И вот я сижу дома с Людочкой, и мы вместе разбираем толстый пакет с документами для поступления в Краснодарское военное училище лётчиков. Там и медицинская карточка, и аттестат о среднем образовании, и различные справки, и характеристики. А самое главное – билет на поезд, который уходит из соседнего посёлка через три дня. Вернувшаяся из школы мама присоединяется к нам и разглядывает документы. В глазах её грусть и даже где-то слёзы, хотя она старается не подавать вида. Весело, даже излишне, она шутит, треплет меня по голове. Но я чувствую, что ей несладко.

Последние три дня мама на работу не ходила, Людочка тоже отпросилась, Пётр Сергеевич разрешил ей помочь мне со сборами. Я занимался хозяйственными делами: поправил дверь в сарае, опрыскал все яблони в саду, да и вообще переделал кучу всяких дел. Мама занималась тем, что собирала мне вещи в дорогу, а Люда готовила еду в поезд. Кончилось это тем, что вещей набралось на целый чемодан, а продуктов хватило бы недели на две. Под громкие возражения двух женщин я убирал ненужные мне вещи и продукты. Оказалось, что у нас с мамой не было чемодана – никуда мы с ней не выезжали. Люда притащила свой. Хорошо, что он оказался маленьким, и вопрос с вещами решился очень просто. Но с продуктами на дорогу они оказались сильнее меня, и мне пришлось загрузить полную сетку.

И вот настал последний вечер перед отъездом. Поезд уходил на следующий день почти в обед. Вечером собрали застолье. Были мы с Людочкой, мама, пришла её подруга тётя Тамара, пришёл Пётр Сергеевич, два моих дружка из класса, а также неожиданно пришла тётя Дуся, Людочкина мать. Спиртного за столом не было. Мы с мамой никогда не употребляли, тётя Тамара тоже. Мама предложила налить Петру Сергеевичу и тёте Дусе, но Пётр Сергеевич решительно отказался. А Люда так посмотрела на свою маму, что та тоже отказалась. Мои друзья помялись, но тоже отказались. Так что ели пельмени с бульоном, пили холодный домашний квас, потом был чай с тортом, который испекла Люда. За столом я увидел, что между дядей Петей и тётей Дусей происходит какой-то молчаливый разговор. Они ничего не говорили, но постоянно обменивались взглядами. Люда потом рассказала, что когда-то давно они были женихом и невестой. Потом Пётр Сергеевич уехал учиться в военное училище, Людочкина мама его не дождалась, вышла замуж за другого, потом и они разошлись. Так что Люда с тётей Дусей, как и мы с мамой, жили вдвоём.

На другой день я проснулся рано, но мама была уже на ногах и готовила мне завтрак. Мы не успели поесть, как к нам пришла Люда. Она была какая-то серьёзная и неразговорчивая. Глаза были усталые и, наверное, заплаканные. Как я понял, она не спала всю ночь – прорыдала в подушку. Мне тоже было как-то невесело. Пошли втроём на автобусную остановку. Встречавшиеся нам по пути сельчане здоровались и желали счастливого пути. Уже практически все знали, что я еду поступать в военное училище и что мы с Людмилой теперь «жених и невеста». У автобуса мама прижала меня к себе и сказала, чтобы я о ней не беспокоился, а думал больше о себе и о предстоящих экзаменах. «Я не желаю тебе, чтобы ты скорее возвратился. Скорее – это значит провалиться на экзаменах. Вернёшься на каникулах после первого курса, это не так и долго», – и заплакала. С Людочкой я не прощался, она ехала со мной до станции. Мама меня поцеловала и пошла домой.

Когда приехали на станцию, мой поезд уже стоял, и до отправления было минут пятнадцать. Мы быстро нашли мой вагон, и я занёс в него свой чемодан и сетку с едой. Нашёл своё место и положил всё на полку. Вышел. Людочка стояла у вагона, она была готова разреветься. Я ей сказал тривиальное: «Жди меня, и я вернусь». Она захлюпала носом и сказала в ответ: «Я тебя буду ждать следующим летом. Обязательно, любимый. Я буду ждать тебя на этой станции, только ты сообщи, когда будешь ехать. Не забывай меня». Поезд загудел и потихоньку тронулся, мы ещё раз быстро поцеловались, и я заскочил в вагон. Рассовал свои вещи под полку и залез на пустую верхнюю. Лёг и моментально уснул. Проснулся под вечер. На душе было муторно – мама осталась одна, Людочкины поцелуи жгли мне губы, я ехал неизвестно куда и зачем. Постепенно я расслабился, спустился с полки, поужинал с попутчиками и снова залез наверх. Ночью уснуть не смог. Вспоминались горячие Людочкины губы, её упругая грудь, которую я прижимал своей ладонью через платье. Её широко открытые глаза цвета кофе. Её запах. За этот месяц, как мы с ней стали встречаться, она стала для меня родным и любимым человеком.

