Читать книгу: «Бармен отеля «Ритц»», страница 5

8

Одно дело – представлять себе политика по фотографиям в газетах или кадрам кинохроники, и совсем другое – увидеть его во плоти.

Особенно когда этой плоти на нем так много!

Внешний вид Германа Геринга совершенно не соответствует установившейся репутации Великого Воина и Охотника. Он больше похож на немолодого, потрепанного жизнью франта: на нем шелковое муслиновое кимоно, лавандово-сиреневые брюки и кожаные шлепанцы с какими-то подблескивающими камнями. Лицо оплывшее, щеки свисают, как перебродившее тесто. Кожа замазана тональным кремом, сильно разит «Герленом» с каким-то экзотическим запахом. «Я – человек эпохи Возрождения», – провозгласил рейхсмаршал, тыча пальцем в зеленое лакированное трюмо, установленное по его приказу в апартаментах. Этот апологет нацистского мужества любит наносить макияж, сидя перед двустворчатым зеркалом.

Эта деталь наверняка позабавит Жоржа. И Бланш.

Но как бы то ни было, а в этом заставленном вещами номере-люксе Франк Мейер чувствует себя неловко и с трудом ориентируется.

Как и запланировано, откупорили бутылку шампанского. «Вдова Клико» 1913 г.: точно такое же подавали на серебряном юбилее императора Вильгельма II – двадцатипятилетии его восшествия на престол. Безумный раритет.

Рейхсмаршал польщен, Мари-Луиза в восторге. В гостиную осторожно входит плотный щекастый мужчина в квадратных очках. Геринг представил его как своего арт-дилера Карла Хаберштока. Коренастый немец вызван, чтобы осмотреть часы, доставленные Мари-Луизой, и дать экспертное заключение. Пока Вдова разворачивает упаковку, Франк наблюдает за Герингом. Заплывшие глазки впились в золоченный металлический корпус, которые украшает старинная ваза над циферблатом. Вот уж настоящий боров. Хабершток кивает, одобрительно выпячивает челюсть и подтверждает: вещь исключительно ценная.

– Истинная жемчужина часового искусства восемнадцатого века.

Геринг проводит пальцем по розовым фарфоровым плакеткам с изображением цифр и просит предложить ему цену.

– Это невозможно, – отвечает Мари-Луиза. – Часы – часть коллекции Версальского замка, то есть являются собственностью государства.

Геринг ухмыляется:

– А разве французское государство не нуждается в деньгах?

– Я узнаю у нашего директора или его заместителя, господина Зюсса, – обещает Мари-Луиза.

Едва упомянуто имя виконта, как Геринг спрашивает, не будет ли она возражать, если заместитель директора поможет его эксперту в поисках произведений искусства, которые можно приобрести в Париже. Мари-Луиза тут же идет в атаку. Она искала слабое место, чтобы продвинуть свои пешки, и вот брешь найдена.

– В обмен на услуги господина Зюсса, – осторожно начинает она, – могу ли я попросить вас ограничиться принятием одной ванны в день?

Франк и Карл Хабершток синхронно делают шаг назад. Рейхсмаршал сидит, онемев. Поерзав в шезлонге, он взмахом руки отсылает арт-дилера и наконец встает. Выпрямляется, откидывает все тело назад и встает перед ними гордо, как паладин.

– Действительно, до меня доходили слухи…

Он не заканчивает фразу, он смотрит на хозяйку отеля так, словно пытается прочесть ее мысли.

Франк наблюдает за ними: два хищника молча оценивают друг друга. Самообладание Вдовы поистине вызывает восхищение. Взгляд Геринга пробирает до глубины души, но она не опускает глаза. Молчание длится несколько секунд. Геринг встает, делает несколько шагов, затем четко и спокойно, почти ласково спрашивает ее, ведома ли ей радость мести. В точку! Вдова как будто сбита с толку. Неужели Геринг, этот намазанный гримом людоед, еще и умеет видеть людей насквозь? Или выпад сделан наугад? Мари-Луиза берет себя в руки:

– Знаете ли, в моем возрасте человек обычно много чего изведал…

Рейхсмаршал хитро улыбается и снова устраивает свое слоновье тело на бархатной козетке. Теперь, когда его восковое лицо обращено к потолку, а руки скрещены на вздутом животе, он похож на средневековое надгробие.

