Жил-был раз, жил-был два

– Ага, – проскрежетал тот. – Ты искалечил меня на всю жизнь.

12

Это случилось восемь лет назад. Однажды он их застал. Непосредственно в процессе адюльтера.

– Тебя там не должно было быть. Ну, по крайней мере, ты заставил нас в это поверить. Ты знал про нас и отлично подстроил ловушку, ты всегда любил всякие подвохи. Вечером восьмого марта две тысячи двенадцатого, в годовщину исчезновения твоей дочери, ты, пьяный, ворвался в спальню с бейсбольной битой в руке…

Поль забрал снимок и убрал его в конверт.

– С того дня я больше не могу нормально ходить. Говорят, правая нога у меня на семь миллиметров короче левой. Вроде немного, но достаточно, чтобы портить мне жизнь, несмотря на специальные подошвы и хирургические операции. Это как песчинка, попавшая в часовой механизм.

Оглушенный Габриэль откинулся на диване.

– Я…

– Заткнись, – оборвал его Поль, – твой треп расклада не изменит. Что сделано, то сделано. Ты был опасен, ты всегда был borderline^[15], когда речь шла о сведении счетов. Сколько раз я не давал тебе избить подозреваемых? Ты и твои кулачища… Ты был хорошим следователем, но не создан для военной службы^[16]. Или, может, не для такой военной службы.

Он отпил несколько глотков, сжал банку в руке.

– Я хотел засадить тебя, но Коринна умоляла не доводить дело до суда. Мне удалось подчистить бумаги, и мы с тобой пришли к компромиссу. Ты должен был подать в отставку, уехать из района и не поднимать волну. Что ты и сделал. Тогда Коринна и подала на развод. Она оставила себе дом и выплатила тебе твою долю.

Выгнали, как изгоя. Габриэль вспомнил ненавидящий взгляд Луизы. Враждебность коллег, которых он даже не узнавал, на месте преступления. Все были в курсе того, что он сделал. Это была одна из тех историй, которые рассказывали по утрам у кофемашины.

– И куда я уехал?

– Куда-то на север, ближе к матери… Но тебя туда другое тянуло. Ну, мне так кажется. В тех местах нашли серый «форд». Ты там рыскал, как волк, и я уверен, что ты вел собственное расследование, пытался напасть на след, стучал во все двери.

– Какой серый «форд»?

Поль увидел в его тоскливых глазах всю искренность мира: бывший коллега действительно все забыл. Он встал:

– Сейчас вернусь.

Он исчез в глубине коридора в направлении гаража, приволакивая правую ногу. В этот момент Габриэль понял, что его прошлое будет разматываться, как нескончаемый моток колючей проволоки. Никто не напомнит ему о радостях, смехе, минутах покоя. Только о страданиях и смерти.

Габриэль поискал следы собачьей шерсти на диване – не нашел, оглядел столовую, невероятный экран телевизора, такой тонкий, что вначале он подумал, будто это картина, повсюду вещи Поля: это место уже давно перестало быть его очагом. Дом, отстроенный его собственными руками, забыл его.

Он бросил взгляд на кухню, где Жюли любила выпить горячего шоколада, мягко обхватив ладошками кружку. Посмотрел на лестничный пролет, вспоминая, как дочь, изображая старлетку, сходила со ступеньки на ступеньку. Она собиралась записаться в Лионский университет, на аудиовизуальный факультет. И вот, она никогда не будет работать в кино.

Поль поставил к ногам Габриэля коробку:

– Листовки, материалы ассоциации, которую ты создал ради своей дочери… Адреса родителей жертв, с которыми тебе удалось связаться, фотографии нескольких детей, похищенных в Бресте, Тулоне, повсюду. А главное, там фотокопии всех девятисот процедурных страниц досье, до две тысячи двенадцатого года, то есть до твоего ухода. Ты за всем этим не пришел, но это твое. Можешь забирать.

Габриэль отогнул чуть влажные края картонки. Порылся в ледяных бумажках. Узнал свою подпись на протоколах допросов и осмотров. Даты. Апрель, май, июнь 2008-го.

– А после две тысячи двенадцатого?

– У судебного следователя. В бригаде. Но тебя это больше не касается.

