Читать книгу: «Сказки и истории», страница 2

– Вот так! – сказала девочка, сидевшая в листве. – Кто зовёт меня Бузинной матушкой, кто Дриадой, а настоящее-то моё имя Воспоминание. Я сижу на дереве, которое всё растёт и растёт. Я всё помню, обо всём могу рассказать! Покажи-ка, цел ли ещё у тебя мой цветок?

И старик раскрыл книгу: бузинный цветок лежал такой свежий, точно его сейчас только вложили между листами. Воспоминание ласково кивало старичкам, а те сидели в золотых коронах, озарённые пурпурным закатным солнцем. Глаза их закрылись, и… и… Да тут и сказке конец!

Мальчик лежал в постели и сам не знал, видел ли он всё это во сне или только слышал. Чайник стоял на столе, но бузина из него не росла, а старичок собрался уходить и ушёл.

– Как чудесно! – сказал мальчик. – Мама, я побывал в тёплых краях!

– Верно! Верно! – сказала мать. – После двух таких чашек бузинного чая немудрено побывать в тёплых краях. – И она хорошенько укутала его, чтобы он не простыл. – Ты таки славно поспал, пока мы спорили, сказка это или быль!

– А где же Бузинная матушка? – спросил мальчик.

– В чайнике! – ответила мать. – Там ей и быть.

Принцесса на горошине

Жил-был один принц, и захотелось ему жениться на принцессе, но только на самой настоящей принцессе. Он объездил весь свет, чтобы найти себе невесту, да так и не нашёл. Принцесс было сколько угодно, но он никак не мог узнать, настоящие они или нет. Всем им чего-нибудь не хватало. И вот принц вернулся домой огорчённый – очень уж ему хотелось найти настоящую принцессу.

Однажды вечером разыгралась непогода: гремел гром, сверкала молния, дождь лил как из ведра.

Вдруг кто-то постучался в городские ворота, и старый король пошёл отпирать.

За воротами стояла принцесса. Но, боже, в каком она была виде! Потоки дождевой воды стекали по её волосам и платью на носки туфель и вытекали из-под каблуков. И она ещё уверяла, что она настоящая принцесса!

«Ну, это уж мы проверим», – подумала старая королева, но ничего не сказала и пошла в спальню. Там она сбросила с кровати одеяло и простыни и на голые доски положила горошину, потом прикрыла эту горошину двенадцатью тюфяками, а поверх тюфяков набросала ещё двенадцать перинок из гагачьего пуха.

На эту кровать уложили принцессу, и там она пролежала всю ночь.

Утром её спросили, как она почивала.

– Ах, очень плохо! – ответила принцесса. – Я почти всю ночь напролёт глаз не смыкала. Один бог знает, что такое попало ко мне в постель. Я лежала на чём-то твёрдом, и теперь у меня всё тело в синяках. Это просто ужасно!

Тут все поняли, что это настоящая принцесса, ведь она лежала на двенадцати тюфяках и двенадцати перинках, а всё-таки чувствовала горошину. Столь чувствительной могла быть только настоящая принцесса.

Тогда принц женился на ней – наконец-то он не сомневался, что нашёл настоящую принцессу. А горошина попала в кунсткамеру, где и лежит до сих пор, если только никто её не украл.

Знай, что это истинная история!

Штопальная игла

Жила-была штопальная игла; она считала себя такой тонкой, что воображала, будто она швейная иголка.

– Смотрите, смотрите, что вы держите! – сказала она пальцам, когда они вынимали её. – Не уроните меня! Упаду на пол – чего доброго, затеряюсь: я слишком тонка!

– Будто уж! – ответили пальцы и крепко обхватили её за талию.

– Вот видите, я иду с целой свитой! – сказала штопальная игла и потянула за собой длинную нитку, только без узелка.

Пальцы ткнули иглу прямо в кухаркину туфлю – кожа на туфле лопнула, и надо было зашить дыру.

– Фу, какая чёрная работа! – сказала штопальная игла. – Я не выдержу! Я сломаюсь!

И вправду сломалась.

