Читать книгу: «Там, где дует сирокко», страница 4

Глава седьмая

В байт-да’ара девушки часто болтали и сплетничали – о клиентах, мужчинах на стороне, тряпках, о Зарият или друг о друге. Но почти никогда не говорили о своих семьях. Негласное правило, которое никогда и никем, на памяти Замиль, не озвучивалось – все просто понимали, что об этом говорить нельзя, и понимали, почему.

Они, «танцовщицы» на официальном жаргоне Острова, который не признавал существовании проституции, какой бы очевидной она ни была, являлись, как ни крути, падшими женщинами. От них требовалось носить одежду, которая сразу указывала на их ремесло, пользоваться ресторанами, хамамами и туалетами для изгоев и неверных. И, вдобавок, их век был короток – как бы «лани» Зарият ни следили за собой, они старели, как неизбежно стареет каждый человек. А достаточно постаревших выгоняли прочь – и вопрос, что они будут делать потом, постоянно висел над их головами мрачным облаком. На эту тему тоже не принято было говорить.

Кто же выберет такую жизнь добровольно? За каждой из них стояла история, которая привела к веселому дому, к зале для танцев и мазям, которыми они умащали интимные места перед и после. А за этой историей стояли мать и отец – ведь они есть у каждого человека. И «лани» предпочитали об этом не вспоминать, глуша память, тревогу и тоску сплетнями и склоками, любовными мазями и «кефом».

Не говорила о своей семье ни с кем и Замиль. Хотя – была ли у неё семья? Или, вернее, можно ли было назвать семьей то, что было у неё?

Детство Замиль отличалось от детства других, даже если брать их изломанное послевоенное поколение. Что она сейчас помнила о тех годах, страшном времени перемен? Новые лица на улицах – разделение на «старых» и «новых» людей. Новые вывески, новые здания. И проповеди – длинные речи отца о гибели отвернувшегося от своего естества мира, об огне с небес. О том как, обновленный проповедями Махди, ислам дает последнюю надежду человечеству. Помнила вечера за утомительными уроками арабского. Помнила, как он заставлял её слушать радио, из которого доносилась гортанная речь новых хозяев жизни.

– Это язык нового мира, – говорил он, глядя ей в лицо, – ты должна его знать. Ты должна быть частью нового мира, и прожить достаточно, чтобы увидеть новый Халифат во всем его блеске…

Самому отцу столько прожить не светило – что у него было с сердцем, Замиль так и не узнала. Но он иногда повторял, что оставшиеся ему на этой Земле дни коротки, и всё, что остаётся… всё, что остаётся – это приближать конец. Она и сейчас видела, как наяву, его тонкие, подрагивающие пальцы, развинчивающие мундштук и уминающие сердцевину. И по квартире плыл приторный, тошнотворно-сладковатый, проникающий, казалось, сквозь поры до самых костей запах марокканского зелья. Глаза отца, как и матери, стекленели, и они болтали о чём-то понятном только им и хихикали. Нередко их глаза краснели, и липкие струйки слюны тянулись из уголков рта, но те их не замечали.

Что хуже того – марокканское курево нередко разжигало в них страсть, и они предавались ей, даже не стараясь уединиться. Замиль, которую они тогда только начали называть так, видела их несвежую кожу, покрытые складочками и морщинками тела, сотрясавшиеся от оргазма, вдыхала запах, плывущий по квартире. И ненавидела Марокко.

Тогда она дала себе клятву никогда, никогда не пробовать этой дряни. И конечно, стала не первым человеком, которому пришлось свои детские клятвы нарушить.

– На тебе с утра лица нет, – вторгся вдруг в её воспоминания голос Зуммарад, и Замиль оторвалась от созерцания кофейной гущи на дне чашки.

Внутренний дворик байт-да’ара был одним из её любимых мест. Здесь никто не пялился на её платье непотребной женщины, строя догадки, как она выглядит под ним, никто не кривился просто потому, что она попала в поле зрения. Лицо не нужно было прятать в постылый намордник, даже волосы дозволялось открыть. Скамеечки стояли в тени лимонных деревьев, а на небольшой печке с песком она наловчилась готовить отличный кофе по-тунисски – одну из немногих отрад в своей жизни. Другие девушки в это время дня сюда обычно не заходили, считая, что жарко и вообще делать там нечего, и Замиль наслаждалась уединением. Но Зуммарад вот не поленилась выйти.

