Читать книгу: «Год брачных союзов», страница 3

Глава третья, в которой случается траур на птичьем дворе, фантазии на блаженных островах, а также долгожданное возвращение блудного сына

Юные дамы, кажется, весьма торопились попасть на птичий двор. Бенедикта понеслась вперед так, что ее юбки развевались по ветру, и эта лихость передалась благовоспитанной Трудхен. Она подхватила под руку мисс Нелли и устремилась вместе с ней по желтому гравию, которым был засыпан подъезд к особняку. Морхен, пудель, тявкая, смешными прыжками помчался за ними.

За проволочной сеткой, ограждающей птичий двор, открывалось большое пространство, настоящий парк, во всяком случае весьма недурное место для кудахчущих и крякающих созданий. Посреди него, скрытый старыми ивами и молодой порослью, был выкопан пруд, Буэн-Ретиро⁷  мира уток, в углу стоял деревянный навес с насестами, под которым птичий народец мог укрыться от дождя.

Гарбичанка ⁸, именуемая «индюшатницей», несмотря на то что занималась всеми птицами, стояла под ивами и разбрасывала корм из большой веялки, висящей на ее шее на ремне. Вследствие этого вокруг нее собрался весь двор, окружающий женщину, будто подданные – королеву. Несмотря на обилие еды, толпа эта вела себя весьма шумно. Она крякала, гоготала, кудахтала и кукарекала. Утки и гуси открыто враждовали. Один старый гусь казался злым от природы. Если вблизи него оказывалась уточка, он ядовито шипел на нее и начинал клевать. Петухи же, напротив, вели себя как всегда галантно и предусмотрительно, с готовностью уступая место курам и даже негромко, но радостно подзывая их, чтобы поделиться зернышком.

Завидев юную баронессу, индюшатница кивнула ей и поприветствовала:

– Прекрасное доброе утро, дражайшая фройляйн!

– Доброе утро, гарбичаночка! – ответила Бенедикта. – Все в порядке?

– Ах, боже мой, любезная фройляйн, – принялась жаловаться старуха, спихнув толстую белую курицу, взлетевшую на веялку, – усе идет не так, как следует! Еще одна маинькая белая уточка того. Спозаранок нашла ее мертвой – чуть не разревелася!

– Но как же так вышло, гарбичаночка? Это уже третья. Вылупились-то они совершенно здоровыми!

– Здоровыми, фройляйн! Но павлин – павлин, погибель моя! Он их кусает. Не знаю я, что и поделать, фройляйн. Подходит и кусает. Злая птица. Вон сидит и думает, небось, как еще одну заграбастать!

Она указала на увитую растениями арку. На ней разместился прекрасный павлин, пятьдесят ярких глаз на хвосте которого переливались в лучах солнца. Птица с интересом смотрела вокруг, крутя головой туда-сюда.

– А где пава? – спросила Бенедикта, посмотрев на гордого павлина. Старуха снова запричитала.

– Боже, бедная пава, фройляйн, ой, бедная-бедная пава! Она ничего не ест, совсем ничегошеньки, скоро помрет с горя, не может снести позора!

– Стоит ее проведать, – предложила Трудхен.

– Yes ⁹, – согласилась мисс Нелли, – давайте навестим больной!

Бенедикта кивнула и снова понеслась вперед.

