Экспедиция в Россию. От Невы до Алтая

УДК 94(47+57)«1829»

ББК 63.3(2)521.1-686

Г94

Редактор проекта Archivalia Rossica:

Д. А. Сдвижков (Германский исторический институт в Москве)

Оливер Любрих (редактор)

Перевод с немецкого Д. А. Сдвижкова

Комментарии О. Любриха, Е. Г. Неклюдова, Д. А. Сдвижкова

А. фон Гумбольдт. Экспедиция в Россию: от Невы до Алтая. – М.: Новое литературное обозрение, 2023. – (Серия «Archivalia Rossica»).

В 1829 году по приглашению императора Николая I знаменитый немецкий естествоиспытатель Александр фон Гумбольдт организовал экспедицию по Европейской части России, а также по Сибири вплоть до границы с Китаем. Путешествуя по империи, Гумбольдт, несмотря на постоянный надзор и запрет говорить на общественные темы, стремился зафиксировать российскую политическую реальность. В его трудах критика репрессивных институтов империи содержится в виде зашифрованных намеков, зато в корреспонденции ученый делится своими впечатлениями куда более откровенно. Книга Оливера Любриха составлена из дорожных писем Гумбольдта министру финансов Канкрину, брату Вильгельму и другу-математику Араго, в нее также включены записки Густава Розе, спутника Гумбольдта. Письма дают яркое представление о драматических обстоятельствах экспедиции и сложном положении самого Гумбольдта, вынужденного заниматься наукой в условиях политической цензуры и выбирать между рискованным вольнодумством и компрометирующим молчанием.

В оформлении обложки использованы: Портрет Александра фон Гумбольдта, худ. Йозеф Карл Штилер, 1843. Фонд прусских дворцов и садов Берлина – Бранденбурга. Карта горных хребтов и вулканов Центральной Азии из кн. A. von Humboldt, Asie centrale. Recherches sur les chaînes de montagnes et la climatologie comparée, vol. 1–3. Paris 1843.

ISBN 978-5-4448-2301-0

Originally published as «Die Russland-Expedition»

from «Alexander von Humboldt: Zentral-Asien.

Das Reisewerk zur Expedition von 1829, hrsg. von Oliver Lubrich, S. IX–CCVIII».

Copyright © 2009 S. Fischer Verlag GmbH, Frankfurt am Main

© Д. А. Сдвижков, перевод с немецкого, 2023

© О. Любрих, Е. Г. Неклюдов, Д. А. Сдвижков, комментарии, 2023

© Д. Черногаев, дизайн обложки, 2023

© ООО «Новое литературное обозрение», 2023

ПРЕДИСЛОВИЕ РЕДАКТОРА

Путешествие Александра фон Гумбольдта в Европейскую Россию и Сибирь представлено в этой книге в виде монтажа разных документальных источников. Они передают голос двух действующих лиц – Александра фон Гумбольдта (письма) и его спутника по путешествию Густава Розе (описание путешествия). В свою очередь, письма Гумбольдта подразделяются по своей манере на официальные и частные, поскольку он состоял во время экспедиции в переписке с двумя группами лиц: с одной стороны, это министр финансов России граф Георг фон (Егор Францевич) Канкрин, который взял на себя расходы по проекту, его жена и прусский посланник в Петербурге генерал барон фон Шёлер; с другой стороны – брат Вильгельм в Берлине и друг Франсуа Араго в Париже. Автор и адресат обозначаются следующим образом:

Канкрину – Александр фон Гумбольдт – графу Канкрину

Графине Канкриной – Александр фон Гумбольдт – графине Екатерине Захаровне Канкриной

Шёлеру – Александр фон Гумбольдт – барону Фридриху фон Шёлеру

Араго – Александр фон Гумбольдт – Франсуа Араго

Розе – Густав Розе. Путешествие на Урал, Алтай и к Каспийскому морю

Орфография и пунктуация соответствуют приведенным изданиям. Сокращения в тексте обозначены многоточием (за исключением опущенных сносок и ссылок на страницы). Подчеркивание и выделение переданы курсивом.

