Читать книгу: «Сказки Ганса Христиана Андерсена», страница 4

– Ну-ка, живо! Да смотри береги девчонку!

Герда протянула маленькой разбойнице обе руки в огромных рукавицах и попрощалась с нею. Северный олень пустился бежать во всю прыть по пням и кочкам, по лесу, по болотам, по лугам. Выли волки, каркали вороны. «Уф! Уф!» – послышалось вдруг с неба, и оно словно чихнуло огнём.

– Вот моё родное северное сияние! – сказал олень. – Гляди, как горит!

И он побежал дальше, не останавливаясь ни днём ни ночью.

Прошло много времени; караваи съели, ветчину тоже. Наконец путники очутились в Лапландии.

СКАЗКА ШЕСТАЯ

Лапландка и финка

Олень остановился у жалкой избушки – крыша её свисала до самой земли, а дверь была такая низенькая, что людям приходилось вползать в неё на четвереньках. Дома была только старуха лапландка, жарившая рыбу при свете коптилки, в которой горела ворвань. Северный олень рассказал старухе всю историю Герды, но сначала свою собственную, так как она казалась ему гораздо важнее. Герда же так окоченела от холода, что и говорить не могла.

– Ах вы бедняги! – сказала старуха. – Долгонько ещё вам быть в пути! Придётся пробежать сто миль с лишним, пока доберётесь до Финмарка – там Снежная королева живёт на даче и каждый вечер зажигает голубые бенгальские огни. Погодите, я напишу два слова на вяленой треске – бумаги у меня нет, – а вы снесёте треску финке, что живёт в тех местах, и она лучше моего сумеет вас научить, что делать.

Когда Герда согрелась, поела и попила, старуха написала несколько слов на вяленой треске, велела Герде хорошенько беречь её, потом привязала девочку к спине оленя, и тот помчался снова. «Уф! Уф!» – снова зачихало небо и стало выбрасывать столбы чудесного голубого пламени. При его свете олень с Гердой добежал до Финмарка и постучался в дымовую трубу финки – в её доме и дверей-то не было.

Ну и жарко там было! Сама финка, низенькая грязная женщина, ходила полуголая. Она живо расстегнула платье Герды, сняла с неё рукавицы и сапоги – а не то девочке было бы слишком жарко, – положила оленю на голову кусок льда, затем принялась читать письмо на вяленой треске. Она три раза прочла его от слова до слова, пока не выучила на память, потом сунула треску в котёл с супом: рыба ещё годилась в пищу, а у финки ничего даром не пропадало.

Тут олень рассказал сначала свою историю, потом историю Герды. А финка помалкивала, только щурила свои умные глазки.

– Ты такая мудрая женщина, – сказал олень. – Я знаю, ты можешь связать одной ниткой все четыре ветра: когда шкипер развяжет один узел – подует попутный ветер, развяжет другой – погода разыграется, развяжет третий и четвёртый – подымется такая буря, что деревья валиться станут. Свари, пожалуйста, девочке питьё, которое даст ей силу дюжины богатырей! Тогда она одолеет Снежную королеву.

– Силу дюжины богатырей! – воскликнула финка. – Да, всё это ей пригодится!

Тут она взяла с полки и развернула большой кожаный свиток, он был покрыт какими-то странными письменами; финка принялась разбирать их, и разбирала так усердно, что пот градом катился с её лба.

Олень опять принялся просить за Герду, а сама Герда смотрела на финку такими умоляющими, полными слёз глазами, что та заморгала, отвела оленя в сторону и, меняя лёд ему на голове, шепнула:

– Кай в самом деле у Снежной королевы, но он всем доволен и думает, что лучше ему нигде быть не может. А всему причиной осколки зеркала, что сидят у него в глазу и в сердце. Их надо вынуть, а не то он никогда не станет прежним и вечно будет под властью Снежной королевы.

– А нет ли у тебя средства сделать Герду всесильной?

– Сильнее, чем она есть, я не могу её сделать. Неужто ты сам не видишь, как велика её сила? Подумай, ведь ей служат и люди, и животные! Она босиком обошла полсвета! Но мы не должны говорить ей о той силе, что скрыта в её сердце. А сила её в том, что она невинный милый ребёнок. Если она сама не сможет проникнуть в чертоги Снежной королевы и вынуть из глаза и сердца Кая осколки, то мы и подавно не сможем! В двух милях отсюда начинается сад Снежной королевы. Отнеси туда девочку, оставь её у большого куста, что стоит в сугробе, усыпанный красными ягодами, и не мешкая возвращайся сюда.

Тут финка посадила Герду на спину оленя, и он бросился бежать со всех ног.