Страдающая пава устроила себе гнездо в сене под навесом. Она сидела, зарывшись в ароматные сухие травы, и горевала. Для меланхолии этой имелась причина. Много-много дней она самоотверженно со всем мужеством родительницы высиживала яйцо, не сходя с места и не шевелясь, широко расставив крылья и нахохлившись. Но птенец все никак не хотел вылупляться, хотя время уже давно пришло. Тогда гарбичанка взяла яйцо и подложила его курице. Не прошло и двух дней, как на свет появилось невероятно отвратительное существо с бесформенными ножками и шишкой на голове. Тем не менее это был павлин, которому предстояло стать таким же прекрасным, как и прочие его сородичи. Тут-то и началась душераздирающая трагедия. Пава видела свое дитя, но не признавала его, отчего становилась все грустнее, закапывалась в сено, ни на что не обращала внимание и готовилась помереть. Она, безусловно, ощущала весь позор своей несложившейся жизни. У птенца поначалу тоже все было плохо. Он ждал, что приемная мать станет кормить его из клюва в клюв, но старая курица оставалась при своей привычной методе, пока не заметила, что так дело не пойдет. И забавно, и трогательно было наблюдать, как наседка в свои немолодые годы старалась освоить новый для нее способ, как выкапывала и подбирала зернышки, после чего предлагала их павлинчику. Это ей было, очевидно, неприятно, поскольку птица вздрагивала всякий раз, как птенец тянулся к ее клюву, но она мужественно терпела выпавшее на ее долю испытание.

Сочувствующие больной паве девушки стали называть ее ласковыми именами, гладить и утешать. Но это не помогло. Горе сломило птицу. По ее серому оперению внезапно пробежала последняя судорога, и павы не стало. Трудхен и мисс Нелли отказывались в это поверить, но Бенедикта хорошо знала свою пернатую подругу и понимала, что все кончилось. В ее глазах стояли слезы.

– Она добровольно обрекла себя на голодную смерть, – сказала девушка. – Сама себя убила. Пеликаны тоже так поступают, если их постигнет горе, а в Древней Греции так делали и люди. Тогда чаша цикуты имела огромное значение. Это ужасно.

– О бедное животное, бедное животное, – стала сокрушаться и мисс Нелли, с любовью проведя правой рукой по поникшей головке павы. – Такая молодая и уже умереть. Мы хотим ее погребсть.

– Да, – согласилась Бенедикта, – похороним ее в тихом месте. Под большой грушей в парке, там, где покоятся мамина канарейка и дедушкин мопс. Труда, помоги!

Но Труда трусила, так что помогать пришлось мисс Нелли. Завидев движущуюся через двор траурную процессию, гарбичанка зарыдала, а мальчики тут же подбежали, желая принять участие в похоронах, но их шумная веселость не понравилась Бенедикте.

– Будете так кричать, мы вас с собой не возьмем, имейте в виду, – сказала она серьезно. – Птица тоже тварь божья, и не над чем тут смеяться и потешаться. Бернд, оставь в покое клюв, а то получишь оплеуху! У бедной павы достоинства больше, чем у вас. Возьмите лопаты, тогда сможете побыть могильщиками. Но никаких шуточек!

Процессия двинулась дальше. К ней присоединилась мама, также жалеющая паву. Она была согласна с тем, чтобы не отдавать покойную собакам, а похоронить ее вместе с другими домашними питомцами под большой грушей. Бернд и Дитер принесли лопаты и выкопали небольшую яму, в которую положили птицу, после чего засыпали ее землей. Перед этим мисс Нелли успела набрать цветов и бросить их в могилу. Это было в высшей степени поэтично. Когда все закончилось, прибежала гарбичанка с двумя вырванными у павлина перьями. Из-за ее настойчивых просьб могилу пришлось разрыть, после чего она воткнула в паву перья. Это было связано с каким-то суеверием. Женщина пробормотала что-то невнятное и угомонилась. Труда посмеялась над случившимся, однако Бенедикта отнеслась к церемонии серьезно.

После случившегося девушкам захотелось остаться втроем, так что мальчиков отослали прочь. Им все равно пора было собираться, чтобы отправиться встречать брата, Макса.

– Отправимся ненадолго на остров, – предложила Бенедикта. – Там растут прекрасные луговые цветы. Я бы хотела, чтобы в комнате Макса стоял букет.