– Гитлер – спаситель! – вещает он, опуская веки и резко повышая голос. – Сегодняшний день явил тому новое доказательство. Левацкая мразь, евреи и нигилисты повержены в прах. Но в отношении униженного врага следует сохранять максимальную бдительность, вы согласны?

Он продолжает, как бы обращаясь к самому себе:

– Для достижения окончательной победы враг должен быть полностью уничтожен! Вот непременное условие, при котором Третий рейх пройдет сквозь тысячелетия!

Людоед замолкает, его звериное дыхание становится ровнее. Гости не знают, как поступить. Может быть, Геринг задремал? Франк смотрит себе под ноги, под ботинками – шкура бенгальского тигра, подстреленного Великим Охотником самолично.

9

1 октября 1940 г.

Вместо Уинстона Черчилля на Вандомской площади обосновался Герман Геринг, зато дом на улице Анри-Рошфор, где живет Франк, почти вернулся к нормальной жизни. Консьерж даже нашел время, чтобы навощить дубовую лестницу. Аромат восковой мастики Sapoli создает иллюзию прежнего мира. С четвертого этажа снова доносятся звуки фортепиано: сегодня вечером мадемуазель Ле Троке репетирует Шумана. «Грезы» немецкого композитора – ее конек.

Даже у фрицев можно найти что-то хорошее.

Франк сидит у себя в гостиной на диване и тихо радуется. Сын оказался жив и здоров, и даже не в плену. Мейер отпраздновал это известие парой бокалов «Кот-де-Нюи». Утром пришла почтовая открытка: только что введенное «межзональное сообщение»⁶. Франк в двенадцатый раз перечитывает текст. Жан-Жак избежал мобилизации благодаря плохому зрению. Франку немного стыдно: он забыл, что сын близорук. Или вообще не знал об этом? Какая разница! Главное, что мальчуган по-прежнему в Ницце и только что принят бухгалтером в отель «Негреско». Подчеркнуто: «настроение – спокоен».

По вечерам в доме на улице Анри-Рошфор тихо. Франк хорошо знает: немало жильцов покинули здание. Теперь он не так строго судит тех, кто бежал из Парижа. Он с теплом вспоминает жившую над ним чету Биренбаум. Эти вернутся не скоро. Утром, перед отъездом в Испанию, они отдали ему ключи от своей квартиры, попросив присматривать, как бы не ограбили мародеры. На тротуаре Жан Биренбаум шепотом сказал Франку, что всем французским евреям надо следовать их примеру.

– В овчарню вошли волки, – добавил он.

Франку показалось, что сосед смотрит на него слишком настойчиво, словно намекает на что-то. Неужели советует ехать? Невозможно! Я уже двадцать лет как француз, ветеран войны, сражался под Верденом под командованием самого Петена, я ничем не рискую.

Франк наливает себе третий бокал вина. Напиться и лечь спать! Тем лучше.

Дневник Франка Мейера

Шумановские «Грезы» каждый раз переворачивают мне душу. Я даже не пытаюсь бороться с этим чувством, наоборот. Мелодия подхватывает меня и тут же уносит к далеким воспоминаниям манхэттенской юности. Туда, где в Hoffman House задумчивый пианист из Дюссельдорфа по имени Эвальд каждый раз играл эту вещь под закрытие бара. Припозднившиеся клиенты обожали эту грустную мелодию, с ней им казалось, что ночь – нежна. Мне тоже. Пальцы Эвальда скользили по «Стейнвею» и уносили тоску по родине, «Грезы» дарили иллюзию бессмертия. Перед самым концом смены, надраивая, как положено, медный поручень, обводящий контур стойки, я часто просил, чтобы Эвальд сыграл «Грезы» для меня одного. Иногда по шесть раз подряд – казалось, он так может играть до бесконечности. И я вместо того, чтобы отправиться домой и лечь спать, садился на один из деревянных стульев красного дерева в этом царстве великого бармена Мэхони и погружался в нью-йоркскую ночь, что кипела в огромном окне слева от бара. Умопомрачительный город, сверкающий огнями. Снаружи все сияло и вспыхивало в свете автомобильных фар. Всю ночь горели вывески театров, мюзик-холлов и паласов. Этот город отменил тьму, и двадцатый век обещал стать феерией. Все казалось прекрасным сном. На прилавке в полный рост стояло чучело черного медведя, подпирая золоченый торшер, и даже дикий зверь выглядел по-домашнему уютно и умиротворенно. На противоположной от медведя стене висела довольно смелая картина маслом, изображавшая нимф и сатиров, и всяческие жизненные утехи… Здесь царила атмосфера легкости и гедонизма. Каждый вечер пионеры прогресса приходили сюда наслаждаться жизнью и беззаботным миром, состоящим из блесток, долларов и холодного шампанского. И вся Америка была как ее небоскребы – устремлена к небу; вся страна неслась навстречу будущему, непременно лучезарному и солнечному. Ни в Нью-Йорке, ни Париже люди не могли предугадать развороченные леса Вердена, никто и подумать не мог, что цивилизованные народы будут истреблять друг друга в тумане и топи Арденн.