Компиляция выдержек из писем Александра фон Гумбольдта во время путешествия по России 1829 г. и описания этого путешествия минералогом Густавом Розе приводится по изданию: Alexander von Humboldt. Zentral-Asien. Untersuchungen zu den Gebirgsketten und zur vergleichenden Klimatologie. Hrsg. von Oliver Lubrich. Frankfurt a. M., 2009. S. IX–CCVIII с любезного разрешения издательства S. Fischer.

К РОССИЙСКОМУ ИЗДАНИЮ

Выражаем особую благодарность за научную редакцию перевода на русский язык главному научному сотруднику Института истории и археологии Уральского отделения РАН Евгению Георгиевичу Неклюдову. Он также является автором части комментариев, которые включены в настоящее издание дополнительно к немецкому тексту. Авторы остальных комментариев – Оливер Любрих и Денис Анатольевич Сдвижков.

ПОЯСНЕНИЯ К УПОТРЕБЛЯЕМЫМ ЕДИНИЦАМ МЕР¹

Локоть – длина предплечья

Морская сажень – 6 футов

Фут, английский – 30,48 см

Фут, парижский – 32,48 см

Копейка, денежная единица России, – 1/100 рубля

Кельнская марка, единица массы, – 233,85 г

Лахтер, единица длины в горном деле, – сажень, длина вытянутых в стороны рук

Миля (лье), французская, – 4452 м

Фунт, единица веса, – до 1858 г. единого стандарта не было

Пуд, русская единица массы, – 16,38 кг

Рубль, денежная единица России, – 100 копеек

Шаг, немецкая единица длины, – 70–80 см

Золотник, русская единица массы, – 4,27 г

Туаз, французская мера длины, – 1,95 м

Ведро, русская мера объема, – 12,3 л

Верста, русская мера длины, – 1066,8 м

Дюйм (pouce), французская мера длины, – ок. 2,7 см

ПОЯСНЕНИЯ К КАЛЕНДАРНЫМ ДАТАМ

Старый стиль: юлианский календарь (действующий в России до 1918 г.)

Новый стиль: григорианский календарь (действующий в Пруссии и Западной Европе)

В 1829 г. разница составляла 12 дней, таким образом, 18 мая «нового стиля» соответствовало 6 мая «старого стиля».

ЭКСПЕДИЦИЯ В РОССИЮ

Розе

Чтобы познакомить читателя с тем, что стало побудительной причиной для нашей экспедиции, я включу здесь с разрешения г-на фон Гумбольдта следующее из исторического введения к еще не напечатанному «Дневнику астрономических и магнитных наблюдений»:

«Полагаю, что самым достойным способом выразить благодарность, питаемую мной к высочайшей особе монарха, по приказу которого я предпринял и совершил путешествие в азиатскую Россию, станет сам мой рассказ о том, чему было обязано это путешествие, и о том, с какими благими мотивами и щедростью были предложены средства для достижения научных целей.

Летом 1827 г., вскоре после моего возвращения в отечество после долгого пребывания во Франции, государственный министр финансов Российской империи г‐н граф Канкрин² предложил мне изложить ему соображения о преимуществах платиновой монеты из уральских месторождений, которая вскоре должна была быть введена в оборот, и о законодательном установлении соотношения ее стоимости с двумя прочими благородными металлами. Еще ранее испанское правительство официально запрашивало меня о соображениях на тот же счет. Кроме того, во время Венского конгресса собравшимся монархам поступило предложение от частных лиц о чеканке монеты из американской платины, которая принималась бы всеми государственными казначействами. Опасения, которые в 1827 г. я выразил в этой связи графу Канкрину, по многолетнему опыту, при очень умеренной эмиссии платиновой монеты и большой протяженности империи, не оправдались, и я рад подтвердить это здесь. В то же время обсуждение без обиняков важного для национальной экономики вопроса ничуть не поколебало выраженное мне почетное доверие. Мне достаточно было едва упомянуть в переписке, что я надеюсь, насколько это позволит моя ситуация, посетить летом Урал, геологическое строение которого, очевидно, дает много параллелей для сравнения с горной цепью Анд в Новой Кордове³. И уже 5 (17) декабря 1827 г. г‐н министр финансов, неустанно способствующий появлению все новых научных предприятий и институтов, известил меня о высочайшем повелении Е. И. В. Николая I. Согласно ему, моя дальняя поездка должна была быть тщательно подготовлена и осуществляться исключительно за счет средств российского двора. Это известие пробудило во мне вновь прежнюю врожденную тягу к путешествиям. Но как бы я ни был счастлив вновь пересечь столь обширное пространство сухопутным путем, я все же не мог воспользоваться этим замечательным предложением, нисколько не умалявшим притом моей свободы, немедленно – ибо прежде должен был закончить зимой-весной 1828 г. свои публичные лекции о физическом мироописании.