Речушка, именуемая Дикой, однако едва ли оправдывающая свое имя, позади парка образовывала излучину. Это была лишь половина дуги, но с человеческой помощью там получился порядочный остров, соединенный с большой землей мостами. Мосты были сделаны из дубовых досок и не имели перил. Вместо них красовались проволочные шпалеры, увитые девичьим виноградом, образующим зеленые стены, продолжающиеся и по берегам речушки, поросшим ольхой и густым кустарником. Поток был настолько узким, что над ним смыкались не только кроны ольхи, но и спиреи. Вдоль кромки воды росли камыш, осока, папоротники и несчетное число незабудок. Почва была упругой, полной торфа, черной и настолько плодородной, что зелень была обильной, будто в тропиках. На острове над желтыми изгибами дорожек причудливо переплетались кроны деревьев: мерцающая листва тополей, пурпурное сияние буков, серые ивы и темные вязы с каштанами, украшенными розовыми свечками. Этот клочок земли был прекрасен: трава, подбитая густым мхом, красующиеся повсюду дикие цветы сотен разных оттенков, превращающиеся на зеленом фоне в праздничный ковер. Солнце сияло над водой, а в воздухе резвились тучи мошкары.

Девушки с усердием принялись собирать цветы и травы, а потом уселись под огромной плакучей ивой, ветви которой касались земли, и стали собирать букет. Трудхен, опасаясь испачкать одежду, примостилась на выщербленной от времени каменной скамье, а Дикта с Нелли опустились на траву и стали разбирать собранные охапки.

– Ты рада приезду Макса? – спросила Труда, натягивая вязаные митенки, чтобы не исколоть ухоженных ручек.

– Еще как! – воскликнула Бенедикта. – Забавный вопрос, да, Нелли? Ах, Нелли, да ты вовсе не знакома с Максом! Когда он уехал, тут еще была фройляйн Варнова…

Она внезапно осеклась и слегка покраснела, но любопытная Трудхен тут же продолжила.

– Дикерхен, расскажи, наконец, что там было между фройляйн Варновой и Максом?! Об этом все шепчутся, но никто не хочет ничего говорить прямо. У них были отношения, да?

– Отношения?.. – Бенедикта задумалась. – Нет… То есть они обручились втайне от родителей и собирались пожениться. Если ты это называешь отношениями…

– Нет, это не настоящие отношения, – согласилась Труда. – Но все равно весьма интересно. Эта фройляйн Варнова в самом деле такая красивая?

– Ах, Труда… во всяком случае мне она казалась распрекрасной! Золотистые волосы, темные глаза, восхитительная фигура! А какое впечатление она производила! Я тогда была еще моложе, и она являлась моей, так сказать, гувернанткой, что мне казалось комичным. Она вела себя как истинная дама, скажу я тебе.

– Гувернантка была немка? – спросила мисс Нелли.

– Да, конечно, в Германии есть такая река: Варнов. Но, думаю, она из Швейцарии, во всяком случае, она долгое время жила в Берне и там училась.

– Может, она была тайной нигилисткой? – предположила Труда. – В Швейцарии много нигилисток. Я как-то раз читала роман, действие в котором происходило в Женеве и как раз в таких кругах. Героиня, польская графиня, завещала все свое многомиллионное состояние нигилистам. У нее тоже были золотистые волосы, но покинутый ухажер выследил ее и столкнул в Рону, и ее золотистые волосы поплыли по воде, будто нимб. Но графиня утонула. Хорошая книга.

– Охотно верю, – согласилась Бенедикта. – Она еще у тебя?

– Нет, это книга нашего провизора, и я прочла ее украдкой. Но рассказывай дальше, Дикта! Твои родители и слышать не хотели о женитьбе Макса и фройляйн Варновой, да?

– Это было невозможно, Труда. Тогда Макс не смог бы унаследовать Верхний Краатц. В соответствии с правилами он обязан жениться на титулованной особе. Зато я наверняка выйду замуж за кого-нибудь попроще.

– Дикта, – вмешалась мисс Нелли, – что ты есть говоришь?

– А что такого, Нелли? Папа утверждает, что мне не мешало бы до некоторой степени избавиться от предрассудков. Макс другое дело: у него нет выбора. Но я свободна и могу делать что хочу!