10

2 октября 1940 г.

А рейхсмаршал-то косой, как заяц.

Геринг собственной персоной сидит за столиком полковника Шпайделя, и тот, как может, прячет неловкость за круглыми очочками. Возможно, маршал топит в спиртном неудобные мысли: его «Битва с Англией» застопорилась, «Спитфайеры» британских ВВС сильно дали прикурить эскадрильям люфтваффе. Полковник Шпайдель периодически бросает за стойку умоляющие взгляды. Франк пожимает плечами.

Что поделаешь, я тут бессилен.

В обычные времена он бы уже подошел и потихоньку навел порядок. Но времена давно уже не обычные. Вот и Жорж вовсю суетится вокруг Геринга, никак не облегчая ситуацию. Он только что принес ему еще одну Pink Lady: джин, яичный белок, гренадин и лимонный сок. Людоед обожает этот коктейль, особенно если плеснуть поверх побольше бренди.

Франк – заложник собственного бара, теперь «Великий лесничий» – его личный тюремщик. Глаза двух десятков офицеров люфтваффе устремлены на кумира, блестят от возбуждения, все наперебой изображают безудержное веселье! И сам Геринг – семипудовый шар безумия и власти.

– Тише, господа! – внезапно рявкает он. – Предлагаю игру.

В баре сразу становится тихо, как в окопе перед атакой. Геринг обводит оловянным взором столы, затем стойку бара.

– А, Жорж, вы здесь! Я хочу поиграть с вами.

– Я к вашим услугам, рейхсмаршал.

– Вот увидите, так можно много узнать о том, кто перед тобой. Для начала я достаю из кармана банкноту в сто рейхсмарок. Вот она. Новенькая, красивенькая. Сто рейхсмарок! Мой вопрос очень прост, Жорж: что бы вы сделали с банкнотой, если б она была вашей? Даю вам выбор. Вы можете либо угостить пивом прекрасное собрание офицеров рейха, собравшееся сегодня здесь…

Громкие аплодисменты подчиненных.

– …либо, – продолжает Геринг, – выбрать в этой комнате одного-единственного человека и поднести ему отличную бутылку. Ну? Что бы вы сделали, дружище?

Франк сверлит своего старого товарища настойчивым взглядом.

Не попадайся в ловушку, Жорж! Уходи в сторону, умоляю тебя. Отвечай вопросом на вопрос…

Но Жорж рад гнуть шею!

– Без колебаний, рейхсмаршал, я выбираю второй вариант.

Офицеры, лишенные пива, еще пуще аплодируют начальнику и его официанту.

Стоило Герингу войти, как бар превратился в цирк-шапито.

– Молодчина, Жорж. Смелый ответ и мужественный ум! Черта характера, дорогая национал-социализму. Такая удаль заслуживает награды. Дарю вам эту сотню рейхсмарок. А взамен, старина Жорж, вы сообщите нам, кто из этих достойных офицеров выбран для вручения подарка. Кому вы подарите роскошную бутылку?

Жорж, не теряя достоинства, поворачивается к стойке.

– Скажи-ка, Франк, ведь сто рейхсмарок – это цена «Дом Периньона» 1927 г., не так ли?

Франк едва кивает, прискорбно видеть, что друг и соратник так легко идет на сделку с совестью.

– Тогда открой бутылку и выпьем за здоровье рейхсмаршала Геринга!

Офицеры бурно аплодируют. Франк неохотно отправляет Лучано в подвал за бутылкой шампанского.

– Да здравствует Жорж! – гремит Геринг в экстазе. – Вас следует вознаградить! Все знают мою щедрость, и я оставляю вам двести рейхсмарок на чай! Хайль Гитлер!

– Хайль Гитлер! – эхом гремит в ответ.

– Danke sehr, mein Reichsmarschall, – отвечает Жорж, низко склоняя голову.

– Bitte sehr.

