этих мудрецов во многих пунктах обнаруживают близкое родство с иранским религиозным учением. Эсхил, Феопомп и Плутарх также были знакомы с религиозным дуализмом.

Персидская государственная религия представляла собой не только логически законченную систему, но вместе с тем и гениальное поэтическое повествование, «смело задуманный, логически развитый, облаченный в художественную форму религиозный эпос, которому нет равных».

Как религиозный поэт, Заратуштра остается недосягаемым образцом во все исторические эпохи. Ни один из великих религиозных писателей позднейших веков, ни Данте, ни Мильтон, ни Клопшток, не могут сравниться с ним. Никогда даже творческая фантазия не возвышалась до такой степени неотразимого влияния и всепокоряющей мощи убеждения, которая действительно была присуща великому Заратуштре.

Глубоко искренний сердечный порыв сказывается в его учении. Ясно чувствуется, что оно было для него откровением. Призывая к неустанной борьбе с царством Ахримана, он совершил величайший нравственный подвиг, равного которому мы не знаем; могучим порывом он вырвал дух человеческий из оков тьмы и суеверий и указал ему путь деятельной любви к человеку, тогда как все остальное человечество – индусы и семитские народы – путем допускающего даже человеческие жертвы примирительного культа пытались смягчить злое начало в природе и человеке, олицетворенное в виде разрушительного божества.

Благодаря своему столь утешительному, столь дорогому для человеческого сердца верованию в воскресение мертвых, в конечное превращение зла в добро смелый поэт, в душе которого, несомненно, таилось неиссякаемое сокровище чистой любви к человеку, не только сумел осветить радостным светом всю жизнь и деятельность древних персов, но косвенно оказал также большое влияние и на христианство, предшественником которого он является. И там, как и здесь, примирение и успокоение являются конечной целью.