Читать книгу: «Ларец с двойным дном», страница 2

Они ещё немного перекинулись колкостями. Когда Софья уже собралась уходить, взгляд её упал на открытую металлическую коробочку на полочке шкафа.

– Что это у вас? – сдвинула брови Софья, и её детективное чутьё завибрировало. – Случайно, не та ли это найденная вещица? Которую вы так трогательно пытаетесь скрыть от меня?

– А, это… – Арсеньев махнул рукой с небрежностью карточного шулера, отвлекающего внимание от рукава. – Реквизит. Старая коробка. Родительская. Нашёл на чердаке, когда в Залесье был.

– Да?! А я её раньше здесь не замечала, – Софья хитро прищурилась. – Можно взглянуть?

Не дожидаясь ответа, она взяла коробку и обнаружила на внутренней стороне крышки оттиск не то герба, не то замысловатых инициалов, похожих на старинный шрифт. Её сердце слегка сбилось с ритма… будто она нашла на карте метку сокровищ. Такой знак она уже где-то видела…

– Ну что же, Василий, спасибо за вино, чай и почти некриминальные признания. – Она вернула коробку на место. – Не буду больше вас отвлекать. Вам ещё купца дорисовывать, а то он так и останется без правой ноздри, что исторически неточно. Вдохновения вам! А Маргарите привет. Скажите, пусть заходит на пирог с яблоками и корицей.

Софья направилась к двери, но, дойдя до порога, обернулась с драматичностью актрисы немого кино:

– Если вдруг снова захотите писать чей-то портрет – убедитесь сначала, что пациент, ой, простите… модель ещё дышит. И желательно – сможет дышать и после того, как увидит ваше творение.

И ушла с важным видом женщины, знающей больше, чем говорит. За её спиной остались недописанные Лужин и Барышев. Они смотрели ей вслед глазами, хранящими тайны, которые вот-вот могут всплыть на поверхность.

Смерть на сцене

Утро в Энске начиналось с привычной для провинциального города мелодии с трёх нот: пьянящего аромата свежесваренного кофе, натужного ворчания мусороуборочной машины и пронзительных воплей с соседнего балкона Софьиной соседки тёти Вали, отчитывающей всю округу за неправильно припаркованные машины и громкую музыку до полуночи.

Но это воскресенье, день восьмисотлетия Энска, началось не с обычной какофонии, а с фанфар. Вернее, с их жалкого, даже оскорбительного для музыкального слуха подобия. Динамик на главной площади города внезапно ожил и протяжно завыл торжественным гимном, который, впрочем, быстро превратился в неравный бой между мелодией и звуками настройки микрофона. Видимо, кто-то в предпраздничной суматохе и репетиционной горячке совершенно случайно нажал не ту кнопку. Сначала из колонок донёсся лязг медных инструментов, затем репродуктор разразился низким басом ведущего городского торжества:

– Один, два… три?.. Миша, ну что за говно! Включи уже нормально! Я же сказал – на счёт три! Три! Не-мед-лен-но!

Ну а Софья в это время сидела на балконе, размешивала в любимой фарфоровой чашке с позолоченным ободком свой утренний кофе-экспрессо с каплей молока – ровно столько, чтобы напиток приобрёл оттенок старого пергамента.

В кресле, напротив хозяйки, возлежал с видом фараона кот Рамзес —помесь мейн-куна с невесть знает кем.

Неожиданные выкрики с площади стоили Софье едва не испорченной лиловой блузки из коллекции дизайнера Марины Скворцовой. Кофе расплескался по столу. Рамзес оскорблённо выпрыгнул с кресла, одарив хозяйку взглядом, полным презрения.

Софья промокнула разлитый кофе салфеткой.

– Рамзес, душа моя, ты хоть понимаешь, что твоя историческая родина, этот милый городок с претензией на древность, сегодня празднует аж восемьсот лет? Хотя тебе, судя по наглой морде, как говорится, до египетской пирамиды. Ты бы и саму Клеопатру заставил подавать «Вискас» прямо в лапы. А так как Аннушка на выходные умотала в Москву на концерт Шамана, прислуживать приходится мне. Навязался ты на мою голову!