– Мама и дедушка тоже иметь мнение, – заметила Нелли.

– Мне совершенно все равно. Я сама выберу того, за кого пойду замуж. Никому не позволю мне указывать! Нелли, ты бы согласилась на того, кто тебе не подходит?

– Oh, no!¹⁰– воскликнула Нелли, и Бенедикта добавила:

– Вот видишь!

– Одного не понимаю, – снова заговорила Труда. – Почему твой брат Макс не отравился или хотя бы не пустил себе пулю в сердце? Нельзя же жить с несчастной любовью! Фройляйн Варнова его не прокляла?

Бенедикта весело рассмеялась.

– Трудхен, тебе нужно читать поменьше романов, – сказала она, – особенно рассказывающих все эти ужасно трагические истории любви. Почитай лучше «Инго и Инграбан» ¹¹ или «Елизавету» Натузиус!¹²

Труда ехидно поджала губы и наморщила носик.

– Нет, Дикта, из этого я уже выросла. Но если ты полагаешь, что я нахожусь под влиянием того, что читаю, то ты ошибаешься. Я просто считаю, что если два любящих друг друга человека не могут быть вместе, им до́лжно покинуть край земной скорби. Иначе и быть не может.

– Как это жестоко, мисс Труда! – воскликнула потрясенная англичанка. – Вы же это не серьезно?

– Вполне, – кивнула Труда. – Любовь – наидрагоценнейший дар, если у человека его отнимают, жить незачем. В этом я совершенно убеждена. Вы обе, что ли, еще не любили?

– А ты? – спросила Бенедикта в ответ.

– Ясное дело, – сказала Трудхен. – В пансионе у нас был учитель рисования, мужчина невероятной красоты. Мы все в него влюбились. Он был будто бог или Ахиллес, особенно в этом костюме в полоску, который так ему шел. Его звали герр Гермес. Когда герр Гермес уделял одной из нас больше внимания, все остальные ревновали.

Бенедикта сложила руки на коленях, переплела пальцы и смотрела на умную Труду большими глазами. Вокруг нее громоздились цветы и травы, так что казалось, будто девушка сидит в гнезде. В ее косах застряли маргаритки, разлетающиеся во все стороны всякий раз, как Дикта резко встряхивала головой.

– Никак не могу понять, Трудель, – заявила она, – как можно влюбиться в учителя рисования. Я бы точно не смогла. В какого-нибудь отважного героя, в великого человека, да! Но, думаю, я совсем не влюбчивая, нет.

Девушка тихонько вздохнула и снова взяла в руки цветы, чтобы наконец закончить букет. Труда опять принялась болтать, рассказывая всякую милую ерунду, выдуманную, прочитанную и застрявшую в ее глупой головке. При этом она почти ничего не делала, а только играла с цветами и плела браслет из травы, вместо того чтобы помогать подругам. Это разозлило Бенедикту.

– Трудхен, если ты так и будешь сидеть, то я скажу Максу, что букет мы составили без тебя, – пригрозила она.

Труда испугалась. Ее воображение уже нарисовало картину возвращения Макса, в которой она ему нравилась. Исполни Бенедикта сказанное, первое впечатление было бы испорчено. Девушка тут же принялась за работу.

– Баронесса! Баронесса! Баронесса! – разнесся по парку звонкий мужской голос.

– Боже! – воскликнула Бенедикта. – Это граф Брада! Откуда он только взялся? Девочки, если он снова будет нас дразнить, мы ему спуска не дадим! Бог его знает, что он там себе думает. Я ему с удовольствием разок нагрублю.

– Баронесса Бене-Бене-Бенедикта! – вновь закричал мужчина.

– Что? Бене-Бене? – нахмурилась Бенедикта. – Да это просто бесстыдство, так коверкать мое имя!

– Ты должна отозваться, – напомнила Труда.

