Читать книгу: «Берсеркер: Маска Марса. Брат берсеркер. Планета смерти», страница 3

Он предстал пред оком корабля в комнате-которая-сжалась. Доброжил звал ее так, поскольку отчетливо помнил, что она была больше, а сканеры и громкоговорители корабля находились выше его макушки. Конечно, Доброжил понимал, что истинной причиной изменений стал его физический рост, но это помещение сделалось для него чем-то особым, прочно отождествившись с едой, сном и уютным теплом.

– Я слушал зложилов и показывал им разные вещи, – доложил он, заранее страшась наказания.

– Мне известно об этом, Доброжил, ведь я наблюдал за вами. Эти вещи стали частью моего эксперимента.

Сколько радости и облегчения! Корабль не обмолвился о наказании, хотя знал, что слова и действия зложилов поколебали и смешали мысли Доброжила. Он даже начал подумывать, не привести ли мужчину Хемфилла к стратегическому ядру, чтобы раз и навсегда положить конец любым наказаниям.

– Они хотели, чтобы я… хотели, чтобы я…

– Я наблюдал. Я слушал. Мужчина несгибаем и зол, твердо настроен бороться против меня. Я должен постичь ему подобных, ибо они причиняют большинство повреждений. Его следует испытать до предела, вплоть до уничтожения. Он совершенно свободно ходит внутри меня и потому не считает себя пленником. Это важно.

Стащив с себя надоевший скафандр – корабль не допустит зложилов сюда, – Доброжил опустился на пол и обхватил руками основание сканерно-громкоговорительной консоли. Однажды, давным-давно, корабль дал ему вещь, в руках становившуюся теплой и мягкой… он закрыл глаза и сонным голосом спросил:

– Какие будут приказания?

В этой комнате, как всегда, было надежно и уютно.

– Во-первых, не говорить зложилам об этих приказаниях. Далее, делать все, что велит тебе этот человек Хемфилл. Он не причинит мне никакого вреда.

– У него бомба.

– Я наблюдал за его приближением и обезвредил бомбу еще до того, как он проник в меня, чтобы напасть изнутри. Его пистолет не причинит серьезного вреда. Неужели ты думаешь, что зложилы способны одолеть меня?

– Нет. – Успокоившийся Доброжил улыбнулся и устроился поудобнее. – Расскажи мне о моих родителях.

Он слышал эту историю тысячи раз, но мог делать это до бесконечности.

– Твои родители были добрыми, они отдали себя мне. Затем, во время великой битвы, зложилы убили их. Зложилы ненавидели их, как ненавидят меня. Говоря, что они такие же, как ты, они лгут, изрекают коварную неправду, как всякие зложилы. Но твои родители были добрыми, оба дали мне по частичке своих организмов, и из этих частичек я создал тебя. Зложилы уничтожили твоих родителей целиком, иначе я бы сохранил хотя бы их нефункционирующие оболочки, чтобы ты мог их осмотреть. Это послужило бы во благо.

– Да.

– Эти двое зложилов искали тебя. Теперь они отдыхают. Спи, Доброжил.

И он уснул.

Пробудившись, он вспомнил сон, в котором двое людей звали его присоединиться к ним на сцене театра. Он знал, что это отец и мать, хоть они и походили на зложилов. Но сон развеялся прежде, чем пробуждающийся рассудок успел постичь его смысл.

Доброжил поел и попил, попутно слушая наставления корабля.

– Если человек Хемфилл захочет пойти к стратегическому ядру, проводи его. Там я его захвачу, а позже позволю ему бежать, чтобы предпринять еще одну попытку. Когда его больше не удастся вызвать на борьбу, он будет уничтожен. Но я намерен сохранить жизнь самке. Вы с ней произведете для меня новых доброжилов.

– Да!

Доброжил тотчас же понял, что это будет замечательно. Они дадут частицы своих тел кораблю, чтобы тот мог, клетка за клеткой, построить тела новых доброжилов. А мужчина Хемфилл, наказавший его и повредивший своей быстродвижной рукой, будет полностью демонтирован.