На глазах у Франка происходит именно то, чего он боялся: коварный подкуп душ, самое грозное оружие нацистов. Именно эту алчность в душе у Жоржа они и пытались разжечь.

Нацисты хотят уничтожить французский дух. Они сознательно развращают Париж, потворствуя самым низменным инстинктам. Скорее бы Петен взялся за дело, только он может все исправить!

Парижане не видят дальше своего носа, и все увязнут, один за другим. Вот и Жорж попал в ловушку. Он хочет урвать свое, как можно его винить? Но, видя, что тот протягивает Лучано одну из купюр, составляющих чаевые, Франк вмешивается:

– Не вмешивай парня в свои дела, Жорж, оставь бабки при себе. А ты, Лучано, живо иди в зал! Откупори оберфрицу шампанское. Займись пока обслуживанием клиентов.

Лучано подчиняется, но по глазам видно, что расстроен: жаль упущенных денег. Франк кипит:

– Что на тебя нашло, Жорж? Ты что, не понимаешь, что это ловушка?

– Ты просто дрейфишь, – бурчит Жорж. – Разве ты сам не хочешь наварить на них денег?

– Хочу, но не так.

– Делай, как я, старина, и не лезь ко мне в печенки. Я применяю тактику Зюсса. Ты видел, как одевается наш виконт? Костюмчики, как у паши? Всегда элегантный, болтает гладко, дамочки в восторге. Четко знает свое дело. Сегодня, если ты при деньгах, ты король. И еще я смогу что-то посылать матери. Еду, теплые вещи, новые туфли на кожаной, а не на деревянной подошве.

– Зюсс наживается на войне.

– Нет, – шепотом возражает Жорж. – Нету больше никакой войны. Она кончилась, Франк. Фрицы в Париже, это теперь такая жизнь, и придется с этим мириться. Я уже месяц как снова ем салат из белой фасоли и вареную говядину.

– Сам поступай как знаешь, приятель, но не втягивай мальчишку в свои махинации.

Жорж отмахивается от спора и возвращается к столу Геринга:

– Парень уже большой, сам решит!

Будь она проклята, эта немчура!

А если Жорж прав? В голове у бармена гудит, пот холодит спину. Как часто в минуты душевной смуты Франк вспоминает о «Требнике» кардинала Мазарини⁷, который одолжил ему во время Аргонской битвы старый адъютант. Книга, которую он хранил как зеницу ока и перечитывал раз десять, двадцать, сидя на дне окопа. Он до сих пор помнит наизусть целые куски. Что посоветовал бы кардинал сегодня человеку, оказавшемуся в такой засаде? Франк закрывает глаза. Слова пляшут перед закрытыми веками: «Гримируй свое сердце так же, как гримируешь лицо, притворяйся и скрывай, не доверяйся никому, сдерживай себя, будь осторожен…»

Жорж ошибается: война не окончена.

11

3 октября 1940 г.

Мари-Луиза Ритц снова в норковом манто. Сегодня, в четверг 3 октября, бар «Ритц» должен вернуть себе былые регалии, возобновить роскошные довоенные приемы, когда здесь толпился весь Париж, чтобы попасть на смотр элегантнейших представителей общества. Культура Франции возвращается в отель «Ритц». Франк даже не знает, что больше радует Старую каргу: то, что «Ритц» обрел новое дыхание, или то, что она сумела потрафить новым хозяевам. От радости она почти забыла, что терпеть не может Арлетти! Да и Гитри тоже. Зюсс неподалеку от хозяйки. Он заказал для Мари-Луизы любимый напиток – рюмку вишневого ликера «Гиньоле» с черешневыми цукатами, без льда.

Часть дня Вдова провела с Лорой Корриган, богатой постоялицей из Кливленда, которую она считает неисправимой дурой, но, по последним слухам, Лора – любовница Геринга. Правда или очередная утка? Богатая американка не выдает секретов. Зюсс обещает навести справки по своим каналам: завтра вечером он встречается с арт-дилером Геринга Карлом Хаберштоком.

– Видимо, предполагается, – говорит Зюсс, – что я представлю Хаберштоку бывших клиентов нашего отеля.

– В каком смысле бывших?

– Тех евреев, что прежде у нас останавливались.

Мари-Луиза поражена: а вдруг и Зюсс – еврей? Сам он отверг такое предположение, даже не моргнув, как совершенную нелепицу. Франк промолчал, но он читает немецкую прессу, когда офицеры оставляют газеты в баре, и прекрасно знает, что фильм с названием «Еврей Зюсс» уже два месяца с громким успехом идет в немецких кинотеатрах. Неужели Элмигеру хватило наглости взять своим заместителем еврея?