– Ну вот, я же говорила, – сказала она. – Я слишком тонка!

«Теперь она никуда не годится», – подумали пальцы, но им всё-таки пришлось крепко держать её: кухарка накапала на сломанный конец иглы сургуч и потом заколола ею косынку.

– Вот теперь я – брошка! – сказала штопальная игла. – Я знала, что буду в чести: в ком есть толк, из того всегда выйдет что-нибудь путное.

И она засмеялась про себя – ведь никто не видал, чтобы штопальные иглы смеялись громко, – она сидела в косынке, словно в карете, и поглядывала по сторонам.

– Позвольте спросить, вы из золота? – обратилась она к соседке-булавке. – Вы очень милы, и у вас собственная головка… Только маленькая! Постарайтесь её отрастить, – не всякому ведь достаётся сургучная головка!

При этом штопальная игла так гордо выпрямилась, что вылетела из платка прямо в раковину, куда кухарка как раз выливала помои.

– Отправляюсь в плавание! – сказала штопальная игла. – Только бы мне не затеряться!

Но она затерялась.

– Я слишком тонка, я не создана для этого мира! – сказала она, лёжа в уличной канаве. – Но я знаю себе цену, а это всегда приятно.

И штопальная игла тянулась в струнку, не теряя хорошего расположения духа.

Над ней проплывала всякая всячина: щепки, соломинки, клочки газетной бумаги…

– Ишь, как плывут! – говорила штопальная игла. – Они понятия не имеют о том, кто скрывается тут под ними. – Это я тут скрываюсь! Я тут сижу! Вон плывёт щепка: у неё только и мыслей, что о щепках. Ну, щепкой она век и останется! Вот соломинка несётся… Вертится-то, вертится-то как! Не задирай так носа! Смотри, как бы не наткнуться на камень! А вон газетный обрывок плывёт. Давно уж забыть успели, что на нём напечатано, а он, гляди, как развернулся!.. Я лежу тихо, смирно. Я знаю себе цену, и этого у меня не отнимут!

Раз возле неё что-то заблестело, и штопальная игла вообразила, что это бриллиант. Это был бутылочный осколок, но он блестел, и штопальная игла заговорила с ним. Она назвала себя брошкой и спросила его:

– Вы, должно быть, бриллиант?

– Да, нечто в этом роде.

И оба думали друг про друга и про самих себя, что они настоящие драгоценности, и говорили между собой о невежественности и надменности света.

– Да, я жила в коробке у одной девицы, – рассказывала штопальная игла. – Девица эта была кухаркой. У неё на каждой руке было по пяти пальцев, и вы представить себе не можете, до чего доходило их чванство! А ведь занятие у них было только одно – вынимать меня и класть обратно в коробку!

– А они блестели? – спросил бутылочный осколок.

– Блестели? – отвечала штопальная игла. – Нет, блеску в них не было, зато сколько высокомерия!.. Их было пять братьев, все – урождённые пальцы; они всегда стояли в ряд, хоть и были различной величины. Крайний – Толстяк, – впрочем, отстоял от других, он был толстый коротышка, и спина у него гнулась только в одном месте, так что он мог кланяться только раз; зато он говорил, что если его отрубят, то человек не годится больше для военной службы. Второй – Лакомка – тыкал нос всюду: и в сладкое и в кислое, тыкал и в солнце и в луну; он же нажимал перо, когда надо было писать. Следующий – Долговязый – смотрел на всех свысока. Четвёртый – Златоперст – носил вокруг пояса золотое кольцо, и, наконец, самый маленький – Пер-музыкант – ничего не делает и очень этим гордился. Да, они только и знали, что хвастаться, и вот – я бросилась в раковину.

– А теперь мы сидим и блестим! – сказал бутылочный осколок.

В это время воды в канаве прибыло, так что она хлынула через край и унесла с собой осколок.

– Он продвинулся! – вздохнула штопальная игла. – А я осталась лежать! Я слишком тонка, слишком деликатна, но я горжусь этим, и это благородная гордость!