Чем дальше я отъезжал от дома, тем быстрее ослабевала тоска по маме, по дому. Реже вспоминалась Людочка. Тем больше я думал о том, что меня ждёт впереди. Какие у меня будут друзья, как я буду сдавать экзамены, как буду учиться. И чем ближе я был к пункту назначения, тем сильнее начинало биться сердце в предвкушении нового.

Глава 4

И вот я в Краснодаре. Документы сдал в приёмную комиссию, получил талончик на проживание в общежитии, которое находится в городе. Дело в том, что курсанты первого и второго курса живут в казарме на территории училища, а курсанты старших курсов живут в общежитии в городе. Абитуриентов также селят в общежитие. Поселили меня с одним парнем из Подмосковья. Зовут его Серёга. Парень приехал из какого-то военного городка, где его отец служит лётчиком. И дед Серёги тоже был лётчиком. Короче, династия. Комната, где нам предстояло прожить две недели, принадлежала четверокурсникам, которые сейчас разъехались на каникулы. Все стены комнаты были обклеены фотографиями военных самолётов. Серёга в них разбирался досконально. Сразу же по фотографиям он называл модель самолёта, его данные, где его построили. Именно построили, а не сделали или собрали, как я думал. Я против Сергея был полным дилетантом. Я не знал практически ни одного названия самолёта. В течение первой недели шли консультации по различным предметам. Большинство парней были из военных гарнизонов, где служили их родители. Они быстренько сбились в группу. Интересы у всех были чётко выражены – авиация. В своём коллективе постоянно обсуждались модели самолётов, двигателей и прочей авиационной техники. Я был среди них гадким утёнком, с которым не о чем было общаться. Мои родители не служили и не летали. Сам я ни разу не был на аэродроме.

Самым первым экзаменом было моё здоровье, вернее, годность к лётному обучению. Из нашей группы в 40 человек семерых сразу отбраковали. Я же, хотя никогда не занимался целенаправленно спортом, прошёл. Отжимался от пола, крутил велосипед, после чего у меня сразу мерили пульс и давление. Крутили на вращающемся стуле – всё было хорошо. На медкомиссии пролистали мою медицинскую карточку, посмотрели рентгеновские снимки и результаты тестов. Затем без вопросов поставили печать «Годен». Сергей же, против всех ожиданий, не прошёл. Что-то у него было не так с сердцем. Он рвал и метал. Кричал, что найдёт управу на этих коновалов. Что у его отца большие связи в министерстве, что они никуда не денутся и зачислят его, как миленькие. Но несмотря ни на что, через два дня его в комнате уже не было. Далее я жил один. Остальные экзамены я сдал без проблем на все четвёрки, а за сочинение получил даже пятёрку, о чем немедленно написал домой маме. Затем было собеседование с каким-то полковником. Он долго читал документы, которые собрались в папочке с завязками. Потом молча разглядывал меня. Я ни капельки не волновался. Мне было всё равно, поступлю я или нет. Хотя, если честно, мне поступать уже не очень хотелось – я чувствовал себя чужим среди этих знатоков авиации. И подозревал, что так чужим и останусь. Затем полковник спросил меня, откуда я, кто мои родители. Я спокойно и обстоятельно отвечал. Потом он спрашивает, почему я решил стать лётчиком, ведь у меня нет ничего, что бы меня связывало с авиацией. И я, не успев подумать, отвечаю, что это военком, знакомый моей мамы, посоветовал. Полковник стал снова рыться в папочке. «И всё-таки, почему вы решили стать лётчиком, и не просто лётчиком, а лётчиком-истребителем?» – повторно спрашивает он. Я немного подумал и отвечаю: «А почему бы мне не стать лётчиком, первым лётчиком-истребителем из нашего села?» Полковник ухмыльнулся и говорит: «А в самом деле – почему бы вам не стать лётчиком? Учитесь, потом посмотрим».

