Воспитанник орков. Книга первая

Пролог

Поэты любят сравнивать цвет предрассветной воды моря Вотрон со цветом стали, олова и, даже с отблеском ломаного чугуна. Словом – чего-то холодного и металлического. Звучит красиво, но знающий человек лишь ухмыльнется, прочитав подобный эпитет, поняв, что художник слова ни разу в жизни не был на море Вотрон, почерпнув сведения, наблюдая теплый Петронелл, а потом перенес действо на берега северного моря. На самом-то деле, на рассвете никто не разглядит цвет воды из-за густого тумана, давившего на поверхности прикрывавшего собой все выступающие скалы, прячущий под серым покровом отмели и прибрежные косы.

Никто толком не может объяснить – откуда берется прибрежный туман? Не то от самого моря, не то от ядовитых болот на Западе, где живут ликантры, странные существа – полуоборотни, полумаги. Явление ли это природы, или злой умысел коварного колдуна?

Ни один рыбак не выйдет в море на рассвете, ни один лоцман не возьмется провести купеческие корабли вдоль берегов Вотрона. В густой дымке не помогает ни опыт, ни карты, ни подробнейшие лоции. А если какой-то дурак (а им, как правило, везет!) умудрится остаться в живых, не пропоров днище судна о скалы, не сев на мель, он может оказаться совсем у других берегов, гадая – куда пропали недели, а то и месяцы. В открытом море туман не страшен и, потому, если кого-то угораздило подплыть к берегам моря ночью, лучше залечь в дрейф и подождать, пока новое солнце не прогонит старый туман.

Даже чайка в предрассветной мгле предпочитает отсидеться на бережку, чтобы дождавшись слабых лучей восходящего солнца, набивать прожорливый зоб свежей рыбой.

Не боится тумана только косатка, умело лавирующая между скал, выискивая добычу – будь то косяки рыбы, или рыбак, посмевший выйти в туманное море.

Но кроме косаток в загадочный морок не боятся выходить корабли норгов. Отребье, живущее на Одиноких островах, в самом сердце моря Вотрон, не боится ни ураганного бализарда, способного отправить на дно целый флот, ни вихрей вайрги, переносившего с места на место дюны, ни туманов. Норги, атакуя купеческие корабли и нападая на прибрежные поселки, не брезгуют никакой добычей – будь то драгоценные ткани, сотканные дворфами из снов и тончайших золотых нитей илиобрывки рыбачьих сетей, сплетенные из водорослей; волшебное стекло гномов Скаллена или плошки поморов, выдолбленные из дерева; звонкая сталь, откованная в Волкане или рыболовные снасти, выточенные камнем из ракушки. Все имеет свою цену и свой спрос!

Никто и никогда не видел живого норга (впрочем, мертвого тоже). Попадались счастливцы, узревшие вдалеке хищные контуры их судов, напоминающие тела стремительных косаток и, сумевшие уцелеть. Капитаны, завидев вдали черно-белые паруса, ложились в дрейф и смиренно ждали, а при удаче, если норги не проявляли к ним интереса, икали от счастья. Пираты никогда не оставляли живых свидетелей.

Глава первая
Лесные хлопоты

Последняя борть оказалась пустой – только сухая пчелиная шелуха с паутиной. Может, померзли пчелы за зиму, а может, умерли от какой-нибудь болезни или завелся у них паразит, поедающий тельца изнутри? Был бы отец, сказал бы точно. Данут вздохнул – зря только костер разводил и напрасно лазал на дерево, хотя в глубине души парень и был рад – за две недели, что провел в лесу, удалось набрать столько меда и воска, что дай-то Единый дотащить все до дома.