И она лежала, вытянувшись в струнку, и передумала много дум.

– Я просто готова думать, что родилась от солнечного луча, – так я тонка! Право, кажется, будто солнце ищет меня под водой! Ах, я так тонка, что даже отец мой солнце не может меня найти! Не лопни тогда мой глазок², я бы, кажется, заплакала! Впрочем, нет, плакать неприлично!

Однажды пришли уличные мальчишки и стали копаться в канавке, выискивая старые гвозди, монетки и прочие сокровища. Перепачкались они страшно, но это-то и доставляло им удовольствие!

– Ай! – закричал вдруг один из них; он укололся о штопальную иглу. – Смотри, какая штука!

– Я не штука, а барышня! – заявила штопальная игла, но её никто не расслышал. Сургуч с неё сошёл, и она вся почернела, но в чёрном всегда выглядишь стройнее, и игла воображала, что стала ещё тоньше прежнего.

– Вон плывёт яичная скорлупа! – закричали мальчишки, взяли штопальную иглу и воткнули в скорлупу.

– Чёрное на белом фоне очень красиво! – сказала штопальная игла. – Теперь меня хорошо видно! Только бы не поддаться морской болезни, этого я не выдержу: я такая хрупкая!

Но она не поддалась морской болезни – выдержала.

– Против морской болезни хорошо иметь стальной желудок и всегда помнить, что ты не то что простые смертные! Теперь я совсем оправилась. Чем ты благороднее, тем больше можешь перенести!

– Крак! – сказала яичная скорлупа: её переехала ломовая телега.

– Ух, как давит! – завопила штопальная игла. – Сейчас меня стошнит! Не выдержу! Сломаюсь!

Но она выдержала, хотя её и переехала ломовая телега; она лежала на мостовой, вытянувшись во всю длину, – ну и пусть себе лежит!

Русалочка

В открытом море вода синяя, как лепестки красивейших васильков, и прозрачная, как тончайшее стекло. Но зато и глубоко же там! Так глубоко, что никакие якори не достанут до дна, и на него пришлось бы поставить немало колоколен одну на другую, чтобы верхняя высунулась из воды. На дне морском живут русалки.

Не подумайте, что там только голый белый песок, – нет, на дне растут удивительные деревья и цветы с такими гибкими стеблями и листьями, что они шевелятся, как живые, при малейшем движении воды. В этой чаще шныряют маленькие и большие рыбы, точь-в-точь как у нас птицы в лесу. На самом глубоком месте стоит коралловый дворец морского царя с высокими стрельчатыми окнами из чистейшего янтаря и с кровлей из раковин, которые то открываются, то закрываются, в зависимости от прилива и отлива. Это дивное зрелище, ибо в каждой раковине лежат блестящие жемчужины такой красоты, что любая из них украсила бы корону любой королевы.

Морской царь давным-давно овдовел, и царским хозяйством заправляла его старуха мать, женщина умная, но очень гордившаяся своей знатностью, – на хвосте у неё сидела целая дюжина устриц, тогда как вельможам полагалось только по шести. Вообще же она была женщина достойная, особенно потому, что очень любила маленьких морских принцесс, своих внучек. Их было шестеро, и все прехорошенькие, а младшая – лучше всех: кожа у неё была нежная и прозрачная, как лепесток розы, а глаза синие, как глубокое море. Но у неё, как и у других русалок, не было ножек, их заменял рыбий хвост.

День-деньской играли принцессы в огромных дворцовых залах, где на стенах росли живые цветы. В открытые янтарные окна вплывали рыбки, как в наши окна иной раз влетают ласточки. Рыбки подплывали к маленьким принцессам, ели из их рук и позволяли себя гладить.

Перед дворцом был разбит большой сад, в котором росло много огненно-красных и синих деревьев; их ветви и листья всегда колыхались, плоды сверкали, как золото, а цветы пылали, как костёр. Самая земля там была усыпана мелким песком цвета серного пламени, и потому дно морское отливало каким-то удивительным голубоватым блеском – можно было подумать, что витаешь высоко-высоко в воздухе, причём небо у тебя не только над головой, но и под ногами. В безветрие со дна можно было видеть солнце; оно казалось пурпуровым цветком, венчик которого излучал свет.