Так я был зачислен курсантом. Через пару дней нас перевели в казарму на территории училища. Выходить в город было нельзя. Нас переодели в военную форму курсантов. С курсантскими погонами с голубым фоном и большой золотой буквой «К». Занятия в училище, впрочем, как и во всех учебных заведениях, начинались с сентября. Так что до сентября мы занимались как солдаты. Учили уставы, занимались физической и строевой подготовкой. А ещё ремонтировали казарму: красили стены, натирали полы воском, чистили двери и окна. Короче, дел хватало, грустить о доме было некогда. Так что мечтали, чтобы скорее начался сентябрь. Думали, будет полегче. Ничего подобного. Просто к этой работе, к которой практически привыкли, добавились занятия в классах. Физика, химия, история, русский язык и литература, математика. Все парни приуныли. Они ожидали чего-то авиационного, а здесь как в обычной школе. Тем более что большинству курсантов, которые приехали из военных гарнизонов, все эти занятия давались с трудом. Для меня же всё это были «семечки». Я без напряга писал контрольные работы, сочинения, сдавал зачёты. Так что довольно быстро я выбился в лучшие курсанты. Если бы не физическая подготовка. Вот где была моя головная боль. Я достаточно неплохо бегал короткие и длинные дистанции, но вот занятия на перекладине мне упорно не давались, и я постоянно был предметом насмешек своих сокурсников, когда «сосиской» висел на перекладине и не мог сделать ни одного подъёма с переворотом. Начал заниматься штангой и добился неплохих результатов, но перекладина мне так и не сдалась. Зато почти все мои однокурсники легко делали и подъём с переворотом, и выход силой, и, даже крутили «солнышко». Надо мной подтрунивали и говорили, что для лётчика-истребителя перекладина – главный снаряд. Я понимал, но ничего поделать не мог.

Прошёл первый семестр. Из нашей эскадрильи отчислили двух парней за неуспеваемость, несмотря на то, что они лихо справлялись с перекладиной. Я же числился в лучших учениках, по всем предметам у меня были отличные оценки, и только по физподготовке стоял твёрдый трояк. Перед началом второго семестра у нас были каникулы, одна неделя. Мы отдыхали. Не было никаких занятий. Давали увольнительные в город. Я тоже сходил один раз, и мне больше не хотелось. Делать в городе было нечего. Печальное зрелище – южный город зимой. Снега нет, кругом одна грязь, дожди. Короче, Краснодар не понравился. То ли дело у нас в Казахстане, в моей родной деревне. Зима так зима, со снегом, с морозом. Лето так лето – жара. Друзьями я так и не обзавёлся. В своей эскадрилье я был белой вороной. Во-первых – отличник, во-вторых – слабак. Ну и, самое главное, я ничего не знал ни об авиации, ни о самолётах. Общался только с одним парнем. У нас была одна кровать. Он спал на нижнем ярусе, я – на верхнем. Олег, так его звали, тоже был слабо знаком с авиацией. Его отец работал на заводе, где строили самолёты. По общеобразовательным дисциплинам у него были не очень твёрдые четвёрки, по физподготовке, как и у меня, – твёрдая тройка. Он поговаривал, что зря поступил в лётное, и планировал после первого курса уйти из училища, поступать в нормальный технологический институт. Затем работать на заводе, как его отец.

Однажды, когда мы с Олегом отказались от увольнительной по причине дождя, сидели в комнате для курения и разговаривали про всякую всячину, вошёл дневальный и сказал, что меня вызывает к себе начальник училища. Я быстренько привёл себя в должный порядок, подтянул ремень, застегнул воротничок и отправился в штаб. Дежурный по штабу завёл меня в кабинет к начальнику. Начальника училища я видел только несколько раз на разводе. В кабинете сидел ещё тот самый полковник, который принимал меня в училище, и командир эскадрильи.

– Курсант Колокольников по вашему приказанию прибыл, – отрапортовал я.

– Проходите, курсант, присаживайтесь. Как дела, как учёба? – спрашивает начальник.

– Всё хорошо, товарищ полковник, – отвечаю я.