– Отзовусь, – она сложила руки рупором у рта и срывающимся голосом прокричала: – Граф Ква-ква-ква-квада!

– Приветствую! Вот вы где, всемилостивая! – Молодой гусар раздвинул ветви плакучей ивы и нырнул в зеленую тень. – Три фиалки на лугу. – Он поклонился. – Кто из вас, дамы, так замечательно квакает? – спросил мужчина, обращаясь в первую очередь к Бенедикте.

– Квакает? – удивилась та. – Это, верно, лягушка. Мне показалось, будто кто-то ревел.

– Это мой мощный голос, – улыбнулся граф. – Но я кричал только ваше имя, намеренно растягивая слоги, чтобы в полной мере раскрыть его красоту. Между прочим, я явился к вам как посланник. Достопочтенная фрау мама желает, чтобы дамы как можно скорее вернулись домой, поскольку в любую минуту может явиться герр брат.

– Боже, уже так поздно? – воскликнула Бенедикта. – Труда, возьми, пожалуйста, цветы! Граф Брада, позвольте представить: моя подруга Гертруда Пальм. С мисс Мильтон вы уже знакомы.

– О да, неоднократно имел удовольствие лицезреть! Позвольте забрать у вас букет, фройляйн Пальм. Как прекрасно он смотрится! Выражаю вам мое восхищение. Художественное чутье и поэтическая жилка заметны сразу.

Бенедикта легонько ткнула Нелли в бок. Труда, однако, приняла комплименты, смущенно улыбнулась и засеменила рядом с лейтенантом, подхватившим букет и рассыпающимся в любезностях. Две другие девушки шли позади по узкой дорожке.

– Вы сегодня не на службе, герр граф? – спросила Бенедикта.

– Нет, милая фройляйн, иначе меня бы здесь не было. Редкая радость в жизни лейтенанта. Эскадрон вызвали на склад. Говоря человеческим языком: новая форма требует подгонки по фигуре наших бравых ребят. Мне присутствовать не обязательно. Так я обрел радость провести день, свободный от королевской службы. Я говорю о радости не из неуважения к прекрасно организованной службе, а лишь потому, что перемены иногда заставляют человеческое сердце биться чаще от счастья, но замечу, что иногда и от глубокого огорчения, что вы вряд ли поймете.

– О да, – сказала Бенедикта. – Вы же говорите о долгах, которые пришла пора выплатить. Я не настолько глупа.

– Что вы, я о том, что иногда приходится отказаться от лучшего божественного дара.

– Вы наверняка знаете, – спросила Труда, – что сегодня ожидается возвращение герра Макса фон Тюбингена?

– Да, об этом говорят в Цорнове. Однако я все же попал к вам по случайности. Я собирался остаться дома и работать…

– Да-да, – сказала Бенедикта и рассмеялась.

– Как мило, что вы не хотите мне верить, баронесса! Но именно так и обстоят дела. Я в самом деле собирался работать. Хотел заняться подготовкой к военной академии, чтобы покинуть действующую армию. Уже взялся за книги, но тут теплый луч солнце скользнул по моей щеке, а за окном радостно запели малиновки, и я не смог усидеть за письменным столом и велел седлать.

– Императора?

– Нет, Тетку Больте, баронесса.

– Кого? – удивилась Труда.

– Тетку Больте, так зовут лошадь, крепкую рыжую кобылу, дочь Петра Великого из «Мисс Прайс», если вас интересует родословная.

Бенедикта снова незаметно ткнула мисс Нелли в бок, а Труда спросила, идет ли речь о чистокровной скаковой лошади.

– Не совсем, сударыня, – ответил граф Брада. – Она уже не та, во всяком случае в том, что касается передних ног. Имей я лишние деньги, давно бы уже ее забраковал, но придется подождать еще пару лет. Как эскадронная лошадь Тетка все еще хороша, если, конечно, давешнее происшествие не выльется во что-то серьезное.

– Что за происшествие, герр Граф?