В саду у каждой принцессы было своё местечко; тут они копали землю и сажали цветы, какие хотели. Одна сделала себе цветочную клумбу в виде кита; другой захотелось, чтобы её клумба походила на русалочку; а младшая сделала клумбу круглую, как солнце, и засадила её ярко-красными цветами. Странная девочка была эта русалочка – такая тихая, задумчивая… Другие сёстры украшали свои садики разными разностями, добытыми на затонувших кораблях, а в её саду были только алые цветы, похожие на далёкое солнце, да прекрасная статуя мальчика из чистого белого мрамора, упавшая на дно моря с какого-то погибшего судна. Русалочка посадила у статуи розовую плакучую иву, и она пышно разрослась: длинные тонкие ветви её, окутав статую, почти касались голубого песка, на котором колебалась их фиолетовая тень. Так вершина и корни, казалось, играли, пытаясь поцеловать друг друга.

Больше всего любила русалочка слушать про людей, что живут наверху, на земле, и бабушка должна была рассказывать ей всё, что только знала о кораблях и городах, о людях и животных. Особенно занимало и удивляло русалочку то, что цветы на земле пахнут – не то что здесь, в море! – что леса там зелёные, а рыбки, которые живут на земных деревьях, поют очень звонко и красиво. Бабушка называла «рыбками» птичек, иначе внучки не поняли бы её: они никогда в жизни не видели птиц.

– Как только одной из вас минет пятнадцать лет, – говорила бабушка, – ей разрешат подниматься на поверхность моря, сидеть при свете месяца на скалах и смотреть на плывущие мимо корабли; она увидит земные леса и города.

В этот год старшей принцессе как раз исполнялось пятнадцать лет, а другим сёстрам – все они были погодки – приходилось ещё ждать того дня, когда им разрешат всплыть наверх; и дольше всех должна была ждать младшая. Но каждая обещала рассказать сёстрам о том, что ей больше всего понравится в первый день, – им было мало рассказов бабушки и хотелось знать обо всём на свете как можно подробнее.

Никого так не тянуло на поверхность моря, как младшую сестру, тихую, задумчивую русалочку, которой пришлось ждать дольше всех. Сколько ночей она провела у открытого окна, глядя вверх, сквозь синеву морской воды, в которой стаи рыбок шевелили своими плавниками и хвостами! Она даже могла разглядеть месяц и звёзды: они, конечно, светили совсем тускло, но зато казались гораздо крупнее, чем кажутся нам. Случалось, что их затмевало что-то вроде большой тучи, но русалочка знала, что это плывёт над нею кит или проходит корабль с толпами людей. Эти люди и не подозревали, что там, в глубине моря, стоит прелестная русалочка и протягивает к килю корабля свои белые ручки.

И вот старшей принцессе исполнилось пятнадцать лет, и ей позволили всплыть на поверхность моря.

Сколько было рассказов, когда она вернулась назад! Но больше всего ей понравилось лежать при свете месяца на песчаной отмели и нежиться, любуясь раскинувшимся на берегу городом: там, словно сотни звёзд, горели огни, играла музыка, тарахтели повозки, шумели люди, высились колокольни и звонили колокола. Ей нельзя было попасть туда, потому-то её так и манило это зрелище.

Как жадно слушала её младшая сестра! Стоя вечером у открытого окна и глядя вверх сквозь тёмно-синюю воду, она только и думала, что о большом шумном городе, и ей даже слышался колокольный звон.

Прошёл год, и второй сестре тоже позволили подняться на поверхность моря и плыть куда угодно. Она вынырнула из воды как раз в ту минуту, когда солнце садилось, и нашла, что лучше этого зрелища ничего и быть не может. Небо сияло, как расплавленное золото, рассказывала она, а облака… тут у неё даже слов не хватало! Пурпуровые и фиолетовые, они быстро летели по небу, но ещё быстрее мчалась к солнцу стая лебедей, похожая на длинную белую вуаль. Русалочка тоже было поплыла к солнцу, но оно погрузилось в море, а на воде и на облаках погас розовый отблеск.

