Читать книгу: «Нефоры», страница 3

– Напялят свои черные шмотки и ходят, словно мизантропы, – передразнила его Лаки. Олег улыбнулся и кивнул.

– Не без этого, сестренка. Но я по крайней мере могу пояснить за шмот, а зверек этот скорее всего окромя «Оникса» своего нихуя и не слушал, если и его слушал хотя бы. Позеры ебаные.

В моем дворе тоже было полно пёстрых «не таких». Большинство я знал еще с детства, поэтому спокойно относился и к штанам-трубам, и к бомберам, и к фирменной чёлке, закрывающей лоб. С кем-то я просто здоровался, а с кем-то даже дружил, несмотря на явное различие. С Нафаней, например.

Макс Трубин. Некогда типичный гопарь, который, как и все его собратья, тусил во дворе или парке, доебывался до прохожих и залетных, бухал и не работал. Все поменялось в один момент. Когда Макс добрался до качалки, которая находилась в подвале через два дома от моего. Рыхлый Макс, еле выползший из дома на следующий день, однако снова поплелся в качалку. А потом поймал кайф и стал наведываться туда постоянно, пока не оброс мышцами и новыми убеждениями.

Так получилось, что в качалке тусовалось много разного народу. Мужики на массе, которые тягали ебунячие веса, пердели и крыли хуями политиков. Гопари с худо-бедно работавшим мозгом, которые набирали массу, чтобы влиться в чью-нибудь бригаду и зарабатывать хорошие деньги. Подснежники, приходившие на месяц и исчезавшие с концами. Скины и нефоры. И такие, как Макс, которым просто нравилось тягать железо.

Со временем Макс втянулся и лучше познакомился с обитателями качалки. Но особенно сдружился лишь с одним. С Казаком, которого иногда называли Косой Казак, потому что его левый глаз постоянно норовил закатиться за переносицу.

В перерывах между подходами и во время страховки Казак медленно, но верно захламлял голову Макса националистическими идеями. Говорил об оборзевших чурках, которые лапают наших баб. О спившемся поколении молодых, которые не могут защитить свою родину и с радостью хавают то, что выдают негры. Макс поддакивал и постепенно привыкал к тому, что ему говорят, сам не понимая, что промывка мозгов идет бешенными темпами. А потом он просто пропал.

Я встретил его через полгода, когда возвращался домой из универа и качал головой в такт музыке, орущей в наушниках. Макс сидел на лавочке у подъезда, и поначалу я его не узнал: пропал его привычный спортивный костюм темно-синего цвета и белые кеды-манежки, Макс вытянулся и заматерел, а глаза, раньше просто злые, сейчас смотрели на мир осмысленно злобно. Тем не менее, меня он поприветствовал тепло. Я же, улыбаясь, без стеснения рассматривал Макса. Одет он был в узкие серые джинсы, надраенные кремом берцы и черный бомбер с головой питбуля на груди.

– Здорово, Миха, – улыбнулся Макс, и я улыбнулся в ответ. В детстве мы часто гоняли вместе. То в догонялки, то в футбол или прятки. Даже будучи гопарем, Макс никогда до меня не доебывался, в отличие от Рака и остальных.

– О, привет. Куда пропал? – с места спросил я, присаживаясь рядом и доставая сигареты из кармана. Макс взял одну сигаретку и, закурив её, задумчиво прищурился.

– В лагере был, – коротко ответил он. Я нахмурился.

– В смысле? Сидел что ли?

– Не, – рассмеялся он. – В спортивном лагере. «Русь Святая» называется. Пацаны из качалки создали, мы туда на полгода поехали, чтобы на природе заниматься и просвещаться. Слыхал о таком?

– Не-а, – мотнул я головой. – О других слыхал. Бритых сейчас на районе много стало.

– Да то ебланы, – ругнулся Макс. – Нормальных бригад раз-два и обчелся. Остальные по беспределу живут, как звери.

– А вы? – усмехнулся я. Макс было напрягся, но потом выдохнул и даже сподобился на улыбку.

– Пиздец ты дерзкий, Дьяк, – покачал он головой, но тон был веселым. – Мы не беспределим. Проводим работу со школьниками, об истории рассказываем, на слеты гоняем. Лагерь вот свой в области открыли. Если надумаешь, залетай…

– Не, не. Я в национализм не лезу, друже, – ответил я. Макс чуть подумал и кивнул.

– Но приглашение в силе. У нас серьезная бригада, смотри. Слыхал, на той неделе замес был с чурками в центре?

