Мáлыш был из приазовских браконьеров. Мелкий, крепко сбитый, конопатый, упрямый, рыжий. На каждой перекличке он входил в клинч со старшинами, на каждой перекличке это, неизбежным образом заканчивалось: "упал-отжался". В конце концов он на очередного "малыша" просто молча делал шаг из строя, театрально падал на руки:

– Матрос Мáлыш упор лежа принял! – отжимался, выпрыгивал в стойку "смирно", кричал:

– Матрос Мáлыш, подход закончил!

Всем надоело до чëртиков, кроме старшин и мелкого упрямого засранца.

Вечером, в кубрике, перед отбоем к Малышу с колодой карт подвалил Фикса.

Фиксу взяли за, как он выразился, "показ фокусов" на чугуевском вокзале. Наперстки, карты, в общем – катала. И, то ли прокурор попался душевный, то ли Фикса вызвал, как обычно, симпатию своим неунывающим характером и залихватской улыбкой, но дали Фиксе выбор: срок или армия.

– Малы́ш, ты заебал. Заебал конкретно. Меня, старшин, весь личный состав. Заебываешь ты нас дважды в день, на утренней поверке и на вечерней. Мне не нравится, что ты отбираешь наше личное время на тëрки со старшиной. Утром я хочу кинуть на кишку́ кашку, а вечером я хочу посрать мамиными пирожками. А ты мне мешаешь. Сечëшь базар? Короче, так. Играем на желание.

За игрой в карты завязалась беседа, кто таков, чем на воле промышлял. Малыш рассказывал о браконьерском быте, о том, как в сезон, когда рыба прёт, рыбаки перестают брать даже ценные породы, берут только икру. Икры столько, что ею кормят собак. Белуга, кефаль, осётр, севрюга, калкан, катран, хамса и сволочные афалины. Как они с отцом ходили брать девятиметровую белугу, и как она протащила их баркас через Керченский пролив, уволокла в Чёрное море, и всё тянула да тянула, целый день и половину ночи, в сторону Турции, и они с отцом практически рыдали, когда пришлось бросить её, потому что впереди показались силуэты турецких сторожевых катеров. А турки шутить не любят, утопят и поминай как звали. И как на следующий год её взяли-таки (сбондили) другие рыбаки, в Бердянске, а весила белуга эта – тонну.

Половину, да что там, почти все названия рыб я слышал впервые. Рассказы об особенностях и способах ловли перемежались рассказами о тайных островах и коварных отмелях, не нанесенных на карты, о погонях и уходах от рыбинспекции, о штормах, о миражах в открытом море, о блуждающих льдинах, об удаче, добыче и прикопаных в укромных местах снастях…

На следующее утро. Перекличка:

– Петров! Иванов! Сидоров!… Малы́ш!

– Товарищ старшина, разрешите обратиться! – это Фикса – Он не малы́ш, он Мáлыш!

– Фффи-иксса! – это Мáлыш, показывает из-за спины кулак.

– Товарищ старшина, разрешите снова обратиться! Ку-ка-ре-ку!.. Упал-отжался, понял-понял!

Долгими зимними вечерами, когда рыба засолена, замаринована, засушена, завялена, закопчена или зажарена, а ветер завывает так, что кажется будто все черти ада пришли по их души – азовские браконьеры коротают вечера за игрой в нарды, карты, кости и немного в домино. Фокусы, уловки и шулерство наказуемы и караемы довольно сурово и неминуемо.

У Фиксы лиловел новый фингал, но улыбался он, как всегда, задорно и залихватски, прямо наглядная иллюстрация заповеди: "уныние – грех".

Ну продул так продул. Кукарекал в строю он ещё неделю. Карточный долг был отработан. Пираты своё слово держат.

Цыган

Он был довольно странным типом, нудным и каким-то…не знаю, печальным. А ещё, почему-то после общения с ним хотелось украдкой вытереть руку, которую он пожимал. Понятия "личное пространство", о существовании которого тогда мы тогда только смутно догадывались, он не признавал, вторгаясь в него. Пытаясь как будто втереться к тебе в доверие, максимально приближаясь при разговоре, прям впритык. При этом от него не исходило чувства опасности, как от большинства вокруг. Да и плохим человеком, он, пожалуй, не был. Всегда готов был поделиться последним, даже с теми, кто явно его обижал и презирал. Мы с ним относились друг другу хорошо, Цыган часто повторял, что я "друг". По крайней мере я точно не боялся поворачиваться к нему спиной.

