Читать книгу: «Величайший и Радость», страница 4

Глава 5

Вынести вынужденное общество неприятного человека бывает чертовски сложно, особенно, если этот неприятный человек – ты.

В первые две недели он почти не спал и не ел. Каждый закуток, каждая комната в казармах и штабе были проверены им, и, несмотря на то, что ещё в первый день сердце подсказывало ему, что он единственный выживший под куполом, он всё равно неистово искал, искал на пределе своих физических и моральных сил. На исходе второй недели то ли снизившийся наконец-то уровень адреналина в крови, то ли крайнее истощение всех резервов организма вернули ему способность логически мыслить и рассуждать: «Безвыходных ситуаций не бывает, у меня есть всё, что нужно – еда, вода, оружие, крыша над головой, тысячи квадратных метров крыши над головой… Раз уж я виной всему, что тут случилось, то я найду выход, я всё исправлю». Вступая в бой он всегда намеревался победить, потому что проигрывать он не любил и не умел, и многочисленные награды, боевые и спортивные, хранившиеся в ящике его стола были тому подтверждением, и в этой схватке, с кем бы она не была, пусть даже с камнем, он планировал выиграть, а для этого нужны силы – это он знал не понаслышке. И в эту ночь он впервые крепко спал, и его не мучали фантомные голоса сослуживцев, травивших смешные солдатские байки, заливистый смех Ольги, заставляющий приятной волне мурашек пробежать по его спине, и плач детей, который он не мог выносить после того, как однажды слышал его при выполнении задания по освобождению заложников, и который остался с ним навсегда, до конца его дней.

Он не перестал искать живых, но теперь это была не бешеная гонка, требовавшая поскорее открыть каждую дверь и получить долгожданный приз, теперь это просто было частью его дня, в котором он выделил на это время.

Наутро он привычно привёл себя в порядок, пришёл в столовую, чтобы позавтракать, но для человека, с восемнадцати лет принимавшего пищу в компании трехста человек, её пустынный вид напрочь испортил ему аппетит, и он кое-как засунул в себя консерву, выпил кофе и пошёл к Клыку. Войдя, впервые с того утра, в комнату Клыка, он уже не был ошарашен, но тоска и чувство вины резко подкатили к горлу, угрожая вернуть наружу только что съеденный завтрак. Все десять лет, почти каждый день, он ел, сидя рядом с Клыком, и менять это он не собирался.

– Ну, что, Клык, приглашаю тебя на обед! – подошёл он к другу, с намерением отнести его в столовую.

Но это оказалось сложнее, чем он предполагал – девяносто килограмм Клыка, с которыми он легко управлялся на матах, превратившись в камень, потяжелели раза в два, и он не только не смог поднять скульптуру командира второй роты, но даже сдвинуть её получилось с трудом. Он сел рядом, глубоко дыша.

– Тяжеловатый ты стал, брат. Что ж мне с тобой делать?

Тут он вспомнил, что ещё вчера, рыская по хозяйственным помещениям штаба, он видел строительную тачку на складе и ему пришла в голову гениальная идея. Прикатив быстро тачку в комнату, он обернул Клыка одеялом, подстелил в тачку подушку и аккуратно перекатил его туда, мысленно молясь не уронить и не расколоть своего двухсоткилограммового друга. Еле как доперев его до столовой, он, смахивая пот со лба, посадил его за любимый стол. Весь этот день он потратил на благоустройство столовой, в которой к концу дня набралось скульптур двадцать посетителей и даже буфетчица, пусть и с закрытыми во сне глазами, на которую он нацепил чепец и фартук.

Вернувшись вечером в свою комнату, совершенно выбившимся из сил, он надеялся поскорее уснуть, но тревожные мысли, опережая одна другую, лезли в его идущую кругом голову – он думал о медальоне и о странных светящихся молниях, тянувшихся к нему от стены, о причинах, почему именно на его долю выпала эта учесть, о высокой вероятности его сумасшествия или даже смерти – а всё происходящее вокруг лишь его персональный ад, об Ольге, испытывая угрызения совести, за то, что так и не смог полюбить её, о запасах продовольствия – за две недели его панических поисков все скоропортящиеся продукты пришли в негодность, и, наконец, о том, как спасти всех и себя, и, не найдя ответов ни на один вопрос, точивший его болезненный разум, уснул, придя к выводу, что всё это он должно быть заслужил.

