Годы в Белом доме. Том 2

А потом неожиданно все кончилось. Кризис на субконтиненте перестал маячить над нами, а поэтому не было главного объекта гнилой критики. Я довольно скоро был снова возвращен в фавор у президента, и мы возобновили наши прежние настороженные отношения – близкие по существу, равнодушные в личном плане. Возникли другие дела, за которые следовало браться. Основополагающие структуры нашей внешней политики оставались неизменными. Планирование обеих встреч в верхах вскоре возобновилось. Целая серия примечательных внешнеполитических успехов вскоре стерла этот эпизод и завоевала поддержку общественности. Пекин узнал, что мы серьезно относимся к требованиям соблюдения баланса сил; Москва увидела довольно сильную реакцию, чтобы пытаться испытывать нас на прочность в областях, вызывающих более серьезную озабоченность. Мы пережили бурю, не сломав кормило. Мы могли возобновить наш курс.

III
Кризис в альянсе: поправка М. Мэнсфилда и экономическое столкновение

Средиземноморское турне

Все президентские поездки неизбежно представляются как грандиозное мероприятие в сфере дипломатии. Никто из тех, кто путешествовал с президентами, не может серьезно взяться за описание большинства таких поездок. Дипломатия оперирует в тупиковых ситуациях, что является одним способом, при помощи которого обе стороны могут испытать на прочность решимость каждой. Даже если они готовы заниматься этим и имеют такое стремление, не у многих глав правительств есть достаточно времени для того, чтобы разрешить тупиковые ситуации во время своих встреч, которые длятся слишком малый срок, а требования протокола слишком напряженны. Отсюда поездки глав правительств обычно могут оправдываться неким созданием символа, а также необходимостью установления конечных сроков для переговоров более низкого уровня и своего рода оценкой друг друга. Они также становятся способом демонстрации намерений и подчеркивания обязательства.

В них имеется, конечно, и более узкий политический бонус. Сказать, что Никсон, решаясь на свою вторую европейскую поездку, не знал, как она отразится на предстоящих выборах в конгресс, означало бы отрицать в нем наличие качеств, которые привели его в президентское кресло. Он, в конце концов, стремился осуществить встречу в верхах с Советами в тот период и ненадолго соблазнился встречей с главами правительств Великобритании, Франции и Федеративной Республики Германия, которая была предложена Вилли Брандтом, чтобы придать импульс и санкционировать «восточную политику». Помпиду несколько артачился, потому что он хотел избежать создания видимости того, что Брандт ведет переговоры от имени Запада в целом. И мнение Никсона относительно «восточной политики», описанное ранее, не делало его человеком, горевшим желанием одобрить ее таким значительным способом. Таким образом, эта поездка организовывалась вокруг визитов в Италию, Югославию, Испанию и Ирландию, плюс ночевка вместе с Шестым флотом и завтрак для встречи с новым британским премьер-министром Эдвардом Хитом в Чекерсе. Акцент на Средиземноморье и остановка с Шестым флотом подчеркивали нашу продолжающуюся решимость играть роль в обеспечении безопасности и развития этого региона. Советское влияние на Ближнем и Среднем Востоке нарастало с 1967 года. Мы только-только миновали осенний кризис вдоль Суэцкого канала и в Иордании. В Ливии к власти пришел радикальный режим.

Поездка Никсона началась 27 сентября 1970 года в Риме, где я присоединился к нему после встречи с Суан Тхюи в Париже. К той осени итальянская политика корчилась в муках конвульсивных маневрирований, которыми для постороннего наблюдателя представлялась рутинная смена правительства, но которые на самом деле сводились к усилению тенденций полевения, характерных для итальянской политики со времени «открытия пути влево» в 1963 году. Когда Никсон посетил Италию в 1969 году, Мариано Румор был премьер-министром в правительстве, состоящем полностью из христианских демократов, но управляющем при тактической поддержке со стороны социалистов. Во время «горячей осени» 1969 года профсоюзы, в которых доминировали коммунисты, показали свою мощь серией ожесточенных забастовок, часто превращавшихся в бунты. Профсоюзам удалось провести так называемый «Статут трудящихся», который в дополнение к ликвидации многих несправедливостей также сместил баланс сил в трудовых переговорах решающим образом в пользу профсоюзов. Западноевропейские коммунисты еще не раскрыли достоинства НАТО; оба визита Никсона в Италию проходили под поддержанные коммунистами бунты, направленные против НАТО, войны во Вьетнаме и для ровного счета против президента.