– Это моя дочь!

Поль остался стоять, желая положить конец разговору.

– После две тысячи двенадцатого не случилось ничего нового по сравнению с тем, что у тебя в коробке. Ни одного всплывшего следа, ничего интересного. Новый судебный следователь Кассоре возглавил работу по делу в две тысячи пятнадцатом, сменив двух предыдущих. Лантье ушел на пенсию, а д’Аламбер уехал в Бордо. В две тысячи шестнадцатом Кассоре окончательно отправил дело в архив. Уже четыре года, как оно закрыто…

Габриэля охватывало отчаяние. Лишь имя, когда-то выкрикнутое в сердце гор: вот чем стала его дочь. Призраком, досье, отправленным вместе с другими зависшими делами в глубину железного шкафа, который никогда больше не откроют.

– Значит, ее все бросили? Даже ты перевернул страницу и забыл? Ты?

– Мы потратили восемь бесконечных лет, отрабатывая самые мельчайшие следы, выслушивая каждого свидетеля, проверяя любую наводку… Твою дочь якобы видели в порту Булонь-сюр-Мера, попрошайничающей в Монпелье, садящейся в автобус на юге Италии. Какой-то тип был уверен, что заметил ее в Египте, где она была инструктором по подводному плаванию, что вынудило нас послать международный запрос. Разумеется, это оказалась не она, но мы впустую потеряли много времени и сил. Подключились все экстрасенсы страны, каждый со своей болтовней. Тебе удалось привлечь внимание прессы, сам понимаешь, для разного рода медиумов это была первоклассная реклама! Они из нас всю душу вытрясли.

Он уронил усталую руку. У Габриэля было ощущение, что он столкнулся с медведем, только что вышедшим из спячки. Сагас, это расследование, провал за провалом… Вот почему он так рано поседел.

– Но в результате посмотри, с чем мы остались. С пустыми руками. Все псу под хвост. Мы не знаем ни где Жюли, ни почему она исчезла. К концу четвертого года расследования мы уже обсосали каждую косточку, нам больше не за что было хвататься. Дело не закрывали только благодаря судье д’Аламберу, который не упускал его из виду. Но когда на его место пришел новый судья, первое, что он сделал, вступив в должность, – это покончил с ним. Он не желал возиться с делом, которое поглощало столько времени, ресурсов и денег, а в результате зашло в тупик. Хочешь верь, хочешь не верь, но мне жаль.

Габриэль отказывался принять эту неизбежность. Встал. К пиву он так и не прикоснулся. Ни голода, ни жажды, только желание выбраться из этого кошмара. Прижал коробку к груди:

– Для меня ничего не кончено. Я продолжу ее искать. До конца моих дней, если понадобится.

– Не исключено, что ты этим и занимался последние двенадцать лет.

Габриэль с грустью глянул на того, кто был его лучшим другом. Его душило желание завыть. Подошел к входной двери. Поль порылся в своем бумажнике. Потом сунул ему в ладонь две банкноты по пятьдесят евро:

– На гостиницу. Уже поздно, а ты в паршивом состоянии. Не хватает только, чтобы ты угробился по дороге. Предполагаю, ты не знаешь, где живешь?

Габриэль покачал головой:

– Я никак не могу связаться с матерью. У меня ни бумажника, ничего.

Поль застыл на пороге:

– Приходи завтра в бригаду, добудем твой адрес.

– Спасибо.

– Только не питай иллюзий, я это делаю не ради тебя, а ради Коринны. Вы скверно разошлись. После развода она больше не желала тебя видеть, сменила номер телефона. Одно время даже хотела уехать из города. Только куда? Она и сама не знала. Она до сих пор страдает, как и ты. А что ты думал? Что она забыла свою дочь? Не проходит ни одного дня, чтобы она не говорила о ней. У нее по-прежнему все прокручивается в голове, и это убивает ее. Мне придется рассказать ей о находке на берегу, когда она вернется после очередного бесконечного дня хождения из дома в дом и уколов в стариковские задницы. Завтра я вручу тебе твой адрес, и ты уедешь.

Габриэль покачал головой:

– Еще мне бы хотелось, чтобы ты выяснил личность некоего Уолтера Гаффина.