Она взглянула на кота. Рамзес переместился на залитый утренним солнцем подоконник и миролюбиво урчал.

«Типичный Обломов кошачьего мира», – подумала Софья, но не укоризненно, а с нежностью.

В этот момент пискнул её телефон. Сообщение. От Валентины Сергеевны, школьного завуча. Коротко: «Софья бегите к сцене это кашмар срочно это ужас».

Валентина Сергеевна, эталон грамматической точности и пунктуационной строгости, никогда не позволила бы себе таких вольностей и ошибок, если бы не случилось что-то из ряда вон выходящее.

– Рамзес, кажется, наш провинциальный театр абсурда получил новое действие, – пробормотала Софья, переодеваясь в более подходящий для праздника наряд.

Тёмно-синий брючный костюм, удобные туфли на низком каблуке и шейный платок цвета бордо придавали ей вид эксперта по искусству из европейского аукционного дома. Ну да, любила она антик и хотела хоть немного ему соответствовать, тем более что в возрасте шестидесяти лет до состояния антиквариата уже рукой подать.

Она полюбовалась в зеркале на свои коротко подстриженные волосы с платиновой сединой, подвела губы бесцветной помадой и отправилась на кухню за миниатюрным термосом с кофе. Привычка носить с собой термос выработалась в связи с активностью детектива – ясность ума необходима в любое время суток. Хотя надо заметить, что свойственная Софье порция сарказма прочищала мозги получше любого кофе.

«Надеюсь, это просто очередная паника Валентины из-за неправильно расставленных стульев для почётных гостей», – подумала она на выходе из квартиры.

Но внутренний голос нашёптывал, что дело куда серьёзнее расстановки мебели.

На площади Софья увидела то, что никак не вписывалось в сценарий восьмисотлетия Энска: столпотворение людей в полицейской форме и машин с мигалками. А по периметру площади застыли в шоке и одновременно в нарядных костюмах бледные организаторы и участники праздника, что создавало сюрреалистическую картину «Трагедия на фоне триколора», достойную кисти Сальвадора Дали. Жёлтая лента опоясывала всю сцену, как подарочную упаковку для какого-то зловещего сюрприза. А на самой сцене расположился, казалось, весь отдел полиции во главе с экспертом-криминалистом, чей чемоданчик Софья узнала бы из тысячи – он всегда появлялся на местах происшествий, куда Софью приводило детективное чутьё.

– Это что ещё за цирк до начала генеральной репетиции? – буркнула она себе под нос, – Опять, пожалуй, какой-нибудь чиновник перебрал вчера на предпраздничном фуршете и уснул в кустах за сценой. Как будто мы не проходили подобного на День молодёжи.

Софья выискивала в толпе знакомое лицо Валентины Сергеевны – она могла бы хоть что-то прояснить в этом карнавале безумия. Взгляд остановился на знакомой фигуре подполковника, начальника городского управления МВД Лобанова Алексея Львовича.

Ну надо же! удосужился пожаловать собственной персоной! Высок, статен, амбициозен и – Софья была в этом почти уверена – тайно влюблённый в неё. Хотя сам он, похоже, об этом ещё не догадывался. Но Софье хотелось так думать.

Подполковник даже издали выглядел так, будто у него третий день мигрени, помноженной на зубную боль и проверку московской инспекцией.

– Доброе утро, Софья Васильевна, – процедил он сквозь зубы, когда она приблизилась к ленте ограждения. – Вы, как всегда, не вовремя. Как у вас получается оказываться именно там, где что-то произошло?

– А вы, как всегда, с мрачной миной, будто проглотили лимон вместе с кожурой, – парировала Софья с улыбкой. – Что здесь у вас за представление? Неужели мэр решил добавить криминальный элемент в сценарий праздника? Полицейские машины вместо обещанных коней? Весьма оригинально, должна признать.

Лобанов тяжело вздохнул.

– Тело. Мужчина. Лежит на сцене. – Подполковник на миг засомневался, стоит ли продолжать разговор с этой выскочкой-детективом, но продолжил, – Лужин. Аркадий Михайлович.