Как только он вернулся к зложилам, мужчина Хемфилл тут же начал, рявкая, задавать вопросы и грозить наказанием, так что сбитый с толку Доброжил даже чуточку напугался. Но согласился помочь, постаравшись ни словом не выдать замыслы корабля. Мария держалась еще сердечнее, чем прежде. Доброжил касался ее при всяком удобном случае.

Хемфилл потребовал указать дорогу к стратегическому ядру. Бывавший там неоднократно Доброжил тотчас же согласился: туда, мол, ведет скоростной лифт, делающий пятидесятимильное путешествие совсем легким.

– Что-то ты ни с того ни с сего вдруг проникся чертовским энтузиазмом, – помолчав, заявил Хемфилл и повернулся к Марии. – Я ему не доверяю.

Этот зложил думает, что он, Доброжил, обманывает его! Доброжил рассердился; машины никогда не лгут, и ни один достойнопослушный доброжил не может лгать.

Хемфилл принялся расхаживать туда-сюда и в конце концов спросил:

– А можно ли подобраться к этому стратегическому ядру так, чтобы корабль нас не обнаружил?

– Полагаю, такой путь есть, – поразмыслив, ответил Доброжил. – Нам придется захватить запасные баллоны воздуха и пройти много миль через вакуум.

Корабль велел помогать Хемфиллу – значит надо помогать во всем. Доброжил лишь надеялся, что собственными глазами увидит, как этого зложила наконец демонтируют.

Вероятно, эта битва разыгралась еще в те времена, когда люди на Земле с копьями охотились на мамонтов. Столкнувшись с ужасающим противником, берсеркер получил жуткую колотую рану – кратер диаметром в пару миль и глубиной в пятьдесят, проделанный серией направленных ядерных взрывов: они пробивали механизмы, ярус за ярусом, броню, слой за слоем, и машину спас только последний рубеж обороны ее неживого сердца. Берсеркер выжил и сокрушил врага, а вслед за тем его ремонтные агрегаты заделали пробоину в наружной обшивке, воспользовавшись дополнительными слоями брони. Он намеревался со временем устранить все повреждения, но в Галактике оказалось чересчур много жизни, притом чрезвычайно упорной и хитроумной. Так или иначе, боевые повреждения накапливались быстрее, чем он мог ремонтировать себя. Чудовищная дыра, ставшая туннелем для конвейера, так и не была залатана.

Увидев пробоину – ту ничтожную ее часть, которую сумел осветить фонарь шлема, – Хемфилл снова пал духом, ощутив страх и ни с чем не сравнимую мизерность своего бытия. Помедлив на краю бездны, он вплыл в нее, одной рукой инстинктивно обняв Марию. Она тоже облачилась в скафандр и последовала за ним, не дожидаясь просьб, не переча ни словом и не проявляя энтузиазма.

Они уже проделали часовой путь от воздушного шлюза, сквозь невесомость и вакуум колоссального корабля. Доброжил исправно вел их через одну, другую, третью секцию, всячески демонстрируя готовность к сотрудничеству. Хемфилл держал наготове и пистолет, и бомбу, а также около двухсот футов шнура, накрученного на левое предплечье.

Но стоило Хемфиллу увидеть оплавленные края циклопического шрама берсеркера и понять, что это такое, как в нем угасла едва затеплившаяся надежда на выживание. Чертова железяка сумела пережить такой удар, хоть он и сильно ослабил ее. И снова бомбочка показалась Хемфиллу жалкой игрушкой.

К ним подплыл Доброжил. Хемфилл уже научил его переговариваться в вакууме, прижимая шлем к шлему собеседника.

– Это громадное повреждение – единственная дорога к стратегическому ядру, которая не проходит мимо сканеров и ремонтных автоматов. Я научу вас ездить на конвейере. Он довезет нас почти до цели.

Конвейер представлял собой комбинацию силовых полей и исполинских движущихся контейнеров. Он располагался на расстоянии сотен ярдов от стен чудовищной раны, вдоль ее оси. Как только силовые поля подхватили людей, невесомость стала еще больше походить на нескончаемое падение; мимо них, подчеркивая скорость движения, в почти непроглядном мраке проносились огромные силуэты контейнеров – кровяных телец, циркулировавших в стальных жилах берсеркера.

