Не время, говорил мой будущий коллега по писательскому делу, для драконов. И знаете, действительно – эту книгу я написал достаточно давно, но публикую только сейчас.

Нет, я не сомневался ни в чем из того, что написал в этом романе – ни тогда, ни сейчас. Ни в один из прошедших годов за все то время – с 2017 года, когда я поставил последнюю точку и в последний раз отредактировал текст, шлифуя каждое слово в нем. А начата история была и вовсе в 2012 году – так давно, что трудно сейчас заподозрить, что моя «Дорога за горизонт» и правда не написана в последние полгода, а вызревала, полностью завершенная, дожидаясь своего часа, как тот фантастический дракон из повести – своего времени.

Возможно, так и есть – тем более что драконы в этой книге определенно одни из наиважнейших персонажей. Перед вами продолжение фэнтези-цикла «Мир Атван», а точнее, его подцикла «Пять струн». Это – вторая струна, книга, продолжающая историю, начатую в романе «Повесть о человеке Волчьего Клана». Это снова история о драконьих всадниках-аргшетронах, и мире, где равновесие жизни вечно борется с энтропической Пустотой, с Небытием, с Ничем.

У Пустоты – синоним абсолютного зла в нашем творчестве – может быть много масок и много ликов. Чтобы научиться видеть за этими масками, героям приходится проходить подчас самые тяжелые уроки… И одним из самых страшных ликов – именно в этой книге – может оказаться гражданская война.

Это самое страшное – и увы, самое частое явление. Неважно, говорим мы о людях вымышленных или настоящих, о земной истории или же истории миров, создаваемых фантазией писателей и прочих творцов. В конце концов, люди всегда остаются людьми: какой бы флаг не взяли себе, какой язык бы не выучили, какие песни бы не пели, все люди сотворены из одного материала. Я, как гуманист, убежден, что человек равно создан и из земной простой глины, и из звездного света и сияющего дыхания самой Вселенной – и это роднит нас всех.

Это книга о магическом мире, где есть чародейские искусства, где в небесах парят, ловя разноцветный ветер, драконы, где умелые рыцари обучились летать верхом на прирученных грифонах и где Боги ходят меж людьми – часто неузнанные, но они не покидают своих созданий. Это книга о боли утрат, о любви, о поиске себя – и о борьбе с Пустотой. Это книга о живых людях.

Мне трудно самому представить всю меру актуальности этой истории сейчас, накануне выкладки, когда я смотрю на людей и реальный мир вокруг – но я могу вам, мои читатели, сказать только то, что говорил мой герой сам себе накануне долгого военного похода:

«Амир подумал, что сейчас, прямо на глазах, заново сплетаются нити того пути, которым пойдет дальше жизнь для целого народа. Не одного при том – несколько ладей пестрели отличными от горскунских нарядами людей тайале. На суше северян встретят элро и люди Гаэли – союзники, а в конце пути – так и противники. Тоже – и люди, и элро. Легко про себя величать врагов „имперцами“, „западными“ или „силамарцами“ – но ведь, по сути, понимал Амир, они во многом такие же, как его друзья. Только вот цели у них подчас совсем разные. И суждено ли ужиться двум течениям в одной воде?»

Ответ на эти рассуждения и герои книги, и настоящие люди должны найти каждый сам для себя свой, только тогда он будет настоящим.

А я, Эйрик Годвирдсон, попросту продолжаю верить, что звездного света и дыхания Вселенной в человеке все-таки больше, чем простой глины из-под ног.

И с этой верой вручаю вам труд более, чем десяти лет – потому что сейчас, думается мне, самое время для драконов. А с ними – для справедливости и правды.

Ноябрь 2022

Пролог

(72) Сын – это счастье, хотя бы на свете отца не застал он; не будет и камня у края дороги, коль сын не поставит. (Старшая Эдда, «Речи Высокого»)

Книга тихо шелестит страницами, переворачиваемыми тонкой костяной палочкой – листают ее со всей осторожностью, оберегая древний пергамент от слишком грубых прикосновений пальцев. В скриптории сейчас пусто и тихо – только мастер-библиотекарь, неусыпно бдящий со своего места – достаточно ли аккуратен проситель с древней книгою? – да сам читающий.