В это лето отец отправил парня в лес одного, решив, что сын сам должен справиться. И, чего не справиться? Лось здоровый, семнадцать лет стукнуло. Столько раз ходил вместе с отцом на охоту, за медом, знал и свои борти, и чужие и, вроде бы, научился отличать собственных пчел от диких. В этом году даже не пришлось обматывать лицо тряпками – не то привык, не то пчелы стали кусать не так больно. Людей в лесу тоже не стоило опасаться. Свои не страшны, а чужие сюда не заходят. В самом начале, когда они только-только начали собирать мед, отец опасался, что их борти может кто-то «почистить». Но за все годы такого ни разу не случалось. Не принято было брать чужое – ни борти, ни сети, ни ловушки. Были, конечно, иные любители дикого меда – медведи, но они к ставленым бортям не подходили, предпочитая добывать сладости в дуплах. А коли, придется пересечься с лесным хозяином, так можно рогатиной отмахаться (а не поймет, так можно на ту рогатину косолапого и насадить), а волки по летнему времени добрые. Был слух, что где-то живет великан – не то тролль, не то огр-переросток, но одиночка не станет пакостить в дне пути селения поморов, привычных к битью китов. Было не так давно – забежали в поселок не то пять, не то шесть одичавших гоблинов. Уйти сумел лишь один. Остальные же были быстро опутаны сетями и скинуты в море. Треске, ей все равно, кого жрать – хоть селедку с килькой, хоть гоблинов.

Парень легко соскользнул по стволу вниз, старательно затоптал тлеющие угли и, убедившись, что все потушено, зашагал в сторону зимовки – небольшого домика, построенного отцом много лет назад. За то время, что он провел в лесу, снимая медовые рамки с собственных бортей, отыскивая дикие, юноше порядком поднадоел и лес, и запах меда. Но теперь дело близится к концу. Осталось всего ничего – увязать, как следует, мед и воск, припрятать медогонку и нарубить кустов для волокуши. Да, еще надо снять с себя заскорузлые от меда и сосновой смолы рабочие штаны и рубаху. Поначалу Данут хотел выбросить старую одежду, но передумал. Не так уж много у него барахла, чтобы выбрасывать. Если не в носку, так для чего иного сгодится. Очистив, насколько смог, спрятал в ухоронку.

Переночевав, Данут начал собираться. Подумав, решил оставить половину воска в лесу – вернется за ним потом, можно не одному, а с Антюшкой, малолетним приятелем, приходившимся ему … (да, а кем приходится ему пацаненок, родившийся от родного отца, но считавшимся сыном другого?). Ну да какая разница. Своего неназванного братишку Данут очень любил, всегда заступался за него и старался чем-нибудь побаловать – сделать игрушку, отыскать замысловатый сучок в лесу или выловить красивую раковину. А уж сам Антюшка ходил за Данутом словно собачонка. Он и в лес порывался идти со старшим другом, только незадача – упал с валуна и зашиб ногу.

Данут шел по едва уловимой тропке, пробитой кабанами в густом подлеске, рассчитывая, что вечером, как выйдет в поселок, успеет еще повидаться с Ластей – первой деревенской красавицей. Для нее был припасен самый-самый вкусный мед, (пчелы его собрали с цветов акации!) залитый не в кожаные меха, а в стеклянную – не зеленоватого стекла, а прозрачного – очень дорогую посудину. Эту скляницу Данут в прошлом году выменял у заезжих купцов на пригоршню речного жемчуга. Отец посмеялся, говоря, что за жемчуг в городе можно выменять десять таких посудин. Ну, так то в городе, до которого пять дней пути лесом. Да и жемчуг не стоил ничего. Подумаешь, два дня нырял. Для Ласти, например, он нырял целую неделю. Захоти – девушка могла бы увешаться бусами с ног до головы, вот только ее матушка Кастуня, по прозвищу Бельчиха, отобрала у дочери половину жемчуга и поменяла его на всякую дребедень – кувшины, горшки и, кажется, пуховую перину. Данут даже обиделся, но Ластя шепнула, что Кастуня старается не для себя, а для них – собирает приданное. Вот об этом-то Данут еще не думал. Нет, он собирался жениться на девушке – сколько можно таскаться по кустам, пора бы по-человечески, на постели, но семейная жизнь – это не только красивая женщина рядом, а еще и свой дом, хозяйство. Понадобятся и ложки, и плошки, и поварешки. А там, глядишь, дети пойдут, нужно о них заботиться. А стоит ли заводить собственный дом? Может, лучше остаться с отцом? Места хватит и Ласте, и будущим внукам, да и отцу будет легче. Милуд Таггерт, хотя и заткнет за пояс любого из рыбаков и охотников за китами, не молодеет.