– Вижу, почти отличник, вот только физподготовка подкачала.

Тут в разговор вступает полковник, который принимал меня: «Валерий Анатольевич, считаю курсанта Колокольникова неперспективным. Учится хорошо, спору нет, но вот вряд ли он сможет стать лётчиком-истребителем. Не тот характер. Да и физподготовка не удовлетворительна. Я считаю, что будет лучше, в первую очередь для курсанта, если мы его отчислим сейчас, а не на третьем курсе, когда начнутся полёты».

Меня как будто окатили из ушата холодной водой, по груди потёк липкий пот.

– А вы, старший лейтенант, что думаете? – спрашивает начальник училища у командира эскадрильи.

– Я согласен с товарищем полковником. Курсант Колокольников физически слаб, сомневаюсь, что за два года он наберёт нужную форму. Ещё есть проблемы общения в казарме, как-то он не влился в коллектив эскадрильи, друзей нет, ходит особнячком.

– Понятно, Павел Колокольников. Поймите и нас. Обучать неперспективного курсанта мы не можем. Положим, вы сможете подтянуть физподготовку и закончить училище. И стать неперспективным лётчиком. Вам не будут доверять. Движения по службе не будет, – он замолчал и внимательно разглядывал меня. Через минуту продолжил: – Павел, у меня есть к вам предложение, уж коль скоро вы решили стать лётчиком. Мы можем перевести вас в другое училище, где готовят не истребителей, а лётчиков военной транспортной авиации. Недавно звонил мне мой друг, начальник училища из Балашова. У них сложился недобор по первому курсу, и он просил прислать курсантов, которых мы считаем неперспективными истребителями. Дело в том, что в Балашове готовят лётчиков в военно-транспортную авиацию. У них значительно ниже требования к физподготовке, но выше к математике и физике. Павел, если вы твёрдо решили стать лётчиком, и не просто лётчиком, а военным лётчиком, то для вас это реальный шанс. Если останетесь у нас, то вряд ли дотянете до третьего курса. Вот зачем я вызвал вас к себе. Думайте, к 18:00 дайте ответ. Если согласитесь с нашим предложением, то завтра вас оформим, и послезавтра выезжаете в Саратов. Занятия начинаются через три дня. Можете быть свободны.

– Есть, – отчеканил я и строевым шагом вышел в коридор.

Вернулся в казарму, Олег ждал меня: «Ну что, зачем вызывал?» Я ему всё подробно рассказал.

– И раздумывать тут нечего, соглашайся, – с ходу сказал он, – ты же сам понимаешь, не быть тебе истребителем. Замордуют на физподготовке. Ты сравни себя хотя бы с тем же Русланом: на перекладине он бог, одни пятёрки. И не важно, что по математике и физике у него натянутые трояки. Пойми, для истребителя главное здоровье, а не таблица умножения. А транспортники – это же совсем другое дело. Расчёты курса, загрузки. Полёты по несколько часов. Там головой думать нужно, а не мышцами.

– Хорошо, Олег, дай мне немножко подумать самому.

Я вышел во двор части, прошёлся под мелким и нудным дождём по плацу. Я понимал, что я учусь не своему делу. Ну какой из меня лётчик, тем более истребитель? Поступил по инерции, учусь по инерции, а хочу ли я этого? Вот вопрос. Я видел много фотографий истребителей. У самолётов, в кабине. Это всё сплошь коренастые крепкие парни с открытыми улыбающимися лицами. Примерно такие, как Руслан. А я? Тощий, высокий и хилый. На перекладине подтянуться толком не могу. Также вспомнил фото лётчиков из транспортной авиации. Стоят возле громадного самолёта. Атлетами их не назовёшь, есть даже у некоторых брюшко. А один вообще был в очках. Представил себе прокладку курса на тысячи километров. Это какой же уровень математики должен быть? Так мало-помалу я себя убедил, что мне прямая дорога в транспортники. Повернул в сторону штаба. Вижу, мне навстречу идёт командир эскадрильи. Я остановился, он подошёл ко мне.

– Ну что, Паша, надумал?

– Наверное, вы все правы, и я согласен на перевод.