Само помещение – скрипторий Ордена Дракона, и сидит над старинным фолиантом рыцарь-брат Ордена, не из главнейших, но должности при королевском дворе столь высокой, что ему все тот же мастер-библиотекарь не посмел бы отказать в выдаче самой старой, и, пожалуй, самой ценной книги из собрания. Почему этому брату захотелось взглянуть именно на древние страницы, а не список поновее – только Боги-Сокрытые, пожалуй, и знают.

Мастер-библиотекарь и не задаст этого вопроса – у мужей, увлеченных наукой правления страною, бывают и не такие причуды; как, впрочем, у всех, увлеченных наукою – любой.

Но рыцарь – золотисто-карие глаза скользят взглядом по строчкам хаотично, мечась туда-сюда, а пальцы то и дело порываются огладить потемневший пергамент и древние строки, перелистнуть страницу попросту, впрочем, быстро унимаются и чинно берутся за палочку – рыцарь сам не считает себя мужем ученым. Или взыскующим власти, хитростей правления или чего-то подобного. Ему просто слишком часто в последнее время думается о древнем короле, написавшем эту книгу – и о том, для чего он это сделал.

Король этот на ум ему приходит очень часто. О, король давних дней был и ученым, и боговдохновенным правителем… и чародеем, стоящим между живущими и богами, на полпути от одних к другим. Это был король-жрец, король-мудрость, пожалованный богами даром песен и прорицаний…

Для чего понадобилось самому в себе несущему зерно божественного дара записывать свои песни и мысли – вот об этом думает рыцарь, склоняясь над неброской книгою. Ее, говорят, писал сам король-певец, прозванный Золотой Струной. Зачем – если при нем, государе Золотой Струне, полагалось песни и сказания передавать изустно? Для чего он дерзнул вложить великое – в бренные значки букв на не менее бренной телячьей шкурке?

Самая первая книга «Песен Золотой Струны» выглядит непростительно бедняцки для любого чужеземца. Тогда не было еще манеры оправлять книги в золото и каменья, обтягивать дорогой кожей, лощить пергамент тончайшей пемзой и натирать для умягчения мелом; тогда книга была делом простым, низким – народ писал сиюминутное, доверял буквам и стилусу что-то, что важно лишь недолгое время; записывали исключительно земное на глиняных табличках, пропаренной древесной коре или покрытых воском дощечках, не заботясь о долговечности писаных слов, ибо им и не положено было быть такими.

Король же попросту взял тонкую, хорошо выделанную кожу да легкие дубовые дощечки, и сшита та книга тоже простыми жилами. Краток был бы век ее без чародейского бдения за сохранностью – о том рыцарь знал, пусть бы и рассказывали вокруг, будто сам король покрыл рукопись свою сильными чарами, делающими ее вечной.

Нет, за «вечностью» темной, старой рукописи следят маги Ордена, и алхимики, да вот еще мастер-библиотекарь, наособицу из братьев Ордена стоящий, книжный мышь, как прозвали его самые юные из воинов, вошедших в Орден.

Нет, король знал, должен был знать, что книга эта не переживет многих веков, потому что сам родился и рос в такие времена, когда книг как вместилища мудрости не было и в помине. Тогда к знанию – настоящему знанию – относились иначе. Долговечность должна соблюдаться памятью филидов, певцов, жрецов-друидов.

Память самих мудрецов, изрекающих мысли, песни и суждения, хранила знания – благо, Сокрытые Боги судили своему народу долгий век и стойкость пред шумящими над головою зимами, и сказавший несколько веков назад мудрую мысль мог бы повторить ее сам вслух, буде чья-то память окажется непростительно коротка.

Только это – для чего писана книга – и хотел постичь рыцарь Дракона. Ну а что до текста, так он его сам уже едва ли не на память мог произнести, почти весь. Этот текст, в конце концов, единственная причина возникновения его собственного Ордена – тех, кто хранит мир на родной земле.