Просьба об отсрочке была немедленно принята, и 8 (20) марта 1828 г. граф Канкрин известил меня о собственноручной конфирмации Е. И. В. того, что из моих собственных соображений я волен перенести экспедицию на Урал и в Тобольск на 1829 г., а также взять с собой в качестве сопровождающих ученых коллег профессоров Эренберга⁴ и Г. Розе⁵. На мое усмотрение оставлялось также, захочу ли я в последующем посетить также Арарат и прочие южные территории России. Г‐н министр финансов с трогательной заботливостью принял самые действенные меры для обеспечения безопасности и скорости предпринимаемой поездки. Отдельная присланная мне зимой 1829 г. незадолго до отъезда из Берлина промемория включала в себя определения об уже изготовленных для экспедиции повозках, числе почтовых лошадей на станциях (обычно от 15 до 20), выборе фельдъегеря или курьера, о просторных квартирах, которые должны были быть везде в готовности, о воинском сопровождении там, где оно требовалось по близости границы, и т. п. Нас должен был сопровождать замечательный чиновник горного ведомства, равно владевший двумя языками, немецким и французским. Считаю приятным долгом выразить здесь публично свою признательность этому нашему проводнику, г-ну обер-гиттенфервальтеру, а ныне берг-гауптману Меньшенину⁶.

Упомянутая промемория заканчивалась знаменательными словами: то, в каком направлении и с какими целями будет предпринято путешествие, оставляется на Ваше усмотрение; правительство заинтересовано лишь в поддержке науки. Насколько возможно, способствуйте развитию горного дела и промышленной активности России. Не могу умолчать о подобных благородных побуждениях, которые и были реализованы на всем протяжении поездки в 14 500 верст (более 2000 географических миль), уже потому, что они отрадным образом характеризуют эпоху, в которой мы живем. Благоволение, оказываемое незаметной деятельности одного человека, снисходит до него с высоты науки. Оно служит живым выражением внимания, которое державный монарх оказывает развитию знания и благотворному влиянию этого знания на благосостояние народов. Среди многочисленных знаков расположения, которыми я обязан императору Николаю I, особенно важно для меня упомянуть о предложении новой поездки, сделанном мне по распоряжению Его Величества 14 (26) февраля 1831 г., то есть спустя всего 16 месяцев после возвращения с Каспийского моря. Мне предоставлялось на выбор посетить лишь Финляндию, либо, если я предпочту юг, Кавказ. Это распоряжение, которому, к сожалению, я не смог последовать, дало мне повод думать, что устремления моих друзей и мои собственные удостоены милостей, которые мы можем хоть отчасти оправдать лишь должным приложением всех наших сил».

Это написано г-ном Гумбольдтом.

Розе

Сибирскую экспедицию я проделал при самых благоприятных обстоятельствах, какие только возможны при преодолении столь обширных территорий восточной Европы и северной Азии. Везде прилагались самые действенные усилия для возможно более скорого передвижения; на всех шахтах и металлургических заводах нас ожидали, вскоре по прибытии знакомили со всем достойным внимания, на осмотрах нас по возможности сопровождали служащие предприятий. Таким образом никакое время не было потрачено впустую, мы могли познакомиться со всеми предметами гораздо быстрее, чем было бы возможно при иных обстоятельствах. За краткий срок, менее чем шесть месяцев⁷, мы пересекли Урал почти на шесть градусов широты от Богословска⁸ до Орска и Алтай от Барнаула до монгольско-китайской границы на Иртыше. Мы посетили Астрахань и Каспийское море. В то же время из‐за высокого темпа, который требовался для этой поездки, чтобы не быть застигнутыми зимой, нельзя было провести сопутствующие геологические исследования, и мы должны были удовольствоваться общим обзором.