Через два месяца он официально закончил поиски на территории части, официально, потому что рапорт о результатах поиска лежал на столе генерала – он много лет жил в этой системе и знал, как бы героически он всех не спас, командование всё равно будет оценивать правильность его действий, хотя о какой правильности могла идти речь, но он хотел быть к этому готовым. Мысли эти окончательно испортили и так всегда скверное настроение, и, выйдя из генеральского кабинета в пустой коридор и вспомнив, как всегда Николаич и Шахтер болтали в коридоре у всех на пути, решил, что стоит их вернуть в привычное место. За тачкой идти было лень и он подумал, что и так дотащит их волоком, поскольку комнаты их были совсем недалеко.

Николаич встретил каменные оковы спящим, и он, постелив покрывало на пол, аккуратно скатил Николаича с кровати и потащил его на одеяле в коридор, быстро управившись с ним. Потом сходил за его фуражкой.

– Извини, Николаич, что ты в трусах и майке будешь стоять у всех на виду, но вот тебе хотя бы фуражка, – улыбнулся он, бережно надевая её на уже лысеющую голову Николаича.

Шахтёр окаменел стоящим у стола в расстёгнутом кителе, с взъерошенными волосами и смотрящим в телефон. Он обхватил статую Шахтера сзади за талию и поволок, не поднимая, по полу, спиной вперёд. Это было непросто, и он, не заметив небольшой порожек в дверях, оступился, руки его, находящиеся в большом напряжении и потерявшие способность к быстрой реакции, соскользнули по камню шахтерского тела. Шахтер с грохотом рухнул на пол и, ударившись об этот самый порожек и о бетонный пол коридора, разлетелся на десятки осколков. Страх парализовал его, он замер, с так и оставшимися немного поднятыми руками, и, не моргая, глазами полными ужаса смотрел на то, что секунду назад было пусть и каменным, но Шахтёром. Затем он развернулся и тихо побрел в свою комнату, опустив голову.

Он сел на стул, уперевшись лбом в сцепленные руки, слёзы наполняли его глаза, задерживаясь мгновение на его длинных черных ресницах и слышно капали прямо на пол. Просидев так довольно долго, он встал, утер рукавом лицо, смотря в окно на одинаково светящийся в любое время суток свод купола, и достал свой заряженный пистолет из кобуры. Опустив на него взгляд, он покрутил его в руках и снял с предохранителя, опять сел на стул, передёрнул затвор, засунул ствол пистолета в рот и закрыл глаза. Сердце его бешено колотилось, ему было страшно до жути, безмерно стыдно перед Шахтером, и всеми, кого он потревожил и перенёс в другие места, смертельно стыдно, но умирать он не хотел. «Если я это сделаю, кто поможет им всем? Я просто не имею на это права». Он вынул пистолет, мысленно ругая себя за малодушие, вернул его на предохранитель, лёг, и до вечера пролежал, глядя в потолок.

Минуты медленно стекались в часы, словно капли ртути в одну большую, и были такие же токсично-ядовитые, отравлявшие его разум мыслями об его прошлом – он вспомнил всю свою жизнь, от того рокового пожара, унесшего жизни его родителей, сквозь обездоленное детство с бабушкой и шальную дворовую юность до службы в армии, давшей ему хоть какую-то уверенность в завтрашнем дне, вспомнил все жизни, забранные им, пусть это и были жизни врагов, жестоких фанатиков, безжалостных убийц, но всё же людей, вспомнил свой первый рукопашный, когда он на собственной шкуре прочувствовал что значит «или ты его, или он тебя», вспомнил глаза своего соперника за миг до того, как их покинула жизнь, вспомнил всех своих женщин, ни одну из которых он так и не полюбил по-настоящему, но среди которых большинство эту любовь заслуживало, вспомнил как легко он их оставлял и все их слёзы, что не трогали его сердце, дойдя наконец до разбитого им Шахтёра – он служил с ним больше пяти лет, но практически ничего о нём не знал, а теперь уже и не узнает. В конечном счёте столь тщательный самоанализ, проведенный сквозь призму безысходности, заставил его прийти к выводу, что человек он совершенно никудышный, непредназначенный ни для семьи, ни для дружбы, а только для убийств, пусть и ради защиты родины, и он не лучше своих врагов, таких же бессердечных машин, несущих смерть и разрушение, а значит худший из людей, заслуживающий лишь ненависть и презрение.

Доведя своими мыслями себя до полнейшего отчаяния, он понял, что просто уснуть у него не получится – он сходил в кабинет, нашёл на полу бутылку коньяка, радуясь, что хоть ее он не разбил, вернулся обратно, выпил её залпом, быстро захмелев на голодный желудок, и мгновенно уснул сном без сновидений.