Мысли перешли к отцу. Как он там? Не беспокоят ли раны? Данут очень гордился отцом, считая его героем. Еще бы! Милуд сражался в Аркалльской битве под знаменами самого Бельтрана, порубив несметное количество орков и еще больше ходячих мертвяков. В детстве Данут играл в собственного отца, врубаясь в заросли крапивы, представляя себе полчища Шенны – армии орков и мертвяков! Эх, сколько деревянных мечей было переломано в боях с лебедой… А как-то на рассвете мальчишка чуть не утащил настоящий – отцовский меч, чтобы разделаться с коварной Миррой Банши, предводительницей Холодного воинства! Клинок был так тяжел, что Данут уронил его на дощатый пол, разбудив отца.

Кто другой бы выпорол сына, но Милуд лишь покачал головой и принялся учить отпрыска боевому искусству.

Учеба была странная. Данут думал, что все сведется к маханию клинками, когда при ударах сыплются искры (красиво!), но отец заставлял его вставать спозаранок, бегать, таскать тяжелые камни и купаться в море при любой погоде. А уже после всего этого начинались тренировки. Поначалу бились на деревянных мечах (отец скидок не делал, царапин, синяков и заноз было вдоволь), потом Милуд заказал у кузнеца два тяжеленных клинка, которые Данут поначалу и поднять-то не мог. И снова – синяки-кровь, сбитые от ударов руки. И это при том, что жизнь в рыбачьем поселке была нелегкой и времени оставалось мало. Зато Данут стал лучшим в поселке гарпунером, умеющим поразить кита не на поверхности, а в глубине, отлично стрелял из арбалета, а в драке на кулаках с ним не рисковали связываться самые здоровые рыбаки. Однажды парень сцепился с выпившим моряком, из числа тех, кто привозит купцов – тому приглянулась Ластя. И, ладно бы только приглянулась. Так ведь нет – ухватил девчонку за руку, потащил. Данут, памятуя наставления отца, пытался решить дело миром, но пьяный мерзавец только хохотал. Ну, пришлось ему объяснить, что с девушками следует обращаться вежливо. Авось, когда нос встанет на место, а вместо выбитых зубов вырастут новые, скажет спасибо за науку.

Но наглецы, вроде этого, попадались нечасто. Обычно, от таких избавлялись сами торговые гости. Купцов, желающих получить редкостные товары (особенно шкуры китов, из которых в городе делают векши – кожаные лоскутки с печатями, на которые можно менять любые товары) много, а поселков вокруг моря, где жили отважные люди, не боящиеся бить китов, мало.

Данут любил, когда в поселок приплывали корабли купцов. Нравилось многолюдье, созданное на короткий срок, многоголосица, издалека похожая на птичьи крики, странные люди в незнакомых одеждах, нравились товары, привозимые издалека – оружие и посуда, тонкие ткани и вина, серебряные украшения и войлочные шляпы, благовония и зеркала. И книги! Было на что поглазеть, а что-то и прикупить.

Вначале шел крупный обмен, который вели старейшины и главный купец. Все, что было добыто поморами сообща – китовые шкуры и рыбий жир, клыки моржей, соленая и сушеная рыба – менялось на зерно, соль и железо. Зерно и соль позже делилось поровну, по числу едоков, не разбирая, кто стар, а кто мал, а железо целиком уходило кузнецу. Потом уже начинался сам торг, когда каждый житель поселка мог обменять собственные товары на городские изделия. Они с отцом степенно притаскивали куски коричневого воска, мед, шкурки соболя и выдры, речной жемчуг. В большом спросе у купцов были корни, похожие на смешных человечков. Отец как-то нашел пару хороших мест, где этих «человечков» было видимо-невидимо. Можно бы сразу их вырыть, но Милуд предпочитал носить понемногу. Как он выражался – чтобы не сбивать цену! Обычно, после того, как были закуплены самые необходимые товары – бочонок растительного масла, мешки с крупой и мешок белой муки, немного сахара, что-то там еще из провизии, запас одежды, обуви и белья (отец предпочитал покупать готовое, а не шить самому), решали, что бы еще такого купить. Иногда это было оружие или наконечники для стрел, иногда что-то другое. Отец не возражал, когда маленький Данут просил сладких фруктов и орехов, а сам иногда покупал книги. Раньше, когда их писали от руки, приобрести манускрипт было невозможно (на него ушла бы вся добыча отца и сына), но после того, как гномы из Скаллена придумали печатную машину, книги стали гораздо дешевле. Милуд любил читать и пристрастил к чтению сына, хотя кое-кто из поселка и смотрел на это неодобрительно. Но грамотеев уважали, а в долгие зимние вечера в их дом обязательно набивались земляки и просили почитать вслух.