– Она наступила правым задним копытом на осколок бутылки, неподалеку от деревни, именно поэтому я остановился в Верхнем Краатце. Такая мелочь вполне может плохо кончиться.

– Очень плохо, – вставила Бенедикта, питающая особую любовь к миру животных. – Два года назад папа потерял коня. Тот наступил на гвоздь. Дело кончилось спазмом жевательных мышц и заражением крови. Твоя Тетка сейчас в стойле?

– Охлаждает рану, баронесса.

– Пойдем к ней! – живо предложила Бенедикта. – Боже, бедное животное! Сегодня у нас уже случилось горе. Умерла пава.

Лейтенант взял под козырек.

– Мои соболезнования, фройляйн!

– Сердечно благодарю. Знаете, граф Брада, когда почистите копыто, отведите Тетку на реку. Главное, чтобы вода была проточной. Что ж, посмотрим!

Они уже вернулись к хозяйственным постройкам, нещадно палимым солнцем. Перед стойлом Штупс крепко держал за узду Тетку Больте, правое заднее копыто которой конюх охлаждал в ведре. Рядом стоял Тюбинген, беседующий с маленьким, еврейского вида мужичком, который невероятно живо жестикулировал и низко поклонился Браде.

– Ваш покорнейший слуга, достопочтенный герр граф, – сказал мужичок, шепелявя. – Простите, что полюбопытствовал, но, видит бог, жалко же ж! Сижу в трактире у окна, а мимо идет герр граф и Тетку Больте под уздцы ведет. Потому я и явился, с дозволения любезнейшего герра барона фон Тюбингена. Ведь ежели человек тридцать лет с лошадьми, и только с лошадьми, так он кое-что в этом понимает. Эх, бедное животное!

– Так вы думаете, что дело серьезное, Исааксон? – спросил граф.

– Ох, серьезное, герр граф! Такое дело всегда страху наводит. Кто знает, не сухожилие ли? Если дозволите совет, герр граф, я так скажу: оставьте Тетку здесь и не гоните ее пока в Цорнов. Пошлите за главным ветеринаром, он у вас обстоятельный, свое дело знает и практику имеет, наверняка рану прижжет. А коли нет, так все равно скажет, что делать. С этим лучше не шутить…

Тут вмешался Тюбинген. Он тоже советовал послать за врачом, можно было запрячь маленький брек ¹³. Бенедикта, встав так, чтобы лошадь не могла ее лягнуть, схватила копыто руками и вынула его из ведра. Ничего особенного видно не было, но дергающая мышца и слишком высокая температура вызывали тревогу.

Брада с кислым выражением лица стоял у самой морды лошади и совершенно не обратил внимания на то, что Тетка начала жевать букет, который он все еще держал в руке. История складывалась пренеприятная. В «полку нищего графа», как величали цорновских гусаров, потеря лошади всегда была поводом для брани. Меньше чем за шесть-семь сотен талеров новую было не достать, да и за эти деньги давали отнюдь не Буцефала.

Исааксон тем временем отвел герра фон Тюбингена в сторонку и стал торговаться с ним насчет пахотной упряжки. Они препирались уже четыре недели. Нашла коса на камень.

– Две тысячи семьсот, Исааксон, и ни одним пфеннигом больше, – сказал барон и рубанул рукой воздух. Продавец в возбуждении перепрыгнул с одной ноги на другую.

– Герр барон, еще сто марок, я сам на этом теряю, никак иначе не могу, честное слово, никак!

– Тогда оставим, Исааксон, я сказал свое последнее слово: больше не дам.

– Герр барон, две лошади, прекрасные, как девушки, восхитительные лошади…

– Но они мне нужны только для пахоты!

– Они могут тянуть любой экипаж. Резвые, как черти! Вы еще никогда не делали такой блестящий гешефт, дражайший герр барон! Спросите герра ротмистра фон Каленега! Он еще вчера сказал, что обе – стоящее приобретение. Герр Барон, войдите в положение! Добавьте еще сотню, а я сотню скину…

Он прислушался. К особняку подъезжал экипаж. Голос баронессы звал супруга и девушек. На двор, запыхавшись, выбежал Ридеке.