Хемфилл летел бок о бок с Марией, держа ее за руку. Различить ее лицо за стеклом шлема было невозможно.

Конвейер являл собой целый новый, безумный мир – миф, сложенный из чудовищ, падений и взлетов. Хемфилл больше не ощущал страха, вновь преисполнившись решимости. «Мне это по плечу, – думал он. – Здесь этот драндулет слеп и беспомощен. Я сделаю это и останусь в живых, если сумею».

Доброжил увлек их прочь с замедлявшегося конвейера, и все трое по инерции доплыли до сферической воронки во внутреннем слое брони: то был след последнего взрыва давнего ракетного удара. От воронки – сферической полости с поперечником футов в сто – по броне во все стороны разбегались трещины. На ее поверхности, обращенной к центру берсеркера, виднелась расщелина шириной с дверь – именно здесь угасла энергия последнего удара.

– Я видел другой конец трещины изнутри, от стратегического ядра, – соприкоснувшись шлемом с Хемфиллом, поведал Доброжил. – Он всего в нескольких ярдах отсюда.

Хемфилл колебался не более секунды, гадая, не послать ли Доброжила первым по извилистому тоннелю. Впрочем, если это была невероятно хитроумная западня, спусковой механизм мог находиться где угодно. Хемфилл прижался шлемом к шлему Марии.

– Держитесь позади него. Лезьте следом и присматривайте за ним.

И он двинулся первым.

Расщелина постепенно сужалась, но у выхода оставалась достаточно широкой, чтобы в нее мог протиснуться человек. Щель вела в следующую полую сферу, тоже обширную, – внутренний храм. В центре сферы помещалась сложная конструкция размером с домик, подвешенная на сплетении амортизаторов, расходившихся во всех направлениях. Стратегическое ядро, без всяких сомнений. От ядра исходило призрачное сияние, напоминавшее лунный свет; силовые поля-переключатели отзывались на хаотичное бурление атомов внутри глыбы изотопа, выбирая, на какую из людских трасс или колоний направить следующий удар и каким он будет.

Душу и грудь Хэмфилла распирало от ненависти, достигшей триумфальной кульминации. Он поплыл вперед, бережно баюкая в руках бомбу и раскручивая навитый на предплечье шнур. Приблизившись к центральному комплексу, он аккуратно привязал свободный конец шнура к детонатору бомбы.

«Я намерен жить, – думал он, – намерен узреть, как окаянная машина издохнет. Прикручу бомбу к центральному блоку, к этой невинной с виду болванке, укроюсь на расстоянии двухсот футов за этими массивными стальными балками и дерну за шнур».

Заняв идеальную позицию для наблюдения за сердцем корабля, Доброжил смотрел, как мужчина Хемфилл натягивает свою веревку. Доброжил испытывал некоторое удовлетворение оттого, что его догадка оказалась верной и к стратегическому ядру действительно можно подобраться по узкой тропке – громадному повреждению. Возвращаться этой дорогой уже не придется. Как только зложил будет схвачен, все смогут вернуться в удобном лифте с воздухом. Этим лифтом Доброжил всегда пользовался, когда приезжал сюда для технического обслуживания.

Закончив приготовления, Хемфилл махнул рукой Доброжилу и Марии, которые наблюдали за ним, прильнув к одной и той же балке, и дернул за натянутую веревку. Разумеется, ничего не произошло. Корабль же сказал, что бомба обезврежена, а в подобных вопросах машина действует наверняка.

Оттолкнувшись от балки, Мария поплыла к Хемфиллу.

Тот дергал за веревку снова и снова. Испустив вздох нетерпения, Доброжил пошевелился. Здешние балки были царством великого холода, и Доброжил уже начал ощущать его сквозь рукавицы и ботинки скафандра.

Наконец, когда Хемфилл двинулся обратно – выяснять, почему его устройство не сработало, – ремонтные автоматы появились из своего укрытия, чтобы схватить его. Он попытался выхватить пистолет, но их манипуляторы оказались куда проворнее.