В последнее время купцы принялись привозить книги, написанные участниками Аркалльской битвы. И, удивительное дело – чем больше проходило времени со времени сражения, тем больше появлялось участников, а то и героев. Милуд ради интереса купил одну, написанную неким Савом Ромом, а потом долго смеялся, пояснив, что автор путает аркебуз с аркебузой, а огнестрельным оружием были вооружены не орки, а люди и, он напрочь не помнит, чтобы был у них такой командир, наставляющий главнокомандующего. С тех пор Милуд заказывал купцам только книги по истории Фаркрайна, да романы, в которых главные герои – рыцари без страха и упрека сражаются со звероящерами и спасают невинных дев из лап злых магов. Иной раз купцы привозили работы по военному искусству. Милуд с удовольствием штудировал толстый том, под заумным названием «Фортификация», качал головой над «Стратегией и тактикой конного боя в условиях пересеченной и болотистой местности», определив ее автора в штабные крысы. Данут, по примеру отца, тоже ознакомился с трудами. Запомнил почти все, но понял мало. Что такое «контрфорсы» и «куртины», уяснил после того, как отец нарисовал довольно сносный чертеж крепости.

Проку от прочитанных книг было мало. Ну, зачем жителю побережья знать, как определить, не ведет ли противник подкоп? Крепости ставить не от кого, разве что, от белых медведей. Или, напротив, к чему Дануту знание того, как правильно вести тихую сапу? Ну, если только моржи или тюлени понаставят себе фортов. Они, может быть, и хотели бы, только ласты для строительных работ не годятся.

Чем ближе Данут подходил к родному поселку, тем больше его что-то смущало. Грызло какое-то странное беспокойство. Оно началось еще в полдень, когда парень проделал половину пути. Ноздри, отвыкшие от человеческих запахов, уловили запахи странного дыма. Не того, что идет из очагов (и ему бы спозаранку идти, а не в полдень). Так не пахнет ни костер путника, ни печка. Скорее, лесной пожар, куда по неосторожности попало зверье. Только, в отличие от лесного пала, этот был куда тише и меньше. Уж не горит ли поселок? Однажды в селении сгорела избушка, где проживала слепая Хигерда. Отчего случился пожар, никто не понял, но полыхнуло так, что старуха не успела выскочить, а никто из мужчин не отважился прыгнуть в огонь. Так вот, тогда пахло именно так. А еще… Из леса, призывно каркая, в сторону поселка летели вороны. Очень много ворон!

Невольно парень ускорил шаги, а выйдя к опушке, бросил волокушу и побежал….

Глава вторая
Пепелище

Поселка не было. Вместо него валялись обугленные бревна, головяшки, еще исходившие чахлым дымком, а кое-где пробивались слабые языки пламени. Верно, пожар начался вчера вечером, а долго ли гореть пересушенным и выветренным жестокими ветрами домам?

А еще были трупы… Было заметно, что жителей застали врасплох. Мужчины выскакивали из домов в одном белье, сжимая в руках первое, что подвернулось под руку – полено или засов, но почти сразу же были убиты. Женских тел почему-то меньше, но видно, что и они пытались драться с неведомым врагом.

Данут шел по бывшему поселку, разгоняя обнаглевших ворон, уже устроивших пиршество, пытаясь не наступать на изрезанные, изрубленные тела земляков. Он не раз вступал в лужи крови, не успевшие высохнуть, но уже не обращал на это внимания, постепенно холодея изнутри.