Итальянские региональные выборы в июне временно приостановили продвижение коммунистов, но привели к новым трениям внутри правящей коалиции. Социалисты, слегка поправив свои дела, стали трактовать свой успех как поощрение к движению и дальше влево, притом что партии на правом фланге были разбиты. Христианские демократы оказались в замешательстве, разрываясь между левым крылом, отделившимся от коммунистов преимущественно в силу религиозной веры, и правым крылом, отколовшимся от неофашистов преимущественно в силу демократических убеждений. Коммунисты с их дисциплинированной организацией склоняли весь этот спектр влево. Они следовали стратегии своего теоретика Антонио Грамши, которая состояла в систематическом проникновении в ключевые институты общества – профсоюзы, судебную власть, школы – перед финальным скачком с целью получения права на участие в управлении.

7 июля Румор ушел в отставку и Эмилио Коломбо стал премьер-министром четырехсторонней коалиции (христианских демократов, республиканцев, социал-демократов и социалистов). Альдо Моро был министром иностранных дел. Правительство просуществовало не очень долго. Коалиция – дольше. «Открытие пути влево» процветало до такой степени, что стало больше невозможно управлять без социалистов. А социалисты, в свою очередь, не очень-то стремились увеличить слишком сильно пропасть между собой и коммунистами, с которыми у них была коалиция во многих провинциальных правительствах. Таким образом, коммунисты имели растущее, хотя и несколько косвенное, влияние на итальянское правительство – результат совершенно противоположный тому, что имели в виду отцы-основатели «открытия пути влево». Было так много влияния на самом деле, что однажды хитрый Моро решил, что может использовать коммунистов, чтобы ослабить социалистов. Если было необходимо молчаливое согласие коммунистов в любом мероприятии, его всегда можно было добиться. Влияние коммунистов в силу этого варьировало от молчаливого до формализованного вето при поддержке Моро.

Эти тенденции казались мне вполне очевидными в то время, но их горячо оспаривали как внутри, так и за пределами правительства Соединенных Штатов. Представлялось, что влияние коммунистов на самом деле не нарастает или что было бы неплохо, если бы так и было, потому что это могло бы заставить христианских демократов пойти на реформы. В любом случае ничего конкретного не следовало предпринимать в связи с этим. Христианско-демократические политические лидеры казались убеждены в том, что периодические визиты руководящих американцев подтверждали международное значение Италии и тем самым укрепляли собственные перспективы. Мы были рады угодить им: визит Никсона преследовал эту цель, и то же самое было с моими собственными визитами позже, когда я был государственным секретарем. Я никогда не находил никакого подтверждения тому, что президентские визиты или какие-то еще визиты на высоком уровне оказывали воздействие на итальянскую политику в той или иной форме. Но так же трудно доказать и обратное – никто не знает, до какой степени усилилась бы тенденция сдвига влево, если бы отсутствие таких визитов трактовалось как полное игнорирование с американской стороны.

Общее ощущение бессилия было отражено в памятной записке Государственного департамента президенту от 22 января 1970 года, которую я позже сохранил в досье бессодержательных рекомендаций. В ней настоятельно предлагалось, чтобы мы «продолжали внимательно отслеживать проблему и постоянно оценивать способы использования наших ресурсов для доведения нашей точки зрения в осторожной, но эффективной форме». О том, как быть и осторожными, и эффективными, автор благоразумно умалчивает. Отдавая ему должное, хочу сказать, что мне тоже ничего лучшего в голову не пришло. Существуют проблемы, которые оказываются вне сферы контроля со стороны американских политиков. Самое лучшее, что они могут сделать в некоторых ситуациях, так это не ускорять неблагоприятные тенденции объявлением возможного исхода как желательного. (В этом состояла, на мой взгляд, ошибка «открытия пути влево» в 1963 году и заигрывания с еврокоммунизмом в 1977 году.)