Розе

Мы, то есть г‐н фон Гумбольдт, г‐н Эренберг и я, отправились из Берлина 12 апреля 1829 г. в двух экипажах, поскольку поездка по северной Азии требовала наличия под рукой астрономических и физических инструментов, книг и приспособлений для химических опытов и сбора коллекций по естественной истории. Отъезд был назначен вначале на более позднюю дату, а именно начало мая, однако его ускорило известие о том, что в это время Его Величество император России уже должен уехать из Петербурга для коронования в Варшаву.

В Берлине уже давно установилась теплая весенняя погода, так что мы надеялись добраться без остановки до Петербурга. Однако вскоре мы поняли, что выбрали для такого северного путешествия наихудшее время. Уже на следующий день нас застиг снег, из‐за таяния которого дороги раскисли. А позднее мы столкнулись с неудобством, что на всех реках на нашем пути был ледоход. В каждом случае приходилось его пережидать, так что наше путешествие чрезвычайно затянулось.

Однако в первые дни все эти тяготы нам еще не досаждали. Большое шоссе, ведущее в Кенигсберг, снег не особенно испортил, а в Диршау, куда мы прибыли утром 14-го, Вислу мы нашли уже 8 дней как очистившейся ото льда и смогли без остановки пересечь ее на пароме. Вода стояла еще высоко, в низменностях около Данцига она прорвала дюны, причинив большой ущерб. Через две мили мы переправились через второй рукав Вислы, Ногат, по ту сторону которого находится Мариенбург. Несколько часов мы с интересом осматривали старый замок немецких рыцарей, который восстановлен ныне в первоначальном виде. За Мариенбургом и до Эльбинга мы снова обнаружили всю местность по обе стороны дороги затопленной настолько, что на поверхность залившей все воды почти ничего не выступало.

15‐го утром мы достигли Кенигсберга и провели там два приятных дня, возобновляя старые знакомства и завязывая новые.

Вильгельму ⁹

Кенигсберг, 5 (17) апреля 1829 г

Мое путешествие, дорогой брат, протекает легко и счастливо. Мы прибыли сюда вчера в 8 утра, после того как ехали четыре ночи подряд и напрасно прождали в Мариенбурге шесть часов обер-президента фон Шёна¹⁰. Видимо, приехать из Мариенвердера ему помешало колоссальное наводнение. В Мариенбурге мы осмотрели все замечательное под руководством педантичного священника. Дорога из Берлина сюда в общем и целом была отличной, если не считать снега и ледяной корки на протяжении нескольких миль. Ехали мы достаточно быстро, так как часто перекусывали и должны были остановиться на три часа из‐за скоб прикрученного (к повозке Эренберга) чемодана. Здесь я провожу все время с энергичным и любезным Бесселем¹¹, на построенной тобой обсерватории, и не далее как сегодня утром вел с ним магнитные наблюдения. Вчера он пригласил к себе на обед всех ученых. Для подготовки к дальнейшему путешествию всю необходимую помощь мне оказывает дворцовый почтмейстер Пфютцер. Двинуться дальше я смогу только сегодня ночью: по сведениям из Мемеля, морской пролив очистят от уже ненадежного льда. Возможно, мы остановимся на последней станции косы, в Шварцорте, если в [Куршском] заливе еще будут большие льдины. Переезд через Вислу выдался совершенно безопасным. Здоровье мое великолепно, спутники замечательные, к четырем кубическим футам медикаментов Эренберга мы пока даже не притронулись. Нежно обнимаю тебя, дорогой брат, постоянно думаю о тебе и твоем будущем. Обними Каролинхен¹² и Германа¹³ и напиши три строчки моему уважаемому другу генералу Вицлебену¹⁴, чтобы сообщить ему о дате моего отъезда отсюда. Кроме Дерпта (на 1 день), я безусловно постараюсь нигде не задерживаться.