Наверное, следовало искать Ластю, но в тот момент он не думал о девушке. Данут, с какой-то надеждой и тайным ужасом, искал отца.

Искать пришлось недолго. На самом берегу Вотрона, где суша сменяется морем, высился крест, наскоро собранный из старых жердей, на котором висел распятый Милуд. Из многочисленных ран еще струилась кровь, лицо, словно один кровоподтек.

Глотая холодный дым вперемежку с радостью – жив! – юноша принялся снимать тело. Осторожно вытащив Милуда на сушу, уложил на холодную гальку, стащил с себя куртку, подложил отцу под голову. Не найдя ничего подходящего, побежал к кромке набегавших волн, принявшись прямо в ладонях таскать соленую воду, осторожно омывая лицо отца от запекшейся крови.

– Дождался, – прошептал Милуд, пытаясь пошевелить изрезанными губами, открывая единственный глаз. – Сынок…

Отец никогда в жизни не говорил так. Милуд, никогда не повышал голос на сына, но никогда не нежничал с ним, не сюсюкал, предоставляя это женщинам.

– Бать, ты молчи, тебе нельзя говорить, – захлебываясь от навалившегося счастья, попросил Данут, разрывая на полосы нижнюю рубаху. – Сейчас перевяжу.

– Поздно, – совершенно спокойно отозвался Милуд. – Я бы уже умер, но тебя ждал. – Перехватив руку сына, пытавшуюся подлезть под спину с куском холста, попросил: – Пить дай. – Останавливая Данута, потянул к себе и, уже еле слышно прошептал: – Иди в Тангейн. Там у тебя дядя, мой брат. Купец он, звать Силудом. Силуд Таггерт. Еще. Шкатулку отыщи материнскую и мой меч. Я меч не успел взять, не дома был… – Приподняв голову, старый воин усмехнулся: – Норги мне почетную казнь устроили. Топор только был, а ели бы у меня меч… Ладно, сходи за водой. Запомни – шкатулка, мой брат Силуд…

Оставив отца, Данут побежал к поселку. В первом колодце ведра не оказалось. Во втором… Во втором, вместо воды плавали трупы… С трудом отыскав битый горшок, наполнил его водой, Данут вернулся к отцу.

– Батя, вот… – радостно сунулся парень к отцу, поднеся к его губам край горшка. Потом закричал, что есть сил: – Отец!

Плохо соображая, парень пытался разомкнуть зубы отца, а поняв, что это уже не удастся, уткнулся в мертвое тело и зарыдал…

Всю ночь Данут просидел рядом с телом отца в полудреме, в полузабытьи, не замечая ни пронизывающего ветра с моря, ни криков чаек, которые вместе с воронами делили погибших.

Ночью к нему пришла Ластя. Девушка была в длинном свадебном платье, белоснежную красоту которого портило ярко-красное пятно напротив сердца и в венке из ярко-желтых купальниц. Шею закрывали бусы, намотанные по всей длине. Но жемчужины были не светлыми, а багровыми.

– Милый, я по тебе скучала! – улыбнулась девушка странной, какой-то жеманной, так не похожей на нее, улыбкой. Скривив родные и, в то же время чужие губки, попеняла: – Я так долго тебя ждала, а ты все не шел. – Протянув парню руку, позвала: – Пойдем.

Данут встал и, словно во сне, взял руку девушки в свою. Рука Ласти была не горячей, и не холодной, но липкой, словно бы вымазанной в меду.

– Пойдем, – нетерпеливо повторила девушка, потянув парня к морю.

Данут, до которого плохо доходило – спит он или бодрствует, начал нелепо переставлять ноги, двигаясь, словно бычок на веревке. Когда набежавшая волна омочила подошвы, остановился.

– Ластя, там море! – попытался образумить он девушку.

– Не бойся, глупый, – улыбнулась девушка. – Пойдем со мной. Ну же!

Ластя легко взошла на кромку воды и пошла по ней, придерживая жениха за руку. Данут, немного поколебавшись, двинулся следом.