Мы прибыли в Рим вечером на церемонию встречи, которую по соображениям безопасности провели во дворе Квиринальского дворца. Колоритные уланы на лошадях выстроились ровными рядами во время исполнения национальных гимнов. Прелестный итальянский гимн, по всей вероятности, был менее всего воинственно звучащим гимном в мире. Нелегко идти вперед в бой под мелодию, которая звучит почти как вальс. После церемонии наступил хаос. Квиринальский дворец, бывшая летняя резиденция папы, является одним из крупнейших строений такого рода в Европе. Толпы репортеров и официальных лиц толкали нас в разные стороны, создавая панику, когда понимаешь, что если отправишься по неверному коридору, то тебя не смогут найти в течение нескольких недель. В итоге толпа стеклась в центральную точку огромного зала приемов. Никсона и меня отделили и соединили с президентом Джузеппе Сарагатом для первого конфиденциального обзора ситуации в мире.

Джузеппе Сарагат был самым внушительным на то время из всех итальянских руководителей – вдумчивый, решительный друг Соединенных Штатов. К сожалению, он страдал двумя недостатками. Его партия, Итальянская демократическая социалистическая партия, была ослаблена под воздействием «открытия пути влево» и снижения с ее стороны контроля над рычагами власти. А его конституционное положение как главы государства не позволяло ему активно участвовать в политических процессах, несмотря на все его значительное моральное влияние. Но его мнение всегда заслуживало быть услышанным. Сарагат был озабочен ростом коммунистического влияния. Он считал иллюзией веру в то, что коммунистические достижения ограничатся его страной; если их не остановить, они, несомненно, расползутся по всей Европе. Но он не предлагал никаких средств против этого. Он полагал, что должен прибыть некий спаситель, что Соединенные Штаты могут что-то там наколдовать.

Он красноречиво говорил о психологическом воздействии американских действий в Европе. Наши внутренние дебаты по Вьетнаму подрывали веру европейцев в нашу стабильность и устойчивость; это повлияло бы на политику многих европейских стран. «Восточная политика» тревожила Сарагата; это был способ для ФРГ стремиться иметь сепаратные дела с Москвой; частично это было вызвано уменьшением доверия к Америке. Соединенные Штаты должны следить, чтобы разрядка с Советским Союзом оказалась результатом их политики с позиции силы, иначе вся Европа последует германскому примеру.

Это дало Никсону возможность объявить свою приверженность НАТО; он не пожалел для этого гипербол. Он был готов пойти на риск своей политической жизни в этом вопросе, и не намерен «легко умереть». Это была весьма красноречивая фраза, хотя, возможно, было сделано некоторое драматическое преувеличение стоящих перед нами выборов. Перед Никсоном не стояло никаких таких важных альтернатив, которые он сам нарисовал. НАТО было тем китом нашей внешней политики, по отношению к которому по-прежнему сохранялось внутреннее единство; многие неоизоляционисты объявляли о своей преданности организации, нападая на наше участие в каких-то иных делах. Не было никакой возможности для Никсона умереть ради этого дела. Когда встреча была расширена до участия министров иностранных дел, Никсон красноречиво подтвердил свои кредо: «Если мы допустим, чтобы этот великий альянс пал, если мы позволим ему распасться на части, и не в силу недостатка экономических возможностей защищать наши интересы, а в силу слабой силы воли, решительности, разума и руководства, не способных сохранять его и укреплять его, это стало бы трагедией для человечества». Никсон поднял правильную тему. Это была воля обновить веру в демократию, которой был брошен вызов в очень многих странах в бунтах, ожесточениях и расколах начала 1970-х годов.

Определенность дискуссий не стала лучше в государственном доме приемов, на вилле Мадама, расположенной на еще одном холме Рима^[32]. Встреча здесь продемонстрировала препятствия на пути подлинного диалога. Итальянская политика, – которая волновала нас больше всего, – не стала темой официальных дискуссий. В свою очередь, внешнеполитические вопросы представлялись для итальянского руководства второстепенными с точки зрения их внутренних проблем и не имели значения, потому что они были за пределами возможностей Италии влиять на них. Не случайно, что дискуссии становились все банальнее по мере расширения круга участников обсуждений.