– Вроде да, – кивнул я. – Типа ресторан там чей-то спалили.

– Угу. Оборзели вконец. У Шустрого… пацан наш, там бабу обидели. Чурки доебались и чуть в подсобку её с подругой не затащили. Совсем охуели, прикинь. Ну мы с братьями и ответили, – ответил он. Я промолчал, припоминая подробности. Пятерых увезли в реанимацию, и еще десяток гостей пострадали от огня. – Сейчас вот Шаман, старшак наш, думает в политику идти. Говорит, что харэ детской хуйней заниматься. Надо на верхах вопросы решать.

Макс говорил с жаром человека, которому мозги промыли не один раз. И с каждым словом улыбка на моем лице становилась все более растерянной. Это уже не подростковая банда получается, а серьезная организация, как Макс и говорил. Балалай тоже баловался национализмом, но он, по крайней мере, просто пиздел. А Макс в эту тему вписался конкретно.

– Ты не ссы, – улыбнулся Макс, заметив на моем лице испуг. – Мы волосатых не трогаем. Наоборот, Шаман говорит, что вы нам братья тоже. Рэперов да, пиздим, бывает. Потому что негров любят. Панки тоже свои пацаны. Ну и гопоту оборзевшую порой приструниваем. Ты залетай, не стесняйся. У Шамана дома собрания проводятся. Обсуждаем там всякое интересное. Друзей приводи.

– Я подумаю, Макс, – тихо сказал я, смотря на него.

– Заебись, – снова улыбнулся он. – Синий дом. На соседней от Солёного улице. Скажешь, что от Нафани пришел. Пустят.

– Нафани?

– Ага. Пыга моя. Ты пацан свой, правильный. Поэтому и зову.

– Я подумаю, – вздохнул я и, поднявшись, пожал Максу руку. – Бывай, друже.

– И ты не теряйся, – усмехнулся он, провожая меня взглядом.

– Ебанина какая-то с людьми творится, – буркнул Балалай, когда мы вечером сидели на промке втроем. На камне стояли две сиськи холодного пива, лежала общая пачка сигарет и две раскрытые пачки сухариков со вкусом сыра, вонявшие прокисшими носками.

– Не вижу ничего ебанутого, – ответил я, делая глоток пива. – Человеку надо к кому-нибудь прикантоваться. Вот и ищут группки по своим увлечениям. Ты вот к нам пристал, а Макс к скинам.

– К вам я пристал потому, что у вас мозги нормальные. А ему промыли, – не сдавался Балалай.

– Блядь, Олежа, – вздохнул Кир, массируя виски. – Иногда мне кажется, ты спецом нам мозги ебешь. То, блядь, хорошо, что все разные, то плохо. Определись уже. А то такое ощущение, будто тебе похуй против чего протестовать. Как панк с Речки, в натуре.

– Не без этого, – улыбнулся Олег. – Я к тому веду, что хорошо, когда ты сам до выбора дошел, а не тебя заставили его сделать. Вот Нафаня эта, Дьяков кент, не сам попал. Его туда как телка потащили, а он и рад. Я, блядь, этих сектантов на раз чую. Можно, конечно, ради фана туда запереться, но все слишком предсказуемо. Будет пиздеж про чистоту расы, поорут маленько, за усатого выпьют и разойдутся. Дадут чуркам пизды на выходных и довольны. Промытые, блядь. Душой в это верить надо, тогда и толк будет. Вон Дьяк чо, послушался его? Хуй там плавал. Дьяк послушал и забил болт, потому как Дьяку на это похуй. Он металом живет и его принципами.

– Не, Макс пацан нормальный. Просто не очень умный, – хмыкнул я. – Он и к гопарям почему притусовался? Проели ему плешь пацанской романтикой своей, он и повелся. Сейчас то же самое происходит. Но это его выбор, не наш. Так что нечего на пацана пиздеть. Пейте пиво уже, пока холодное.

Но сделанный выбор всегда предстояло отстаивать. В универе на меня мало обращали внимания, потому что волосатых там было много и преподы привыкли. А вот на Окурке частенько критиковали. Гопота, не понимавшая, зачем носить длинные волосы, пробивать уши и одеваться во все черное. Цивилы, косо смотрящие вслед, когда ты проходишь мимо. Они, в майках-алкашках, с огромным пивным пузом, неодобрительно ворчали вслед, а потом тащили своих личинок дальше – к киоску с холодным разливным. Себе пиво, пиздюку мороженое или сушеную рыбу, чтобы не заебывал по пути домой и не спалил перед мамкой.