– Пойдем, милый, – шептали губы девушки. – Ты сам поймешь, что умирать не страшно…

– Стой! – раздался за спиной окрик отца и, крепкая рука потащила парня назад, выволакивая из водоворота, как это было много-много лет назад, когда он, будучи совсем маленьким, решил подойти поближе к воде, чтобы посмотреть на волны во время шторма. Если бы не отец, ринувшийся спасать сына, он бы не выбрался.

Данут пришел в себя в море. Не понимая, как он там оказался, парень в несколько гребков вернулся на берег. Отдышавшись, посмотрел вокруг. Никакой Ласти не было и в помине, а Милуд лежал так же, как и был положен – с руками, сведенными крест-накрест на груди, с застывшей улыбкой, едва уловимой в лунном свете. А кромку воды окутывал страшный туман!

Утром, как засветило солнце, парень принялся собирать мертвецов и искать живых. Мужчин и молодых парней – своих недавних товарищей по играм, по ловле рыбы и охоте на морского зверя, удалось собрать всех. Кого целиком, а кого и … Женщин было мало, а девок и детей не отыскалось вовсе.

Не нашел Данут и Ласти. Разобрал почти до земли останки старого дома, где девушка жила с матерью и двумя младшими братьями, но удалось выгрести лишь обугленное тело Кастуни.

Данут очень надеялся, что хоть кто-то успел убежать и теперь отсиживается в лесу.

Собирать трупы и разбирать завалы пришлось несколько дней. Сколько именно, он уже и сам бы не мог сосчитать. От сладкого трупного запаха кружилась голова, черная сажа впиталась в лицо и одежду, он ничего не ел, но не обращал на это внимание. Что себе мог позволить Данут, так это подкрепиться водой.

Хуже всего довелось доставать тела из колодца. Приходилось спускаться, обвязывать тела веревкой, а потом выволакивать их наверх.

Норги выгребли из поселка все, что могло представлять хоть какую-то ценность. Ни лопаты, ни даже мотыги не нашлось. Отыскав на развалинах кузницы кусок уцелевшего железа, с грехом пополам приладил его к доске, начал копать братскую могилу. Копать землю, перемешанную с камнями, нелегко даже обычной лопатой, а здесь работа превратилась в сущий ад. Но все-таки, к утру он закончил.

Укладывая в глубокую яму тела земляков, Данут старался не думать, что вот этот мужчина, с полуотрубленной головой их сосед, дядька Мартфуд, когда-то учивший его находить рыбу по следу, а этот труп парня, с развороченным животом, был когда-то живым и веселым Кричем, близким другом, с которым они вместе ходили ловить рыбу и, вместе же постигали нелегкое мастерство любви с разбитной вдовушкой, обучившей этому искусству целый выводок молодых парней…

С Кричем они как-то отважились выйти в утреннее море. Хорошо, что хватило ума привязать к лодке веревку, за которую рыбаки вытянули лодку. Данут надолго запомнил огромную пасть касатки, а потом взбешенные глаза отца.

Отец Крича избил сына так, что тот неделю не выходил из дома, а с Данутом собственный отец поступил суровей – не разговаривал целую неделю! Уж лучше бы побил. Но Милуд ни разу в жизни не тронул сына и пальцем.

Уложив с краю тело отца, Данут уже собирался засыпать могилу землей, но на всякий случай, еще раз, решил проверить окрестности. Если изначально была надежда, что дети и девушки успели скрыться в лесу, теперь она ослабела – за это время они должны бы вернуться в поселок.

Выйдя за околицу, юноша остановился. Как же он раньше не вспомнил? У окраины поселка начинается небольшой овражек, ведущий в лес!

В этом овраге он и нашел всех – и молодых женщин, и девушек, и совсем еще девчонок. Кажется, норги заранее знали, куда побегут жители.

Обнаженные, изувеченные тела, уже успевшие почернеть. Что с ними делали перед смертью, не хотелось даже и думать. Там же была и Ласти. Из левой груди девушки торчал кол, а голова, отделенная от тела, лежала поодаль.

Данут собрал трупы женщин, перенес их к родственникам и соседям, а тело Ласти положил рядом с отцом. Подумав – куда же пропали мальчишки – принялся насыпать над покойниками землю, прекращая могилу в курган.