– Зачем?

– Сделай это, прошу как об услуге. И последнее… когда умер Мальбрук?

– Три года назад. Однажды утром он просто не вылез из своей корзинки. Он не мучился, и у него была самая лучшая жизнь, какую может прожить собака.

Габриэль грустно кивнул и ушел, держа под мышкой тягостные воспоминания о расследовании исчезновения его дочери, уместившиеся в простой заплесневевшей коробке. Покидая свой бывший дом, он испытал чувство, будто оставляет позади и свою жизнь, и свою тень.

Поль закрыл за ним дверь. От долгого выдоха защемило в груди. Он по-прежнему не понимал, с какой стати Габриэль Москато появился в Сагасе, а город словно отбросил его на двенадцать лет назад, заставив снова пережить худший момент его существования.

Поль вдруг подумал об одном мифологическом персонаже, Сизифе, который был обречен вечно толкать камень на вершину горы. С вершины камень скатывался назад, в исходную точку, и сын Эола был вынужден все начинать с нуля.

13

И снова гостиница «У скалы». Словно первый и последний акт нескончаемого дня. А завтра будет 2030-й, и мне стукнет шестьдесят пять, подумал Габриэль, ощутив комок в желудке.

С коробкой под мышкой он направился к входу. Трупы птиц исчезли. За гостиничной стойкой стоял Ромуальд Таншон, которого он сразу узнал. Те же усы, хотя теперь совершенно седые, такой же поношенный шерстяной свитер, даже по цвету похожий на тот, который был на нем двенадцать лет назад. Хозяин гостиницы поднял нос от автомобильного журнала, оглядел Габриэля, обернулся на настенные часы и вытянул шею, как будто пытался рассмотреть что-то у него за спиной, на парковке.

Габриэль поставил свою ношу на стойку и вытащил купюры. На объявлении под фигурками святых были обозначены тарифы: пятьдесят два евро за номер с завтраком. Цены взлетели вверх, и Габриэль не знал, считалась ли в 2020-м эта цена нормальной или нет.

– Я возьму номер. Но сначала мне бы хотелось, чтобы вы объяснили, что произошло вчера вечером, когда я приехал. Мне сказали, что клиентов принимали вы. Уолтер Гаффин, который остановился в номере семь, это был я?

– До меня и впрямь дошли слухи о вашем странном поведении этим утром. Странная история с номером семь и номером двадцать девять, просто в голове не укладывается. В двадцать девятом вообще никого не было… Короче, если я правильно понял, вы не помните нашего вчерашнего разговора, так получается?

Габриэль хотел было сказать, что он не помнит двенадцати последних лет, но вместо этого просто кивнул.

– Вы приехали в двадцать три тридцать, почти как сегодня. Я уже собирался закрывать. Узнал я вас не сразу. Бритый череп, большие очки, бородка… и физиономия убийцы. Вы походили на Уолтера Уайта, парня из сериала «Во все тяжкие»^[17].

Поскольку Габриэль замер, явно ничего не поняв, Таншон продолжил:

– Ну, помните, тот учитель химии, который изготавливал синий лед^[18] и стал одним из самых крупных наркодилеров Нью-Мексико? Все видели этот сериал. Да еще вы назвались Уолтером, с намеком на Уолтера Уайта, верно?

– Чего я хотел? Номер?

– Как и большинство тех, кто сюда является. Сказали, что вы не один и вас ждут на парковке. А главное, попросили сделать вид, будто мы никогда раньше не встречались. Вы записались под именем Уолтера Гаффина, вышли за багажом и вернулись вместе с женщиной.

Каждое слово, вылетающее из уст Таншона, становилось новым ударом.

– Вы хотите сказать, мы заселились в один номер?

– Ну да, в седьмой.

– Опишите ту женщину.

– Вы правда ничего не помните? Даже ее?

– Нет.

– Надо же, но тут я вам особо помочь не могу, ее лица я не видел. Она уткнула нос в воротник пальто и не подходила к стойке. Навскидку я бы дал ей около тридцати, может, немного больше, блондинка… На вид не сказать, что она была жутко счастлива оказаться здесь. Так уж Сагас действует на людей.