– Молодец, Паша. Верное решение. Ты пойми меня правильно. Передо мной стоит выбор – оставить тебя и отчислить Руслана. А ведь Руслан мало того, что сам потомственный лётчик-истребитель, так он ещё и рождён быть истребителем. А ты, Паша, извини, у нас случайный попутчик. Не обижайся, но это правда. А в транспортниках ты можешь добиться большего. Всё, иди в казарму, пакуй вещи. Я сам скажу начальнику.

Отчислить Руслана. Это невозможно, он не сможет жить без авиации, не то что я. Руслан – самый взрослый парень на нашем курсе, ему уже двадцать лет. Он дважды поступал в училище и дважды проваливал вступительные экзамены. Это его последний шанс. Руслан – парень русский, но сильно смахивает на кавказца. Нос орлиный, весь чёрный, бриться ему приходится дважды в день, и несмотря на это, он постоянно выглядит небритым. Волосы растут со страшной скоростью, и не только на лице. И спина, и грудь, ноги и руки. В общем, Руслан прямой потомок примата. Интеллектом тоже ушёл недалеко. Но что касается истребительной авиации, ему в познаниях нет равного. Мне было приятно, что я не стал для него врагом, из-за которого ему не хватит места на курсе.

Я вернулся в казарму. Олег ждал меня, вместе с ним было ещё несколько парней из нашего взвода. Они уже были в курсе событий. Видимо, Олег успел растрезвонить о моей встрече с начальником училища. «Всё, пацаны, покидаю я вас. Перевожусь в Балашовское училище», – с порога сказал я. Все сели, кто курил – закурили. Я обстоятельно всё рассказал парням. Среди них был и Руслан. Он хлопнул меня по плечу: «Решение мужчины. Спасибо», – и вышел из курилки. Вечером я сел и написал письмо маме и Людочке. Мол, у меня всё нормально, переводят в другую часть, сюда не пишите. Как устроюсь на новом месте – сразу сообщу.

Сборы были недолги. И через три дня я уже был на новом месте. В принципе всё то же самое, такая же часть на краю посёлка. Такая же казарма, такая же кровать, и опять у меня верхнее место. Но было одно существенное отличие: это зима. Настоящая, снежная с морозами и вьюгами зима. Влился в учёбу я с ходу. И сразу понял – отношение к учёбе здесь другое: и преподаватели более требовательны и знания у курсантов значительно выше. Физподготовка была, но никто не смеялся, когда я никак не мог сделать свой любимый подъём с переворотом. Оказалось, что делать его из 20 курсантов нашего взвода могут всего 5 человек. Зато по успеваемости к концу курса с первых позиций я плавно перекочевал во вторую половину. Да и ребята тоже отличались от тех, Краснодарских ребят. Какие-то они были другие. В чём разница, понять не могу, но другие.

Глава 5

Закончен первый курс. Каникулы. За этот год воспоминания о доме как-то улетучились. Некогда было вспоминать. А сейчас, в преддверии поездки домой, всё ожило вновь. Как там мама, как моя Людочка? Как они ждут меня, как встретят? Что я им буду рассказывать?

Я лежу на верхней полке плацкартного вагона, который мчит меня по бескрайним просторам родного Казахстана, и представляю себе встречу с Людочкой. Я дал домой телеграмму с номером поезда и вагона. Меня ждут, я в этом не сомневался.