Все шло так же, как и в Квиринальском дворце. Вначале была закрытая встреча между премьер-министром Коломбо и Никсоном, на которой присутствовали только переводчики (часть времени я сидел как стенографист). За этим последовала встреча в расширенном составе практически всей официальной части с каждой стороны. Встреча в узком составе была нужна, чтобы сделать вид, что итальянский премьер-министр обладает такой же исполнительной властью, что и президент Соединенных Штатов Америки или даже британский премьер-министр. Однако он ею не обладает, за исключением редчайших обстоятельств. Итальянские премьер-министры являются председателями коалиций многих автономных сил; они отражают политическое равновесие, а не исполнительную власть. Они действуют не на основе своих решений, а путем достижения компромисса. В этом отношении итальянское правительство довольно схоже с японским, хотя оно с большей вероятностью может пойти на компромисс, чем решить разногласия путем консенсуса. И Коломбо в любом случае был явно временной фигурой. Он представлял фасад, за которым более влиятельный Моро готовил своим косвенным и почти неуловимым способом фундаментальные перемены, которые должны были привести Коммунистическую партию близко к власти, в то время как христианские демократы стремились вырвать ее революционное жало. Собрание было спасено от полной бесполезности, когда президенту сказали, что некоторые из заложников угнанных самолетов, что вызвало иорданский кризис (см. Главу XV Тома 1), транзитом пролетали через Рим. Под влиянием момента было решено, что Никсон и Коломбо на вертолете отправятся в аэропорт, чтобы выразить свое удовлетворение спасением, – оставив своих помощников продолжить дружескую светскую беседу.

Все эти встречи были уплотнены и перенесены на утро, потому что был запланирован визит в Ватикан, откуда президент предложил отправиться на Шестой флот. Это привело к серии инцидентов, которые непреднамеренно выпустили на свободу одну из навязчивых идей Никсона и доставили бесконечные проблемы для сотрудников Белого дома.

Президент Италии устроил завтрак в башенной комнате^[33] Квиринальского дворца, из которой открывался вид на роскошные крыши и прекрасные пропорционально расположенные площади Вечного города. В таком великолепии окружающей обстановки из-за напряженного графика президента изысканная еда была подана примерно в течение 55 минут, – подтверждая Никсону, что одна из его навязчивых идей вполне может оказаться осуществленной. В течение почти двух лет его коллеги слышали от него жалобы на непередаваемую скукотищу государственных обедов. Он упрашивал всячески и грозился ускорить обслуживание при подаче еды в Белом доме, чтобы сократить время, которое ему приходилось тратить на светскую болтовню со своими гостями. Он лично следил за теми блюдами, которые упрощали процесс обслуживания, и теми, которые вообще могли быть вычеркнуты из меню. В отдельных случаях он даже устраивал так, чтобы переводчик приходил позже, чтобы таким образом сократить время беседы. Но самое быстрое обслуживание, которого ему удавалось добиться, даже при безжалостных понуканиях Холдемана, – мировой рекорд обедов в Белом доме, так сказать, – был час и 20 минут. Завтрак в Квиринальском дворце установил новый рекорд, о котором Никсон никогда не позволял забыть сотрудникам Белого дома. Увы, как и со многими римскими достижениями, с ним было невозможно соперничать. Даже Холдеман не смог добиться успеха в сокращении времени на обслуживание в Белом доме более чем на 10 минут. Квиринальский дворец сохранил за собой первое место по скорости обслуживания на добрые 15 минут к постоянному недовольству президента, выражавшемуся им в словесной форме.