Розе

В четырех милях за Мемелем заканчивается Пруссия; первый пограничный город России – Поланген. Сюда уже давно поступило распоряжение министра финансов графа Канкрина о беспрепятственном пропуске нас. Так что получив подорожную – разрешение ехать на почтовых лошадях – мы смогли сразу продолжить наше путешествие. У деревни Шрунден вечером на следующий день мы переехали через Виндау [Венту]; лед уже прошел, но переправу чрезвычайно осложняли высокая вода и разбитый ледоходом берег. Нас также задержала на следующий день маленькая речка Швете [Свете]: хотя мост над ней остался целым, он поднимался над водой как остров посреди большого озера. Приятным сюрпризом в преодолении тяжелых дорог стало для нас гостеприимство г-на старосты фон дер Роппа из Паплакена (деревни между Тадайкеном и Обербартау), который послал нам со своим младшим сыном, славным мальчиком, угощение.

Переправа через реку Аа¹⁵ утром 24-го, несмотря на высокую воду, прошла хорошо, тяжелее было переехать около Риги Дюну,¹⁶ по которой еще шел лед. Повозки каждая по отдельности были погружены на большие лодки, которые на полных парусах обходили льдины. Рига с ее высокими фронтонами домов, узкими улочками и жизнью на них имеет вид ганзейского города. Уехать из Риги мы смогли лишь после обеда; мы проезжали через обширные крепостные сооружения и предместья – заново выстроенные, поскольку они сгорели при осаде 1812 года. Ночью мы благополучно перебрались через небольшую речку Аа, а после того, уже не препятствуемые разлившимися реками, продолжили свой путь к Дерпту. Здесь мы испытали на себе скорость, с какой ездят в России. Г‐н генерал фон Шёлер¹⁷ выслал нам навстречу из Петербурга курьера, который ожидал нас уже в Риге, а теперь, будучи впереди нас, брал лошадей на станциях. Таким образом, несмотря на очень дурные дороги, мы преодолели 239 верст от Риги до Дерпта за 33 часа. Мы были не против проехать эту местность быстро: она неинтересная – песчаная и частично покрытая еловыми лесами.

Вильгельму

Нарва, 12 (29) апреля 1829 г

Сегодня, на 16‐й день после нашего отъезда из Берлина, мы, дорогой и искренне любимый Вильгельм, все еще не в Петербурге, хотя и намеренно останавливались всего на два дня в Кенигсберге и день в Дерпте, а также постоянно едем ночью. Однако злосчастное свойство воды быть то в твердом, то в жидком состоянии нарушает все наши планы. Дороги сами по себе сносны, хотя начиная с Дерпта мы и видим вокруг себя все ужасы зимнего пейзажа – снег и лед, сколько хватает глаз. Но везде остановки у рек, на которых либо в полном разгаре ледоход, как на Дюне и Нарве (здесь), или берега так размыты, что передние колеса почти тонут в грязи и необходимо подвозить балки, чтобы крестьяне могли толкать повозки с отпряженными лошадьми через самые глубокие ямы. Все это, впрочем, обычные вещи для весны, в целом совершенно безопасные и которые ни на миг не портят нашего приподнятого настроения. Упоминаю я о таких препятствиях (до сего дня нас перевезли на паромах уже 17 раз) лишь затем, чтобы показать, что мы опаздываем с прибытием не по своей вине. В Мемеле мы были на блестящем и приятном обеде у богатого тайного почтового советника Гольдбека, принимали депутации от купечества и почести от первых лиц. У Паплакена около Митавы мы видели, как прекрасно одетые дамы скачут по мокрому полю, чтобы подобраться к нашему застрявшему в грязи экипажу. Мы полагали, это от веселья, охватившего жителей близлежащего замка при виде потерпевших крушение. Но вскоре дело разрешилось. Когда мы выбрались из грязи и проехали с четверть мили, нас на полном галопе нагнал лакей в богатой ливрее. Остановив экипаж и справившись обо мне, он вынул из футляра серебряный поднос, два небольших серебряных бокала и передал нам бутылку прекрасного венгерского вместе с коробкой настоящих французских конфитюров. Все это нам послал староста Паплакена, граф фон дер Ропп, «потому что его дамам не удалось пригласить нас в замок». Едва ли можно более цивилизованным образом проявить свое гостеприимство. В Митаве мы слышали, что он родственник герцогини Курляндской и имеет у себя статую работы Торвальдсена¹⁸. Сцену оформляла пашня с тремя березами и двумя соснами, в духе местности у Ораниенбургских ворот, которая с милой монотонностью тянется вот уже 200 миль в направлении северо-востока. Самое замечательное из того, что я видел среди всей этой антиприроды, – это [Куршская] коса, на которой мы провели четыре-пять дней, обнаружив пять раковин и три лишайника. Если бы Шинкелю¹⁹ слепить вместе пару кирпичей, учредить в этих заросших кустарником песчаных степях «Понедельничный клуб»²⁰, кружок любителей искусства еврейских дам и академию, то ничто не мешало бы создать тут новый Берлин. Наблюдая на косе, как величественно солнце садится за море, я даже предпочел бы это новое творение старому. При этом, как ты знаешь, там говорят на чистом санскрите – литовском.