Подъезжаю к своей станции, стою в проходе с чемоданом, весь такой нарядный, в парадном мундире, и смотрю в окно на встречающих. Поезд медленно катит вдоль перрона, и вдруг я вижу идущих по перрону маму и Людочку, она бежит впереди мамы и хочет догнать мой вагон. Меня она не видит и крутит головой вслед каждому проезжающему окну. Наконец поезд остановился, я практически первым выхожу из вагона, и на меня налетает моя Людочка, виснет у меня на шее, целует. Подходит мама, и я с трудом отцепляю от себя Люду и обнимаю маму. У неё, как и у Людочки, в глазах слёзы, я тоже вот-вот расплачусь с ними за компанию. Людочка что-то мне рассказывает или спрашивает, я её не слышу и смотрю на маму. Она как-то неуловимо изменилась за прошедший год. Я замечаю у неё морщинки вокруг глаз, мама сгорбилась, и седых волос стало больше. А ведь ей только пятьдесят лет. Тяжело ей одной, без меня. Наконец сумбур встречи прошёл, я взял чемодан в руку, другой рукой взял под локоть свою маму. Людочка семенит сбоку от меня и тоже держится за ручку чемодана. Мы пошли на выход из вокзала. Оказывается, нас встречает машина – это Пётр Сергеевич дал служебный уазик для моей встречи. Мы лихо покатили по знакомой дороге, затем по посёлку. Всё как и прежде, ничего не изменилось. Подъехали к нашему дому. Зашли в комнату. Боже – это мой родной дом, где я прожил семнадцать лет. Какой-то особый запах, который мне напомнил моё детство. В зале был накрыт стол. На столе стояли различные закуски, накрытые газетами. Видимо, Люда с мамой готовились к моей встрече загодя. Я раскрыл свой, а вернее, Людочкин чемодан. Я с ним уезжал в училище. В чемодане лежали небольшие подарки, которые я купил на станции в Саратове. Маме и Людочке. Потом пошёл в свою комнату переодеться. Людочка чем-то стучала на плите, видимо, готовилось горячее блюдо. Я достал из своего шкафа брюки и рубашку. Но оказалось, что я вырос. Брюки не застёгивались на животе. Рубашка вообще не желала застёгиваться, и рукава были коротки. Вот так дела. Вошла Людочка и рассмеялась, следом зашла мама: «Ты, сынок возмужал, плечи расправились, и, наверное, подрос».

– Да не может быть, мама, – возразил я.

– Возмужал, возмужал. Стал не мальчик, а мужчина, – затараторила Людочка.

– Ладно, завтра пойдём в магазин, что-то нужно прикупить. Деньги у меня есть, – ответил я.

Пришлось остаться в военных брюках и рубашке, с которой я отцепил погоны. В дверь постучали, и сразу, не дожидаясь ответа, в комнату вошёл Пётр Сергеевич. Он был в форме, и я, по привычке, вытянулся по стойке «смирно».

– Вольно, – рассмеялся он и пожал мне руку.

Мы уселись за стол. Народу было немного. Пришла ещё тётя Тамара.

– А твоя мама, она придёт? – спросил я у Людочки.

– Нет, болеет. Запой у неё, – как-то зло ответила Люда.

Мы сидели и ели пельмени. На столе стояла бутылка водки. Людочка налила мне и себе по рюмке. Пётр Сергеевич отказался. Отказались также мама и тётя Тамара. Мы с Людочкой чокнулись и выпили за моё благополучное возвращение. Я, не переставая, рассказывал о жизни в училище, о занятиях, о друзьях. О том, почему меня перевели в другое училище. Людочка налила по второй. Выпили за здоровье. Мама как-то укоризненно посмотрела на Люду, и я понял её неодобрение. Людмила без умолку рассказывала поселковые новости. Она раскраснелась от выпитого и постоянно обнимала меня. Затем налила ещё. Мама сказала, что, может быть, уже достаточно водки, но Люда ответила, что сегодня такой праздник, ваш сын вернулся. Выпила сама, я пить не стал. Внутри у меня что-то произошло, настроение начало улетучиваться. Людочка предложила выйти подышать воздухом. Мы вышли во двор. Она сразу прижалась ко мне, обняла за шею и начала целовать. Не знаю почему, но мне было неприятно.

– Пашенька, ты что, не соскучился?

– Соскучился, радость моя, очень соскучился, но как-то не нужно так.

– А как нужно, Пашенька? Пойдём ко мне, мать спит, её пушкой не разбудить. Я очень соскучилась, ты даже представить себе не можешь, как мне было плохо без тебя.

– Людочка, милая, не нужно торопить события. Всё будет в своё время. А так можно только всё испортить. Я очень сильно тебя люблю, но не нужно через силу.

– Я поняла, Пашенька. И я тебя очень сильно люблю. Пойдём в дом, а то подумают невесть чего, – ухмыльнулась она, – меня и так Вера Николаевна как-то недолюбливает, что ли.

– Да нет, Людочка, она тебя любит и уважает.

Мы вернулись в комнату. Людочка налила себе ещё рюмку и молча выпила.

Тётя Тамара и Пётр Сергеевич засобирались по домам и вскоре ушли. Люда начала собирать со стола пустые тарелки и отнесла их на кухню мыть. Я хотел пойти помочь, но она улыбнулась и сказал: «Не нужно, Паша, я сама справлюсь. Иди к маме, она так соскучилась». Я вернулся в комнату. Мама собрала салаты, и я отнёс их в холодильник. Люда закончила мыть тарелки и собралась уходить.