Рыцарь, сидящий над старинной книгой в пустом скриптории в этот вечер, не ищет власти или могущества, никакого, и паче уж – того, чародейского, которое приписывают и древнему королю, и тем, кто изучает оставленное им знание. Он же ищет только поддержки и подсказки – ну и разгадки тоже.

Время меняется, время течет неумолимо, как в водяных часах: медленно, но неизменно капают одна за другой капли – из верхней чаши в нижнюю. И поддержка, и подсказка нужна не столько самому рыцарю, ибо он воин больше, чем политик – она нужна его нынешнему государю, которому он служит столь истово не только в силу данных клятв, но и в силу того, что высоко ценит его талант и благородство ума.

«Будто Золотая Струна боялся, что укоротится век наш – или память у детей Сокрытых укоротится. Или будто найдутся толкователи его слов, что дерзнут умолчать часть священной песни. Или… что история провернется колесом, и в самом деле уже нам, или детям нашим придется обращать песни явью, как сумел только он сам» – рождается единственная мысль в разуме читающего, и с этим захлопывается дубовая дощечка, стягивающая телячий пергамент в единый фолиант. Рыцарь возвращает книгу мастеру-библиотекарю, и слышит явственный вздох облегчения, когда тот получает свою драгоценность обратно.

Ответов рыцарь не нашел – только еще больше вопросов. Но хотя бы исполнился уверенностью – они справятся, что бы ни вышло, что бы ни принесли волны изменившихся времен к их берегам – просто потому, что иначе нельзя, и дороги у них иной нету. Так он думает сейчас.

Рыцарь еще не знает, что уверенность его пошатнется не раз, что волны, бегущие от дальних берегов, готовы будут затопить все, во что верит он ныне, вместе с книгой этой и государством.

Не знает и о том, что, когда придет время ему покинуть город, давший ему и самое жизнь, и смысл ее, и опору – единственное, что заберет он из прежнего, это будет сей древний манускрипт, да простит его ревнивый мастер-библиотекарь… впрочем нет, не простит, равно как и братья по Ордену.

Тогда, верно, рыцарь с драконом на щите найдет ответ на нынешние свои мысли. Король-жрец же из глубины давних времен верно понимал одну, главную вещь – в самом деле история оборачивается, точно витая жила, раз за разом, вокруг самой себя, затягивается столько раз, сколько может выдержать, пока не оборвется. Но никому не хочется, чтоб она обрывалась, даже богам, а живущим так и подавно, а тем, кто стоит между – вдвое.

Огни в светильниках скриптория погаснут, и всяк разойдется по своим покоям, и ночная темнота принесет на своих крыльях зерно нового дня, которому суждено будет взойти неумолимо.

И оно взойдет, и утро, вестимое дело, принесет иные хлопоты и иные мысли – более зримые, более осязаемые, такие, что разрешать нужно будет не за книгами вовсе, а главным образом делом и твердым намерением. Ну, затем он государю и нужен, в большей мере – и весь Орден, и отдельные рыцари его, и паче всего те, кто выбраны личными советниками правителя – вот вроде самого читавшего средь ночи древние сказания.

А времена меняются в самом деле – поутру доложат, что пропавшее недавно торговое судно, отнесенное поднявшимся ветром далеко в море, вернулось с диковинными вестями. Они видели берег. Другой берег, быть которого не могло.

А с горных краев, с северных пределов, гонец принесет письмо о просящих приюта людях, отплывших луну назад с тонущей земли, лежащей еще севернее их дальних вотчин, где берега каменисты, холодны и изрезаны фьордами сплошь, как добрый хлеб пронизан порами в мякоти. И вот в это сперва потребуется поверить – в чужие берега там, где не было их раньше… никогда?

«Поплыл некогда рекомый Золотою Струною в восточную сторону – на корабле, коим правили хитроглазые и верткие матросы из земли на самом восходе солнца лежащей.

Говорили ему: не ходи в дальнюю даль без цели – ну а как пропадешь, и не сложит тебе никто огненного ложа?