Визит в Ватикан предоставил возможность обзора международной обстановки с одним из наиболее чутких и вдумчивых людей, с которыми мне доводилось встречаться на правительственной службе, – папой Павлом VI. Святой отец возглавил церковь в ее порыве осуществить грандиозные реформы, которые запустил его предшественник. Но Иоанн XXIII умер после коренных преобразований существующих рамок; он не определился с окончательным направлением вносимых им перемен. Это выпало на долю Павла VI. Он работал во внешнеполитической службе Ватикана в течение многих лет и очень хорошо понимал, что перемена может развить неожиданные внутренние обороты и изменить намерения реформаторов. Святые побеждают правотой своих мотиваций; институты поддерживаются незыблемыми стандартами. Папа Павел VI во многом символизировал муки своей эпохи. Будучи лучше почти любого руководящего лица, с которым мне довелось встречаться, он понимал моральные дилеммы периода, в который тирания маршировала под знаменами свободы, и как «реформа» оказывается чреватой риском создания бездушной бюрократии. Он боролся за сохранение зачатков совести и человеческого достоинства. Он глубоко чувствовал острую нехватку времени в стремлении как добиться быстрых преобразований, так и сохранить моральные ценности. Хотя он ратовал за мир, это никогда не делалось за счет справедливости. Папа Павел VI не был свободен от плохих предчувствий, но его всегда поддерживала вера, не позволявшая им поддаваться. Он боролся за облегчение страданий в мире, иногда прибегая к слишком грубым для своего тонкого интеллекта и чувствительности способам, заставляя себя действовать осторожно, когда надо действовать радикальным образом с некоторыми тенденциями, которые он очень хорошо понимал. Я в его присутствии всегда чувствовал себя взволнованным и смиренным от той несоизмеримости между временными рамками политических лидеров, занятых достижимым, и институтов, посвятивших себя вечному.

Папа Павел VI имел широкие и глубокие познания о международных делах. Он и Никсон проявили единогласие в оценке событий в мире. В какой-то момент Никсон разразился потоком красноречия относительно левацкого уклона среди священников в Латинской Америке. Святой отец прервал его мягко с улыбкой: «Как представляется, г-н президент, это даже больше проблема для нас, чем для вас».

Визит в Ватикан привел к одной из тех сцен, комичных с точки зрения ретроспективы, но унизительных в тот момент, когда они происходят. Наши сотрудники из передовой группы задумали необычную идею, чтобы президент отправился на Шестой флот прямиком с площади Святого Петра на военном вертолете США. Курия, папский кабинет, полагая, что здесь было достаточно военной атрибутики за весь день, тактично предложили, чтобы министра обороны не включали в состав общей аудиенции, которую святой отец устроил бы для членов команды президента после личной встречи с Никсоном. График был составлен соответственно, и Мел Лэйрд не входил в состав группы, которая была занята отдельными переговорами, в то время как папа и Никсон уединились. Однако исключение действующего политика уровня Лэйрда из состава приглашенных на аудиенцию с папой требовало большего, чем раздача распечатанного плана мероприятий. Когда официальная делегация двигалась в папские покои для общей аудиенции, появился неожиданно Лэйрд, пожевывая свою вездесущую сигару. На вопрос о том, что он здесь делает, Лэйрд пробормотал что-то о поисках вертолетов, хотя не было ясно, как, по его мнению, они могли бы оказаться внутри Ватикана, будучи открыто припаркованными по другую сторону от обелиска на площади Святого Петра при входе в Ватикан. Я попросил Лэйрда просто уйти с сигарой, пока мы были в папском присутствии.

Американская группа была размещена в два ряда по правую сторону от Никсона и святого отца, сидевших рядом друг с другом. Папа произнес небольшую приятную речь, когда неожиданно из кармана костюма Лэйрда пошел дым. Лэйрд попытался погасить пламя своей сигары, вначале не привлекая к себе внимания, но, в конце концов, он сдался и начал бить себя по боку. Некоторые из присутствующих, которые не могли видеть и понять целую драму министра обороны, приносящего себя в жертву перед папой, восприняли усилия Лэйрда по ликвидации пожара как аплодисменты, к которым они и присоединились. Только накопленная за два тысячелетия мудрость позволила официальным лицам Ватикана сделать вид, что ничего необычного не происходит, и, таким образом, дать возможность событиям развиваться до запланированного финала.

Один причудливый эпизод следовал за другим. Как и во время всех зарубежных поездок Никсона, то, что описывалось передовой группой как «позирование перед прессой», должно было иметь место и быть запланировано так, чтобы снимки могли появиться в вечерних телевыпусках. Существовало непреложное требование по цвету и групповым фото. Подстегнутые Холдеманом, понимание которым концепции суверенности не было его самым развитым качеством, члены передовой группы обрушивались на правительства, сбитые с толку современными пиар-отношениями с общественностью, как они практикуются в Америке, но не желавшими обижать президентскую команду. Так было и в Ватикане, у которого были свои сомнения по поводу того, что снимок военного снаряжения перед площадью Святого Петра передавал подлинное впечатление о его духовной миссии, но который в итоге уступил доводу о том, что напряженный график президента не позволял поступить по-иному.