Слишком много вопросов и незнакомцев мельтешили в голове Габриэля. Ему хотелось вскрыть себе череп и положить мозг на пол, чтобы пинцетом извлечь из него хоть малейшее воспоминание.

– А потом? Мы снова ушли?

– Чего не знаю, того не знаю. Я запер за вами входную дверь и отправился спать. Но и после закрытия клиенты могут входить и выходить. Если вы на первом этаже, то из номера можно сразу попасть наружу. И что уж там было потом… Но если вас интересует мое мнение, чтобы высунуть нос на улицу в такой час, нужно иметь серьезную причину. В полночь Сагас не многолюдней сибирской глуши.

Габриэль чувствовал, как глухой ужас скручивает внутренности, а внутренний огонь сушит язык. Картина, на которой жандармы возились с телом на берегу, снова и снова возникала у него перед глазами.

– Вот только эта ночка выдалась непростая, – продолжал Таншон. – В два часа птицы попадали с неба, как метеориты. Слышали грохот по крыше? Просто с ума сойти, что творилось, в жизни такого не видел. К счастью, обошлось без ущерба. Скворцы – не то что градины, помягче будут, когда бьются. Зато потом приходится все отмывать, тоже невелика радость.

Габриэль указал на ключницу:

– Седьмой номер… Можете и сегодня мне его дать?

Хозяин с грохотом положил перед ним большой белый шар с ключом. Потом нагнулся и достал из-под стойки спортивную сумку:

– Вы даже это забыли. Один из наших уборщиков принес. Очки он туда засунул.

Таншон повернулся к компьютеру:

– Я под каким именем записываю? Уолтер Гаффин или Габриэль Москато?

– Габриэль Москато.

Ромуальд внес данные.

– Кстати, тут у нас кого-то убили, – бросил он, поднимая нос. – В трех километрах отсюда, на берегу Арва. Говорят, жандармы выставили ограждение от лишних глаз и весь день обыскивали окрестности завода по переработке отходов. Еще говорят, что как раз выстрелы и вспугнули птиц, из-за чего вся история и приключилась.

– Да, я тоже слышал. Но мне известно не больше вашего. Я уже давно не жандарм.

Он впился глазами в лицо хозяина – никакой реакции. Управляющий уже потерял к нему интерес и даже не заговорил о Жюли. Отныне его дочь оставалась в прошлом… Габриэль отошел, потом вернулся:

– Еще один, и последний вопрос. Скажите, вы помните тот раз, когда я приходил, двенадцать лет назад? Это было в апреле вечером, как сегодня, то есть поздно. Я у вас попросил журнал регистраций, чтобы выяснить имена клиентов, которые жили в гостинице в момент исчезновения моей дочери…

Ромуальд покопался в памяти и кивнул:

– Да, бумажный журнал. Реестр заездов и выездов. Бог ты мой, с теперешними компьютерами я уже давно от этого всего избавился… Кажется, я даже предложил вам бесплатно номер.

– Точно, пресловутый двадцать девятый. Вы помните, что было потом? Я хочу сказать, вы не знаете, я ушел той же ночью или утром? Или я спал здесь?

– Я уж и не припомню. Но…

– Но?..

– Вы же потом вернулись вместе с коллегами. Даже дважды, если мне не изменяет память. В первый раз из-за нашего уборщика Эдди.

Тот здоровый молодчик с бельевой тележкой, подумал Габриэль. Он кивнул, предлагая продолжить.

– У Эдди были кое-какие нелады с правосудием, но очень давно. Ну, это старая история, и мне бы не хотелось ее ворошить. Эдди – хороший работник, он делает свое дело и ничего не требует. Он достаточно намучился, и мы тоже, в некотором смысле.

Габриэль наверняка узнает больше подробностей из уголовного дела.

– А второй раз?

– Это было месяцев шесть-семь спустя, уже снег на улице лежал. Тогда моя жена дежурила. Она мне еще потом рассказывала, что вы ее расспрашивали как раз о том вечере, когда я вам отдал регистрационный журнал. Вы задавали ей вопросы об одном из клиентов, чье имя было в том журнале.

– Каком клиенте?