Хемфилл почти не оказал сопротивления, но Доброжил все равно с интересом наблюдал за схваткой. Облаченное в скафандр тело человека словно застыло: каждая мышца явно напряглась до предела. И зачем только зложил пытается бороться со сталью и атомной энергией? Машины без усилия повлекли человека к шахте лифта. Доброжила вдруг охватило беспокойство.

Мария поплыла прочь, повернув лицо к Доброжилу. Ему хотелось устремиться следом, снова прикоснуться к ней, но его вдруг охватила робость, как прежде, когда он удрал от нее. Один из ремонтных автоматов вернулся от лифта, чтобы схватить и унести Марию. А она все не отводила глаз от Доброжила. Он отвернулся, испытывая в сердцевине своего существа ощущение вроде того, что приходит за наказанием.

Безмолвие великого холода, омывающее все мерцание стратегического ядра. В центре – хаотический блок атомов. Где-то в другом месте – двигатели, реле, датчики. Так где же на самом деле находится могущественный корабль, говорящий с ним? Повсюду и нигде. Покинут ли его эти новые чувства, порожденные зложилами? Доброжил пытался разобраться в себе, но не знал, с чего начать.

В паре ярдов от него, среди балок, мерцали блики на каком-то сферическом предмете, вызвавшем у Доброжила раздражение своим несоответствием представлениям о благопристойности и необходимости в технике. Приглядевшись, он понял, что это шлем скафандра.

Неподвижное тело едва держалось в перекрестье сходящихся под углом холодных стальных балок, но здесь отсутствовали внешние силы, которые могли бы сдвинуть его с места.

Промороженный великим холодом скафандр захрустел, когда Доброжил схватил его, чтобы развернуть к себе. Сквозь стекло забрала на Доброжила смотрели невидящие голубые глаза человека с аккуратной бородкой.

– А-а-а, да, – вздохнул Доброжил внутри своего шлема. Он тысячи раз видел изображение этого лица.

Его отец нес что-то тяжелое, аккуратно привязанное к древнему скафандру. Отец дошел до этого места, и тут старый, прохудившийся скафандр сдал.

Отец тоже пришел сюда, следуя единственным логичным путем – узкой тропой великого повреждения, чтобы незамеченным добраться до стратегического ядра. Отец задохнулся, умер и замерз здесь, пытаясь донести до стратегического ядра предмет, который не мог быть не чем иным, кроме бомбы.

Доброжил услышал, будто со стороны, собственные причитания – бессмысленные, бессловесные; слезы застлали ему глаза. Окоченевшими пальцами он отвязал бомбу, приняв ее у отца…

Хемфилл был настолько измучен, что лишь тяжело дышал, пока ремонтный робот тащил его от лифта к тюремной камере по заполненному воздухом коридору. И когда тот вдруг замер, выронив пленника, Хемфилл пару долгих секунд неподвижно лежал, прежде чем снова нашел в себе силы для нападения. Автомат куда-то запрятал его пистолет, и Хемфилл принялся молотить робота бронированными кулаками, а тот даже не пытался сопротивляться. Вскоре Хемфиллу удалось повалить его. Усевшись на железного противника, Хемфилл снова принялся охаживать его кулаками, изрыгая проклятия и втягивая воздух хлюпавшими от удушья легкими.

Лишь минуту спустя сотрясение от взрыва, побежавшее из разрушенного, превратившегося в немыслимый хаос сердца берсеркера по металлическим балкам и обшивке, домчалось до этого коридора, но оно оказалось слишком слабым, чтобы хоть кто-нибудь ощутил его.

Совершенно изнуренная Мария сидела там, где ее выпустил стальной тюремщик, и смотрела на Хемфилла, по-своему любя его и жалея.

Прекратив бессмысленное избиение машины, он хрипло проговорил:

– Это подвох, новый чертов подвох!

Здесь сотрясение было чересчур слабым, чтобы почувствоваться, но Мария в ответ покачала головой:

– Нет, вряд ли.

Видя, что лифт еще может работать, она устремила взгляд на его двери.

Хемфилл отправился искать среди обездвиженных машин оружие и пищу – и вернулся в ярости. Видимо, на корабле имелась система самоликвидации, уничтожившая театр и звездные карты. Можно было бросать его и лететь прочь на катере.