К сожалению, именно в то время, которое было определено для отбытия, членов передовой группы поразило осознание того, что не было сцен с толпами людей и Никсоном в Риме. Это было необычно. Иностранные высокопоставленные лица посещали Рим с тех пор, когда начали вести записи. Римляне, проживающие там, где герои маршировали в параде сотни лет, довольно пресыщены обилием политических лидеров. В основе своей Рим это город пап; только их передвижения привлекают внимание. Даже Джон Кеннеди не собрал толпы в Риме. Но Холдемана не интересовали исторические параллели. Он руководствовался мудростью, обретенной за многие годы проведения предвыборных кампаний в Америке: ничто так не создает взволнованные толпы, как дорожные пробки. Поскольку г-же Никсон не было позволено посетить флот в соответствии с существовавшими на то время правилами ВМФ, было решено на месте, что президент отвезет ее в ее гостиницу в лимузине. Был тут же сформирован автомобильный кортеж, который отправился в центр Рима в разгар часа пик, в то время как остальные сидели в ожидании в вертолетах перед Ватиканом. Нельзя было представить более успешной операции. Те из нас, кто оставался вне кортежа, не видели нашего руководителя в течение двух часов. Когда вертолеты в итоге взлетели, радостный Холдеман сказал нам, что пробка на дорогах была поистине грандиозной, толпы огромные, их чувства почти не сдерживались. Все это способствовало созданию отличного телефильма. Что папская курия думала о вертолетах, ожидавших на площади Святого Петра в течение двух часов, никто никогда не узнает. Но это, вероятно, и к лучшему.

Мы достигли авианосца «Саратога» ночью и начали наш визит на Шестой флот. Есть нечто абстрактное и непознаваемое, по крайней мере, для дилетантов, во флоте в море. Он следует неслышным командам в ответ на опасности, которые редко видны воочию. Он воздействует на людей, которые почти никогда не могут взглянуть на то, что их защищает или угрожает им. Во время недавнего кризиса Шестой флот являлся главным продолжением нашей военной мощи на Ближнем Востоке. Он помогал формировать события, даже не приближаясь к ним ближе чем на 300 с лишним километров. Слабо защищенный от советских самолетов наземного базирования, Шестой флот, тем не менее, оказывал решающее влияние, потому что нападение на него приводило бы в действие все силы Соединенных Штатов. Значительные преобразования нашей военно-морской мощи были важными признаками готовности предотвратить выход иорданского кризиса из-под контроля. Важность флота возросла в связи с нараставшей утратой наших сухопутных баз и политическими ограничениями на сохранившихся базах.

Изначально план состоял в том, чтобы провести ночь на борту авианосца и посмотреть демонстрацию боевой мощи на следующий день. Но это была одна из тех поездок, в которой ничто не работало по плану. Роджерс, Лэйрд и я смотрели фильм-вестерн «Человек по имени Конь» в офицерской кают-компании, когда принесли сообщение «Рейтер», содержащее неподтвержденную информацию о смерти Насера. Я передал эту депешу Роджерсу, который сказал, что, если бы это было правдой, мы непременно услышали бы это по официальным каналам. Я был склонен к тому, чтобы согласиться, и мы все продолжили смотреть кино. Примерно через 10 минут мне стало не по себе. Сообщение было слишком невероятным, чтобы не иметь под собой каких-либо оснований. Я выскользнул из кают-компании и связался с Вашингтоном. Получил классический ответ: мало что известно, кроме того, что радио Каира прекратило свои регулярные передачи несколько часов назад и начало транслировать траурную музыку. «Мы считаем это весьма и весьма необычным», – говорилось в сообщении с осторожностью. Вывод о том, что имела место кончина некоего высокопоставленного лица, не был слишком смелым.