В Риге, где мы плыли по Дюне при попутном ветре против течения, столкнувшаяся с баркой Эренберга льдина нанесла пробоину, но уже близко от берега. Мы обедали там у прусского генерального консула Вёрманна²¹, который предложил нам целые тарелки свежей клубники, малины и винограда из своих оранжерей. Рига мне очень понравилась, она похожа на богатые ганзейские города.

О Дерпте и тамошних торжествах рассказывать утомительно. Университетский экипаж с четверкой лошадей, визиты профессоров с 8 утра до 9 вечера, безумно роскошный обед, который был дан нам от имени всего университета, со всеми приличествующими тостами. При этом, впрочем, и новая информация, интересные люди: Крузе²², Энгельгардт²³ – геолог с Урала, Ледебур²⁴, ботаник, побывавший на Алтае, Эшшольц²⁵, спутник Шамиссо и замечательный зоолог, но прежде всего – Струве²⁶ со своими двумя тысячами двойных звезд и замечательным телескопом. Метель, которая обрушилась на нас три дня назад, помешала всем астрономическим наблюдениям, но я после нескольких проб убедился, что при микрометрических измерениях погрешность не превышает тридцатой доли секунды!

В Риге мы нашли курьера, который ожидал меня уже четыре дня и который ныне едет перед нами. Это сообщает нам столь почтенный вид, что за ночь с нас берут по 15–18 рублей серебром. Из-за плохих дорог вместо шести–восьми лошадей, которых мы брали до Кенигсберга, мы вынуждены теперь на оба экипажа брать двенадцать. Из-за этого удорожания вся поездка в одну сторону легко может выйти в 900 талеров (что все же на 900 талеров меньше, чем 1200 дукатов или 3927 талеров, выданных мне). Курьер утверждает, что за поездку с 400 лошадьми здесь берут 370–400 талеров. Мои экипажи до сих пор держались отлично. Ни один гвоздь не выпал, только раз лошадь разбила нам дышло. Зайферт²⁷ показывает самую энергичную и добросовестную деятельность. Здоровье наше превосходно, все мы бодры и довольны. Надеюсь, ледоход позволит нам завтра перебраться через Нарву. Тогда, возможно, следующую ночь мы уже будем ночевать в Петербурге. Присланными в Риге письмами Шёлер любезно пригласил меня остановиться у него, поскольку квартира майора Туна свободна. Думаю, я приму его предложение. Император, к счастью, отъедет только 7 мая.

Розе

Уже со Стрельны, последней почтовой станции перед Петербургом, начинается беспрерывный ряд прекраснейших летних вилл; затем вы проезжаете через большие и великолепные триумфальные ворота и несколько улиц, которые ведут к собственно заставе. Длинная и широкая улица переходит в другую, в дальнем конце ее сияет позолоченный шпиль башни Адмиралтейства. Мы повернули вправо и поехали вдоль широкого канала, Фонтанки, который разрезает полукругом южную часть города и красиво обрамлен набережными из тесаного гранита. Большие красивые дома по сторонам чередуются с дворцами; наконец, слева показывается похожий на крепость дворец императора Павла, а сразу за ним следует Летний сад. Мы следовали по широким улицам быстрой рысью в течение более чем часа, пока наконец не достигли Гагаринской улицы. Там расположен дом прусского посланника г-на генерал-лейтенанта фон Шёлера, который на правах старого друга горячо приветствовал г-на фон Гумбольдта. Шёлер – человек замечательного ума, живо заинтересованный в успехе нашего научного предприятия, и мы обязаны ему самой искренней благодарностью.