Прошёл ещё год – и вынырнула третья сестра. Эта была смелее всех и поплыла в широкую реку, которая впадала в море. Тут она увидела зелёные холмы, покрытые виноградниками, дворцы и дома, окружённые красивыми рощами, в которых пели птицы. Солнце светило ярко и так припекало, что ей не раз пришлось нырнуть в воду, чтобы освежить пылающее лицо. В маленькой бухте плескалась целая толпа голеньких человеческих детей. Русалка хотела было поиграть с ними, но они испугались и убежали, а вместо них появился какой-то чёрный зверёк и принялся на неё тявкать, да так грозно, что она в страхе уплыла. Зверёк этот был просто-напросто собачкой, но русалка ведь ещё не видела собак. Вернувшись домой, она не переставала вспоминать чудесные леса, зелёные холмы и прелестных детей, которые умели плавать, хоть у них и не было рыбьих хвостов.

Четвёртая сестра оказалась не такой смелой – она держалась больше в открытом море и потом говорила, что это лучше всего: куда ни оглянись, на много-много миль вокруг только вода да небо, опрокинутое над водой, точно огромный стеклянный купол. Большие корабли она видела только издали, и ей они казались похожими на чаек; вокруг неё играли и кувыркались забавные дельфины, а громадные киты пускали фонтаны из ноздрей.

Потом настал черёд пятой сестры; её день рождения был зимой, и она увидела то, чего не видели другие. Море теперь было зеленоватого цвета, повсюду плавали ледяные горы, похожие на огромные жемчужины, но только они были гораздо выше самых высоких колоколен, построенных людьми. Некоторые из них были очень причудливой формы и блестели, как алмазы. Она уселась на самую большую ледяную гору, и ветер развевал её длинные волосы, а моряки испуганно обходили эту гору стороной. К вечеру небо заволокло тучами, засверкала молния, загремел гром, и тёмное море принялось кидаться ледяными глыбами, которые ярко сверкали при красном свете молний. На кораблях убирали паруса, люди метались в страхе и трепете, а русалка спокойно плыла вдаль, сидя на ледяной горе и любуясь на огненные зигзаги молний, которые, прорезав небо, падали в мерцающее море.

Да и все сёстры восхищались тем, что увидели впервые, – всё это было ново и потому нравилось им. Но когда они стали взрослыми девушками и им разрешили плавать повсюду, они скоро присмотрелись ко всему, что видели, и спустя месяц стали уже говорить, что везде хорошо, но дома лучше.

По вечерам все пять сестёр поднимались рука об руку на поверхность воды. Они были одарены великолепными голосами, каких не бывает у людей, – и вот когда начиналась буря и опасность нависала над кораблями, русалки подплывали к ним и пели песни о чудесах подводного царства, уговаривая моряков не бояться попасть к ним на дно. Но моряки не могли разобрать слов – им казалось, что это просто шумит буря. Впрочем, если б они и попали на дно морское, им всё равно не удалось бы увидеть там никаких чудес – ведь когда корабль шёл на дно, люди тонули и приплывали ко дворцу морского царя уже мёртвыми.

В то время как русалки рука об руку всплывали на поверхность моря, младшая их сестра сидела одна-одинёшенька, глядя им вслед, и ей очень хотелось заплакать. Но русалки не могут плакать, и им от этого ещё тяжелее переносить страдания.

– Ах, если бы мне уже было пятнадцать лет! – говорила она. – Я знаю, что очень полюблю тот верхний мир и людей, которые в нём живут!

Наконец и ей исполнилось пятнадцать лет!

– Ну вот, вырастили и тебя! – сказала ей бабушка, вдовствующая королева. – Поди сюда, надо и тебя принарядить, как других сестёр.

И она надела русалочке на голову венец из белых жемчужных лилий, каждый их лепесток был сделан из половинки жемчужины; потом приказала восьмерым устрицам прицепиться к её хвосту – это было знаком отличия её сана.