Пока юноша ходил, собирая тела, в сознании четко сложилась картинка происшедшего: норги высадились не все сразу. Вначале послали разведчиков, причаливших слева от поселка, где устье реки Ошты впадает в море. Вырезали наблюдателей (каждую ночь поселок выставлял двух-трех мальчишек смотреть за морем), обошли селение, отрезая путь убегавшим. Ну, а потом уже с кораблей вышла и основная масса.

Почему-то не нашлось ни одного тела норга. Верно, пираты уносили убитых и раненых с собой, или же просто скидывали их в море, на радость крабам.

После похорон стало немного легче. Мороз, разливавшийся по всему телу, отступил, оставаясь лишь в сердце. Данут осознал вдруг, что он не ел несколько дней, а вспомнив, на него навалился жгучий голод. В самом поселке ничего съедобного не нашлось. Дома сожжены, ямы, где хранились остатки зерна, ограблены, а уцелевшие погреба очищены до самого льда, куда складывался выловленный улов. Можно бы сделать острогу из ножа, сходить на море, поймать какую-нибудь рыбину, но сил почти не осталось. Данут вспомнил о своей волокуше. С трудом добрел до нее и вытащил ту самую скляницу с самым-самым вкусным медом, что собирался подарить невесте. Мед показался горьким, но силы восстанавливал.

Данут уже не надеялся отыскать в развалинах собственного дома отцовский меч и шкатулку, но к собственному удивлению, обнаружил тайник нетронутым. Отец как-то сказал, что лучшие тайники те, которые не выглядят тайниками. Прямо во дворе, рядом с дверями, торчал столбик, вкопанный в землю. Вроде бы, чтобы дверь не стукалась о стенку. Если его потянуть, внутри будет тайник с двумя кожаными свертками.

Столбик остался на месте, почти не обгорел. Меч вышел легко, а вот со шкатулкой пришлось повозиться – начавшаяся обваливаться земля плотно закупорила вход. Странно, что отец решил положить меч в тайник, если обычно он вешал его на стену. (Хотя, почему странно? Он же говорил, что дома не ночевал…)

Присев у пепелища своего дома, Данут осторожно развернулся сверток с мечом. Не удержавшись, вытянул клинок из ножен, крутанул, сделав «восьмерку». Эх, придти бы ему дня на два раньше, да будь у него меч, он бы…

Но здравый смысл подсказывал, что будь он здесь, то скорее всего, с норгами бы ему не совладать. Лежал бы рядом с земляками и, хорошо, если бы кто-то похоронил их останки.

Бережно отложив в сторону меч, развернул сверток поменьше. Плоская деревянная шкатулка, обитая по углам не то медью, не то еще чем-то, длиной с вершок, а шириной в пядь. Данут знал, что там хранятся нехитрые драгоценности, оставшиеся после матери, но все-таки открыл крышку. Сверху лежало несколько кожаных лоскутков, с выжженным (или вытравленным?) клеймом. Клейма потерты, но угадывался герб Тангейна – кормовая часть галеры с флагом. Данут всегда изумлялся, что городские купцы готовы давать за никчемные кусочки так много товаров! Ладно, авось и ему они на что сгодятся.

Под векшами примостились пара серебряных колечек с какими-то камушками и серебряный же медальон, с изображением странной бабы с толстым пузом.

Рассматривая немудреное богатство, Данут вдруг подумал, что он ничего не знает о своем отце. Знал только, что тот был воином, сражался в Аркалльской битве. Но про саму битву он знал лишь со слов других рыбаков, да купцов, привозивших товары. Отец никогда ни о чем не рассказывал.

А у отца-то, оказывается, есть брат, да не простой, а купец, в самом Тангейне. Раньше отец о нем не говорил. Ничего Милуд не рассказывал и о матери Данута, а сам юноша этим никогда не интересовался. Знал лишь, что отец появился в рыбацком поселке лет пятнадцать назад, когда ему было всего два года. Но с того самого момента, как он себя помнил, парень считал поморский поселок своей родиной, а себя – его коренным жителем. Кто была его мать, что с ней случилось? Но вблизи моря, где жизнь каждодневно преподносит загадки для дня сегодняшнего, днями прошлыми не принято интересоваться. И даже сверстники ни разу не спросили – а где, мол, твоя мать? Мало ли кого нет. Может, медведь в лесу задрал, или на промысле утонула. Все бывает.