Никсон ушел отдыхать, и Холдеман не позволил бы разбудить его до тех пор, пока мы не имели бы подтвержденного доклада. Я бешено работал с моими помощниками по альтернативным планам для поездки. Мы полагали, что Тито отправится на похороны Насера, прервав наш белградский визит. Начали поступать телеграммы, все время раздавались телефонные звонки, благодаря всегда эффективной работе офиса Белого дома по связям. Мы проиграли идею поменять местами мадридскую и белградскую остановки, но наше посольство в Мадриде полагало, что препятствия логистического порядка проведения всех подготовительных мероприятий за двое суток окажутся непреодолимыми. Наша передовая группа была на грани нервного срыва только от одной мысли об этом. С другой стороны, нелегко было и решить вопрос о том, что делать с президентом двое суток. Огромный механизм президентской команды не может просто свалиться на какую-то страну без большой предварительной подготовки. Мы были в процессе разработки нескольких альтернативных планов, когда Тито на следующее утро избавил нас от всех неприятностей. Он придавал больше значения символизму первого президентского визита в Белград, чем похоронам павшего друга. Тем временем, когда смерть Насера была подтверждена, я разбудил Никсона, сообщил ему эту новость, получил его согласие направить высокопоставленную делегацию на похороны и проинформировал его о пока еще не отрегулированном статусе белградской остановки.

Несколько часов спустя, примерно в 2 часа ночи, я внезапно проснулся и вспомнил, что мы запланировали демонстрацию огневой мощи на следующий день. Мне показалось, что отмечать смерть Насера выстрелами снарядов в Средиземном море стало бы проявлением высочайшей бесчувственности. Проверив мои суждения с Роджерсом и Лэйрдом, я сам отменил демонстрацию силы, больше не беспокоя президента.

Это оказалось серьезной ошибкой. Помощники президента не должны заваливать своего босса пустяками; через некоторое время они должны уже достаточно хорошо знать президентские предпочтения, чтобы принимать некоторые решения от его имени. Но им все-таки следует быть уверенными наверняка, поскольку у них нет никаких полномочий, за исключением доверия со стороны президента. Оказалось, что Никсон настроился на стрельбы. Я, несомненно, отговорил бы его от этого. Но когда его поставили перед свершившимся фактом на следующее утро, это вызвало редкое проявление никсоновского гнева. На 24 часа я подвергся всякого рода мелким придиркам, при помощи которых другие могли судить о степени президентской немилости. Например, меня перевели в замыкающий вертолет во время одного из президентских перемещений в тот день. Меня сажали в отдалении на встречах на флагманском корабле Шестого флота. Вскоре разыгрался шторм. Это была небольшая прелюдия того, что мне предстояло испытать после индийско-пакистанского кризиса. Я был прав в этом вопросе. Но мне преподали урок относительно пределов моих полномочий.

Нас встречал в аэропорту Белграда маршал Тито в серо-голубой форме с золотыми эполетами – непостижимое одеяние для коммунистического главы государства, если бы не тот факт, что нигде в Европе не сохранялись ценности среднего класса 1930-х годов в более нетронутой форме, чем в «бесклассовых» обществах Восточной Европы. Там, где жизнь страшно скучна, бюрократия давит до беспредела, планирование всепроникающее, народом движет не понятие пролетариата или марксистская идеология. Внутренняя связь достигается, даже после поколения коммунистического правления, на основе национализма того уровня, который почти исчез в более космополитичной Западной Европе.

Иосип Броз Тито к тому времени оставался единственным живым и занимающим руководящий пост из легендарных фигур времен Второй мировой войны – легендарный партизанский руководитель, первый коммунистический лидер, осмелившийся бросить вызов Сталину, создатель националистического коммунизма, а теперь и один из основателей неприсоединения. К сентябрю 1970 года он находился у власти 25 лет. Он распространял вокруг себя власть человека, который избавился от всех возможных соперников. Его манеры напоминали манеры представителя среднего класса Центральной Европы – вежливый, явно наслаждающийся жизнью, с весьма самодовольным чувством юмора. Но он также был осмотрительным и осторожным. Его глаза не всегда смеялись вместе с лицом. Он научился иметь дела с капиталистами, но не обязательно принимать их. Сразу же в послевоенный период он был одним из наиболее непримиримых коммунистических руководителей. Имело место короткое столкновение с Соединенными Штатами в 1946 году, когда Югославия сбила невооруженный американский транспортный самолет и задерживала его экипаж.