Конечно, она и не «девушка» – Зуммарад было уже за сорок, и она пользовалась безусловным доверием Зарият. Говорят, они даже делили прибыль от байт-да’ара и всех теневых сделок, с ним связанных. Зуммарад, очень красивая, несмотря на возраст, всегда казалась свежей – могла позволить себе лучшие кремы и притирания, парикмахеров и массажистов. Выглядела она как уроженка Египта или Леванта, но где на самом деле родилась – один Аллах ведает, даже по выговору не понять. Диалекты сменяли друг друга в её речи, как облака на небе в ветренный день, либо мужчины в её постели за эти годы. Она в свои сорок с лишним, понятно, давно не танцевала – выполняла в их заведении то, что можно назвать «административной работой», хотя иногда ложилась с особыми клиентами, которые ценили зрелых женщин.

Замиль посмотрела на неё и вымучено улыбнулась.

– Плохо спала. И голова побаливает. Может, хоть кофе поможет взбодриться.

Она сказала правду – этой ночью спалось ей действительно отвратно. После разговора с мавританцем она получила затрещину от своего седого кобеля за то, что долго ходила, и взбучку от Балькиc. Но главное было даже не это.

Замиль знала, что вчера её жизнь сдвинулась – просто ощущала это каждой клеточкой тела. Она давно примеривалась к теневой жизни Острова – муташарридам, контрабанде, тёмной стороне Зеркала, но впервые сделала туда шаг. Прочитал ли Салах то, что она ему сбросила? Должен был, ведь там речь шла и о нём. Имеет ли это какую-то ценность? Заплатит ли и захочет ли купить и ещё? Придёт ли опять этот шейх? И главное, удастся ли уговорить мавританца перевезти её через море?

Взвинченная, она почти не спала остаток ночи, нервно вертясь с боку на бок, вонзая ногти в ладони и прокручивая в голове различные варианты. Лишь под утро провалилась в тревожный сон, так и не поняв сама, чего опасается больше: того, что её история с Салахом не приведёт никуда, или что она всё же приведёт… куда-то.

Едва проснувшись, с ноющими висками и чувством гулкой пустоты в голове, как будто и не спала, Замиль потянулась к наладоннику и проверила маль-амр. Она дала ему вчера свой номер, но… ничего. Он не написал ей ничего.

Со смешанным чувством облегчения и разочарования Замиль направилась в хамам, надеясь хоть немного взбодриться. Холодный душ прогнал остатки сна, но не сумятицу в голове.

– Надеюсь, ты будешь в форме к вечерней программе, вчера Балькис была тобой недовольна, – Зуммарад присела на скамейке рядом с Замиль, не дожидаясь приглашения, и Замиль невольно напряглась. Что ей надо?

– Мне со вчерашнего вечера было не очень хорошо, – она заставляла себя говорить беззаботно, но в груди тревожно застучало. Зуммарад решила поговорить с ней прямо после её разговора с Салахом. Случайность? Или всего лишь Балькис нажаловалась, что она погано танцевала и надолго оставила клиента?

– Женские дни у тебя ведь через неделю, – Зуммарад скорее утверждала, чем спрашивала, – так, по крайней мере, у нас записано. Если ты заболела, и нужен врач, скажи сразу. Программу портить не нужно.

– Пустяки, просто переутомилась, – Замиль расслабилась, похоже, это всего лишь обычная рабочая рутина Зуммарад, «проверка качества», как она это иронически называла про себя.

– Хорошо если так, – Зуммарад откинула хиджаб и открыла волосы – черные локоны, сбрызнутые каким-то маслом, блестящие и твердые в рассеянном листвой лимонного дерева свете, – сегодня вечером проблем не будет?

– Не будет, – ответила Замиль.

– Добро. Это ты кофе, что ли, пьешь? – Зуммарад указала на пустую чашечку и стаканчик с водой, стоявшие на низком столике напротив Замиль.

– Ага, сама сварила, – Замиль, против воли, довольно улыбнулась, она готовила кофе лучше, чем профессиональные кофевары, которых нанимала Зарият и весьма гордилась этим.

– По такой-то жаре? Ты, я вижу, не меняешься.

– По жаре и нужно пить горячее, – Замиль вдруг кольнула мысль, что когда-то такое говорил её отец, она поморщилась, но продолжила, – холодное уходит с потом сразу же, потому после него еще больше хочется пить. А кофе или, скажем, чай, удерживают влагу внутри. Хочешь, и тебе чашечку приготовлю?