Отвечал он – цель дает сама дорога, когда по ней идешь.

Говорили ему: к чему чужая земля тебе, когда своей – лиги немеряны, от берега до берега?

Отвечал он – чтоб знать, что нету прекрасней ее, должен повидать я другие края.

Говорили ему: не вернешься, сгинешь, не вспомнят о тебе в Ворота Зимы, и в туманный край не найдешь пути коли?

И отвечал Золотая Струна – я себе судьбу добывать пошел, приношу клятву, что не взять меня чужой земле, если сам я того не пожелаю.

И поплыл – сперва к берегу крайморскому…»

Нет. Были. Берега – были. Давно, тогда, когда писали книгу на темном пергаменте и в дубовой обложке.

Сейчас – вернулись? Или… и не пропадали? Чья земля заблудилась среди моря – наша, или та, что мы все это время полагали сгинувшей в пучине?

И точно само время вздрогнуло и изменилось – казалось, в единую ночь.

Предстояло важное: время изменений. И вырастали на горизонте не берега, но вопросы, что не решаются за книгами, а решаются живым делом. Это рыцарь знал и без старых песен.

Глава 0. Бриваэль

Тени и островки света, окрашенные во все тона небесной сини, зелени и золота, играли в пятнашки в просвете узкой арки окна. Ветер чуть покачивал ветви – за цветным стеклом мозаики их было не очень ясно видно, но переливчатые тени колышущейся листвы цепляли взгляд, заставляли задумчиво следить за сменой их очертаний. Монарх поймал себя на мысли, что смотрит на это трепетание так, точно силится увидеть в нем то ли подсказку-ключ к своим раздумьям, то ли еще что-то важное. «Если бы это было так просто! В пору просить совета Сокрытых уже».

– Что-то вы, Ваше Величество, невеселы. Мне казалось, у нас еще нет настолько крупных проблем, – Вердэн Д'Арайн принял из рук Императора подписанный свиток и слегка нахмурился.

– Несомненно, рыцарь, вы правы, – Император Бриваэль устало улыбнулся. – Но я все никак не могу отделаться от мысли, будто произойти может вообще все, что угодно. За эти пятьсот лет мы, будем честны, ослабли. От флота остались жалкие огрызки, и я чувствую свою вину за это.

– Самоедством делу не помочь. Да и потом, неужели вы полагаете, что наши прежние соседи не признают Гаэль?

– Я думаю, что с ними точно так же могло случиться все, что угодно, – отрезал Император, стерев с уст улыбку. Его обычно спокойное благородное лицо сейчас являло следы крайней усталости и беспокойства. – Та сила, что швырнула нашу землю неведомо в какой потайной карман мироздания, могла запросто сожрать и население прочих земель.

– Вы так говорите, будто на соседних берегах нас будет поджидать черноликое воинство, о котором некогда рассказывали торросские мореходы, когда они до нас ещё доплывали, – спокойную уверенность рыцаря было сложно чем-либо смутить. – О которых мы доподлинно вообще не знаем – а были ли они где-то, кроме самой Аквитопии? И было ли их хоть сколько-то больше, чем пригодно для захвата десятка мелких островков. Иначе сказать – черноликие захватчики это нечто из области домыслов – возможно или невозможно их существование в чужих землях, мы того не знаем. А что нам всем не будет добра, если вы себя продолжите так же изводить, я вижу уже сейчас. Ваше Величество, лорд Бриваэль, послушайте моего совета – вам нужно отдохнуть.

– Лорд Вердэн, я ценю вашу заботу, и, пожалуй, действительно, последую совету… давно на охоту не выезжали, не находите?

– Придворным также развеяться и увидеть вас не в зале Советов не помешает, – энергично кивнул рыцарь. – Я уж не говорю, что лошадям и гончим действительно становится скучно, когда они подолгу обретаются без дела!

«О, охота прошла замечательно! Действительно, я, пожалуй, излишне загружаю себя мрачными думами. У нашей земли не объявилось врагов, и, да оградят Сокрытые, не объявится – лорды-советники правы, я стараюсь бежать на шаг впереди потока времени, обогнать собственную тень и пронзить будущее, не будучи провидцем.