– Здрасьте, – улыбался я бабушкам-соседкам, которые, казалось, всю свою жизнь провели на лавочке у подъезда.

– Здравствуй, Миша, – елейно улыбались они, и одна обязательно спрашивала: – Как там мама? А ты как? Учишься? Ну, молодец, молодец…

– Совсем дурной стал, – шептала она, стоило мне только войти в подъезд. Я, ради веселья, всегда выкуривал еще одну сигарету на площадке между вторым и третьим этажами, где находились почтовые ящики и можно было без риска запалиться подслушать, о чем пиздят бабки. А они, не ведая, что их слышат, перемывали мне кости. Кир, который иногда захаживал ко мне, тоже порой любил остановиться между этажами и послушать о себе свежие сплетни.

– Нехристь! – сплевывает на асфальт баба Рая из соседней с моей квартиры. – Отец остыть не успел, так он пить начал. Машка бедная на себе лодыря тянет, а он учится. Ха. Учится, как же. Видела его с дружками. Шляется весь день по двору, ищет, где бы выпить взять.

– Рожа еще чернющая, глаза злыя, – шамкает третья старуха, баба Алла. Зубы ей выбил родной внук, но она один хуй в нем души не чает. – Женечка вон говорит, что он с дружками провода воруют с заводу. На то и кормятся, значит.

– Ой, Женя – хороший мальчик. Всегда здоровкается, – кивает баба Катя, самая говорливая и авторитетная из бабок. Остальные сразу затыкаются, как она рот открывает.

– И друзья его уважают, – гордо говорит баба Алла. Она не знает, что Рык, её внук, трясет школьников на деньги и несколько раз ебал бомжиху в подъезде, будучи в говно. – В рот ему смотрят.

– А энтот, – продолжает баба Катя, – порченный. С детства еще злодеем был. То лампочки в подъезде побьет, то в двери звонит бегает. А сейчас вон ходит, глазюками стреляет. «Здрасьте», говорит, а у самого рожа ублюдская-то…

– Лицемерки ебаные, – улыбаюсь я и, затушив сигарету в банке, наполненной слюнями и раскисшими бычками, поднимаюсь на свой этаж.

Понятно, что тема снова всплыла тем же вечером в нашей компашке. Кир проставлялся за днюху, и мы сидели у него дома, объевшиеся и слегка пьяные. Я пересказывал разговор бабок, а Лаки с Иркой смеялись так, что Кирова бабка пугалась и громко пердела в своей спальне.

– Да ладно, открыл Америку, – вытерев глаза, ответила Ирка. – Тут в кого ни ткни, обязательно такую же историю расскажет.

– Факт, – вальяжно протянул Олег, развалившийся на диване. – Ща уссытесь. Наши бабки в Круглом и Длинном души не чают, а я вот еблан по их мнению.

– Факт, – передразнил его Кир, за что чуть не удостоился дружеского подзатыльника. – Те ж Богом тронутые, а ты ебанько намеренный.

– Угу, – кивнул Балалай. – И это неслабо удивляет, братка. Иду я тут, значит, домой. Тащу родакам и этим двум дегродам жратвы в пакете, а бабки у подъезда обсуждают, как застукали Длинного дрочащим на входную дверь Аньки. Ну, шалава наша местная. Типа только с денежными мужиками ебется. Длинный себе в башку вбил, что она его любит без памяти. Оборвал кусты у второго подъезда, цветочков набрал, значит, и к ней в гости. А там Анькин ебарь, злой, как черт.

– И? – выдавил из себя пунцовый Кир, готовый заржать.

– Хули «и»? – пожал плечами Олег. – Выскочил он на площадку, вырвал цветы у Длинного и отпиздил его ими же. Ладно б дегрод нормальные сорвал, так нет. Розы притащил. В итоге бабка, что его спалила, рассказывает. Идет, мол, по лестнице и слышит, как наверху плачет кто-то, жалостно так. Поднимается, а там Колян с ебалом расцарапанным и площадка вся в розах. Стоит, блядь, плачет и дрочит на дверь…

Мы перебили Олега громовым хохотом, да он и сам не удержался. Заржал во всю мощь легких и только хорошенько отсмеявшись, продолжил:

– Короче, увела бабка Коляна к себе домой, пока мамка где-то шлялась. Так дегрод не придумал ничего умнее, как продолжить дрочить. А кончину бабкиным Федором вытер. Котом ее старым. И чо? Лапушка и зайка по мнению бабок, как и старший. Зато я, блядь, злодей, хотя крысам этим старым ничего плохого не сделал. Ладно, наблевал пару раз в подъезде по пьяни, но убрал же все за собой. Хуй их логику кто поймет.