Мария не обращала на него внимания, не отводя глаз от так и не распахнувшихся дверей лифта. И вскоре тихонько заплакала.

Ужас перед берсеркерами распространялся по Галактике, обгоняя их. Даже на планетах, нетронутых боями, были люди, будто выгоревшие изнутри и дышавшие тьмой. На каждой планете находилось несколько человек, подолгу взиравших в ночные небеса. На каждой планете кое-кто обнаруживал, что вновь одержим призраками смерти.

Я коснулся разума, чья душа была мертва…

Меценат

Проработав часа два или три, Геррон ощутил голод и желание сделать перерыв, чтобы перекусить. Озирая сделанное им, он без труда вообразил, какими похвалами сыпал бы льстивый критик: «Громадное полотно, диссонансные, резкие линии! Пламенное ощущение всеохватной угрозы!» «Хоть разок, – подумалось ему, – критик может для разнообразия похвалить нечто хорошее».

Отвернувшись от мольберта и пустой переборки, Геррон увидел, что его страж беззвучно приблизился и остановился в шаге позади него, будто зевака или любитель давать советы.

– Полагаю, вы готовы внести какое-то идиотское предложение?

Робот, смутно смахивавший на человека, не произнес ни слова, хотя на его подобии лица имелось что-то вроде громкоговорителя. Пожав плечами, Геррон обошел его и двинулся искать камбуз. Покинув Землю, корабль пролетел всего несколько часов на сверхсветовой скорости, когда его настиг и захватил в плен берсеркер; Пирс Геррон, единственный пассажир, даже не успел толком освоиться на нем.

Отыскав камбуз, он обнаружил, что это не просто кухня, а своего рода салон, где колониальные дамы с претензиями на утонченный вкус, утомившись от разглядывания картин, могли бы пощебетать за чашечкой чая. «Франс Хальс» должен был стать передвижным музеем; затем в окрестностях Солнца разгорелась война против берсеркеров, и культбюро ошибочно решило, что лучше переправить сокровища живописи на Тау Эпсилона. «Франс» идеально подходил для этой цели – и ни для чего больше.

Стоя у входа в камбуз и глядя в сторону носа, Геррон увидел, что дверь в рубку разбита, но заглядывать туда не стал, твердя про себя: это вовсе не потому, что увиденное могло бы вывести его из равновесия, он безразличен к ужасам, как и почти ко всему человеческому. Там остались оба члена экипажа «Франса» – вернее, то, что уцелело от них после попытки дать отпор абордажным автоматам берсеркера. Несомненно, они предпочли плену смерть.

Сам Геррон не предпочитал ничего. Теперь он остался, пожалуй, единственным живым существом – не считая нескольких бактерий – на добрую половину светового года окрест. Ему польстило осознание того, что сложившаяся ситуация вовсе не повергает его в ужас, что его застарелая усталость от жизни – отнюдь не поза, не попытка одурачить самого себя.

Стальной страж последовал за ним на камбуз, продолжая наблюдать за человеком, пока тот включал кухонное оборудование.

– Все еще никаких предложений? – осведомился Геррон. – Возможно, ты умнее, чем я думал.

– Я тот, кого люди называют берсеркером, – внезапно проскрипела человекообразная конструкция; ее голос звучал вяло. – Я захватил ваш корабль и буду говорить с тобой через миниатюрный автомат, который ты лицезришь. Ты улавливаешь смысл моих слов?

– Понимаю их настолько, насколько мне надо.

Самого берсеркера Геррон еще не видел, но знал, что тот дрейфует в нескольких милях, или сотнях миль, или тысячах миль от захваченного корабля. Капитан Ханус, отчаянно пытаясь уйти от него, бросил свой корабль в облака темной туманности, где ничто не может двигаться быстрее света, а преимущество в скорости имеет более миниатюрное судно.

Погоня шла на скоростях до тысячи миль в секунду. Поневоле оставаясь в нормальном пространстве, неповоротливый берсеркер не мог маневрировать, избегая столкновений с метеоритами и газовыми скоплениями, так же эффективно, как преследуемый им «Франс», управляемый радарно-компьютерным комплексом. Зато берсеркер послал в погоню собственный боевой катер, и у безоружного «Франса» не осталось ни единого шанса на спасение.