Жители приняли бывшего воина и его сына радушно. Отсыпали им зерна, по первому времени поделились рыбой и мясом, определили на постой. То есть, помогли человеку встать на ноги, а дальше уже он сам должен делать шаги, помощников здесь нет.

Жить вблизи моря, и не ходить на промысел невозможно, а море Вотрана быстро покажет, кто на что годен. Рыбу Милуд не очень любил ловить, зато в охоте на морского зверя ему не было равных. Гарпун в твердой руке мало чем отличается от копья, а острый глаз позволяет пробить насквозь не только врага, но и моржа на льдине, или поразить кашалота в самое сердце. Года не прошло, как пришлого воина стали считать своим, а вскоре избрали в число старейшин – рассудителен, опытен, да еще и грамотный, что было редкостью. С появлением Милуда даже обмен с городскими купцами пошел бойчее, потому что тот хорошо знал, что и сколько стоит и не позволял теперь менять песцовую шкурку на пару наконечников для стрел, а целую китовью шкуру на топор. Купцы поворчали, но стали менять по-иному, чуточку честнее. Ну, чтобы совсем честно, как все понимали, такого просто не может быть. Не родился еще тот купец, что не обманывал бы покупателя.

То, что Милуд пришел без жены, так это совсем прекрасно. Нелегкий промысел и море Вотрана постоянно вырывал мужчин из женских объятий, а тои из самой жизни. Вдовых женщин и девок, желающих скрасить остаток жизни немолодого, но еще сильного воина, было немало. Но Милуд так и не сделал свой выбор. Построил собственный дом и жил один, воспитывая сына. Впрочем, так оно было и лучше. В поселке поговаривали, что ушлые молодухи договаривались между собой – кто сегодня зовет славного молодца на постой. Ну, или самой прийти, чтобы по хозяйству помочь. И приходили, и пытались помочь, хотя отец и сам хорошо справлялся с делами, а потом и сына научил не только мечом и кулаками махать, книжки читать, а еще варить, и стирать. Ну и бегали по поселку дети, как две капли воды похожие на Милуда, которым он помогал, чем мог. За это не осуждали ни вдов, ни тем паче, «доброго молодца». С одинокого мужика, какой спрос? А то, что по бабам ходит, так правильно делает. В поселке бывало, что и сами жены отпускали мужей «в гости». А что делать? Чтобы жить дальше, нужны дети. А где их брать, если отцы постоянно уходят в море, гибнут там? Тот же Антюшка появился на свет, потому что его родной отец (фу, что и сказал-то? Ну, пусть будет муж его матери, так правильнее.) ушел в море и не вернулся. А спустя два года, когда Лексу сыскался живой и здоровый (оказывается, занесла нелегкая в Тангейн, где рыбаку поначалу даже понравилось, но потом домой потянуло) у него уже бегал по двору сынок. И что теперь делать? Гнать бабу из дому, идти разбираться с Милудом Таггертом? Винить некого, кроме себя. Подумав немного и, почесав затылок, Лекса лишь хмыкнул и взял ребятенка на руки. Потом, чтобы первенцу было не скучно, заделал ему пару братьев и сестренку.

Где же они теперь, сводные братья?

Рука Данута снова потянулась к рукоятке меча. Подумалось, что герои книг обязательно бы поклялись на могиле отомстить норгам страшной местью. Представив, как он стоит около могилы, криво ухмыльнулся. Милуд (пока ни язык, ни мозг не могут осознать, что отец покойный!) точно бы посмеялся. Чего не любил старый воин, так это лишних слов. «Никогда никого не пугай, – наставлял он. – Не сотрясай воздух. Хочешь убить – убей!». Нет, он не станет клясться. И мстить не станет. Просто, в один прекрасный день, он доберется до норгов и перебьет их всех.