– Классика, хули там, – кивнула Ирка. – Дьяка свои бабки песочат, меня свои. Только всегда за глаза. Мол, мы с мамкой отца до ручки довели. Отощал, бедный, лупим его до одури и деньги отнимаем. Сами в глаза долбились, когда мамка его по двору гоняла за то, что зарплату пропил. Гопоту, кстати, редко трогают.

– Потому что им плевать, кому пиздюлину отвешивать. Бабке или очередному волосатому, – буркнул Жаба. Ирка поджала губы и кивнула, соглашаясь с ним.

– Ну да. Я в последнее время молча прохожу и ни с кем не здороваюсь, – продолжила она. – Один хуй, как обсирали, так и будут обсирать. Порой кажется, что делают это из-за того, что я с волосатыми трусь.

– Брось, – поморщилась Лаки. – Бабки у подъезда такие существа, что кости мусолить будут всем. И ботанику, который со скрипкой из музыкалки идет, и хулигану с разбитой рожей и опухшими кулаками. Им надо хоть о ком-то сплетничать, иначе смысл жизни теряется.

– Тебя тоже обсуждают? – ехидно спросил Жаба. Олькин взгляд похолодел, но голос остался таким же отстраненным.

– Нет. Папу боятся, – улыбнулась она и поправила челку, закрывшую правый глаз. – Просто смиритесь. Нас всегда будут обсуждать, но будут и те, кому плевать. Вот это факт. Чем ты сильнее выделяешься, тем больше внимания привлекаешь.

– Лаки права, – вздохнул я, с громким «чпок» открывая очередную бутылку пива. – Похуистичнее надо быть, и все. Доебался кто – ответь. Брешут как собаки – пройди мимо. С другой стороны, сами знали, на что шли, когда меняли стиль. Не такой, как все? Отвечай, раз не такой.

Но тогда я лукавил. Меня все же задевали чужие слова, будь то доебы гопарей или собачья брехня бабок. Похуизм пришел спустя время. К каждому. Тогда-то и стало плевать, кто там и что думает о тебе. Важнее то, кто ты сам.

Глава третья. Лялька и «Каннибалы».

В августе 2004 мы с компашкой сидели в тихом уголке промки, о котором никто не знал, пили пиво, обсуждали свежие релизы метал-сцены и просто болтали обо всем на свете. Размеренность и уют разрушил Балалай, ворвавшийся в струящуюся спокойной водой беседу ебучим ураганом и напугавший до одури разомлевшего от выпитого Жабу.

– Олег, тебя когда-нибудь кондрат ёбнет, – буркнул он, поднимаясь с земли и вновь усаживаясь на кривое бревно.

– Тогда я его сам ёбну, – отмахнулся Балалай и, припав к сиське пива, выдул почти половину. Когда он отдышался, то, загадочно улыбнувшись, добавил: – Короче. Вы не поверите, кто в Москву приезжает.

– Кобзон, – тут же ответил я. – Лучшее из семидесяти пяти нечетных альбомов. Мировое турне.

– Еблан ты, Миша, – рассмеялся Олег и тихо добавил: – «Каннибалы» в сентябре, прикинь?

– Да ладно?! – охнул я, проливая пиво и роняя на траву пачку сухариков. На ворчание Жабы, которому тоже досталось, я не обратил внимания. Ирка с Олькой, переглянувшись, лукаво вздохнули. Да, о моей любви к «Каннибалам» им было известно все.

Вместо ответа Олег вытащил свежий номер «Dark City» и, развернув его, сунул мне в руки. Глаза сразу же углядели любимцев, и я расплылся в улыбке, увидев афишу предстоящего концерта. От глянцевого журнала пахло сладкой типографской краской, Жаба, алчно облизывая губы и склоняя голову, пытался разглядеть обложку, а я пялился на мрачных брутальных мужиков и глупо улыбался.

– Ну, чо? Едем? – буднично спросил Кир, закуривая сигарету. – По любому мясо будет.

– Не сомневайся, – кивнул Олег, снова прикладываясь к пиву. – Так и знал, что Дьяк обоссытся от радости.