Расставив на столе холодные и горячие блюда, Геррон склонился в полупоклоне.

– Не изволите ли составить мне компанию?

– Я не нуждаюсь в органической пище.

– В конце концов ты обнаружишь, – со вздохом поведал Геррон машине, усевшись, – что отсутствие чувства юмора так же бессмысленно, как и смех. Подожди и посмотри, прав я или нет.

Приступив к еде, он обнаружил, что хочет есть не так сильно, как ему казалось. Очевидно, организм по-прежнему боялся смерти; это слегка удивило художника.

– Ты участвуешь в функционировании этого судна при обычных обстоятельствах? – задала вопрос машина.

– Нет. – Он заставил себя прожевать и проглотить пищу. – Я не очень-то умею давить на кнопки.

Ему не давала покоя мысль о странном происшествии. Когда до захвата корабля оставались считаные минуты, капитан Ханус пулей вылетел из рубки, сграбастал Геррона и с душераздирающей поспешностью потащил его за собой на корму, через всю сокровищницу мирового изобразительного искусства.

– Геррон, послушайте, если мы не прорвемся… видите? – Отперев двойной люк в кормовом отсеке, капитан показал на что-то вроде короткого тоннеля диаметром с большую канализационную трубу, с мягкой обивкой. – Обычная шлюпка не ускользнет, но эта может.

– Вы ждете второго пилота, капитан, или мы отправляемся прямо сейчас?

– Глупец, сюда поместится только один, и этот один – не я.

– Вы намерены спасти меня? Капитан, я тронут! – рассмеялся Геррон: естественно, без натуги. – Но не сбрасывайте себя со счетов.

– Вы идиот. Могу я вам доверять? – Ханус нырнул в шлюпку, и его пальцы заплясали по панели управления. Потом он выбрался, пятясь, и устремил на Геррона безумный, пылающий взор. – Слушайте. Смотрите сюда. Это кнопка старта; я сделал так, чтобы шлюпка вышла в район главных космотрасс и начала передавать сигнал бедствия. Тогда будет шанс, что ее найдут и спокойно поднимут на борт. Теперь, когда все настроено, надо только нажать кнопку старта…

В это мгновение катер берсеркера атаковал корабль с таким грохотом, будто на корпус обрушились горы. Электричество и искусственная гравитация исчезли, но тут же появились снова. Пирс Геррон рухнул на бок; от удара он на миг перестал дышать. Капитан вскарабкался на ноги, двигаясь словно лунатик, снова закрыл люк таинственной крохотной шлюпки и заковылял в рубку.

– Почему ты здесь? – осведомилась машина.

Геррон только что подцепил на вилку кусок с блюда, на которое смотрел, но теперь бросил ее. Он ответил без колебаний:

– Тебе известно, что такое культбюро? Дурачье, командующее искусством там, на Земле. Некоторые, как и множество других дураков, считают меня великим живописцем. Преклоняются передо мной. И когда я сказал, что хочу покинуть Землю на этом корабле, мне предоставили такую возможность. Я хотел улететь, так как почти все ценное в истинном смысле слова с Земли вывезли. Многое оказалось на этом самом корабле. А на планете остались только кишащие толпы животных, плодящихся и умирающих, дерущихся…

– Почему ты не пытался бороться или спрятаться, когда мои автоматы взяли это судно на абордаж?

– Потому что из этого не вышло бы ничего хорошего.

Когда абордажная команда берсеркера пробилась через воздушный шлюз, Геррон, устанавливавший мольберт в помещении, которое, видимо, должно было служить небольшим выставочным залом, остановился, чтобы поглядеть на вереницу непрошеных гостей, следовавших мимо него. Один из стальных человекообразных монстров – тот самый, через которого берсеркер сейчас допрашивал его, – остался, воззрившись на него своими линзами, а остальные двинулись вперед, к рубке.

– Геррон! – раздался голос из интеркома. – Попытайтесь, Геррон, пожалуйста! Вы знаете, что делать!