– Чего не помню, того не помню. Все же двенадцать лет прошло.

– Я хотел бы поговорить с вашей женой.

Он нацелил палец на дверь за спиной хозяина.

– Сожалею, но этим утром вы видели новую мадам Таншон. С Джеки мы развелись уже… уже довольно давно. Я не знаю, где она, у меня несколько лет не было от нее вестей.

Габриэль поблагодарил его и окончательно удалился. Оказавшись в номере семь, он поставил коробку у кровати и открыл спортивную сумку. Повертел очки, нацепил их, пошел посмотреться в зеркало. Уолтер Гаффин. Откуда он взял это имя? Уолтер Уайт, сказал Ромуальд. Персонаж сериала. Сам он скорее подумал бы о макгаффине Альфреда Хичкока – некоем загадочном или секретном объекте, описанном расплывчато и не имеющем реальной важности, кроме как в качестве предлога для создания данного фильма. Какие-то деньги, украденные в «Психо», секретные формулы в «39 ступенях», уран, спрятанный в бутылках из-под вина, в «Дурной славе». И пара попугайчиков-неразлучников в «Птицах».

Уолтер Гаффин…

Габриэль сел на кровать. В разговоре с Ромуальдом он не стал углубляться в историю с незнакомкой, чтобы не нанизывать вопрос на вопрос. Но в одном он не сомневался: даже если он привел кого-то в свой номер, он проснулся один, когда начался град из скворцов, потом снова заснул и снова проснулся с распавшейся памятью, и никаких следов ни самой женщины, ни ее вещей не было. Кто она такая? И куда могла пойти? Или она приехала на собственной машине и уехала глубокой ночью?

Габриэль вдруг осознал сценарий, который постепенно начал складываться у него в голове. А вдруг сопровождавшая его женщина и была тем телом на берегу? Возраст, светлые волосы… Здесь разыгралась трагедия, способная в клочья разнести его память.

Светящиеся точки заплясали перед глазами. Низкий голос Поля гудел в ушах. Ты был опасен, ты всегда был borderline. Перед глазами снова возникла сломанная кость на рентгеновском снимке. С бейсбольной битой. Картины множились, и, когда он увидел себя самого, идущего по берегу реки то ли днем, то ли ночью, он вскочил, будто проснувшись от дурного сна. Нет, он не мог сделать ничего подобного. Конечно же нет. Кстати, он был в гостинице, когда началось падение скворцов…

Он подошел к мини-бару – единственному источнику питья в этом заведении, – выудил банку пива, но до этого залпом опустошил две крошечные бутылочки низкосортного виски. У него больше не было ни дома, ни жены, ни дочери, ни друзей. Осталась только дыра в голове размером со страусиное яйцо. Жюли наверняка была мертва – замучена, изнасилована, убита. Если уж сейчас он не имеет полного права выпить…

Ему захотелось закурить. Мозги проклятущие! Завтра он выбросит пачку сигарет из бардачка во избежание дальнейших соблазнов. Ни за что он не станет курить. Уставился на коробку, выданную Полем, достал оттуда пачку бумаг, поискал блокнот, куда вносил заметки о ходе дела, не нашел. Естественно, иначе все было бы слишком просто. Но если он в рамках расследования возвращался в гостиницу через шесть или семь месяцев после исчезновения и если он обнаружил нечто примечательное, информация наверняка осталась в досье.

Это нагромождение фактов и протоколов было одновременно и раем и адом. Светом, который позволит склеить воедино кусочки его памяти, но также и мраком, который разъест зияющие раны у него внутри.

Он сделал глубокий вдох, словно перед бесконечной задержкой дыхания, и приступил к чтению.

14

Габриэль печально разглядывал портрет Жюли, отпечатанный на листовке.