– А тёплые сапоги! А рукавицы! – крикнула Герда; она про них вспомнила, когда её стал пробирать мороз.

Но олень не смел остановиться, пока не добежал до куста с красными ягодами; тут он спустил девочку на снег, поцеловал её, и вдруг из глаз его покатились крупные блестящие слёзы. Затем он стрелой помчался назад.

Бедная девочка осталась одна, на трескучем морозе, без башмаков, без рукавиц. Она побежала вперёд что было мочи.

Навстречу ей мчался целый полк снежных хлопьев, но они падали не с неба – небо было совсем ясное, и на нём пылало северное сияние, – нет, они неслись по земле прямо на Герду и казались тем крупнее, чем ближе подлетали. Герда вспомнила большие красивые снежинки под увеличительным стеклом, но эти хлопья были гораздо больше и страшнее; а кроме того, вид у них был самый диковинный и двигались они сами, как живые. Это были передовые отряды войска Снежной королевы. Некоторые хлопья напоминали больших безобразных ежей, другие походили на клубок змей, вытянувших головы, третьи – на толстых медвежат с взъерошенной шерстью. Но все они одинаково сверкали белизной, и все были живые.

Герда принялась читать «Отче наш». Было так холодно, что её дыхание мгновенно превращалось в густой туман. Туман этот всё сгущался и сгущался; но вот в нём стали возникать маленькие светлые ангелочки, которые, ступив на землю, вырастали и превращались в больших ангелов, увенчанных шлемами, вооружённых копьями и щитами. Их становилось всё больше и больше, и, когда Герда дочитала молитву, её окружал уже целый легион ангелов. Ангелы пронзали снежных страшилищ копьями, и хлопья рассыпались на тысячи снежинок. Теперь Герда могла смело идти вперёд; ангелы погладили девочке руки и ноги, и ей стало теплее.

Наконец она добралась до чертогов Снежной королевы.

Но сначала послушаем, что в это время делал Кай. Он и не думал о Герде; он и не подозревал, что она близко – стоит за стеной замка.

СКАЗКА СЕДЬМАЯ

Что было в чертогах Снежной королевы и что случилось потом

Стены чертогов были наметены снежными метелями, окна и двери пробиты свирепыми ветрами. Громадные залы, возведённые прихотью вьюг, сотнями тянулись непрерывной грядой, освещённые северным сиянием; и самый большой простирался на много-много миль. Как холодно, как пусто было в белых, ярко сверкающих чертогах! Веселье сюда и не заглядывало! Никогда не устраивались здесь медвежьи балы с танцами под музыку бури – с танцами, в которых белые медведи могли бы отличиться грацией и умением ходить на задних лапах; никогда не составлялись партии в карты с ссорами и дракой, и беленькие кумушки-лисички не сходились на беседу за чашкой кофе, – нет, никогда, никогда этого не случалось! Холодно было здесь, пусто, мёртво и величественно! Северное сияние вспыхивало и мерцало так ритмично, что можно было точно рассчитать, в какую минуту свет разгорится всего ярче и в какую почти угаснет. Посреди самого большого снежного зала, бесконечного и пустого, сверкало замёрзшее озеро. Лёд на нём треснул, и трещины разделили его на тысячи кусков, таких одинаковых и правильных, что это казалось каким-то чудом. Посреди озера восседала Снежная королева, когда была дома; она называла его зеркалом разума – самым совершенным зеркалом в мире.

Кай совсем посинел, даже чуть не почернел от холода, но не замечал этого – поцелуи Снежной королевы сделали его нечувствительным к стуже, да и самоё сердце его превратилось в кусок льда. Мальчик возился с плоскими остроконечными льдинами, укладывая их на всевозможные лады – он хотел что-то сложить из них. Есть такая игра, которая называется «китайская головоломка»; она состоит в том, что из деревянных дощечек складываются разные фигуры. Кай тоже складывал всякие затейливые фигуры, но из льдин. Это называлось «ледяная головоломка». В его глазах эти фигуры были чудом искусства, а складывание их – занятием первостепенной важности. Так ему казалось потому, что в глазу у него сидел осколок волшебного зеркала. Из льдин Кай складывал слова, но никак не мог сложить слово «вечность», чего ему особенно хотелось. Снежная королева сказала ему: «Только сложи это слово – и ты будешь сам себе господин, а я подарю тебе весь свет и новые коньки». Но слово не давалось Каю, он никак не мог его сложить.

– Теперь я полечу в тёплые края, – сказала Снежная королева, – загляну в чёрные котлы. – Котлами она называла кратеры огнедышащих гор, Везувия и Этны. – Я их немножко побелю. Когда снег осыпает лимоны и виноград, это для них полезно.