– Спасибо, уже пила сегодня, – Зуммарад провела рукой по волосам, поправляя выбившейся из-за уха локон, – а о чем это таком интересном ты говорила с тем мавританцем вчера, а, Замиль?

Голос Зуммарад не изменился, оставаясь таким же грудным, мягким и приятным, и Замиль потребовалась пара секунд, чтобы смысл этих слов до неё дошел. Она замерла с раскрытым ртом.

Зуммарад, конечно, сделала это намеренно – притворилась, что хочет, всего лишь, сделать замечание о её танцевальной программе, присела, заговорила дружелюбно и спокойно. Замиль прекратила ожидать подвоха – и теперь понимала, что её собственная реакция выдала её с головой. Щеки вспыхнули, и она мысленно выругалась по-датски.

– Джайда его расхваливала, – запинающимся голосом сказала она, – говорила, в постели очень хорош и… может достать и подарить все. А что, нельзя было говорить?

– Не стоило покидать своего клиента, чтобы поговорить с другим мужчиной, это верно, – в голосе Зуммарад мелькнули стальные нотки, словно предательская иголка в тесте, но мгновением позже он снова заструился мягко и певуче, – ты здесь давно, странно, что еще надо это объяснять. Но я о другом. Есть люди здесь, в том числе и клиенты, с которыми… не стоит знаться слишком близко. Про этого мавританца уже болтают, и болтают нехорошее.

– Что именно? – Замиль старалась как могла, чтобы её голос звучал непринужденно, но постоянно опасалась, что её зубы застучат друг о друга. Проклятье, она же еще ничего не успела сделать, и вот уже привлекла к себе внимание.

– Замиль, ты недавно была с… очень важным человеком. Большой рыбой²⁰, – Зуммарад ушла от ответа на её вопрос, – такие бывают здесь нечасто, но, когда бывают… они должны остаться довольны. И я не имею в виду только то, что хорошо кончат. Они должны быть довольны всем. Нашей надежностью. Нашим пониманием. Нашим умением молчать где нужно, и где нужно говорить. Потому что недовольство, а, тем более, гнев, таких людей, может очень дорого стоить любой из нас. Ты понимаешь меня, Замиль?

– Понимаю, – она впервые повернулась и посмотрела в глаза Зуммарад. Ровно подведенные тушью, они были красивы, как два карих изумруда, словно чтобы оправдать имя²¹ – и так же холодны. Губы Зуммарад по-прежнему улыбались, но глаза смотрели враждебно и изучающе, – я ничего не сделала, чтобы их разгневать.

– Надеюсь, – Зуммарад поднялась, – надеюсь, что ты и не сделаешь. Я сказала.

Поддернув платье, она направилась ко входу в жилой дом.

Но, не успела она дойти до двери, как наладонник Замиль, лежавший на столике экраном вниз, мелодично звякнул, сообщая, что пришло сообщение. Замиль с замирающим сердцем потянулась к нему рукой, и увидела, что Зуммарад остановилась, повернулась и внимательно смотрит на неё. Да чтоб у тебя черви в лоне завелись, чего ты пялишься? Не запрещено ведь пользоваться наладонниками и переписываться!

Почти не дрожащей рукой Замиль подняла наладонник, провела по экрану и открыла маль-амр. Писал Салах.

– Приходи сегодня после обеда в «Куб мин аль-шей». Поговорим.

Без приветствия, без прощания. Сердце Замиль на секунду вздрогнуло, потом затрепыхалось в груди как пойманная бабочка. Он предлагает увидеться! Он заинтересовался! Она изо всех сил старалась не выдать чувства, помня, что Зуммарад наблюдает за ней, но, видимо, не преуспела.

– Что-то важное? – мягко спросила та.

– От моего хорошего…знакомого, – Замиль подняла глаза и улыбнулась, – в чем дело, Зуммарад, все девочки общаются с мужчинами из города, мне одной нельзя?

– Можно, кто же говорит, что нельзя, – Зуммарад кивнула ей на прощание, открыла дверь и исчезла в полумраке байт-да’ара.

Улыбка Замиль стала кривой. Хорошо же, сейчас она будет покорной и мягкой, будет лебезить перед мужчинами и подручными Зарият, ведь здесь иначе нельзя. Но если этот мавританец захочет купить то, что она украла, если он попросит еще…если согласится перебросить её за море… пропахший ложью, лицемерием и гнусными зельями Остров навеки останется у неё за спиной, как и вся её прошлая жизнь. И Зарият или этой гиене Зуммарад останется только поцеловать её в зад!