Вдова спрашивает Зюсса, почему Геринг решил обратиться именно к нему, но виконт снова отмахивается. Закон высшего света: все поддерживают отношения в самых разных кругах общества, и никто не обязан отвечать на вопросы, пока дела идут хорошо.

Франк готовит мартини для двух офицеров, сидящих в глубине бара, а Лучано тем временем объявляет о прибытии новых гостей: трех дипломатов из Центральной Европы, не показывавшихся здесь уже несколько месяцев. Мари-Луиза идет здороваться, затем возвращается к стойке, чтобы закончить разговор.

Уже нескольких недель Вдова одержима идеей: снять в Париже квартиру для четы Озелло и таким образом удалить их от «Ритца» на безопасное расстояние. Прибытие дюжины немецких офицеров отвлекает Франка от дискуссии, но он успел понять, что решение принято самим бароном Пфейфером: они остаются. Главный акционер отеля предусмотрителен и не хочет сжигать мосты: если вдруг ситуация изменится, Клод Озелло может оказаться очень полезен в будущем.

– Дьявольщина! – шипит Мари-Луиза. – О каком будущем речь? Мы с бароном до него не доживем…

– Доживете, – улыбается Зюсс. – В любом случае, как заметил барон, «Ритц» переживет нас всех…

Вдова раздраженно фыркает.

– Мейер, налейте мне еще Гиньоле.

Через полчаса бар почти полон. Жорж и Лучано исподволь сумели идеально распределить гостей в пространстве: Франция – с одной стороны, Германия – с другой, дипломаты в центре. В глубине зала, слева от бара, несколько прусских офицеров смакуют Moselle Cup – коктейль из фруктов, бенедиктина и мозельского игристого.

Верный данному обещанию, явился Саша Гитри: прямо возвращение королевской особы! Он входит в бар под ручку с Арлетти, в сопровождении еще двоих друзей, Жана Кокто и Сержа Лифаря. Франк чувствует, как внутри поднимается гордость, но в ней доля грусти, Старая карга ликует. Бармен «Ритца» от всего сердца жмет руку любимому клиенту и благодарит его. Он устраивает всю компанию неподалеку от входной двери – об этом одолжении просил Гитри, он хочет видеть, кто входит и выходит. Арлетти предпочла бы более укромное место; но ее убедили, что отсюда ей самой будет легче при желании ускользнуть. Три столика заняты дипломатами, к ним присоединились некоторые потомки аристократических семейств. Посол Швейцарии подошел поприветствовать свою соотечественницу Мари-Луизу; два американца болтают с ирландским консулом, тем временем полномочный посланник Румынии увлечен беседой со скандинавским консулом Ферзеном, находящимся в Париже с 1936 г. Оба в прошлом – частые завсегдатаи Клуба элегантности, того самого, что собирался по вечерам в четверг.

От одного стола к другому гости чокаются шампанским и листают коктейльную карту: сегодня «Ритц» предъявляет новинки. Дипломаты пробуют коктейль «Александра» – коньяк, сливки и анизет – или Frank's Special – вермут, джин и капля персикового ликера. Гитри сожалеет об отсутствии Геринга и предлагает переименовать коктейль «Особый» во «Франкрейх», остальные смакуют «Пимм» или комплимент от отеля, коктейль «Хайболл». Полковник Шпайдель с «Клипером» в руке протискивается сквозь толпу, приветствует тех и других, включая Мари-Луизу, которой он церемонно целует руку. Шарль Бедо не находит места и в результате оказывается возле стойки вместе с Вдовой и Зюссом.

Вечер идет нормально, и Франк постепенно раскрепощается: жесты обретают плавность, он любезен, находчив, предупредителен. Он снова ведет партию. Фонограф наигрывает Баха; гомон в помещении усиливается, разговоры становятся оживленнее, коктейли следуют один за другим, и гости в зале перемешиваются.

В восемь часов вечера большинство гостей выпивают стоя, как в лучшие времена, Ферзен и Кокто спорят о театре, подруга Арлетти кокетничает с галантным молодым немцем в чине майора. Потом многих ждут к ужину где-то в городе. Ликующая Мари-Луиза приглашает остальных пройти в ресторан отеля «Ритц».

Прежний мир ожил. Вернулись все, или почти все. Не хватает только Бланш. Но так лучше для всех.