– Я тебя провожу.

– Не нужно, Пашенька, я сама. Побудь с мамой, – и убежала.

А мы с мамой просидели допоздна. Она меня всё расспрашивала об учёбе в училище, о моих товарищах, о командирах. Я ей всё подробно рассказывал.

Мама рассказала, как дела в школе, что к ней частенько заглядывали её ученики. Особенно после того, как она рассказала им, что её сынок Павлик поступил в военное училище и будет лётчиком-истребителем. Она была классной руководительницей в выпускном десятом классе. «Девочки полы во всём доме перемыли, а мальчики дрова и уголь перетаскали в сарай», – рассказывала мне, улыбаясь, мама.

Пришло время ложиться спать. Я улёгся на свою родную кровать. Она пахла домом и мамой. Растянулся на ней и закрыл глаза. Я дома, как хорошо, и неважно, что через три недели нужно будет снова уезжать. Три недели – это так много. Незаметно для себя я заснул. И снится мне, что сижу я в кабине самолёта (правда, кабина здорово напоминает кабину ЗИЛ-130) и кручу штурвал, который очень похож на обычный, только очень большой, руль. Надо мной синее-синее небо. Ни облачка. Рядом со мной сидит моя Людочка. Она высунулась в окошко и что-то кричит. Я глянул в зеркало заднего вида и вижу маму. Она бежит за нами и машет мне рукой, чтобы я вернулся. Я посмотрел вперёд и вижу, что мы летим очень низко, буквально в метре над землёй. Под нами зелёная, аж глаза режет, трава. Я начинаю крутить руль, чтобы развернуться и подлететь к маме, но самолёт продолжает лететь вперёд. Вдруг очень сильно зачесался нос, нужно срочно почесать, но руки заняты рулём. И я открываю глаза. Надо мной склонилась Людочка, травинкой щекочет мне нос и смеётся. Позади неё стоит мама и улыбается: «Вставай, засоня, уже обед скоро». Я глянул на висевшие на стене старые ходики – точно, уже почти обед. Я классно выспался, целый год я так не высыпался.

– Людочка, а ты не в военкомате? – спрашиваю я.

– А у меня сегодня отгул. Вставай, завтракаем и пойдём в универмаг за обновками. Не ходить же тебе весь отпуск в солдатской рубашке.

– Конечно, сынок, нужно кое-что купить, – сказала мама, – и я пойду с вами, если не возражаете.

– Обязательно, Вера Николаевна, пойдём все вместе, приоденем нашего солдата, да зайдём на базар, что-нибудь купим к ужину.

И вот мы – я посредине, Людочка слева обеими руками вцепилась мне в руку, мама справа, я держу её под локоть, – чинно вышагиваем по посёлку. С нами все здороваются, спрашивают, как мои дела. Тропка по посёлку хорошо утоптана – пыли нет. Солнышко светит прямо над нами, на небе ни облачка. Как во сне, который мне сегодня приснился. Настроение отличное, вчерашняя хандра пропала. Я снова вместе с мамой, а рядом со мной девушка, которую я люблю и которая любит меня.

В поселковом универмаге купили мне новые брюки и пару летних маек. Затем зашли на базар, но ничего не купили, так как всё, что там было, было и у нас дома. Дома я переоделся и стал похож на простого сельского парня. Людочка на кухне жарила картошку с салом. Мы с мамой сидели на диване, и она рассказывала местные новости. Из моих одноклассников почти никого в селе не осталось, все уехали в город, кто учиться, кто работать. Так что в посёлке осталось всего несколько человек из нашего выпуска. Но я с ними никогда дружбы не водил, так что на мамино предложение встретиться с одноклассниками я ответил отказом. Никогда у меня с ними ничего общего не было, а тем более сейчас. Мне было хорошо дома с мамой и Людочкой. Поужинали. Наступил вечер. Жара на улице спала, было тихо. Где-то мычали коровы. Весь народ выходил на улицу и рассаживался по скамейкам у заборов. Молодёжь потянулась в центр, где был клуб, в котором показывали кино, а после фильма начинались танцы. Мы с Людочкой решили никуда не ходить, а просто погулять по улице. Мама пошла к тёте Тамаре, и они вынесли табуретки, поставили во дворе у забора и сели поговорить. Прошлись с Людочкой туда-сюда и подошли к её калитке.