Но вот что меня удивляет – кто был тот странный незнакомец, что восседал на камне? Показалось ли – или он действительно искал со мною встречи? Как бы там ни было – он удалился прежде, чем я успел это выяснить.

Утомление мое развеялось – и с новыми силами и спокойным умом я возьмусь через несколько дней вновь за вопросы флота.

Кто бы подумал, что возвращение в общий план мира принесет горестей и забот больше, чем наша отгороженность? Кто бы мог подумать…»

Лорд Бриваэль отложил перо и закрыл дневник. Ежедневные записи помогали ему привести мысли в порядок и поднимали настроение. Сейчас он пребывал в отличном расположении духа – разве что действительно его немного больше положенного занимал тот незнакомец на охотничьей тропе.

…По своей привычке Император умчался далеко вперед от своих спутников – только потому и наткнулся на этого мужчину. Он сидел на камне, по-птичьи сгорбившись – явно очень высокий и очень худощавый, закутанный в темный, вероятно, когда-то бывший черно-лиловым, а сейчас вылинявший и запылившийся, плащ. Капюшон плаща – глубоко надвинут на лицо, кисти рук спрятались в широких рукавах такой же неопределенно-темной мантии. Одежда человека была странной – из-под мантии виднелись просторные брюки из тонкой мягкой с виду ткани, больше похожие на тхабатские шаровары, чем на гаэльские охотничьи штаны, и тхабатские же щегольские черные сапоги – высокие, с изящно выгнутым носком и темно-лиловыми кисточками по голенищу.

Казалось, он ждет кого-то. Бриваэль собрался было его окликнуть – но незнакомец, заслышав шум, вскинулся, повернул голову в сторону приближающегося государя, и тот увидел твердый острый подбородок незнакомца, а цвет лица его показался неприятно-бледным, изжелта-белесым, точно человек был болен. Здоровая матовая белизна кожи гаэльцэв вообще ни в какое сравнение не шла с этой желтоватой блеклостью, и это-то неприятно поразило правителя. На какое-то время некто в капюшоне задержал взгляд на государе (тут Бриваэлю почудилось, что глаза незнакомца странно блеснули) и, встав, очень быстро удалился прочь.

Бриваэль начисто забыл о странной встрече после, когда гончие наконец подняли кабана и охотники увлеклись погоней. Не вспоминал он и потом, когда отмечали у костра удачный лов, и вечером во своих покоях, отходя ко сну, не думал ни о чем подобном. Зато вот сейчас, поутру – вспомнил. И потому решил записать.

Записав, через какое-то время снова позабыл Император об этом странном случае. Дни текли по-прежнему, полные до краев делами. Некогда было Бриваэлю думать о разных занятных мелочах вроде того незнакомца. Тем более что, если рассудить здраво, ничего необычного, кроме одежды, не было в том мужчине. Через несколько недель Бриваэль снова вспомнил о встрече, чисто случайно. Листал старые записи своих предшественников, увидел вложенный лист с миниатюрой – та изображала послов на приеме у государя. Присмотрелся к изображенным человечкам, и вспомнил снова недавнюю охоту.

Не сам по себе странен был человек, неведомо кого дожидавшийся и поспешивший убраться при виде королевского выезда, а его поведение. Уж не подумал же он, будто ему запретят охотиться тоже? В конце концов, гаэльцы не имели в ходу понятия «браконьер», у них было только слово «охотник», и, в отличие от тех же крайморцев, никому не было запрещено охотиться в любых лесах, даже наравне с королем. Да и не назовешь того типа охотником, нет. Странным еще оказалось то, что одет встречный как… как будто исколесил вдоль и поперек весь юг, завернул к крайморцам и, недолго думая, явился сразу и на гаэльскую землю. Недавно при том явился, ибо так и ходил, как был одет до этого – в одежды, собранные поровну со всех встреченных ему народов. Тхабатские сапоги и штаны, крайморская мантия, рубашка под ней как у моряков Торроса! Ну и наряд, ну и наряд…!