Разыскивается девушка семнадцати с половиной лет, рост 1,63 м, телосложение худощавое, спортивного вида, длинные темно-русые волосы, глаза синие. Носит золотое кольцо в правом ухе и серебряную подвеску в виде книги на шее…

Книги… Она так их любила, особенно детективы. Читала их с тринадцати лет; темные корешки выстраивались на стеллажах, сделанных отцом. Она всегда говорила, что расследование напоминает шахматную партию: каждый из противников пытается предвосхитить ход другого. Габриэль спросил себя, как теперь выглядит ее комната. Сохранила ли ее Коринна нетронутой после всех этих лет, или же Поль убедил ее избавиться от воспоминаний? Как проходил их развод? Без сомнения, в боли и страдании двух раздавленных людей. Трудно поставить крест на более чем двадцати годах совместной жизни. Невозможно превозмочь чудовищную трагедию исчезновения единственной дочери. Их семья распалась навсегда.

От листовок более недавнего времени скрутило живот. Мучительные заголовки: «Не найдена с 2008 года», «Три года без известий», «Только вы можете помочь». Портрет дочери искусственно состарили. Жюли по-прежнему улыбалась – следовало сохранить ее положительный образ, вызвать мгновенное сочувствие. Читая остальные бумаги, Габриэль обнаружил существование ассоциации, носящей имя его дочери, «Ассоциация Жюли». Солена Пелтье, коллега-жандарм и крестная Жюли, была ее президентом, а он казначеем. Коринна нигде не значилась. Габриэль вспомнил: первые недели она провела в постели, оглушенная антидепрессантами.

Продолжая чтение, он поглаживал сведенную татуировку на правом предплечье. Записи в отдельной тетради отмечали их акции и даты. Габриэль представил себе, как, с одной стороны, вел расследование в бригаде, а с другой – предпринимал собственные шаги. Не оставлять себе свободного времени, чтобы не думать. Выпуск вымпелов и маек, расклейка плакатов в торговых центрах и на автодорожных станциях, рассылка сообщений по сетям солидарности, получение субсидий… Фраза, написанная его рукой, повторялась, как мантра, от страницы к странице: «Где-нибудь кто-нибудь что-то знает». Все отклики в прессе тщательно фиксировались. «Дофине либере», RTL, Франс-3… Была создана специальная телефонная линия на случай, если кто-то захочет что-либо сообщить. Габриэль попробовал позвонить по ней с гостиничного телефона: номер больше не существовал.

Лицо Жюли облетело всю Францию. Вместе с членами ассоциации – друзьями дочери, жителями Сагаса, проявившими солидарность, – они ездили в Париж, чтобы принять участие в днях, посвященных исчезнувшим детям. 2008, 2009, 2010-й. Перед глазами проходили списки родителей, переживших ту же трагедию. Габриэль больше ничего не помнил. Ни одного лица, ни одной картинки, он даже не представлял, как проходят подобные мероприятия.

Он продолжил чтение. Ничего ни в 2011-м, ни в 2012-м. Судя по заметкам, во время отпусков Габриэль ездил сначала в Лондон, потом в Монреаль, на встречу с членами «Missing Children»^[19]. Результаты их деятельности доказывали эффективность организованной ими ассоциации, настоящей боевой машины, примера для других. Он посмотрел на синие распечатки с множеством лиц подростков, которые однажды испарились. Дети из небытия. Каждый год они исчезали тысячами.

С течением времени акций становилось все меньше. Из ста восьми членов вначале к 2011 году осталось только двадцать три. Никаких откликов в прессе, ограниченный бюджет, и страницы тетради мало-помалу становились пустыми. Габриэль представил себе постепенно воцарявшийся упадок духа, усталость, личную жизнь, которая вступала в свои права, убийственное время, задувшее свечи надежды. Эти добрые люди вспомнили о своем праве держаться подальше от такой неизбывной тоски.

«Где-нибудь кто-нибудь что-то знает». Одни неопределенные наречия и местоимения. Идеальный девиз их полной беспомощности. Габриэль печально глотнул пива. Их битва оказалась напрасной. И его присутствие в этой гостинице с банкой пива в руке – тому свидетельство.

Он открыл досье. Шестьсот восемьдесят два отчета о процессуальных действиях объемом в почти тысячу страниц, и это только за первые четыре года расследования. Кропотливое описание, отражающее день за днем ход поисков.