И она улетела, а Кай остался один в необозримом, пустынном зале; он смотрел на льдины и всё думал, думал до того, что голова у него заболела. Он сидел на одном месте, бледный, неподвижный, словно неживой. Могло показаться, что он замёрз.

А Герда тем временем входила в огромные ворота, где её встретили вечно веющие свирепые ветры. Она прочла вечернюю молитву – и ветры улеглись, словно заснули, потом вступила в огромный пустынный ледяной зал и увидела Кая. Герда сразу узнала его и бросилась ему на шею; крепко обняла его и воскликнула:

– Кай! Милый мой Кай! Наконец-то я тебя нашла!

Но он сидел всё такой же неподвижный и холодный. Тогда Герда заплакала; горячие слёзы её упали Каю на грудь, проникли ему в сердце, растопили ледяную кору, и осколок растаял. Кай взглянул на Герду, а она запела:

 
Розы цветут… Красота, красота!
Скоро увидим младенца Христа.
 

Кай вдруг разрыдался, и рыдал так бурно, что осколок выпал у него из глаза – его смыли слёзы. И вот он узнал Герду и так обрадовался!

– Герда! Милая моя Герда!.. Где ж это ты была так долго? Где был я сам? – и он оглянулся кругом. – Как здесь холодно, пустынно!

Он крепко прижался к Герде. Она смеялась и плакала от радости. Да, радость её была так велика, что даже льдины заплясали, а когда утомились, легли и составили то самое слово, которое Каю велела сложить Снежная королева; сложив его, Кай мог сделаться сам себе господином да ещё получить от неё в дар весь свет и новые коньки.

Герда поцеловала Кая в обе щеки – и щёки его опять зарумянились, поцеловала его в глаза – и они заблестели, как её глаза; поцеловала его руки и ноги – и он опять стал бодрым и здоровым. Теперь Кай ничуть не страшился прибытия Снежной королевы: его вольная лежала тут, написанная блестящими ледяными буквами.

Кай и Герда вышли рука об руку из ледяных чертогов; они шли и говорили о бабушке, о розах, что свешивались с крыши у них дома, на родине, и на пути их стихали свирепые ветры, а солнечные лучи пробивали тучи. У куста с красными ягодами их встретил северный олень. Он привёл с собою молодую олениху; вымя её было полно молока, она напоила молоком Кая и Герду и поцеловала их. Затем Кай и Герда отправились сначала к финке, отогрелись у неё в тёплой комнатке и узнали дорогу домой; потом заехали в Лапландию к старушке. Она ещё до их прихода сшила им новую одежду; а когда починила свои сани, посадила в них Кая и Герду и поехала их провожать.

Оленья парочка тоже провожала молодых путников вплоть до самой границы Лапландии, где уже пробивалась первая зелень. Тут Кай и Герда простились с оленями и старушкой.

– Счастливый путь! – говорили им провожатые.

Вот перед ними и лес. Запели первые птички, деревья покрылись зелёными почками. Из лесу навстречу путникам выехала верхом на великолепном коне молодая девушка в ярко-красной шапочке и с пистолетами за поясом. Герда сразу узнала и коня – он когда-то возил золотую карету. А девушка оказалась маленькой разбойницей: ей наскучило жить дома и захотелось побывать на Севере, а если там не понравится – то и в других местах. Она тоже сразу узнала Герду. Вот была радость!

– Ах ты бродяга! – сказала она Каю. – Хотела бы я знать, стоишь ли ты того, чтобы за тобой бегали на край света!

Герда погладила её по щеке и спросила о принце и принцессе.

– Они уехали в чужие края, – ответила молодая разбойница.

– А ворон? – спросила Герда.

– Лесной ворон умер; ручная ворона овдовела, ходит с чёрной шерстинкой на ножке и жалуется на судьбу. Но всё это пустяки, а ты вот расскажи-ка лучше, что с тобой было и как ты нашла Кая.

Герда и Кай рассказали ей обо всём.

– Ну вот и сказке конец! – воскликнула молодая разбойница и, обещав навестить их, если когда-нибудь заедет в их город, пожала им руки. Затем она отправилась странствовать по белу свету, а Кай и Герда рука об руку пошли домой. И там, где они шли, расцветали весенние цветы, зеленела травка. Но вот послышался колокольный звон, и показались высокие башни их родного города. Они поднялись по знакомой лестнице и вошли в комнату, где всё было по-старому: маятник всё так же стучал «тик-так», а стрелка двигалась по циферблату. Но, входя в низенькую дверь, они заметили, что выросли. Цветущие розовые кусты заглядывали с водосточного жёлоба в открытое окошко; тут же стояли детские скамеечки. Кай с Гердой уселись на них и взяли друг друга за руки. Холодное, пустынное великолепие чертогов Снежной королевы забылось, как тяжёлый сон. Бабушка сидела на солнышке и громко читала Евангелие: «Если не будете как дети, не войдёте в Царствие Небесное!»