– Угу. Сам бы обоссался, приедь твои In Flames хоть куда-нибудь, – парировал я, продолжая любоваться афишей. – Сука! Надо деньги искать. И билеты как-то купить заранее. Наверняка разберут сейчас. Блядь, знал бы, не тратился в начале месяца на шмот.

– Знал бы, кого выебать, гондон бы напялил, – изрек Балалай и недовольно крякнул, когда Кир вырвал у него из рук почти пустую сиську пива. – Э?

– Не борзей, демон, – бросил Кир. – Тут еще дамы не пригубили, а ты уже высадил все. За это попиздуешь за добавкой… Нет, не обсуждается. Чеши давай, баклан! Как бухать, так он первый, а как сходить в киоск, сливается. И нечего на Жабу смотреть. Он отходил свое.

– Дуй давай, – поддакнула Ирка, и Олег, тяжко вздохнув, взял деньги и направился к забору.

– Журнал не обслюнявьте. Я не читал еще, – сказал он, прежде чем проскользнуть в щель, еле заметную в густых сорняках по пояс. Вслед ему тут же полетела пустая бутылка из-под пива и, вяло прошуршав, застряла в траве.

– Поездка дорогой выйдет, – вздохнул я, отдавая журнал Жабе. Тот сразу раскрыл раздел писем и принялся разглядывать полуголых баб в рубрике «Мисс Dark City». Ирка с Лаки подсели ближе и включились в разговор.

– Ну, хуй знает, братан, – ответил Кир. – А вдруг Фишер сдохнет через месяц после концерта или Уэбстер от алкашки кони протянет? Есть возможность, надо ехать.

– Я не смогу, – поджала губки Лаки и, виновато улыбнувшись, добавила: – Учеба. Плюс папе обещала с ремонтом помочь.

– С ремонтом? – нахмурился Кир. – Типа, обои клеить и плитку ложить?

– Класть, – поправила его Олька и рассмеялась. – Не. За рабочими приглядывать. У него весь сентябрь встречи, а мама в санаторий едет.

– Я папку потрясу. Или мама из заначки даст, – хмыкнула Ирка, беря у Кира пачку и вытаскивая сигарету. – На билет наскребу, а вот на поезд… Хуй его знает.

– А сколько ехать? – отвлекся от чтения журнала Жаба.

– Часов шестнадцать-семнадцать.

– Да хуй с ним, – ругнулся Кир. – Разберемся с поездом. Надо билеты купить сначала на концерт. Кстати, Жаб. Ты платишь.

– Схуяли? – поперхнулся тот, но когда Кир недобро улыбнулся, поник.

– Ты мне косарь торчишь. Забыл? – вопросом на вопрос ответил Кир. – Пришла пора отдавать должок. Купишь мне билет, и в расчете. Я ща на мели, как и Дьяк.

– Угу. Только я тоже походу в пролете, – буркнул я, закуривая сигарету. – К мамке не пойду, ей и так тяжело. Аванс мне не дадут больше.

– Я одолжу, – сказала Лаки. – Вернешь, как сможешь.

– Спасибо, Олька! – радостно крикнул я и, притянув её к себе, смачно чмокнул в щеку. Глаза Кира снова недобро блеснули, но он расслабился, когда я отпустил Лаки. Та утерла щеку и рассмеялась.

– Не за что. Вы лучше подумайте, как до Москвы доберетесь, – ответила она. Мы знали, что Олька была при деньгах, но у нее никто никогда не просил. Она сама решала, стоит ли дать или лучше промолчать. Сегодня мне определенно повезло. Щедрой Лаки была крайне редко.

– Хуль тут думать, – подключился подошедший с пивом Олег. Он уселся на бревно, толкнув боком Ирку, и тут же получил в ответ затрещину. Отодвинувшись, он косо посмотрел на подругу, но в итоге улыбнулся и сложил ладошки вместе, прося прощения. – Надо два места купить, а остальные зайцами. Сто раз так с пацанами гоняли. В плацкарте вообще всем похуй, билеты и не смотрят.

– А на входе? – ехидно поинтересовался Кир. – Ща пускают только по билетам, а провожающих секут.

– Говно все это, я тебе говорю, – отмахнулся Олег. – Покупаем две верхних у толчка…

– Фу, блядь. Там же противно.