Следующие три дня он беспробудно пил, не выходя из комнаты, и горевал, жалея всех и прежде всего себя. Он до безумия хотел хоть с кем-нибудь поговорить, но после инцидента с Шахтёром, он просто не мог себя заставить даже показаться на каменные глаза своих сослуживцев, и скорбь точила его одинокое сердце, убивая последние клеточки надежды. Засыпая, он решил, что больше не встанет с этой кровати, потому что нет никакого смысла бороться и дождётся такой желанной смерти никого не тревожа, и воистину в целом свете в тот миг не было человека более несчастного и одинокого. В эту ночь он впервые увидел тот сон, и, проснувшись, зацепился за мысль, что выход всё-таки отсюда есть, нужно только его найти, и это спасательным кругом вытянуло его из болота крайней тоски и обречённости последних дней.

Последующие четыре месяца он посвятил поискам живых в посёлке, совмещая это с запасами продовольствия, составлением карт и рапортов, не давая себе ни секунды свободного времени, потому как, оставаясь наедине со своими мыслями, занимался беспрестанно лишь самобичеванием, доводящим до чрезвычайной ненависти к себе. Вечера его поэтому были наполнены книгами, причудливый мир которых он открыл для себя, ни найдя ни одного скачанного фильма или сериала – в век интернета это было совсем необязательно, а все старые фильмы на кассетах, которые он нашёл на складе вместе с видеоплеером, он уже выучил наизусть.

И ещё не раз за это время встречаемые картины поисков погружали его на дно вселенской скорби – будь то первый, найденный им окаменевший малыш, люди с собранными чемоданами, на утро планировавшими покинуть посёлок, или влюблённые парочки, застывшие в акте любви. Но он больше не позволял чувствам взять верх над разумом, убеждая себя каждый раз, что он обязательно всех их спасёт.

Покончив с посёлком, он облазил все прилегающие леса – эти поиски были больше похожи на прогулку по городскому парку, украшенному очень детальными скульптурами диких животных, и приносили ему даже удовольствие, если в этом кошмаре можно было вообще это чувство испытывать. В последний день поисков он забрал из местного супермаркета остатки воды, сигарет, и напоследок заскочил в аптеку, взяв оттуда все витамины, которые он принимал, потому что питался одними консервами.

Так как уцелевших найти ему так не удалось, он перешёл к плану Б – покинуть купол самому, чтобы привести помощь извне. Каждый день он надеялся, что кто-то снаружи разрушит этот чёртов купол и всех спасёт, но время шло, и страх, что и за куполом мир превратился в каменное царство, проникал всё глубже, сжимая своими костлявыми лапами и без того смятённое сердце. «Это просто стена. Любую стену можно разрушить, нужно только приложить достаточную силу». А силы в военной части было более чем предостаточно.

Он начал с малого и пробовал в разных местах купола. Первым делом в ход пошёл табельный пистолет Макарова, затем ни один рожок автоматов Калашникова был выпущен в непробиваемую стену тумана. После того как и пулемёт не принёс долгожданных плодов, он наращивал мощь, ища или строя необходимые укрытия, чтобы не пострадать от осколков, он использовал подствольный гранатомёт и десятки лимонок. Всё было безуспешно – на туманных стенах не оставалось даже следов. Он стрелял из пушки боевой машины пехоты, и выпустил все сорок пять зарядов Арматы – самого мощного танка, стоящего на их вооружении. Было и рпг и в конце концов самоходная артиллерийская установка – ни одна известная человечеству стена бы не выдержала, но облачный купол оставался невредимым, и он сдался. В последний раз он, зная, что всё напрасно, но движимый гневом и досадой, приехал на бронеавтомобиле, выпустил всю ленту патронов пулемёта, находящегося на крыше, приносивших столько же урона стене, сколько бы принес метатель теннисных мячей. Чуть не плача, он разогнал автомобиль, под завязку гружёный боеприпасами и снарядами, с уклона, зафиксировал педаль газа и выскочил на ходу, сделав кувырок, чтобы ничего себе не сломать. Ударившись о стену, капот машины смялся, загорелся, и, уходя он слышал мощнейший взрыв, но даже не обернулся – он бы всё равно ничего не увидел сквозь пелену слёз.

Никаких вариантов у него больше не было, и он, зная о том, что запасы воды не пополняются – купол был непроницаем для осадков, водных объектов не было, не было и электричества в посёлке, только аварийное в части, решил просто жить, не экономя воду и отдав свою судьбу на волю случая. Каждый день его был похож на предыдущий и привычка притупляла его абсолютное одиночество, безысходность и страх, а он, помогая ей, старался не думать ни о чём и просто жить, пока не настал тот памятный день гибели его родителей, а призрачная женщина из сна не показала наконец своё красивое лицо, что в конечном счёте привело его на край крыши здания штаба, опустошенного и побеждённого.

«Я сделал всё что мог. Я сдаюсь…» – подумал он, встал на самый край, так что носки его берцев нависли над пропастью и шагнул в пустоту.