Кай и Герда взглянули друг на друга и тут только поняли смысл старого псалма:

 
Розы цветут… Красота, красота!
Скоро увидим младенца Христа.
 

Так сидели они рядышком, уже взрослые, но дети сердцем и душою, а на дворе стояло тёплое, благодатное лето!

Принцесса на горошине

Жил-был один принц, и захотелось ему жениться на принцессе, но только на самой настоящей принцессе. Он объездил весь свет, чтобы найти себе невесту, да так и не нашёл. Принцесс было сколько угодно, но он никак не мог узнать, настоящие они или нет. Всем им чего-нибудь не хватало. И вот принц вернулся домой огорчённый – очень уж ему хотелось найти настоящую принцессу.

Однажды вечером разыгралась непогода: гремел гром, сверкала молния, дождь лил как из ведра.

Вдруг кто-то постучался в городские ворота, и старый король пошёл отпирать.

За воротами стояла принцесса. Но боже, в каком она была виде! Потоки дождевой воды стекали по её волосам и платью на носки туфель и вытекали из-под каблуков. И она ещё уверяла, что она настоящая принцесса!

«Ну, это уж мы проверим», – подумала старая королева, но ничего не сказала и пошла в спальню. Там она сбросила с кровати одеяло и простыни и на голые доски положила горошину, потом прикрыла эту горошину двенадцатью тюфяками, а поверх тюфяков набросала ещё двенадцать перинок из гагачьего пуха.

На эту кровать уложили принцессу, и там она пролежала всю ночь.

Утром её спросили, как она почивала.

– Ах, очень плохо! – ответила принцесса. – Я почти всю ночь напролёт глаз не смыкала. Один бог знает, что такое попало ко мне в постель. Я лежала на чём-то твёрдом, и теперь у меня всё тело в синяках. Это просто ужасно!

Тут все поняли, что это настоящая принцесса, ведь она лежала на двенадцати тюфяках и двенадцати перинках, а всё-таки чувствовала горошину. Столь чувствительной могла быть только настоящая принцесса.

Тогда принц женился на ней – наконец-то он не сомневался, что нашёл настоящую принцессу. А горошина попала в кунсткамеру, где и лежит до сих пор, если только никто её не украл.

Знай, что это истинная история!

Штопальная игла

Жила-была штопальная игла; она считала себя такой тонкой, что воображала, будто она швейная иголка.

– Смотрите, смотрите, что вы держите! – сказала она пальцам, когда они вынимали её. – Не уроните меня! Если упаду на пол, я, чего доброго, затеряюсь: я слишком тонка!

– Будто уж! – ответили пальцы и крепко обхватили её за талию.

– Вот видите, я иду с целой свитой! – сказала штопальная игла и потянула за собой длинную нитку, только без узелка.

Пальцы ткнули иглу прямо в кухаркину туфлю – кожа на туфле лопнула, и надо было зашить дыру.

– Фу, какая чёрная работа! – сказала штопальная игла. – Я не выдержу! Я сломаюсь!

И вправду сломалась.

– Ну вот, я же говорила, – сказала она. – Я слишком тонка!

«Теперь она никуда не годится», – подумали пальцы, но им всё-таки пришлось крепко держать её: кухарка накапала на сломанный конец иглы сургуч и потом заколола ею шейный платок.

– Вот теперь я – брошка! – сказала штопальная игла. – Я знала, что войду в честь; в ком есть толк, из того всегда выйдет что-нибудь путное.

И она засмеялась про себя – никто ведь не видал, чтобы штопальные иглы смеялись громко, – и самодовольно поглядывала по сторонам, точно ехала в карете.

– Позвольте спросить, вы из золота? – обратилась она к соседке-булавке. – Вы очень милы, и у вас собственная головка… Только маловата она! Постарайтесь её отрастить – не всякому ведь достаётся сургучная головка!

При этом штопальная игла так гордо выпрямилась, что вылетела из платка прямо в трубу водостока, куда кухарка как раз выливала помои.

– Отправляюсь в плаванье! – сказала штопальная игла. – Только бы мне не затеряться!

Но она затерялась.