– Паша, зайдём ко мне. Ты ведь у меня ни разу ещё не был.

– Да неудобно, тётя Дуся, наверное, дома.

– Мама уехала к подруге, приедет завтра к обеду, так что стесняться некого и нечего.

Мы зашли в дом. Я ведь и в самом деле никогда в нём не был. Вернее, был, когда ещё бегал босоногим пацаном. Но ничего не запомнил. В комнатах стоял запах табака, видимо, тётя Дуся и Людочка курили в доме. А так было чистенько, богатства никакого. Как и в нашем доме, да, собственно, как во всех домах, в которых я бывал. Людочка повела меня в свою комнату. Комнатка маленькая, прибранная. Из вещей только шкаф и кровать. Даже стола не было. У кровати стоял стул, на котором лежали её вещи. На подоконнике стояла начатая бутылка водки, заткнутая свёрнутой газетой. Я сделал вид, что не заметил её. Людочка прижалась ко мне, и мы начали горячо целоваться. Она так страстно целовала меня, что у меня всё поплыло перед глазами. Не помню, как это произошло, но я оказался перед ней совершенно раздетым. Мои руки жадно гладили её тело, которое вскоре тоже осталось без всякой одежды. Я не понимал, что делаю, но я гладил её бедра и груди. Дыхание перехватило, я не мог сказать ни слова, и только Людочка что-то шептала мне на ухо. Я не понимал её слов, сердце бешено колотилось. Мы повалились на кровать. Перед моими глазами были её упругие груди, которые я жадно целовал. Я понимал, что сейчас происходит что-то очень запретное, что этого не должно быть, но ничего не мог поделать. Внезапно я почувствовал, что куда-то проваливаюсь, я был в Людочке. На меня нахлынула волна жара, я ничего не соображал. И вдруг меня как током стукнуло: так не должно быть. Ей должно быть очень больно, должна быть кровь. Но ничего этого не было. Людочка жадно целовала меня и прижимала к себе. Её широко открытые глаза были безумны. Внезапно по её телу прокатилась какая-то дрожь, она поняла, что со мной что-то не так. «Пашенька, мой родной, мой любимый, не останавливайся. Я тебе потом всё объясню, ты поймёшь меня и простишь», – горячо шептала она. Но во мне что-то сломалось, я не находил этому объяснения. Но чувствовал, что что-то не так. В голове звенели колокола, тело дрожало, язык распух и был сухой. Я не мог сказать не слова. Наконец я через силу произнёс: «Почему, почему? Ты обещала ждать меня». Я поднялся с кровати и сел. Людочка продолжала лежать, закрыв лицо руками: «Пашенька, милый, всё не так, как ты думаешь. Я тебе всё объясню. Я люблю тебя и только тебя одного». «Почему?» – вновь тупо спросил я и начал одеваться. Людочка, как была раздетая, так и подошла к подоконнику, взяла бутылку, выбросила газетную пробку на пол и сделала несколько глотков прямо из горлышка бутылки. Я торопливо вышел на улицу. Было уже совсем темно, но я всё равно боялся, что меня кто-нибудь заметит. Но, к счастью, на улице никого не было. Я быстро вошёл в свою калитку и прошёл за дом, в душ. Разделся и включил воду, которую я набирал сегодня днём. Она прогреться не успела, и меня обдало практически ледяной водой. Но я стоял под холодными струями и смывал с себя следы нашей любви. По лицу текли слёзы. «Почему она так поступила со мной?» – стучало у меня в мозгу. Внезапно мне вспомнились сальные рассказы Руслана из Краснодарского училища. Как он говорил, в их гарнизоне не было ни одной женщины в возрасте от 18 и до 30 лет, с которой бы он не переспал. Рассказывал во всех деталях, чем отличаются девушки от женщин. Я теперь окончательно понял, что я не первый у Люды, что она с кем-то уже переспала. За что, почему? Я не находил ответа. Меня начал бить озноб, и я резко выключил лившуюся на меня холодную воду. «Не хватало ещё простыть», – вдруг подумал я. Услышал мамины шаги по дорожке, она тихонько подошла к душу: «Пашенька, у тебя всё нормально?» – спросила она.