– Ничего, потерпишь, – перебил Балалай Жабу. – Либо плати сам за всех. Не? Вот и не пизди почем зря. Короче. Покупаем два верхних у толчка. Туда даже контролеры редко суются. Билеты покупаем, к примеру, Ирке и Киру…

– А остальные? – улыбнулся я. Олег часто давал ебанутые идеи, но эта вроде бы должна сработать.

– Все будет, братка. Потерпи. Ирка и Кир самые крупные… Ай, блядь!

– Крупные? – рыкнула Ирка, двинув Балалая в плечо. Тот переполз ближе к ржущему Киру и надул губы.

– Я тут, бля, план придумываю, а меня лупят. В пизду. Сами решайте, как вам ехать.

– Харош! – рявкнул Кир. – Выкладывай.

– Ирка и Кир с билетами. Жаба заходит их проводить и остается в поезде, – продолжая дуть губы, ответил Олег. – Засунете его на багажную полку, или где матрасы лежат. Закроете, и все. Хуй его там кто увидит. Он же мелкий. Дрищ почти.

– А мы? – спросил я.

– А мы на Авдеевке подсядем. Московский поезд как раз там тормозит на пятнадцать минут. Солёный проводницу тормознет, а мы войдем. Типа, пассажиры. Залезем на багажную полку, если Жаба в матрасах ныкаться будет, а Ирка нас сумками прикроет. Свезет, и мы в Москве. Обратно уже поменяемся. Или не поменяемся, – поправился Олег, увидев под носом кулак Кира. – На крайняк можно по вагону рассосаться и подсесть к другим. Типа мы с ними едем. Вряд ли сонная проводница билеты трясти будет.

– А если не свезет? Если выгонят вас нахуй? – ехидно спросил Кир.

– Билеты на концерт вам отдадим. У клуба загоните опоздавшим, – быстро ответил Олег, будто сто раз делал.

– Ну, доля истины есть в его словах, – сказала молчавшая до сих пор Лаки. – Если другого варианта нет, то можете попробовать.

– Хуй с ним, – решился я. – Была не была.

– Ну и заебись. Давайте выпьем, – радостно оскалился Олег, поднимая над головой сиську с пивом. В этот раз ее отбирать не стали. Кир решил, что Балалай точно заработал себе на выпивку.

На удивление план Балалая худо-бедно работал. Кир с Иркой сели в поезд семнадцатого сентября вечером. Жаба, одетый максимально просто, был «провожатым», как и мы. Мы с Киром, дойдя до конца вагона, удивленно переглянулись. Места под матрасы не было. Они лежали свернутыми на багажных полках у потолка.

– Блядь. Я забыл, что выемка-то в купейном вагоне, – поморщился Олег. – Ладно, похуй. Пробуем. Скидывайте матрасы и прячем Жабу, пока народ не подтянулся.

Подтянувшийся народ в лице усатого усталого мужичка удивленно наблюдал за тем, как мы старательно прячем Жабу на багажной полке. Он хотел было задать вопрос, но Кир, метнувший в его сторону недовольный взгляд, заставил мужичка выдохнуть и усесться на свое место.

– Готово, – пыхтя, сказал он, оглядывая полку. – Мих, глянь из коридора, не сильно палится?

– Не, все нормально, – ответил я, с нескольких ракурсов пытаясь разглядеть Жабу. Естественно, я его видел, но старался смотреть, как проводник. – Ногу подтяни, братан.

– Норм? – глухо ответил Жаба и затаился, когда я кивнул.

– Провожающие, выходим, – замученная жизнью проводница с отвисшей до пупка грудью лениво проверила билеты Кира и Ирки и мотнула головой в сторону выхода. Мы с Олегом подмигнули друзьям и покинули вагон. И спустя минуту неслись на всех парах к соседнему перрону, откуда отходила собака (электричка) в Авдеевку. Поезд Кира и Ирки (и спрятавшегося Жабы) отходил только через пятнадцать минут, поэтому времени у нас было с запасом. Главное не опоздать на собаку.

Мы влетели в собаку как раз вовремя. Двери с бешеным стуком закрылись, чуть не отхватив Балалаю ногу. Он повалился на меня и заржал. Я тоже не сдержал смех. Но веселье прекратила тетка в оранжевой жилетке, вошедшая в тамбур.

– Билеты, молодые люди, – проскрипела она, обдав нас с Олегом вонью нечищеных зубов и чеснока.

– Забыли, тётенька, – честно сказал Балалай, придавая своему голосу знаменитую хрипотцу, от которой текли дамы всех возрастов. – Едем к маме домой. В Авдеевку. Боялись опоздать и бежали со всех ног. Лекарства вот везем…

– Ага, – поддакнул я, когда Олег вытащил из кармана упаковку димедрола. Но тетка лишь скучающе скользнула по ней взглядом.