Сначала Софья замерла от новости. Затем задумалась. Боже, вчера она предчувствовала нечто подобное, рассматривая портрет директора музея. Мелькнуло: скорее всего, смерть от инфаркта. Она вздохнула с сочувствием, но и в такой ситуации не обошлась без традиционной шпильки:

– Смерть на сцене. Только он и мог устроиться так театрально. Решил доиграть свою роль до конца…

– Софья Васильевна! – в голосе Лобанова прозвучало предупреждение, смешанное с усталостью. – Это место преступления. Я прошу вас…

– …не вмешиваться, знаю, – закончила за него Софья с интонацией учительницы, повторяющей один и тот же материал нерадивому ученику. – Я уже слышала это. Но вы без меня не справитесь. Это же не первый труп на моём скромном опыте сотрудничества с вами. Да, Алексей Львович? И каждый раз вы говорите «не вмешивайтесь», а потом тайком благодарите. Я помню корзину алых роз от вас.

Лобанов смолчал, а Софья восприняла это как подтверждение верности своих слов.

– Подполковник, вы забыли, у меня на трупы особое чутьё. Как у голубей в парке на хлеб, а у кошек на свежевымытый пол.

– Ах, эти ваши сравнения, Софья Васильевна! Нормальным, простым человеческим языком изъясняться не можете? И всё-таки вам лучше держаться в стороне, – настаивал Лобанов, заранее зная, что его совета не послушают. – Это официальное расследование, а не ваши детективные игры в стиле мисс Марпл на пенсии.

Подполковник искоса взглянул на Софью и всё-таки решил раскрыть ей карты.

– Тело обнаружил актёр местного театра. Открыл кулисы – а там…

Невдалеке стоял молодой следователь Евгений Тутаев. Даже спустя пять лет после выпуска из школы, он смотрел на свою бывшую учительницу с выражением почтения. Но под строгим взором начальника всё-таки решил проявить бдительность.

– Вам, гражданочка, туда нельзя, – попытался он произнести строго, когда Софья направилась поближе к сцене, но его голос предательски дрогнул на последнем слоге.

– Ой, Женечка, – Софья обернулась к следователю с обезоруживающей улыбкой, – не ты ли в детстве кнопку на мой стул подкладывал в кабинете литературы? А потом со слезами на глазах Пушкина наизусть читал, чтобы я тебя не выгнала с урока?

Она прищурилась, наблюдая, как выпускник юридического факультета краснеет до корней волос. Совсем как её помощник Данилин в деле с туфелькой цвета фуксии.

Евгений пробормотал что-то невнятное и отступил на шаг назад.

Ну да, вот такая она Софья Васильевна Волкова. Не мёд. Не подарок. Палец в рот ей не клади. Но если с ней дружить, то в беде она всегда подставит своё плечо.

Лобанов бросил строгий взгляд на подчинённого и направился на сцену. А Софья, никем не приглашённая, но и не изгнанная, примостилась перед лентой ограждения.

«Ладно, побуду пока зрителем в первом ряду театра», – усмехнулась она, наблюдая за актом на сцене.

Тело было накрыто чёрным плотным целлофаном, а из-под него виднелись туфли Лужина – те самые старомодные, лакированные, в которых он вчера, словно гоголевский персонаж, суетливо бегал вокруг да около, трубя всем подряд о сенсационной находке.

Подполковник приподнял целлофан, и Софья, несмотря на расстояние, увидела зрелище, которое могло бы стать иллюстрацией к постмодернистскому роману. В театральной реконструкции старинного кабинета купца Барышева Аркадий Михайлович Лужин лежал лицом вниз, придавленный массивной пишущей машинкой – редким экспонатом девятнадцатого века из фондов его же, почти собственного, краеведческого музея.

– Как символично! – вырвалось у Софьи. – Всю жизнь изучал историю края. И видимо, именно тяжесть истории его всё-таки и придавила.

В этот момент к Софье подошёл Александр Данилин – старший лейтенант полиции (в отставке), которого Софья по-свойски увела в частные детективы.

В агентстве Александр повзрослел, заматерел: натренировал и острый глаз, и аналитический склад ума.

– Софья Васильевна, вы как всегда на месте событий, – сдержанно поприветствовал он. – А у нас же выходной. Помнится, вы сами настаивали, что в День города будем наслаждаться праздником, а не работой.

Софья кивнула и продолжила наблюдать за действиями полиции на сцене.