12

5 ноября 1940 г.

«Избегайте районов Парижа, где кишат евреи, собравшиеся со всех концов мира. В них вас поразит неприятный запах. Здесь в темных переулках бегают чумазые, вшивые дети», – предупреждает новая версия путеводителя, который вермахт раздает доблестным немецким воинам, собравшимся на прогулку.

В прошлом месяце правительство Виши утвердило новый «статус еврейской расы» и запретило французам-евреям занимать почти все должности госслужбы. Вскоре на витринах стали появляться информационные таблички: Jüdisches Geschäft. Еврейский бизнес.

Как маршал мог допустить такое? Вероятно, у него не было другого выбора: пришлось отправиться в Монтуар на встречу с Гитлером и пожать ему руку.

Внимательно прочтя пресловутый «статус евреев», Франк отметил, что гонения не коснулись ветеранов Великой войны.

Чувствуется рука Петена.

Каждый раз, когда кто-то в баре произносит слово «еврей», Франк вспоминает, что Жорж, его старый окопный товарищ, может заложить и его, и Лучано. Атмосфера нездоровая.

Маршал, не дай нам свалиться в бездну!

В этой войне, которая теперь называется нормальной жизнью, Франк Мейер словно застрял между двумя мирами, которые существуют параллельно и никогда не пересекаются: миром внутри «Ритца», с его роскошью, комфортом и хищниками, и миром внешним, где царят голод, холод и унижение. Франк не может привыкнуть к ситуации. Мало того, он отказывается ее принимать. Он лелеет слабую надежду на то, что Петен еще переломит тенденцию и даст французам достойную, приличную жизнь, которой они лишены уже несколько месяцев.

Вчера он видел в саду Тюильри, как один голодный старик ловил в силки несчастного голубя.

В отеле «Ритц» ситуация меняется. Полковник Шпайдель внезапно съехал в «Руаяль-Монсо». Официально – просто уступил люкс высшему по званию: генералу Отто фон Штюльпнагелю, который назначен главой немецких оккупационных войск во Франции и военным губернатором Парижа. Это высший представитель вермахта в стране. Одновременно чопорный и тактичный пруссак, высокий и худощавый, в монокле и с золотыми пуговицами на мундире. Пока что никто не знает, что он из себя представляет, Штюльпнагель никогда не улыбается. Франк подозревает, что Шпайдель хотел попутно дистанцироваться от Геринга, но кто его упрекнет?

Только Гитри способен сокрушаться, что не встречает Великого Охотника при каждом своем визите в «Ритц»!

Единственным, кто сумел продемонстрировать характер новому немецкому генералу, стал Клод Озелло. Бывший директор оказался в вестибюле отеля в тот самый момент, когда туда прибыл Отто фон Штюльпнагель. Элмигер хотел представить ему бывшего директора, но Озелло демонстративно отказался пожать немцу руку и ответил одним кивком. Элмигер обмер от страха, Мари-Луиза чуть не подавилась. Главнокомандующий вермахта и глазом не моргнул, просто пошел дальше. А Франку хотелось аплодировать.

В тот же вечер генерал фон Шпюльнагель спустился в бар в сопровождении полковника Шпайделя. Прусский аристократ заказал бокал «Поля Роже» и спросил Франка, что тот думает о присутствии немцев в «Ритце».

– А что думаете вы, мой генерал, об отсутствии французской армии в берлинском «Савое»? – ответил он.

Франк сразу же испугался: а вдруг он зашел слишком далеко? – но Шпайдель засмеялся, и у Штюльпнагеля на лице возникло подобие улыбки.

Франк злится, когда неизменный диктор радиостанции «Париж» твердит, что жизнь вернулась в нормальное русло. Радиостанция «Париж» лжет французам, Париж лжет немцам, все лгут всем. «Хотя бы не лгать самому себе», – зарекается Франк, доставая из шкафа новую белую куртку. Он искал в сегодняшней газете хоть что-нибудь, способное развлечь, но тщетно. Газета «Матен» публикует рядом со спортивной рубрикой заявление Геринга, грозящего Англии новыми авиаударами. Единственное любопытное происшествие – драма на бульваре Себастополь: какой-то механик зарезал любовника своей жены. А рядом, под заголовком «Брюссель атакует евреев», такие четыре строчки: «По сведениям из достоверных источников, в Бельгии разработан закон о решении еврейского вопроса».

За окном где-то далеко тоскливо воет собака.