– Мне больно! – проговорила русалочка.

– Ради красоты стоит потерпеть! – изрекла старуха.

Ах, с каким удовольствием скинула бы с себя русалочка все эти уборы и тяжёлый венец – алые цветы из её садика шли ей гораздо больше. Но делать нечего!

– Прощайте! – сказала она и легко и плавно, как прозрачный пузырёк воздуха, поднялась на поверхность.

Солнце только что село, но облака ещё пылали, пурпурные и золотые, и в розовом небе зажглась вечерняя звезда. Воздух был мягок и свеж, а море словно замерло. Неподалёку от того места, где вынырнула русалочка, стоял трёхмачтовый корабль всего лишь с одним поднятым парусом – на море не было ни малейшего ветерка. На вантах и реях сидели матросы, с палубы доносились звуки музыки и песен; когда же совсем стемнело, корабль осветили сотни разноцветных фонариков – казалось, что в воздухе замелькали флаги всех наций. Русалочка подплыла к зеркальным иллюминаторам кают-компании и заглядывала туда всякий раз, как её приподнимала волна. В кают-компании собралось много нарядных людей, но красивее всех был черноглазый принц, юноша лет шестнадцати, не больше. В тот день праздновали его рождение, оттого-то на корабле и шло такое веселье. На палубе плясали матросы, а когда к ним вышел молодой принц, взвились сотни ракет и стало светло как днём – русалочка даже испугалась и нырнула в воду, но скоро опять высунула головку, и ей почудилось, будто это звёздочки упали с неба к ней в море. Никогда ещё не видела она подобной игры огней: большие солнца вертелись колесом, великолепные огненные рыбы крутили хвостами в воздухе – и всё это отражалось в недвижной светлой воде. На корабле же было так светло, что можно было различить канат в его снастях, а людей и подавно. Ах, до чего хорош собою был молодой принц! Он пожимал руки людям и улыбался, а музыка всё гремела и гремела в тишине ясной ночи.

Время было уже позднее, но русалочка глаз не могла оторвать от корабля и от красавца принца. Разноцветные огни погасли, ракеты больше не взлетали в воздух, не гремели и пушечные выстрелы – зато загудело и застонало само море. Русалочка качалась на волнах рядом с кораблём, то и дело заглядывая в кают-компанию, а корабль мчался всё быстрей и быстрей, паруса развёртывались один за другим. Но вот началось волнение, сгустились тучи и засверкала молния. Разыгралась буря, и матросы бросились убирать паруса. Сильная качка трепала огромный корабль, а ветер мчал его по бушующим волнам. Вокруг вырастали высокие чёрные водяные горы, грозившие сомкнуться над мачтами, но корабль, как лебедь, падал в бездну между водяными стенами, потом снова взлетал на валы, громоздящиеся друг на друга. Русалочке такое плавание очень нравилось, а морякам приходилось туго. Корабль скрипел и трещал, толстые доски гнулись под сильными ударами, волны перекатывались через палубу. Вот грот-мачта переломилась как тростинка, корабль лёг на бок, и вода хлынула в трюм. Тут русалочка поняла, какая опасность грозит кораблю; ей и самой приходилось остерегаться брёвен и обломков, носившихся по волнам. Как темно вдруг стало, хоть глаз выколи! Но вот опять блеснула молния, и русалочка вновь увидела всех людей на корабле; каждый спасался, как мог. Она постаралась отыскать глазами принца и увидела, когда корабль развалился, что юноша тонет. Сначала русалочка очень обрадовалась, поняв, что теперь он попадёт к ним на дно, но потом вспомнила, что люди в воде жить не могут и если он и попадёт во дворец её отца, то лишь мёртвым. Нет, нет, он не должен умереть! И она поплыла между брёвнами и досками, позабыв о том, что они в любую минуту могут её раздавить. Пришлось ей то нырять вглубь, то высоко взлетать вместе с волнами, но вот наконец она догнала принца, который уже почти выбился из сил и не мог больше плыть по бурному морю. Руки и ноги отказались ему служить, глаза закрылись, и он бы погиб, не явись на помощь русалочка. Она приподняла над водой его голову и понеслась вместе с ним по воле волн.