– Видишь, Саша? Аркадий Михайлович. Собственной персоной. Я с ним разговаривала вчера. Нервничал, как студент перед экзаменом по древнерусской литературе. Всё волновался из-за какой-то найденной бумаги. В принципе я её видела – ничего особенного, во всяком случае непонятно из-з чего он так возбудился. Сказал, что завтра, то есть сегодня, раскроет правду, способную перевернуть всю историю нашего Энска. Обещал настоящую сенсацию. И устроил её! Только в другом амплуа. Не выдержало сердце старика…

– Да уж, раскрыл… Теперь его самого раскрывать придётся. В смысле – дело о его смерти, – поспешно уточнил Данилин и поёжился.

К детективам «Шпильки» подоспела запыхавшаяся бледная Валентина Сергеевна.

– Софья Васильевна, это ужас! Катастрофа! Убийство в День города! Мамы забирают детей с репетиции, артисты в шоке, мэр звонит каждые пять минут и требует информации! У меня двадцать пять третьеклассников в костюмах горожан восемнадцатого века, и они уже съели весь реквизит в виде бутафорских яблок! – Валентина Сергеевна говорила так, словно каждое предложение было отдельной трагической новостью в выпуске местных новостей. – Кто теперь будет открывать выставку барышевских экспонатов из музея? Кто расскажет про историческую ценность усадьбы? А он ещё список в поддержку усадьбы огласить хотел…

– А где, кстати, бумаги? – напряглась Софья, мгновенно уловив главное. – Они при нём? В портфеле?

Подполковник Лобанов спустился со сцены, услышал вопрос и присоединился к разговору:

– Портфель отсутствует.

Лобанов отвёл Софью в сторону, чем несказанно обидел Валентину Сергеевну. Лицо начальника полиции выражало озабоченность.

– И вот ещё что, Софья Васильевна, дверь на склад архива музея этой ночью была взломана. Так что это не просто упавшая на голову машинка или какая-то бытовая ссора. Кто-то очень хотел, чтобы Аркадий Михайлович… – он на секунду запнулся, подбирая слова, – перестал что-либо рассказывать. Навсегда.

– А почему вы решили поделиться со мной подробностями? Разве это не тайна следствия? – съязвила Софья. – Или всё-таки рассчитываете на помощь?

– Да какая там тайна?! Про взлом архива и отсутствие портфеля Лужина уже все с утра трубят. Он же без портфеля и на унитаз, наверное, не садился.

Толпа зевак на площади заметно выросла и теперь жадно обсуждала происшествие. По городу расползся слух, перелетая от одного уха к другому: «убийство… музей… документы… праздник отменят…»

– Господи, ну хоть салют-то будет? – с нескрываемой тревогой спросила старушка в цветастом платке. Для неё праздничная иллюминация явно была важнее всех исторических открытий, криминальных тайн и смертей.

– Софья Васильевна, – продолжил Лобанов, – я вас, конечно, уважаю как опытного педагога и человека с аналитическим складом ума… Но не вмешивайтесь в гущу событий, прошу вас. Это не кража школьного журнала или пропавшая медаль ветерана. Пахнет опасностью… Неженское это дело. Мы сами справимся.

– Я вам искренне желаю справиться, Алексей Львович. – Софья продемонстрировала улыбку сфинкса. – Но если что – я рядом. Вы знаете, я не вмешиваюсь. Я… участвую. По мере надобности. Как группа поддержки, если хотите.

Лобанов вздохнул с оттенком обречённости и смирения с неизбежным.

В это время со сцены спустился сотрудник полиции и что-то шепнул подполковнику на ухо.

– Что? – Лобанов заметно напрягся. – Вы уверены?

Полицейский кивнул.

На лице подполковника появилось выражение профессиональной серьёзности.

– Софья Васильевна… – начал он, взвешивая каждое слово, – похоже, Лужин умер не своей смертью и не от удара пишущей машинкой. Сначала его отравили. Эксперт обнаружил бурые пятна на коже, характерные подтёки слюны в области рта и значительное расширение зрачков. Всё указывает на отравление ядом.

В Софье тут же проснулась кошка, увидевшая добычу. Она прищурилась.