Глава седьмая

Понимание того, что надо совершить намаз, пришло к нему внезапной волной. Странны всё же его взаимоотношения с Аллахом. Он вырос в семье хороших мусульман. Так говорил про них отец – хорошие мусульмане. Впрочем, как ему казалось в детские годы, плохих вокруг них просто не было. И с теми, кто принял Пять Столпов, всегда всё будет ясно и понятно. А потом…

Потом он потерял всё. Его отец был убит под крики «Аллаху акбар», его мать… Салах старался даже не думать о ней. Всё его отрочество, бедное и беспечное, было зачёркнуто людьми с закрытыми лицами, которые ездили под флагами с восходящим солнцем и убивали, провозглашая хвалу Аллаху. Но если они с Аллахом, то с кем же тогда он?

Салах так и не понял этого за годы своих скитаний. Годы, за которые он видел обман, лицемерие, грех, слепой фанатизм и хитрый расчёт с именами Аллаха и Махди на устах. Он давно не чувствовал ничего общего с этими людьми, с их липкой верой и дутым благочестием, с их восходящим солнцем. Но… он иногда ощущал Аллаха рядом с собой. Давно не следя ни за временем, ни за азаном, иногда посреди моря или в рассветной тиши своей конуры становился на колени, и, повернувшись лицом в сторону Мекки, просил Всеблагого дать ему мудрости и сил, чтобы не потеряться в этом обезумевшем мире. Сохранить его жизнь, а, если ему уготовано погибнуть, то душу.

Вот и сейчас. Эта белая девка идёт к нему. Совершил ли он ошибку, связавшись с ней? Но ведь именно она показала, что его смутные подозрения оправданы. Эти полоумные шейхи, кем бы они ни были, действительно хотят его гибели. И даже не потому, что он сделал им что-то плохое, а потому что помог и этим стал опасен. Он криво усмехнулся. Вот и посмотрим. И Салах вышел на улицу.

Этот район Мадины, Вуччирия, разительно отличался от центра, куда он, впрочем, выходил не так часто. Здесь стояли старые блочные дома, построенные ещё назрани – с желтовато-кофейного оттенка стенами и пёстрой вязью граффити на фундаменте. Здесь ещё можно было выпить кофе так, как его готовили местные, здесь… здесь было особенно понятно, каким причудливым варом кипит нутро Острова. Разноликая толпа: старые люди, потерявшие свой Остров, магрибцы, жители внутренней Африки… чернокожие и просто смуглые, одетые по-магрибски, по-нигерийски, по-западноафрикански и в кое-как подлаженной под новый фикх одежде назрани – жители Вуччерии сновали в разные стороны с утра, оглашая переулки многоязычным гулом, между произвольно припаркованными автомобилями, душными лавочками и надписями по-итальянски, по-арабски и на Аллах ведает каких ещё языках или их смешении. Как ни странно, но от этой жуткой дыры веяло чем-то родным, чего он не ощущал в лицемерно-прилизанном центре, чем-то, напоминавшим ему муравейник Нуакшота. Но дело прежде всего.

…дело, да, но оно сегодня не одно. И то, что предстоит, намного проще того, что останется на самый конец – решить. Что делать дальше? Бежать? До Марсалы он доберётся за полдня, и Таонга приютит. Ну, а дальше-то что? Долго там не просидеть – найдут. Да та же Таонга, честно скажем, и может сдать. Кто доверяет таким?

Но если не в Марсалу, то куда дальше? В Сус, в Магриб? Там проще потеряться, но можно и…

Роившиеся в голове мысли не помешали Салаху сделать всё как надо. Он оповестил братьев Беннани о девушке в непотребной платье, что будет идти по дороге, и уж «хвост»-то они заметят. Хвост – да, а маячок – нет.

Представив, куда Замиль могла бы спрятать маячок, Салах усмехнулся и толкнул скрипящую дверь, входя в помещение закусочной «Куб мин аль-шей».

– Салам, Шарифа, – бросил он с ходу, – комнатка с двумя выходами свободна?

Шарифа подняла голову, стряхнула указательным пальцем пепел с сигареты и недовольно произнесла:

– Салам. Свободна, но неприятности мне тут не нужны. Кого ждёшь?