– Герр Барон! – пропыхтел он. – Фройляйн! Скорее, скорее! Младший герр барон уже подъезжает!

– А ты ж! – сорвался с места Тюбинген. Бенедикта вскочила и побежала следом, за ней устремились Труда и Нелли. Последним двор покинул граф Брада, после того как отдал приказ поставить лошадь в стойло и послать за ветеринаром в Цорнов.

– Две восемьсот, герр Барон! – прокричал Исааксон вслед Тюбингену. Но тот уже ничего не слышал. К лаю собак, беснующихся у подъезда, добавились радостные крики Бернда и Дитера, один из которых сидел рядом с Максом, а другой – рядом с кучером на козлах. Оба размахивали шапками.

– Добрый день, матушка! – Макс выпрыгнул из экипажа и бросился на шею фрау фон Тюбинген, которая смеялась и рыдала от радости и никак не хотела выпускать сына из объятий. Наконец очередь дошла и до остальных. Дедушка, отец и сестра были зацелованы, а Нелли и Труде мужчина крепко пожал руку. Для каждого присутствующего у него нашлось ласковое слово.

– Папа, какой у тебя цветущий вид! Однако ты раздался! Тебе бы тоже на год в Африку – там жир отлично плавится… Дедушка, а ты совсем не изменился, пожалуй, даже помолодел! Мне бы быть таким в твои годы… Сестрица, какая ты взрослая раскрасавица! Но все с теми же косичками! Помнишь, мышонок, как ты злилась всякий раз, когда я тебя за них дергал?.. Вот это да! Граф Брада, Земпер, это в самом деле ты! Как дела, дружище? Ты с букетом! Наверняка для меня?

– Сам собрал, – соврал граф Брада, – к вашему приезду, дорогой Макс. Да здравствует Сципион Африканский Младший!

– Как вы только могли увенчать себя чужими лаврами? – прошептала Бенедикта, стоящая позади графа Брады. – Кроме того, ваша Тетка съела все анемоны из букета!

Макс тем временем двинулся дальше. Встретить его собрались все слуги: от старого Ридеке до посудомойки. Все они улыбались, приседали и кланялись, каждому досталось рукопожатие.

– Гостинцы я тоже привез, – сказал Макс, – но они прибудут вместе с багажом. – Тут он увидел незаметно появившегося у подъезда Исааксона. – Надо же, и ты здесь, Исааксон?! Приветствую, старик! Как твое предприятие?

– Слава богу, герр барон-младший, все в порядке! Но как же ж я рад снова видеть герра барона таким свежим, здоровым и красивым, как прежде! Даже и не загорел!

– Нет, – вмешался Тюбинген, – и без колониальной бородки.

– Папа, неужели мне нужно было явиться одичавшим, как охотник из пустыни?

– Ты охотился на львов, Макс? – спросил Дитрих.

– А как же! Каждые два дня!

– Дети, завтрак остынет! – поторопила всех баронесса. – Макс может продолжить рассказ за столом.

– Совершенно верно, матушка! Аппетит я уже нагулял. Только не набрасывайтесь на меня с расспросами! Сначала я хочу прийти в себя, не торопясь. А потом сам все расскажу.

Все отправились в садовый салон. Шествие замыкали Бенедикта и Брада.

– Как вам понравился Макс? – спросила Бенедикта.

– Великолепен! Саванна пошла ему на пользу, вам не кажется?

– Мне он показался слишком прилизанным, чересчур денди, недостаточно африканцем.

Брада рассмеялся.

– Дражайшая фройляйн, ходить в шкуре и с дубиной, будто Геркулес Фарнезский, нынче не в моде. Кроме того, он добирался через Париж. Самое позднее там он вновь приобрел европейский вид.

Они вошли в салон.