Затем послышались лязг, выстрелы и проклятья.

Что делать, капитан? Ах да. Шок от происшедшего и угроза неминуемой смерти пробудили в Пирсе Герроне некое подобие жизни. Он с интересом разглядывал чуждые формы и линии неживого стража, чей металл, промороженный безжалостным холодом межзвездных пространств, оброс инеем в тепле салона. Затем Геррон отвернулся и принялся писать портрет берсеркера, пытаясь уловить не внешнюю, незнакомую ему форму, а свое ощущение его внутренней сущности, чувствуя, как сверлит спину бесстрастный, мертвенный взгляд смотровых линз. Ощущение было не лишено приятности, словно негреющий свет весеннего солнца.

– А что хорошо? – спросил автомат, стоящий в камбузе над душой у Геррона, пытавшегося поесть.

– Это ты мне скажи, – фыркнул он.

Тот понял его буквально.

– Служить тому, что люди называют смертью, – хорошо. Уничтожать жизнь – хорошо.

Столкнув почти полную тарелку в щель мусоросборника, Геррон встал.

– Ты почти прав насчет того, что жизнь – никудышная штука, но даже будь ты абсолютно прав, к чему подобный энтузиазм? Что такого похвального в смерти?

Его изумили собственные мысли, как прежде – отсутствие аппетита.

– Я абсолютно прав, – заявил берсеркер.

Долгих секунд пять Геррон стоял неподвижно, будто погрузился в раздумья, хотя в голове у него царил полнейший вакуум.

– Нет, – проронил он наконец и принялся ждать, когда его поразит удар молнии.

– В чем, по-твоему, я заблуждаюсь? – поинтересовался автомат.

– Я тебе покажу. – Геррон вышел из камбуза, чувствуя, как взмокли ладони и пересохло во рту. Почему бы этой адской машине не убить его и на том покончить?

Картины были уложены на стеллажи ряд за рядом, ярус за ярусом; в корабле не осталось места, чтобы экспонировать традиционным образом больше нескольких полотен. Отыскав нужный ящик, Геррон выдвинул его, выставив скрытый внутри портрет на обозрение. Тотчас же вспыхнули окружавшие его светильники, оживив сочные цвета картины, защищенной статгласовым покрытием двадцатого века.

– Вот в чем ты заблуждаешься, – провозгласил Геррон.

Объективы человекообразного аппарата сканировали портрет секунд пятнадцать.

– Объясни, что ты мне показываешь, – потребовал он.

– Мой тебе поклон! – сказал Геррон, сопроводив слова действием. – Ты признаешься в невежестве! Даже задаешь внятный вопрос, хотя и ставишь его чересчур общо. Во-первых, поведай, что видишь здесь ты.

– Я вижу подобие живой единицы, его третье пространственное измерение ничтожно по сравнению с двумя другими. Подобие заключено в защитную оболочку, прозрачную для длин волн, воспринимаемых человеческим зрением. Отображенная человеческая единица является – или являлась – взрослым самцом, очевидно в хорошем функциональном состоянии, облаченным в покровы незнакомого мне вида. Как я понимаю, один предмет одежды он держит перед собой…

– Ты видишь человека с перчаткой, – перебил Геррон, утомленный своей горькой игрой. – Картина так и называется: «Человек с перчаткой»¹. Ну, что скажешь?

Последовала пауза продолжительностью секунд двадцать.

– Это попытка воздать хвалу жизни, сказать, что жизнь – это хорошо?

Глядя на тысячелетнее полотно Тициана, величайшее произведение искусства, Геррон, окидывавший свою последнюю работу мысленным взором, беспомощным и безнадежным, едва расслышал ответ машины.

– Теперь ты скажи, что это означает, – совершенно бесстрастно потребовал робот.

Ничего не ответив, Геррон двинулся прочь, оставив ящик открытым. Говорящее устройство берсеркера увязалось за ним.

– Скажи мне, что это означает, или будешь наказан.

– Если ты можешь взять паузу на размышления, то и я могу, – отрезал Геррон, хотя при мысли о наказании все внутри мучительно сжалось, словно боль была куда страшнее смерти. Но Геррон относился к своим внутренностям с величайшим презрением.