– Какой утончённый убийца! С чувством эпохи и понимания исторического контекста. Яд – оружие королей и королев, как говаривал один мой знакомый профессор истории. И вот теперь, Алексей Львович, я точно участвую. Потому что если использовался яд из музея… а я точно знаю, такой хранился в старинной скляночке, как часть экспозиции «Аптекарское дело XIX века», то это не просто заурядное убийство из ревности или алчности. Кто-то превращает историю Энска в орудие преступления. А это уже, согласитесь, моя сфера компетенции – история и литература всегда шли рука об руку. Я часто водила школьников в музей, и никто другой не знает его содержимое лучше, чем я. Могу подсказать, что пропало.

Лобанов ничего не ответил на тираду Софьи, а обратился к сотруднику полиции, сообщившему предварительную причину смерти.

– Отработать всех, кто был на месте преступления со вчерашнего вечера. И почему до сих пор не найден ночной сторож, охранявший экспонаты на сцене? Он должен был видеть всех, кто крутился здесь.

Подполковник перевёл взгляд на Софью и Данилина и неожиданно решился на отчаянный шаг.

– Софья Васильевна, говорят, вы большой любитель кроссвордов и головоломок. – В его тоне появились нотки официального обращения. – Будет и для вас с Данилиным специальное задание. Раз уж вы всё равно будете «участвовать». Привлеку вас в качестве специалиста, но при условии, что вы обязуетесь не разглашать сведений без согласия следователя или моего личного.

Софья с готовностью и даже некоторым торжеством достала из своей объёмной сумки блокнот с множеством цветных закладок.

– Значит, праздника не будет, – заключила она философски, открывая чистую страницу для записи поручений Лобанова. – Или всё-таки будет? Но только с некоторой… детективной ноткой. «В каждой трагедии есть доля комедии», как говаривал Шекспир.

Лобанов строго посмотрел на неё:

– Аккуратнее, Софья Васильевна! Это вам не труп на парковке «Волжских просторов» или пропавшие серёжки супруги главврача. Здесь посерьёзнее. Ваше дело – музей и всё, что связано с прошлым Лужина и потомков Барышева, раз уж он тряс барышевскими бумагами. Только история, Софья Васильевна! Ничего более! Кстати, архив музея уже осмотрен и опечатан. А в зале сидит наш человек. Инвесторами, организаторами праздника и чиновниками мы займёмся сами. И я очень прошу – не лезьте, куда вам не сказано. Не мешайте следствию.

– Куда именно не лезть? – невинно поинтересовалась Софья. – В правду? Так она, как всегда, уже где-то рядом, Алексей Львович. Просто её надо чуточку подтолкнуть. Как нерадивого ученика к доске. И я, с вашего позволения или без него, этим и займусь.

Софья развернулась и пошла прочь от сцены, оставив после себя шлейф дорогих французских духов (подделка из подземного перехода Москвы, но искусная) и ощущение надвигающейся детективной бури.

– Данилин, – бросила она через плечо своему коллеге, – загляни в библиотеку, она сегодня открыта из-за праздничной выставки книг, посмотри, что именно читал наш покойный в последние дни. Человек, нашедший исторические документы, должен был оставить след в книгах по местной истории.

– А вы куда, Софья Васильевна?

– А я, дорогой мой Сашенька, иду туда, где обычно рождаются все большие тайны – в пыль, паутину и людскую забывчивость. Проще говоря, в астральный околомузейный мир. Но сначала к одной бабушке, которая утверждала Валентине Сергеевне, что видела Лужина ночью с портфелем у памятника купцу Барышеву. А ведь, как мы знаем, мёртвые с портфелями по ночам обычно не гуляют…

– Как раз таки всё наоборот: если мёртвые гуляют, то именно по ночам. Вы, наверное, книги ужасов не читаете, Софья Васильевна.

– Ужастики? Нет! Мои жанры – детектив и реализм с элементами чёрной комедии. А теперь – к бабушке. Иногда именно старушки знают, где в доме спрятано привидение.

Мышеловка

С самого раннего утра музей «История Энска» был под надзором полиции. После ночного взлома архива сотрудники полиции методично заполняли протоколы, фотографировали полки и ворчали, что чёрт ногу сломит в этих дряхлых экспонатах.