Петербург производит на иноземца, даже видевшего до того другие большие города вроде Лондона и Парижа, ошеломляющее впечатление. Из угловой комнаты нашей квартиры открывался вид на Неву, к которой Гагаринская улица выходит под прямым углом. Река здесь представлялась почти необозримой ширины, поскольку как раз напротив от нее отделяется первый рукав Невы, Большая Невка, и течет на некотором протяжении в одном направлении с улицей. После некоторого отдыха еще в тот же день пополудни я не мог утерпеть, чтобы вместе со своим другом Эренбергом не сходить к Неве. Мощная большая река была еще полностью подо льдом; немного отступя от Невки, на лед через реку были положены доски, образуя таким образом мост до крепости на небольшом острове Невы, – мы посчитали его длину в 830 шагов. После этого мы продолжили наш путь вдоль красивых чистых гранитных набережных Невы. За колоссальной чугунной оградой с гранитными столбами, отделяющей от набережной Летний сад, следует Мраморный дворец, отделанный внизу гранитом, а вверху мрамором. Напротив него – башня крепости, завершающаяся позолоченным шпилем. Затем следует Эрмитаж, протяженный дворец с художественными коллекциями; непосредственно к нему примыкает величественный Зимний дворец, и наконец, затем через площадь – здание Адмиралтейства, оба крыла которого выходят к Неве и препятствуют дальнейшему проходу по набережной. Большая площадь между Зимним дворцом и Адмиралтейством переходит в другую, еще более обширную, на которую выходят главные фасады обоих этих зданий. Площадь была покрыта лавками, качелями, катальными горками и достопримечательностями всякого рода; мы с трудом протискивались через колышущуюся толпу людей, которые с искренним весельем праздновали последние дни пасхальной недели. Нас привлекала новизна всех предметов, манера развлечений, сами русские с их бородами, длинными синими кафтанами и меховыми шапками; спустя продолжительное время мы двинулись дальше²⁸.

Вильгельму

Санкт-Петербург, [21 апреля] (3 мая) 1829 г

Вчера я написал несколько строк принцу В.[ильгельму]²⁹ с благодарностью королю³⁰ за его хвалебные рекомендации в адрес императорской семьи. Сегодня у меня в запасе совсем немного времени, чтобы лишь сообщить тебе, дорогой друг, что после устроенного всей академической корпорацией в Дерпте колоссального банкета, который мы должны были почтить своим присутствием, и полуторадневной остановки в Нарве, где мы должны были дожидаться схода льда, утром 1 мая мы благополучно прибыли к генералу Шёлеру. Он настаивал на том, чтобы поместить нас у себя, поскольку все помещения, занимаемые его супругой и майором Туном, были свободны. Из 18 дней мы провели в пути лишь 11, остальные потеряны, кроме дней в Кенигсберге и Дерпте, которые были очень плодотворны. В Риге нас четыре дня ожидал фельдъегерь, чтобы взять нам лошадей. С тех пор, как я здесь, император осыпал меня милостями и знаками внимания еще более, чем это можно было ожидать. Через день после моего приезда он поручил передать мне посетить его без всяких церемоний к трем часам дня. Он пригласил меня одного отобедать, всего на четыре прибора, с императрицей и г-жой Вильдермет³¹.

Император живо интересовался тобой, Гедеманом³² и сочувствовал понесенной нами потере³³. Императрица восхищалась замечательными качествами усопшей. В императорской семье царят милые доверительные отношения. За обедом на коленях у императора была его маленькая дочь. После трапезы он забрал меня, чтобы лично провести по всем великолепным чертогам Зимнего дворца; император сводил меня ко всем своим детям и показал замечательные виды на Неву, открывающиеся из разных окон.