К утру непогода стихла. От корабля не осталось и щепки, а солнце, красное и пылающее, опять засияло над водой, и его яркие лучи как будто вернули щекам принца их живой румянец, но глаза юноши всё ещё не открывались.

Русалочка откинула мокрые волосы с его лба и поцеловала этот высокий красивый лоб. Ей показалось, что принц похож на мраморного мальчика, украшающего её садик. Она поцеловала его снова и от всего сердца пожелала, чтобы он остался жив.

Наконец показался берег и вздымавшиеся на нём высокие, синеватые, уходящие в небо горы, на вершинах которых, точно стаи лебедей, белели снега. Внизу, у самого берега, зеленели густые леса, неподалёку высилось какое-то здание – видимо, церковь или монастырь. В саду, окружающем здание, росли апельсинные и лимонные деревья, а у ворот стояли высокие пальмы. Море вдавалось в белый песчаный берег небольшим глубоким заливом, где вода была совсем спокойна. Сюда-то и приплыла русалочка. Она положила принца на песок и позаботилась о том, чтобы голова его лежала повыше, освещённая тёплыми лучами солнца.

В это время в высоком белом здании зазвонили в колокола, и в сад высыпала целая толпа молодых девушек. Русалочка отплыла подальше за высокие камни, торчавшие из воды, покрыла себе волосы и грудь морской пеной – теперь никто не различил бы в этой пене её светлого личика – и стала ждать, не придёт ли кто на помощь бедному принцу.

Ждать пришлось недолго: к принцу подошла молодая девушка и сначала очень испугалась, но быстро успокоилась, созвала людей. Затем русалочка увидела, что принц ожил и улыбнулся всем тем, кто стоял вокруг него. А ей не улыбнулся – он ведь не знал, что это она спасла ему жизнь! Грустно стало русалочке. И когда принца увели в большое белое здание, она, печальная, нырнула в воду и уплыла домой.

Она всегда была тихой и задумчивой, а теперь стала ещё задумчивее. Сёстры спрашивали, что она видела на море, но она молчала.

Не раз и вечером, и утром подплывала она к тому месту, где оставила принца; видела, как созрели и были сорваны плоды в садах, видела, как на высоких горах стаял снег, – но принц не появлялся; и с каждым разом грустя всё больше и больше, она возвращалась домой. Единственной её отрадой было сидеть в своём садике, обвивая руками красивую мраморную статую, похожую на принца. За цветами она больше не ухаживала, они росли по своей воле, даже на дорожках, переплетаясь длинными стеблями и листьями с ветвями деревьев; и вскоре в запущенный садик совсем перестал проникать свет.

Наконец русалка не выдержала – рассказала обо всём одной из своих сестёр; от неё о принце сейчас же узнали и все остальные сёстры. Но больше никто – не считая ещё двух-трёх русалок, которые никому об этом не говорили, кроме как самым близким своим подругам. Одна из русалок тоже видела и праздник на корабле, и самого принца и даже знала, где находятся его владения.

– Поплывём вместе, сестрица! – сказали русалке сёстры и рука об руку поднялись на поверхность моря близ того места, где находился дворец принца.

Дворец был из светло-жёлтого блестящего камня, с большими мраморными лестницами; одна из них спускалась прямо к морю. Великолепные вызолоченные купола высились над крышей, а в нишах между колоннами, окружавшими всё здание, стояли мраморные статуи, совсем как живые. Сквозь прозрачные стёкла высоких окон были видны роскошные покои; всюду висели дорогие шёлковые занавески, всюду были разостланы ковры, а стены украшали большие картины, которые так интересно было рассматривать. Посреди огромного зала журчал большой фонтан, и струи его били высоко-высоко под потолок. Потолок был в виде стеклянного купола, и лучи солнца проникали сквозь него внутрь, освещая воду и чудные растения, которые росли в обширном водоёме.