Тревожные думы снова охватили Бриваэля. Император отличался цепким умом и понимал, что чужеземец в странном наряде может быть не один. Это значило – в его землю стекаются чужестранцы. Кто они и с какой целью едут – он не знал. Это тревожило, уже самим фактом. Если этот человек один – то не колдун ли он? И… насколько он – человек? Или хотя бы элфрэ? Эта его долгополая мантия с рукавами… Нет, решительно не нравилось Бриваэлю все то, что шло ему на ум при длительном размышлении!

Хуже всего было то, что страна на самом деле едва ли готова даже к наплыву просто переселенцев, не то, что колдунов и искателей поживы. «Быстро же мы привыкли жить в одиночку», – не раз повторял Император своим подданным. Да, он не один занимается Гаэлью – восточную часть держит брат, король Леон, и при том безукоснительно следует всякому совету самого Бриваэля; Леон занят сейчас вопросами внешней политики, морского флота и охраны границ не меньше, чем сам верховный правитель, да и своих бед венценосному брату хватает – ему первому пришлось столкнуться с новыми реалиями, когда к северным берегам пристали корабли тех людей, Горскун… Им, лишившимся дома, некуда больше было податься, и Леон, конечно, поступил мудро, взяв с них обещание держать северные границы и предоставив чужакам самостоятельно строить связи с «лисьим народом»… За северную часть материка можно и не ломать голову теперь, хоть это хлеб.

«Но север никому и не нужен, ты сам подумай, что взять с голых скал, скудной растительности, холодных пустошей? Если примется кто жрать землю твою, так с сочного южного бока, или, что вернее – оттуда, где ближе всего Краймор. Вспомни, они и раньше охочи были расползтись и заполонить все вокруг!» – внезапно в голове возникла неприязненная, и даже, пожалуй, излишне циничная мысль: а ведь и правда, люди, именно люди в самой Гаэли – и есть давнишние переселенцы с Краймора! И что помешает теперь им попробовать «освоить» новую землю? Подмять ее под себя?

Бриваэль потряс головой. «Кажется, я впадаю в какую-то крайность. Вряд ли люди с соседнего континента позабыли, что земля наша отнюдь не ничейная. И все же, все же…»

Самое что неприятное – перестать накручивать мрачные свои предчувствия Бриваэлю удавалось все хуже. Сколь бы не были мудры и проницательны советы того же Вердена – все чаще о том, что нужно иногда давать себе должный отдых – они уже едва ли помогали. Выезды поохотиться, общество друзей и красивых женщин отвлекали Императора очень ненадолго. И все беспокойнее спалось правителю…

Строки плывут по бумаге – почерк Бриваэля всегда был легок и стремителен, как вереница летящих птиц. Только вот ныне птицы эти перекликаются недобрыми голосами.

«Сколь скверно спалось мне нынче! И во сне не оставляют меня думы о моей стране. И это было бы еще понятно – но отчего явился мне во сне некий не то призрак, не то человек, и стал шептать все самые страшные, потаенные темные думы мои мне же на ухо…?»

Перо замирает над бумагой. Он не хочет писать дальше, все существо сопротивляется тому, чтобы вспомнить слова незнакомца из сна и его темный облик – неясный и ускользающий, как тень. Но усилием воли заставляет себя это сделать. На миг кажется – словно провалился снова в туманное забытье…

…Тщетны твои усилия, Император. Пыль они у ног тех сотен людей, что если еще не жаждут твоей земли, то непременно вспыхнут этим стремлением – сколько лет не было вас на лике мира? Вас забыли и мнят врагами все, абсолютно все! А что соседи – ты помнишь, сколько бедствий претерпевали они пред тем, как вам суждено было сокрыться? Кто бы дал им покой все эти годы? А земля – о, смотри, сколь прекрасна земля Гаэли! Дышит миром и благоденствием! Как сад без надзора – манит прийти и взять плодов себе, сколько вместят руки! Не заявишь о себе, как о воине среди воинов – кто обойдет столь богатый край?