– Я слишком тонка, я не создана для этого мира! – сказала она, сидя в уличной канавке. – Но я знаю себе цену, а это всегда приятно.

И штопальная игла тянулась в струну, не теряя хорошего расположения духа.

Над ней проплывала всякая всячина: щепки, соломинки, клочки газетной бумаги…

– Ишь, как плывут! – говорила штопальная игла. – Они и понятия не имеют о том, что скрывается тут под ними. Это я тут скрываюсь! Я тут сижу! Вон плывёт щепка: у неё только и мыслей что о щепке. Ну, щепкой она век и останется! Смотри, как бы не наткнуться на камень! А вон газетный обрывок плывёт. Давно уж забыть успели, что и напечатано на нём, а он гляди как развернулся!.. А я лежу тихо, смирно. Я знаю себе цену, и этого у меня не отнимут!

Раз возле неё что-то заблестело, и штопальная игла вообразила, что это бриллиант. На самом деле это был бутылочный осколок, но он блестел, и штопальная игла заговорила с ним. Она назвала себя брошкой и спросила его:

– Вы, должно быть, бриллиант?

– Да, нечто в этом роде.

И оба думали друг про друга и про самих себя, что они необыкновенно драгоценны, и говорили между собой о невежественности и надменности света.

– Да, я жила в коробке у одной девицы, – рассказывала штопальная игла. – Девица эта была кухаркой. У неё на каждой руке было по пяти пальцев, и вы представить себе не можете, до чего доходило их чванство! А ведь и всё-то их дело было – вынимать меня и прятать обратно в коробку!

– А они блестели? – спросил бутылочный осколок.

– Блестели? – отвечала штопальная игла. – Нет, блеску в них не было, зато высокомерия!.. Их было пять братьев, все – урождённые пальцы; они всегда стояли в ряд, хоть и были различной величины. Крайний – Толстопузый, – впрочем, стоял в стороне от других, и спина у него гнулась только в одном месте, так что он мог кланяться только раз; зато он говорил, что если его отрубят у человека, то весь человек не годится больше для военной службы. Второй – Тычок-Лакомка – тыкал свой нос всюду: и в сладкое, и в кислое, тыкал и в солнце, и в луну; он же нажимал перо при письме. Следующий – Долговязый – смотрел на всех свысока. Четвёртый – Златоперст – носил вокруг пояса золотое кольцо. И, наконец, самый маленький – Петрушка-Бездельник – ничего не делал и очень этим гордился. Чванились-чванились – да и проворонили меня!

– А теперь мы сидим и блестим! – сказал бутылочный осколок.

В это время воды в канаве прибыло, так что она хлынула через край и унесла с собой осколок.

– Он продвинулся! – вздохнула штопальная игла. – А я осталась сидеть! Я слишком тонка, слишком деликатна, но я горжусь этим, и это благородная гордость!

И она сидела, вытянувшись в струнку, и передумала много дум.

– Я просто готова думать, что родилась от солнечного луча – так я тонка! Право, кажется, будто солнце ищет меня под водой! Ах, я так тонка, что даже отец мой солнце не может меня найти! Не лопни тогда мой глазок, я бы, кажется, заплакала! Впрочем, нет, плакать неприлично!

Раз пришли уличные мальчишки и стали копаться в канавке, выискивая старые гвозди, монетки и прочие сокровища. Перепачкались они страшно, но это-то и доставляло им удовольствие!

– Ай! – закричал вдруг один из них: он укололся о штопальную иглу. – Ишь, какая штука!

– Я не штука, а барышня! – заявила штопальная игла, но её никто не расслышал. Сургуч с неё сошел, и она вся почернела, но в чёрном платье кажешься стройнее, и игла воображала, что стала ещё тоньше прежнего.

– Вон плывёт яичная скорлупа! – закричали мальчишки, взяли штопальную иглу и воткнули в скорлупу.

– Чёрное на белом фоне очень красиво! – сказала штопальная игла. – Теперь меня хорошо видно! Только бы морская болезнь не одолела, этого я не выдержу: я такая хрупкая!

Но морская болезнь её не одолела, она выдержала.

– Против морской болезни хорошо иметь стальной желудок, и всегда надо помнить, что ты не то что простые смертные! Теперь я совсем оправилась. Чем ты благороднее и тоньше, тем больше можешь перенести!

– Крак! – сказала яичная скорлупа: её переехала ломовая телега.

– Ух, как давит! – завопила штопальная игла. – Сейчас меня морская болезнь одолеет! Не выдержу! Сломаюсь!

Но она выдержала, хотя её и переехала ломовая телега; она лежала на мостовой врастяжку, ну и пусть себе лежит!