Одетая в чёрное сухонькая маленькая Шарифа постоянно выглядела так, словно только что с похорон. Впечатление усиливали её пронзительные недобрые глаза, чуть седеющие волосы и голос с резким алжирским выговором.

– Всё будет хорошо, – бросил Салах и, подойдя к стойке, положил на неё карточку в пятьдесят истинных денаров, – сдачи не надо.

Аллах не любит расточительных, и он тут же обругал себя за это. Но что делать. Узкая, худая рука Шарифы с узловатыми пальцами сгребла купюру и исчезла, через несколько секунд появилась над стойкой вновь, бросив на неё ключ.

– Если что, я тебя не знаю, – её чуть слезящиеся чёрные глаза ничуть не смягчились после того, как она получила деньги. Как и всегда, впрочем.

– Конечно, – Салах кивнул. – Сюда придёт женщина в синем платье. Зовут Замиль. Пропусти её.

Шарифа молча кивнула.

Заведение Шарифы формально считалось кафе-закусочной, хотя все называли его «укромкой». Нет, чашечку скверного кофе и такого же жидкого чая здесь сделать могли, как и разогреть стылую картошку или то, что называлось «кебаб», но не этим зарабатывала на жизнь Шарифа, мрачная, равнодушная ко всему вдова-алжирка. За кухней шёл короткий коридор с тремя комнатками. В этом районе, как и везде, хватало мужчин, которых дома ждала опостылевшая жена, а хотелось свежего мяса. На байт-да’ара работяги обычно раскошелиться не могли, да и не хотели, вот и снимали на час комнатку у Шарифы или в паре других таких же «укромок», разбросанных в их квартале. Не то чтобы Салах часто захаживал туда – не было необходимости, но он про неё знал. Мало ли зачем может понадобиться.

Вот и сейчас. Последняя комнатка имела две двери: внутреннюю – в тёмный, освещённый парой мигающих лампочек коридор, и балконную – на противоположную улицу. Конечно, братья Беннани скажут ему, одна ли пришла Замиль, но, даже так, всегда надо иметь запасной вариант. Аллах наказывает беспечных. И Салах мрачно усмехнулся. Он становится набожнее, чем обычно. Значит опасность ближе.

Замиль всё-таки пришла одна – он знал это, уже когда она подходила к «Куб мин аль-шей». Скорее всего, обратный ход не понадобится, хотя расслабляться не стоит. Короткий, какой-то вкрадчивый стук в дверь.

– Заходи, – отрывисто бросил Салах, и дверь приоткрылась.

Древние жалюзи на окнах рассеивали свет, но даже так его хватало, чтобы рассмотреть пришедшую подробно. Хороша. Не скульптурной красотой Джайды, скорее, какой-то волнующей инородностью. Резко очерченные широкие скулы, полуприщуренные глаза удивительного болотно-зелёного оттенка, крупные нос и рот, светлая кожа с чуть проглядывающей смуглинкой – сливки с каплей кофе. Далёкая от тех представлений о красоте, что он впитал с детства, но при этом неуловимо дразнящая, Замиль стояла в дверном проёме, и лишь кривившая уголки рта усмешка показывала, что она вполне осознает, какое впечатление производит на мужчин.

– Ис-саламу-алейкум, – бросил он ей наконец, – заходи.

– Алейкум-ис-салам, – тут же откликнулась девушка, сделала шаг в комнатку и осторожно прикрыла за собой дверь.

Потом повернулась и посмотрела на него. Он так же смотрел на неё в ответ, не предлагая сесть.

– Ты хотела говорить, – сказал Салах, – можешь говорить.

Замиль улыбнулась – в первый раз с тех пор, как он её увидел. Но это была не та ласковая, многообещающая улыбка, которой девочки Зарият приветствовали гостей. От усмешки на него повеяло чем-то нехорошим.

– Ты муташаррид, – девушка начала без всяких условностей и оговорок, с которыми благовоспитанной махдистке полагалось обращаться к порядочному мужчине. Ладно, он порядочный мужчина не в большей степени, чем она – благовоспитанная махдистка.

Слова Замиль явно не были вопросом, но Салах кивнул.

– Возможно, – ответил он коротко.

– Возможно, – ему показалось, или в болотных глазах гостьи мелькнула насмешка? – Возможно также, что я точно это знаю. Как знают это и шейхи, приходящие к нам в дом отдохновения.

На последних словах в её голосе уже явно прозвучали насмешливые нотки.