– Ладно, – нехотя бросила она. – Лень вами заниматься. Увижу, что едете дальше Авдеевки, пизды дам.

– Не, тётенька. Мы выйдем. А пока тут постоим, – елейно улыбнулся Олег. Я тихо рассмеялся, когда тетка ушла. Пока все шло, как по плану.

В Авдеевке мы простояли десять минут на перроне, пока не пришел московский поезд. К тому моменту мы с Олегом переоделись в привычные нефорские шмотки и ждали, когда Кир отвлечет проводницу. Солёный не подкачал и, закурив, принялся втирать полусонной бабе что-то умное, проникновенно заглядывая в глаза и закрывая спиной нас, осторожно пробиравшихся внутрь. Кир дождался, когда мы войдем в вагон, и наконец-то отлип от проводницы, которая, кажется, только рада была, потому что счастливый вздох, наверное, услышал весь состав.

– Лезь наверх! – прошипела Ирка Олегу, стоя на стреме в проходе. Спящие люди на нас никак не реагировали. Только усатый мужичок-сосед гневно шевелил усами и поблескивал глазками со своей полки. Олег только успел спрятаться и закрыться сумкой, как в секцию влетел встревоженный Кир.

– Шухер, баба сюда идет.

– Блядь, – выдохнул я, морально готовый сдаться. Но мои друзья решили по-другому. Кир быстро размотал матрас на свободной полке, а Ирка пихнула меня на место и накрыла сверху одеялом.

– Молчи! – снова прошипела она, и я затаился. Чуть позже послышался шорох и знакомый голос проводницы, звучащий глухо.

– Поезд отправляется, – скучающе произнесла тётка. – Все на месте?

– Ага, – ответил ей Кир. – Покурили у поезда, и все. Куда тут ходить? Глушь же.

– Глушь не глушь, а зайцы бывают, – туманно сострила проводница и спросила: – А это кто лежит?

– Так вы в Москве еще билеты проверили. Дембель вроде, – нагло соврала Ирка. Я почувствовал её бедро. Не иначе подруга закрывала меня, как и Кир. – Он уснул сразу. Сказал не будить до Москвы.

– Так это… – раздался незнакомый голос, и я услышал, как Кир проворчал что-то ругательное. – А хотя не… показалось.

– Показалось, – буркнула проводница и громко повторила: – Поезд отправляется, кто отстал, домой пешком идет!

– Показалось тебе, пидор? – зло бросил Кир, когда тётка ушла. Я понял, что он обращался к усатому мужичку. Тот, видать, захотел быкануть, но увидев рожу Солёного, передумал. – Сиди, нахуй, тихо, а то я тебя ебну и в сортире на рельсы спущу. Гондон, блядь. Тебя колышет, кто там и что? Нет? Вот и съебись!

– Совсем молодежь распоясалась, – проворчал мужик и заткнулся. Я пролежал еще полчаса под одеялом, прежде чем мне разрешили вылезти.

– Ну все, – усмехнулась Ирка, доставая из сумки бутылку водки. – Едем.

– А верхней полке? – оживился Балалай, услышав бульканье.

– А верхняя полка хуй сосет, родной, – пропел Кир. – Лежите там. Вдруг тётка опять решит пройтись.

– Ну стакан хоть! – возмутился Олег, и его поддержал Жаба, который наверняка весь затек и сейчас безумно хотел размяться.

– Ладно. Дай им малость, – разрешил Кир и хлопнул меня по плечу. – Ну, вроде все получилось.

– Угу. Теперь бы не спалиться, – я кивнул в сторону нахохлившегося мужичка, но Кир махнул рукой.

– Забей, братан. Он вякнуть не успеет, как я его вырублю, – и показал мужичку кулак. Тот шмыгнул носом, проворчал что-то под нос и, отвернувшись, сделал вид, что уснул.

Ночью мы еще несколько раз прятались от проводницы, когда поезд делал остановки. Пожалев Олега и Жабу, я занял их место на багажной полке, а они перебрались к друзьям вниз. Хозяин нижней полки так и не появился, но оно и понятно. У толчка ехали только те, кому кровь из носу надо было попасть в пункт назначения и других мест не было.