Посторонним вход в музей строго запретили. Даже уборщица с двадцатилетним стажем и вечно виноватым выражением лица не могла пройти дальше вестибюля.

Но у музея, кроме архива, имелось ещё одно почти секретное строение – старый заброшенный гараж. До революции на его месте была конюшня купца Барышева, затем лошадей изъяли в пользу совхоза, а конюшню приспособили для парковки сельскохозяйственных машин. А когда городок постигла участь модернизации и сельское хозяйство усохло на корню, директор музея «прихватизировал» гараж. Сначала он гордо числился хозяйственным блоком, потом был понижен в звании до кладовки под музейный хлам. И теперь о существовании таинственного объекта помнили разве что сам Лужин и… Софья Васильевна.

Однажды Лужин по старой дружбе привёл туда её и художника Арсеньева. Директор музея показал им старые экспонаты из поместья Барышева, не представляющие никакой ценности и поэтому давно списанные. Но выбросить их не поднималась рука. И Лужин решил, что Арсеньев со своим художественным вкусом мог бы выбрать пару-тройку безделушек, чтобы пополнить пустующие полки музея. Значит, Арсеньев был третьей персоной, знающей о кладовке.

Старушка, с которой поговорила Софья, утверждала, что поздно вечером видела Лужина, бродившего по городу от памятника Петру Алексеевичу Барышеву до этого забытого гаража. Уж не там ли Лужин нашёл те важные документы? Ведь никто толком в том хламе лет сто не рылся… Софья и направилась в кладовку-гараж: раз уж ей нельзя в музей, то визит в это тайное место никто не запретит.

По дороге она вытащила мобильник и проворковала в трубку:

– Сашенька, голубчик, ты где сейчас? В библиотеке? Бросай всё и беги к заброшенному гаражу за усадьбой Барышева. Грядёт твоя звёздная минута славы. Не зря ты столько лет тренировался на дверях бухгалтерии, разыскивая конфискованные акты. Пора открыть настоящий тайник.

На другом конце провода послышалось характерное фырканье – так Данилин выражал одновременно протест против авантюры, в которую собиралась втянуть его Софья, и готовность исполнить любое её поручение.

– Дверь не проблема. Главное, чтоб там кто-нибудь не прятался. А то знаете, Софья Васильевна, у меня аллергия на сюрпризы в темноте.

– Ничего, антигистаминные я с собой ношу. – Софья оценила иронию своего бывшего застенчивого ученика и улыбнулась уголком губ.

Ржавый замок сдался почти без боя. Дверь скрипнула, и изнутри дохнуло древней пылью, сыростью и чем-то смутно тревожным, забытым в этой кладовке вместе со всеми музейными неликвидами.

– Спасибо за взлом, Александр Николаевич! Возвращайся-ка в библиотеку. Поищи там что-нибудь существенное по истории города. А я здесь и сама справлюсь.

– Вы уверены? – насторожился Данилин.

– Сынок, я шарила по подвалам и гаражам, когда ты ещё с погремушками играл, – хмыкнула Софья. – И позвони мне, если что-то найдёшь.

У Софьи уже созрел свой план, и она явно не хотела лишних глаз в поисках.

– М-да, не похоже на пятизвёздочный отель, – усмехнулась она, осторожно переступив порог.

Софья щёлкнула выключателем карманного фонарика, и луч света прочертил полутёмное пространство. Не такой яркий, как обещал в рекламе производитель, но достаточный, чтобы ориентироваться.

В призрачном свете она различила стоящие у стены шкафы. Направила луч в дальний угол, где притаился потемневший и рассохшийся от времени деревянный сундук с выцветшей крупной надписью «Личное».

– Ну, раз «личное», – пробормотала Софья, – значит, именно туда мне и надо. Самые интересные вещи всегда прячут под самыми грозными запретами.

Она обошла горы хлама, споткнулась пару раз об останки разломанных стульев, наступила по пути на что-то хрустнувшее под ногой, и присела перед сундуком. С решимостью вынула крючок из петли и откинула крышку.

Под грудой прелых штор и мужского гардероба лежали свёрнутые в рулон пожелтевшие афиши. Софья знала из истории города, что купец Пётр Барышев был основателем и меценатом театра. Решила, что афиши могут быть интересны для музея или библиотеки. Забрала.