Где твой меч? Где твое войско? Где морские звери-корабли, что отгонят хищника, ждущего поживы?

Вот меч мой, молчи, темная тварь. За спиной мои воины. Молчи.

Не тварь я – вовсе нет меня. Я только думы твои, Бриваэль, лорд Мааркан.

Не мои, нет.

Как не твои? Чьи же? Не ты ли сим днем, что закатился уже за горизонт, говорил – кто ждет за соленой волной, мы не знаем, то будут давние друзья или забывшие нас разбойники? Ты говорил. Сам. Говорил же?

Говорил. Сам. Но не хочу, чтоб было по второму моему слову. В недобрый час я сам сказал это – теперь жалею.

Так мало ли, что хочешь ты?

Молчи, темный дух.

Почему?

Не смущай меня, и так тяжело.

Тяжело твое бремя, тяжело…

Вздрогнул, заморгал часто. Чудится – в солнечными лучами пронизанном зале будто сумерки собрались. Нет, всё-таки всего лишь чудится, слишком яркий контраст с легкой тенью под на миг опустившимися веками – и горячим золотым светом уже совсем точно летнего солнца.

«Так и не понял я: действительно ли это лишь отражение моих дум, или некий дух одолевает? Самое верное – спросить у мага. Надо поговорить с Эдереном сегодня же»

Эту фразу он тут же записал. Длинный росчерк, красивый завиток в последней букве, тонкая кисея песка на бежевой бумаге…

Императору хотелось бросить перо и столкнуть со стола тетрадь – неприятное чувство после вспомненного сна бродило в нем, ища выхода. Подивившись самому себе, он обтер перо и положил на место, дождался, как подсохнут чернила, смахнул песок со страниц, закрыл и убрал на место дневник. Ключ от шкафа звякнул, опустившись в кошель при поясе. Никогда раньше Бриваэль не носил его с собой, но сейчас почему-то, в задумчивости, забрал.

… – Нет, государь, я ничего опасного не вижу, кроме того, что действительно ваши думы способны помешать вам отдыхать даже в собственной кровати, – Эдерен, маг престола, развел руками. В его темно—карих глазах вместо недавней тревоги бродило только сочувственное удивление. Золотоволосый маг-силамарец действительно силился скрыть беспокойство за государя. Безуспешно, правда:

– Я не вижу в ваших думах следов, которые могли бы указать на то, что они наведены неким духом. Если это только какой-то совершенно неведомой мне силы дух – но такого не заметить невозможно по ряду других знаков! Да и я, смею уверить, знаком со всеми проявлениями изученных в нашем мире сущностей, знаком с трудами Манридия из Сумеречных башен и…

– Я уверен в твоем мастерстве, Эдерен, не стоит так беспокоиться, – Бриваэль с облегчением вздохнул, слегка улыбнулся. – И хорошо, хоть одной доброй новостью больше – я все же не схожу с ума, а это значит, что еще смогу принести своей стране пользу. Может, все же посоветуешь что, чародей? Беспокойно сплю, а мне это в любом случае не полезно. Становлюсь непростительно рассеян – вот, за каким-то ладом таскаю весь день в кармане ключ от шкафа с тетрадями… – с этими словам Лорд Мааркан задумчиво покрутил на пальце фигурное кольцо головки ключа, уставился на него, да и замолчал. Надолго.

Эдерен украдкой вздохнул тоже – король и правда сделался несколько рассеян. Неужто настолько умудрился за зиму и неполную еще весну изглодать себя пустыми, по большей части, беспокойствами?

– Нужно составить средство, одновременно успокаивающее думы, но бодрящее тело, так? – Эдерен задумчиво наморщил переносицу, как всегда, делал, когда задумывался.

Бриваэль кивнул:

– Именно! И чтобы мысли были спокойны, но ясны и быстры.

– Я тебя понял, государь. Самое позднее завтра средство будет готово, но уже сегодня к вечеру я могу заварить трав для спокойного сна.