В итоге, выпив свою порцию водки, я блаженно уснул наверху, укутавшись в сумки и косухи друзей. А когда проснулся, скрюченный, с затекшими конечностями, то увидел широкую улыбку Кира, чье уродливое лицо светилось радостью.

– Москва, братка. Доехали, – хмыкнул он, помогая мне спуститься.

Теперь мы не прятались от проводницы. Незачем было. Остановок до Киевского вокзала не предвиделось, останавливать ради нас поезд никто не собирался, да и сама проводница наверняка давила ухо в своей каморке, забив хуй на пассажиров, которые потихоньку начали собираться.

Ирка с Жабой устроили рейд по вагону, собирая остатки еды, и скоро мы спешно завтракали половиной вареной курицы, растекшейся жирной колбасой и холодными вареными яйцами, которые Кир спиздил у нашего усатого соседа, пока тот спал. От выпитого немного шумела голова, но я был рад. Мы в Москве, вечером концерт, а впереди целый день, который можно провести с друзьями.

– Чо, куда пойдем? – спросил Олег, когда мы доели курицу и лениво прихлебывали горячий чай из пузатых стаканов. – Концерт по идее в семь вечера.

– А где? – спросил я, покраснев.

– Ну даешь, – хмыкнул Балалай. – На Горбушке, конечно. Где ж еще?

– А, ну заебись, – кивнул Кир. – Погуляем, а часам к шести должны уже там быть. Ебал я в рот эти очереди, хоть и свои все, считай.

– Тогда на Арбат погнали, – предложил Жаба. – Только бы пожрать где-нибудь перед этим…

– Ты, бля, курицу ужертвовал почти единолично, – возмутилась Ирка, но потом рассмеялась, увидев, что Жаба напрягся. – Забей. Шучу я.

– Мамка говорила, что в Москве есть пельменная охуенная, – подал я голос. – Совковая еще. Со столиками, за которыми стоять надо. Не думаю, что там сильно дорого по деньгам.

– Адрес есть? – спросил Кир. Я кивнул. – Тогда сначала туда, а потом на Арбат. А то Жаба с голоду помрет. Как мы без него угорать-то будем?

Москва встретила нас гулом, бегущими прохожими и холодной погодой. Но мы, разгоряченные бухлом, сильнее закутались в косухи и почти бегом помчались к метро, чтобы с Киевского вокзала доехать до Маяковки, где находилась та самая пельменная. Правда, на месте нам пришлось немного постоять в очереди, выслушивая до кучи развонявшегося Кира, но когда мы наконец-то заняли один из столиков и нам принесли пельмени с водкой в запотевших стаканах, Солёный неожиданно смилостивился.

– Вот это заебись, – отдуваясь, буркнул он, засовывая последний пельмень в рот и активно работая челюстями. – Как в детстве, а, Дьяк?

– Ага, – улыбнулся я. – Помнишь, еще в пачке такой белой продавались? Домой придешь с магаза, кастрюлю вскипятишь, потом пачку эту откроешь и в кипяток. Лаврушку с солью добавил, и все.

– У меня мамка только самолепные жалует, – сказал Жаба.

– Кудряво живешь, – хмыкнула Ирка, но Жаба махнул рукой.

– Не. Не в этом дело. Она вбила себе в голову, что самолепные полезнее. И мы на их готовку два дня всегда тратили. Лепишь их, сука, лепишь, а они не кончаются. Пальцы уже скрючились, а мамка новую кастрюлю с фаршем на стол ставит. Хорошо хоть сейчас меньше стали готовить. А в детстве так заебывало, ужас просто.

– Бедняга, – рассмеялся я. – Уж лучше пельмени самолепные жрать, чем макароны слипшиеся без нихуя, потому что даже масла сраного нет.

– Это да, – кивнул Жаба и поднял стакан. – За поездку?

– За поездку! – хором сказали мы, а я добавил: – Погнали уже, а? А то весь день тут проторчим. Вон уже ханыги косятся, словно их печени лишили.

– Да и похуй, – покачал головой Кир. – Но ты прав. Пройтись надо. А то я прям тут ща лягу и усну. И нахуй Каннибалов с их концертом…

Мы прошлись от Маяковской до Арбата. По пути вертели головой, рассматривая большой город и спешащих людей. Даже с гопниками московскими столкнулись, которые попытались доебаться до нас, но самый дерзкий тут же осел на грязный асфальт, когда я врезал ему под дых, а Кир добавил ногой, вышибая не только дух из наглого тела, но и, кажется, клык из рта долбоеба.