Самым неприятным в нём – были глаза. Он не просто косил, он косил обоими глазами! Один глаз всегда смотрел вправо-вверх, почти закатываясь, второй смотрел или влево-в сторону или влево-вниз.

Соответственно, он никогда на собеседника не смотрел. Наверное, не мог физически. Менее жутко от этого не становилось. Вообще, как будто со слепым общаешься, при этом "слепой" может упрекать тебя, что ты ему в глаза не смотришь, и такое бывало.

Он был из кочевого карпатского клана. С его слов – последний неоседлый клан в Карпатах.

Во время Первой мировой, в Австро-Венгрии, один из предков Цыгана забрался ночью на конюшню 42-го кавалерийской бригады, по своим каким-то делам, был пойман, нещадно бит плетьми, едва выжил. Его выхаживали при военном госпитале. Где-то рядом был фронт, конечно, много раненых. И вот, главное наблюдение, которое он вынес оттуда и передал потомкам: солдат кормят хорошо, бинтов и хлороформа не жалеют. Вроде как сам император велел: не жалеть бинтов для победы! В мозгу родственников Цыгана так и отпечаталось: служивых штопают за счёт государства, так было и будет впредь, во веки веков, аминь. Пройдёт почти сто лет, а бесполезное (для кочевых и не признающих службу цыган) знание предка, наконец, пригодится!

Откочевали заранее, похлопотали о документах.

Тогда самая сильная глазная клиника была в Одессе. Офтальмологический военный госпиталь, Приморский район, улица Пригова – как заклятие повторял Цыган.

Медкомиссию парень прошёл без проблем. Никому и в голову не пришло, что с ним что-то не так.

Но мало оказаться в армии, в госпиталь тоже нужно как-то попасть.

Начнём, пожалуй, с того, что госпиталь в первую очередь для генералов и офицеров. Впрочем, солдатика, наверное, тоже подлечат. Больного.

Так начались многолетние мытарства Цыгана:

– Если у тебя ничего не болит, не отваливается, строевой подготовке не мешает, записей в личном деле о показаниях к операции нет – не еби мозги, служи, воин!

– Медкомиссия в военкомате тебя не завернула, значит здоров! Иди занимайся строевой подготовкой!

– Не вижу никаких показаний к дополнительному обследованию! У вас через неделю смотр по строевой подготовке, ты в курсе?

(Такое ощущение,что строевая подготовка – это самое главное, зачем нас всех призвали на эту грешную землю)

– Ничего не болит? Шагом марш, обратно строй!

– Ещё раз придешь, я тебя переебу, понял?

Через два года, будучи в дисбате, я снова встретил Цыгана.

– А-а-а, Гарик! – надтреснутый голос – Помнишь? Смотри, мне всё-таки глаза исправили! Видишь? Так гораздо лучше!

Господи, ну и ужас! Один глаз как косил вправо-вверх, так и косит, а вот второй – теперь дергался и метался по всему глазному яблоку, как шарик в игре "арканоид" на максимальной сложности.

Я не стал его огорчать, как и не смог спросить, за что отъехал Цыган на "дизель". Он был жалок на вид, грязен, как-то пришиблен, но радовался знакомому лицу вполне искренне. Сам же я на "дизеле" задерживаться надолго не собирался…

Но это в финале, а пока я ещё даже присягу не принял.

Очень скоро выяснится, что когда бьют кого-то из тех, кого Цыган звал друзьями, он молча и абсолютно безучастно будет стоять рядом, не вмешиваясь. Вскорости и я окажусь в ситуации, где мне нужна будет помощь. Буквально в следующей главе мне сломают нос. Цыган так и не поможет. Но пока мы ещё друзья и едим зелёные абрикосы на берегу Дуная.

Глава седьмая, не продвигающая сюжет, полная абсурдных размышлений, прямых перечислений, абстрактных сравнений, намёков, скрытых и прямых, с пасхалками, толстыми или тонкими, с цитатами и перекрестными ссылками.

Пред.1 234 5 6 След.

Армейские записки. Начало

Пираты

Цыган

С этой книгой читают