Отвар чуть горчит, пахнет душистым летним полднем и успокаивает уже хотя бы теплом шершавого глиняного бока чаши, так уютно лежащей в ладони. Бриваэль будет спать крепко в эту ночь. Если и снилось что, то он просто не запомнит, но привычные переживания наяву и не подумают оставлять его.

Ты прячешься сам от себя. Меня нет, Бриваэль – кого ты гонишь прочь?

Если тебя нет, то кто является во сне мне?

Я только отражение твоих дум! Неужто самого себя гонишь?

Дум о политике мне и днем довольно!

От себя не скроешься, государь!

Тихий издевательский смех тает за спиной, растворяясь в шелесте листвы за окном спальни.

Снилось ли? Или сам выдумал, уже под утро, в полудреме?

Неизвестно зачем, он поутру снова записал этот невнятный диалог, пригрезившийся уже перед пробуждением. После Бриваэль долго смотрел в зеркало – ему не нравилось собственное отражение. Тусклые глаза, отсутствующий взгляд, складка меж бровей залегла – едва заметная, но резкая, придающая лицу мрачности более, чем следовало бы.

«Да соберись ты уже! Сниться всякое перестало – так теперь ты сам себе придумаешь белоглазую тень, что изводит тебя придирками? Как ребенок, честное слово!» – Бриваэль поворчал сам на себя, плеща в лицо прохладной водой с запахом луговой мяты. Почему тень он придумал именно белоглазую, он сам не знал. Но придуманный или нет, а укоряющий тип ему не нравится еще больше, чем собственное отражение.

«Какие мы все-таки чудовищные создания», – невпопад подумал Бриваэль, рассматривая собственные потускневшие глаза, словно ища в них, зазеркальных, ответа. – «Белое, черное, острое, как пробирающий холод, и глаза горят болотными огнями… на силамарском берегу живущие хотя бы кажутся теплее и живее – у них золотистые волосы и ореховые либо зеленые глаза, а мы, восточные… Все как один точно выходцы из-за троп, волчецом поросших¹. Почему нас считали красивым народом все прежние гости-послы?» А спустя секунду Бриваэль озадаченно потер пальцами складку над переносицей, удивляясь сам себе. Более абсурдных мыслей не посещало его, кажется, вообще никогда. Зато глупая мысль о внешности гаэльского народа натолкнула правителя на вполне полезное решение – еще раз подробнейше перечитать все записи о внешней политике до вынужденной изоляции. Отдав распоряжение – принести в библиотеку все документы на эту тему, он вспомнил: маг, Эдерен. Встреча назначена на первую половину дня, и время уже подходит к нужному часу.

Всю встречу с магом Император рассеянно бродил думами в непрочитанных еще пока рукописях, невпопад отвечая на вопросы, потом, сдавшись под неодобрительным взглядом Вердена, присутствовавшего там же, согласился, что сегодняшний Совет стоит перенести.

Приняв, наконец, из рук мага узкий серебряный кубок, в котором Эдерен разболтал несколько капель настойки из пузырька темного стекла, Император сделал несколько глотков. Обещанное зелье оказалось почти безвкусно, а запах у него слабый, землисто-горьковатый. Лекарство как есть, не то, что вчерашний травяной отвар, больше похожий просто на напиток, выпитый для удовольствия. Бриваэль состроил недовольную гримасу, но быстро одернул себя – ему все больше не нравятся собственная сварливость и привередничанье, он вообще сегодня едва ли узнает собственные мысли и выходки. Внезапно, выдернув из размышлений, плечо обожгло, точно крапивой – только вот вряд ли есть такая крапива, что ужалила бы кожу через плотный шелк верхней лейне и тонкую рубашку сразу же под нею. А ведь сперва даже показалось, будто ему просто положили руку на плечо, а потом уже – пришла эта крапивная колючая боль и нестерпимое желание расчесывать ужаленное место.

1. Иначе сказать – с того света. Волчец (Carduus L) – трава пограничья мира живых и мертвых.

12 3 4 5 6 След.

Дорога за горизонт. За золотым крылом