Теперь русалочка знала, где живёт принц; и вот она стала часто приплывать ко дворцу вечерами или ночью. Ни одна из сестёр не осмеливалась так близко подплывать к земле, как младшая, – она вплывала даже в узкий канал, который протекал прямо под великолепным мраморным балконом, бросавшим на воду длинную тень. Тут она останавливалась и подолгу смотрела на молодого принца; а тот был уверен, что сидит при свете месяца в полном одиночестве.

Много раз видела русалочка, как он катается с музыкантами на своей нарядной лодке, украшенной реющими флагами. Она выглядывала из зарослей зелёного тростника, и если люди иной раз замечали её длинную серебристо-белую вуаль, развевающуюся на ветру, то принимали её за лебедя, расправляющего крылья.

Не раз также слышала она, как говорили о принце рыбаки, ловившие по ночам рыбу; они рассказывали о нём много хорошего. И русалочка, радуясь, что спасла ему жизнь, когда его, полумёртвого, швыряли волны, вспоминала о том, как крепко она прижимала тогда к груди его голову и как нежно целовала его. А он ничего об этом не знал, она даже и присниться ему не могла.

Всё больше и больше начинала русалочка любить людей, всё сильней и сильней тянуло её к ним. Их мир казался ей гораздо более широким, чем её мир: они могли переплывать море на своих кораблях, могли взбираться на высокие горы к самым облакам, а земли, которыми они владели, их леса и поля тянулись так далеко, что она не могла охватить их взглядом. Ей так хотелось побольше узнать о людях, но сёстры не могли ответить на все её вопросы, и она обратилась к бабушке. Старуха хорошо знала «высший мир», как она правильно называла землю, лежавшую над морем.

– А те люди, что не тонут, – спрашивала русалочка, – они живут вечно? Они не умирают, как умираем мы тут внизу, в море?

– Вовсе нет! – отвечала старуха. – Они тоже умирают. И век их даже короче нашего. Но хоть мы и живём триста лет, а когда нам приходит конец, от нас остаётся лишь пена морская, и нет у нас могил наших близких, мы не одарены бессмертной душой, и наша русалочья жизнь кончается со смертью тела. Мы – как этот тростник: срезанный стебель его уже не зазеленеет вновь! А у людей есть душа, которая живёт вечно, она живёт и после того, как тело превратится в прах, и тогда улетает в прозрачную высь, к сверкающим звёздам. Как мы всплываем на поверхность моря и видим землю, где живут люди, так и они поднимаются в неведомые блаженные страны, которых нам не увидеть никогда!

– Ах, почему у нас нет бессмертной души! – грустно проговорила русалочка. – Я бы все свои сотни лет отдала за один день человеческой жизни, чтобы потом вкусить небесного блаженства.

– Что за вздор! – сказала старуха. – Ты об этом и не думай. Нам тут живётся куда лучше, чем людям на земле.

– Неужели и я после смерти превращусь в морскую пену и не услышу больше музыки волн, не увижу прекрасных цветов и огненного солнца! Неужели мне никак не удастся обрести вечную душу?

– Нет, – ответила бабушка. – Но если кто-нибудь из людей полюбит тебя так, что ты станешь ему дороже отца и матери, если он отдастся тебе всем своим сердцем и всеми помыслами и попросит священника соединить ваши руки в знак вечной верности друг другу – тогда его душа перейдёт в твоё тело и ты тоже познаешь небесное блаженство, доступное людям. Этот человек вдохнёт в тебя душу и сохранит свою. Но с тобой этого никогда не будет: твой рыбий хвост, который у нас считается красивым, люди находят безобразным. Ведь они мало смыслят в красоте; по их мнению, нельзя быть красивым без двух неуклюжих подпорок – «ног», как они их называют.

Глубоко вздохнула русалочка и печально посмотрела на свой рыбий хвост.

– Будем жить да радоваться! – сказала старуха. – Повеселимся вволю свои триста лет, а это немалый срок! Тем слаще покажется нам отдых после смерти. Сегодня вечером у нас при дворе будет бал!