Ноги несли его обратно к мольберту. Едва взглянув на диссонирующие, грубые линии, минут десять назад так тешившие его, он нашел их отвратительными, как и все, что перепробовал за последний год.

– Что ты делал здесь? – осведомился берсеркер.

Взяв кисть, которую он забыл почистить, Геррон с раздражением принялся вытирать ее.

– Это была попытка постичь квинтэссенцию твоей сути, запечатлеть ее красками на холсте, как были запечатлены эти люди. – Он махнул рукой в сторону стеллажей. – Попытка провальная, как и большинство других.

Последовала новая пауза, продолжительность которой Геррон даже не попытался прикинуть.

– Попытка воздать мне хвалу?

– Называй как хочешь.

Переломив испорченную кисть, Геррон швырнул обломки на пол. На сей раз пауза была краткой; после нее автомат, не проронив ни слова, развернулся и зашагал к шлюзу. Некоторые его приятели с лязгом потянулись следом. Со стороны шлюза послышались звон и грохот, будто из слесарной мастерской. Итак, допрос на время был прерван.

Геррон был готов обратиться мыслями к чему угодно, только бы позабыть о своей работе и своей участи, и вернулся к тому, что показал, вернее, пытался показать Ханус. Это нестандартная шлюпка, пояснил капитан, но она способна ускользнуть. Надо лишь нажать на кнопку.

Геррон зашагал, легонько усмехнувшись при мысли, что если берсеркер и в самом деле настолько беззаботен, как кажется, то, возможно, есть шанс удрать от него.

Удрать, но к чему? Писать картины он больше не может, если вообще мог хоть когда-нибудь. Все, что ему действительно дорого, сосредоточено теперь здесь – и на других кораблях, покидающих Землю.

Вернувшись к стеллажам, Геррон выдвинул ящик, где лежал «Человек с перчаткой», так что тот вышел из пазов и стал удобной тележкой. Геррон покатил портрет в сторону кормы. Он еще может употребить свою жизнь на благое дело.

Из-за статгласовой оболочки картина стала массивной и неповоротливой, но, пожалуй, поместилась бы в шлюпку.

И все это время, будто зуд, донимающий человека на смертном одре, Геррона мучил вопрос о том, какие надежды капитан возлагал на шлюпку. Ханус, похоже, ничуть не беспокоился об участи Геррона, но все толковал о своем доверии к нему…

Уже на подходе к корме, оказавшись вне поля зрения машин, Геррон миновал крепко увязанный штабель скульптур, и тут до его слуха долетел быстрый, слабый стук.

Ему потребовалось минут пять, чтобы отыскать нужный ящик. Когда он поднял крышку, то обнаружил внутри ящика, обитого мягким материалом, девушку в комбинезоне. Ее всклокоченные волосы выглядели так, будто они встали дыбом от ужаса.

– Они ушли?

Девушка изгрызла ногти и кончики пальцев до крови. Не получив ответа сразу, она принялась повторять свой вопрос, голос ее делался все тоньше и истеричнее.

– Машины все еще здесь, – в конце концов отозвался Геррон.

– А где Гус? – Девушка, буквально содрогаясь от ужаса, выбралась из ящика. – Они его схватили?

– Гус? – переспросил художник, начавший кое-что понимать.

– Гус Ханус, капитан. Мы с ним… он пытался спасти меня, вывезти с Земли.

– Уверен, что он погиб. Он сражался с роботами.

Девушка впилась окровавленными пальцами в подбородок.

– Они и нас убьют! Или сделают что-нибудь хуже! Что нам делать?

– Не горюйте вы так о своем возлюбленном, – произнес Геррон, но девушка будто не слышала его, бросая направо и налево безумные взгляды в ожидании роботов. – Помогите-ка мне с этой картиной, – спокойно распорядился он. – Подержите дверь открытой.

Она повиновалась так, будто пребывала в трансе, не задавая никаких вопросов.

– Гус сказал, что будет шлюпка, – забормотала она себе под нос. – Если бы пришлось тайно доставлять меня на Тау Эпсилона, он бы взял специальную маленькую шлюпку…