– Знают, – повторила она, – а я вот не знаю, что ты натворил, и знать этого не хочу. Но…

И тут она замолчала, а Салах удивлённо прищурился. В дверях девушка казалась такой уверенной в себе, но сейчас сдулась на глазах, словно проколотый мяч. Не требовалось быть тонким знатоком душ, чтобы понимать – она собиралась сказать главное, нечто крайне для неё важное и сейчас судорожно подыскивала слова. Кровь от её и без того светлого лица отхлынула.

Салах молчал.

– Ты пересекаешь море? – выдавила наконец из себя Замиль, – так ведь? Бываешь… на той стороне?

Вот оно что.

– Я много где бываю, – Салах всё так же рассматривал её в упор. На улице послышались чьи-то голоса и смех, и он напрягся, но девушка не повела и бровью. Либо за ней не следят, либо она не знает, что следят, либо… она ну очень хорошо владеет собой.

– Салах, скажу тебе прямо, – она теперь не выдавливала из себя фразы, а словно выплёвывала их, – я давно хочу сбежать отсюда. На… на ту сторону. Мне нужен такой человек, как ты. Я могу заплатить, у меня есть деньги. Не так много, но кое-что есть. Кроме того… я могу лечь с тобой.

Перед последними словами она замялась едва на мгновение – видать, всё продумала заранее. Да и лечь с мужчиной – не великое событие для женщины её ремесла.

Но Салах только покачал головой.

– А ты знаешь, чего ты просишь? Ты хоть представляешь, что там – на том берегу? Почему его называют Беззаконные земли?

– Я знаю, что здесь, – девушка не отвела взгляд. – Послушай, Салах, я… я могу быть полезной тебе. Ты же знаешь, те шейхи – очень важные люди. И они взъелись на тебя за что-то. Я смогу выкрасть ещё – скопировать разговоры, все, что они носят с собой на наладонниках. Ты продашь это, заработаешь много денег. Но ты должен… взять меня с собой.

– Есть люди, которые хотят перебраться на ту сторону, – Салах больше не смотрел на неё и говорил рассеянно, – есть и те, кто за это платит. Но я… я не занимаюсь такими делами.

– Почему? – Замиль, видимо, хотела просто задать вопрос, но в голосе зазвучало отчаяние. – Разве это хуже, чем таскать оттуда всякий тахриб, непотребные книги и фильмы и…

– Ты не знаешь, о чём просишь, – он покачал головой, – и с кем начинаешь играть.

– Те разговоры, что я скопировала… – девушка заколебалась, – они ведь… важны, да? Я видела, что там говорилось про Газават, про…

– Тихо, – Салах не повысил голос, но девушка умолкла, – о таких вещах лучше не говорить вслух.

– Они продаются на тёмной стороне Зеркала, – сказала Замиль, и вновь ему подумалось, что её голос звучит едва ли не умоляюще, – я знаю… слышала… я могу сделать так ещё.

Он поднял руку, и девушка замолкла опять. Странно, всё очень странно. Что в действительности он доставил на ту сторону такое, что шейхи готовы убрать даже случайных свидетелей? Может, с Острова и правда лучше свалить по-быстрому?

Но Салах только сказал:

– Этот человек… шейх или кто бы он ни был… когда он придёт тебе, ты сможешь предложить ему покурить кое-что?

Замиль моргнула, и через секунду на её лице отразилось понимание.

– Одурманить? – сказала она. – Да, думаю, смогу. Зелья у нас предлагают другие девочки, но…

– Я скажу тебе, как надо это сделать, – Салаха накрыло странное чувство, как будто какой-то ком в горле, который он не мог проглотить, наконец скользнул вниз и стало легче дышать. Решение было принято. – Раз они здесь, и так падки на женщин и кеф – будут у вас и ещё. Они знают Зарият, по крайней мере…

Он прикусил себе язык, едва не сказав, как Хашим ему представился. Имя, конечно, ложное, но в любом случае, чем меньше Замиль будет знать, тем лучше.

– Ты сделаешь это? – спросил он девушку, и та, чуть побледнев, кивнула.

– Попробую. Это опасно. И раз я тебе помогаю – ты поможешь мне? Возьмешь меня с собой на ту сторону? Я заплачу.

Вот же упрямая баба…

– Возьму, – ответил он, – ты получишь что хочешь – хотя не пришлось бы потом пожалеть. Сделаешь вот как…