Отметка С1 обозначала открытие дела утром 9 марта 2008 года. Габриэль вспомнил, как его коллега Солена печатала заявление, которое сейчас было у него перед глазами:

08:30, 9 марта 2008 г.; родители Жюли Москато находятся в кабинете бригады жандармерии Сагаса. Со вчерашнего дня они не получали известий от своей дочери. Жюли всегда возвращалась домой ближе к вечеру, около 17 часов, после велосипедной прогулки. Были начаты поиски с целью сбора сведений, способных определить причину данного отсутствия…

Габриэль – в одном лице родитель и жандарм. Жертва и следователь. Все было еще так свежо в его голове… Велосипед, прислоненный к дереву, следы шин, прочесывание лесов и долины. Тогдашний шеф попытался отстранить его от дела. Не тут-то было. Габриэль не уступил, и начальник в конце концов сдался.

Страницы протоколов отражали допросы близких и друзей. Последней, кто видел Жюли, была Луиза: девочки проверяли домашнее задание на субботу в доме Лакруа, расположенном в окрестностях Сагаса, перекусили киш-лореном^[20], разогретым в микроволновке, потом, около двух часов дня, Жюли уехала на велосипеде. Она отправилась на свой обычный велосипедный кросс, как каждую среду, субботу и в полдень в воскресенье. Габриэль в это время находился на своем рабочем месте в бригаде, Коринна – у своих родителей, в четырнадцати километрах от дома. Но и они должны были подтвердить свое местопребывание. В делах по исчезновению детей первыми подозреваемыми всегда являются родители.

Габриэль пролистал страницы, чтобы быстрее добраться до дня, когда он появился в этой гостинице, в ночь с 9 на 10 апреля 2008-го. Вся последующая информация была ему неизвестна, и ему не терпелось заполнить эту черную дыру.

Габриэль почувствовал, как по телу пробежала дрожь.

17 апреля 2008 года: он ведет поиск по географическим критериям в автоматизированном судебном реестре лиц, совершивших сексуальное преступление, ограничив зону поиска их районом. Выпадают персональные данные всего одного человека: Эдди Лекуантр, тридцать два года, местный житель, судим за попытку сексуальной агрессии в 1997 году, когда он проживал в Шамбери. Молодая женщина не ответила на заигрывания Лекуантра в баре. Он пошел за ней, когда она пешком возвращалась домой, начал приставать. Она повысила голос, он стал угрожать и втолкнул ее в какой-то подъезд, рукой зажав рот. Порвал юбку и блузку, сбежал, когда их заметила компания гуляк. Полиция без труда задержала его по месту проживания.

Отсидев три года, этот тип покинул Шамбери и переехал в Орньяк, в десяти километрах от Сагаса. Сначала работал на гидроэлектростанции на озере Мируар, потом нанялся в гостиницу «У скалы» уборщиком.

Габриэль без труда вообразил, в какое впал возбуждение, сделав это открытие, – та же лава затопила его и сейчас. Жандармы – и он первый – наверняка вцепились в парня, как клещи в собаку. Лекуантр знал Жюли, они, без сомнения, вместе работали в гостинице или как минимум сталкивались в коридорах. Его дом обыскали 20 апреля 2008 года.

Габриэль глотал один отчет за другим. Несмотря на тщательное расследование, не было установлено ни малейшей связи между Лекуантром и исчезновением Жюли. Анализ его телефонных разговоров и мейлов не выявил ничего подозрительного. Ни один клиент ни разу не жаловался на него за противоправное поведение. Судя по рапорту, в день трагедии он работал до восьми вечера. Он не мог похитить Жюли.

Габриэль продолжил свои изыскания. Повторные допросы, сводные таблицы, обобщающие выводы, данные экспертиз… Протоколы свидетельских показаний со всякими высказываниями, вроде «милая девочка, скорее приятная» или же «из тех девчонок, которые иногда любят выпендриться». Учителя отзывались о ней как о хорошей ученице, хотя после лета 2007-го она закончила первый триместр выпускного класса намного хуже, чем могла бы. Однако они отмечали, что перед трагедией она значительно улучшила свои показатели и стала пятой в классе. Досье раздевало Жюли донага и рассматривало под разными углами голосами тех, кто ежедневно был рядом с ней.

Шаг за шагом, протокол за протоколом, сотни долгих и трудоемких проверок занимали бесчисленные страницы. Все перемещения лиц, вышедших из исправительного центра в момент событий, были отслежены. Месяцы и месяцы процессуальных действий, и в результате – тупик.