2 мая был дан большой праздник у французского посла, где я встретил много своих знакомых. Меня чествовали повсюду; по распоряжению императора г‐н Канкрин вручил мне 20 тысяч рублей вместо 10. Сегодня утром я вновь был при дворе, по случаю дня рождения императрицы. В часовне звучала замечательная музыка. Интерьер помещения еще более великолепен, чем Версаль. Императрица пригласила меня к себе и на сегодняшний вечер, в то же время меня снова пригласили отобедать с императорской семьей. Не было никого из иностранцев, не приглашен даже Массов³⁴. У императора самые обходительные манеры: «Прежде всего должен поблагодарить Вас, что приняли мое приглашение; едва смел надеяться на это». Затем он поинтересовался, носит ли еще тюрбан [Фридрих фон] Ансильон³⁵. Я сказал ему, что его империя равна по пространству Луне. [В ответ]: «Если бы она была на три четверти менее, то управлялась бы более разумно». Отвечено со вкусом, как по мне. Сегодня он снова много говорил со мной о тебе и твоей семье. На Неве сегодня начался ледоход. Зима все еще настолько чувствительна, что г‐н Канкрин собирается отпустить нас в путешествие лишь через 15–20 дней. Здоровье мое блестяще. Зайферт очень услужлив. Ни единого гвоздя на экипажах не сломано. Тысяча дружеских приветов. Обнимаю домочадцев*.

А. Гумбольдт

Вильгельму

Петербург, [28 апреля] (10 мая) 1829 г

Благодарю сердечно, дорогой брат, за твое любезное письмо, которое, однако, принесло печальное известие о смерти замечательного Эйхлера³⁶. Мало найдется известий, которые бы огорошили меня больше, чем это! Как рано он ушел! Да и Руст³⁷ уже на пороге смерти, почти наперегонки с ней. Как меняются стремительным вихрем обстоятельства человека. Эйхлер был поистине другом семьи и дома, благородного характера и постоянства во мнениях. Так уходят лучшие. Мои успехи в здешнем обществе не передать словами. Все, что есть благородного и ученого, вращается вокруг меня. Едва ли возможно вообразить себе большее внимание и достойное гостеприимство. Почти каждый день я обедал в самом тесном кругу (на четыре персоны) с императорской семьей, каждый вечер в милом непосредственном общении у императрицы. Наследник престола дал мне обед, «чтобы можно было потом вспоминать о нем». Молодому великому князю велели попросить мой портрет, акварель, которую должен исполнить художник Соколов³⁸. В Генеральном штабе военный министр Чернышев³⁹ распорядился передать мне собрание всех изготовленных там карт. Каждый начальник департамента изъявлял свою готовность к услугам мне.

Заведения и коллекции и правда чрезвычайно богаты. Канкрин умен и энергичен. Экипажи очень хороши – каждый стоил правительству по 1200 наших талеров. Деньги везде предлагают как сено, желают предупредить каждое пожелание.

Полагаю, мы тронемся в путь 18 или 19 мая (все по новому стилю), потому что экипажи будут готовы только 16 мая, везде пока лежит снег и ни следа растительности. Надеемся добраться до Тобольска, Киргизской степи и Оренбурга. Шёлер разместил нас с большим удобством. Сам он, очевидно, отбудет еще до нас, около 15 мая, в Берлин. По поводу писем прошу тебя все их, включая те, которые адресованы Розе и Эренбергу (их обоих тут хорошо приняли), послать во франкированном конверте по адресу тайного придворного советника и почт-директора Гольдбека⁴⁰ в Мемель. Он по моей просьбе перешлет их сюда русскому почт-директору Булгакову, который всегда знает, где мы находимся. Прошу лишь позволить мне оплатить расходы через твоих людей, в противном случае мне придется искать другие пути. Инструмент у Гамбе⁴¹ я заказал два года назад, и хотя теперь он мне не нужен, я все же должен за него заплатить. Поэтому прошу тебя, дорогой брат, выплатить по моему счету всю сумму в 2100 франков Гамбе в Париже через Мендельсона⁴². Г‐н Лео (агент Мендельсона в Париже) знает адрес Гамбе. Я имею довольно надежды перепродать теодолиты Гамбе здесь. Прошу тебя также возместить расходы на микроскоп по моему счету в должном порядке Мендельсону. Я уже писал тебе, как часто и с большой симпатией императорская семья поминает тебя, Гедемана и всех твоих дочерей. Сердечный привет дорогим домашним. С братской любовью и неизменной благодарностью, твой