И вдруг дверь, оставленная Софьей слегка приоткрытой для притока свежего воздуха, оглушительно захлопнулась. Снаружи послышались торопливые шаги. Потом – тишина… вязкая, как патока.

– Данилин? – недоумённо обернулась Софья. – Это ты? Ты что, решил проверить петли на прочность?

Ответа не последовало.

И здесь ещё один нежданчик: фонарик дрогнул и погас… Софью окутал полный мрак. В углу между шкафами что-то шевельнулось с шорохом… и показался какой-то дрожащий размытый силуэт… а может просто разыгравшееся воображение?

Софья медленно выпрямилась, прижав к груди сумку и свёрток.

– Ну что же, – произнесла она в темноту с вызовом, – если ты пришёл за правдой, то опоздал. А если за мной – сначала выслушай. Я не из тех, кто уходит молча.

Шорох утих.

«Может, крыса. А может… и не крыса. Надо больше спать и меньше пить кофе», – мысленно отругала она себя.

Осторожно, шаг за шагом, Софья направилась к выходу, натыкаясь на углы ящиков и спотыкаясь о сваленное на пол барахло. Нащупав дверную ручку, толкнула дверь, но та не поддалась. Кто-то запер дверь, а с ней и Софью, на засов.

Трясущимися руками вытащила из сумки телефон.

– Данилин, ты куда исчез, сукин сын?! Меня замуровали в этом хранилище истории!

– Дак вы же сказали вернуться в библиотеку. Я интересную книжицу нашёл по истории Энска, не успел оформить – вы как раз позвонили.

– Сказала? Я?! Не сочиняй! Я ещё не в деменции.

– Сказали, сказали! Вернее, приказали, буркнув по-стариковски.

– Поговори мне ещё, внучок! Бросил меня в опасности, а теперь оправдываешься. Ладно – проехали. Спишем на глюк. Давай вынимай меня из этой мышеловки.

– Бегу уже, Софья Васильевна.

Когда Данилин открыл дверь, резкий дневной свет ударил Софье в глаза. Она на мгновение зажмурилась. И от этого контраста всё, что происходило в гараже, вдруг показалось ей ещё более подозрительным: словно сон рассеялся с лучами солнца, но оставил после себя тревожное ощущение чего-то упущенного.

Софья осмотрелась по сторонам, всё ещё щурясь от яркого солнечного света, и с облегчением вздохнула.

– Саша, видимо, этот затхлый воздух и недосып сыграли со мной злую шутку. Старческие галлюцинации, не иначе. – Она попыталась усмехнуться, но вышло не очень убедительно. – И это, пожалуй, беспокоит меня гораздо больше, чем шорохи в темноте. Стареть – то ещё удовольствие!

– Не берите в голову, Софья Васильевна! Я на вашем месте и сам от страха умер бы. Жуть, как боюсь закрытых помещений. Не клаустрофобия, но всё же…

Они направились в сторону площади.

А там всё ещё толпился народ: женщины в ярких платьях и платках, накинутых на плечи, мужчины в праздничных рубашках, дети, носящиеся между столами с сувенирами.

Коней из Приславля вместе с Екатериной Великой ещё не подвезли. Но тело Лужина со сцены исчезло, а на том месте, где оно лежало, теперь осталось только влажное пятно.

Завуч школы Валентина Сергеевна с голосом, способным перекрыть любой шум, крутилась на сцене, расставляя ряженых школьников по местам.

– А ну, Петрова, три шага вправо! Сидоров, улыбку держи, ты на празднике, а не на похоронах! – командовала она, размахивая руками.

Смерть и праздник – рука об руку. Город жаждал зрелищ. Отменить восьмисотлетие не представлялось возможности, даже если на центральной площади произошло убийство.

Жизнь продолжалась, словно ничего и не случилось. Да и убитый – это же не молодая голая женщина в одной туфле цвета фуксии… К сожалению, к смерти стариков общество привыкло…

Но всё это походило на затишье. Затишье перед чем-то большим и неотвратимым… Грозовая туча уже на горизонте, но ещё не накрыла город своей тенью.