Бутылочки виски и пиво мало-помалу делали свое дело, в голове зашумело. Габриэль пробегал отчеты, преследуя две цели: найти что-то касательно серого «форда», о котором говорил Поль, и выяснить причину своего возвращения в гостиницу осенью 2008-го.

Первое упоминание об автомобиле он обнаружил в сведениях за 23 мая 2008 года. Записи камер видеонаблюдения на дорожном пункте оплаты автострады А40, в десяти километрах от Сагаса, за 7 и 8 марта были просмотрены его службой лишь спустя два с половиной месяца после исчезновения Жюли. В тот день серый «форд» проехал через дорожный пункт в 14:48 в одном направлении, то есть в сторону Сагаса, и в 17:57 – в другом, то есть в сторону Лиона. У машины был фальшивый номерной знак. Ее водитель оплатил дорожный сбор наличными.

Габриэль посмотрел на среднего качества фотографию, приложенную к досье. Его рука дрожала. Съемка велась с низкой точки, и разглядеть хоть что-то за ветровым стеклом было невозможно.

Фальшивые номерные знаки, краткосрочный проезд туда-обратно, тонированные стекла… У него не оставалось сомнений: пассажир или пассажиры машины похитили его дочь.

Габриэль залпом допил пиво. Стоя на коленях, он быстрыми движениями разложил по полу страницы, составил несколько стопок, по одному просмотрел листы и отложил те, что касались серого «форда». Описание, объявление в розыск по всей Франции – к сожалению, запоздалое. 8 марта следы автомобиля привели к дорожному пункту в Лионе. Жандармы получили свою порцию звонков и ошибочных свидетельств. Сколько ложных версий пришлось отработать, сколько разбитых надежд…

…До 9 июля 2012-го, пятьюстами страницами дальше. Через четыре года тот же серый «форд» был найден сожженным в поле в окрестностях Лилля. И опять номера ничему не соответствовали. Вместо запасного колеса под ковриком багажника лежали еще три фальшивых номерных знака, и среди них тот, который зафиксировали видеокамеры в 2008 году. Так была установлена связь с их делом.

Согласно протоколу, составленному лилльской жандармерией, виновники были обнаружены благодаря отпечаткам пальцев, которые удалось снять с багажника. Речь шла о двух молодых жителях городка Рубе в окрестностях Лилля, уже попавших в полицейскую картотеку, которые объяснили, что угнали машину в разгар дня со стоянки коммерческой зоны Икселя, бельгийской коммуны недалеко от Брюсселя.

Машина похитителя Жюли, угнанная в Бельгии, а затем сожженная во Франции двумя мелкими шкодниками. Габриэль вспомнил, что говорил Поль о нем самом: по словам бывшего коллеги, он сбежал из Сагаса, чтобы перебраться на север. Габриэль представил, в каком состоянии тогда был… Четыре года расследования – и ничего, полное отчаяние. Потом этот долгожданный прорыв. Колесил ли он по Икселю и окрестностям бельгийской столицы, один, без своего жандармского кепи, пытаясь добраться до владельца машины? Или же, наоборот, все бросил, чтобы погрузиться в отчаяние и продолжать тлеть на медленном огне вдали от Сагаса и его проклятых гор?

Половина третьего ночи. Вокруг него выплясывали страницы, голова кружилась. Габриэль расхаживал по комнате с фотографией «форда» в руке. Он пытался прикинуть возможный сценарий. Машина сначала съехала с автострады, потом вернулась на нее с интервалом в три часа. В середине того дня Жюли каталась на велосипеде по лесным склонам. У нее были свои привычки, ее стартовая и финишная точка никогда не менялась: парковка на подъеме к Альбиону. В тот момент, когда она собиралась снова выехать на дорогу, ее похитили. Возможно, водитель серого «форда» забрался вглубь леса. Вынудил Жюли остановиться. «Мадемуазель? Пожалуйста! Не подскажете?» Жюли резко затормозила и прислонила велосипед к дереву. И тогда похититель силой утащил ее к машине или же убедил пойти добровольно.