Отрок. Стезя и место

– А сколько податей собрать можно! – подхватил Осьма.

– Влезем, не зная броду, – мрачно добавил Алексей, – а там и впрямь четыре сотни…

– Ничего! – бодро отозвался Федор на реплику Алексея. – Наш воевода и против полутысячи не смущался, бывали у нас дела… а, Кирюш? Помнишь?

– Тогда и мы другими были, и на своей земле, и в полутысяче той чуть не половина в бронях… Не ссыте, ребятушки, управимся! Сдуру можно, конечно, и хрен сломать, но если с умом… Осьмуха, ты, едрена-матрена, и сам даже не знаешь, насколько прав! Журавль-то, сколько б у него народу ни было, воевать-то всей своей ратью, поди, и не воевал никогда – тихо сидел! Да будь у него и полутысяча, в ней народишку, в настоящих сечах побывавшего, раз-два и обчелся! Если все правильно сделать, уполовиним еще до того, как они очухаются! Первый раз, что ли?

– У нас тоже больше трети в первый бой пойдут! – не согласился Алексей.

– Так! – боярин Федор, повысив голос, прервал начинающийся спор. – Ну-ка, воеводы великие, объясните-ка мне про вашу Младшую стражу – чего могут, чего не могут, да и про Михайлу тоже. Я его только один раз видел, и… не то, чтобы он мне не показался… нет, паренек разумный, к книжной премудрости прикоснувшийся, и телом для своих лет крепок, но всего же четырнадцать годов! Не дитя, но и не муж же! А тут я про него такого наслушался, прямо Святогор-богатырь! И бунтовщиков он истребляет, и в засаде его не возьмешь, и сквернословит так, что матерые мужи чуть не до слез умиляются! А с другой стороны – прямо святой подвижник: заклятья волхвовские снимает, демонов невидимых, как курей, давит. Ты кого вырастил, Кирюха?

– Кхе… так, воспитываем же… – начал было Корней, но его перебил Осьма:

– Михайла еще и по торговой части вовсе не лопух! – вставил он с таким видом, словно с садистским удовольствием сыпал соль на раны Федору. – И на судебном стоянии не теряется, и с князем да княгиней без запинки беседовал, сумел понравиться!

– Разыгрываете! – убежденно заявил Федор. – Нашли время… Кирюха, ведь разыгрываете?

– Да нет, Федя, все так. Я и сам порой удивляюсь, а иногда думаю: а может, это душа Фролушки покойного за сынком из Царствия небесного приглядывает? – Корней осенил себя крестным знамением, вслед за ним закрестились и остальные.

– Однако ж и про наставников забывать не стоит! – прервал тишину Осьма. – Ты сам подумай, боярин: воевода Корней Агеич, пастырь наш отец Михаил, ведунья Настена, Великая волхва Гредислава Всеславна, Рудный Вое… Алексей Дмитрич, – Осьма скромно потупился и добавил: – ну, и аз, многогрешный, руку приложил. При таких-то наставниках…

– В том, что ты многогрешен, я и не сомневаюсь! – прервал купца Федор. – Однако же никакие наставники… погодите-ка! Великая волхва, ведунья… да что у вас тут творится? Вертеп языческий…

– Остынь, Федька! – Корней досадливо поморщился. – Святошу-то из себя не строй, сам с язычниками дела ведешь, и не только подати собираешь, а и… напомнить?

Федор мрачно глянул на друга юности, но отреагировать на неприятный намек ему не дал Осьма:

– И никакой не вертеп! – затараторил купец, как сорока. – Если бы вертеп, так Михайла сам опоганился бы, однако ж, все совсем наоборот свершается! Семьдесят четыре юных души, через службу в Младшей страже, из мрака язычества исторгнуты и к свету Истинной Православной веры приведены: посты блюдут, молитвы ежедневно и не по одному разу возносят, по воскресеньям исповедуются и причащаются святых тайн…

– Уймись, Осьмуха! – Корней махнул на купца рукой, словно на надоедливую муху. – Вас, болтунов, послушать, так и впрямь получается не парень, а… Кхе! Бог знает что получается. Хватит! Отрок как отрок, только выучен изрядно, да хорошо умеет книжную науку к жизни применить… ну, удачливый еще… – Корней на секунду задумался и добавил уже совсем другим тоном: – Да, везунчик, уже несколько раз по самому краю прошел, я его в мыслях уже трижды хоронил… Господи, спаси и защити… – Корней снова перекрестился.

– Гр-хм! – Федор громогласно прочистил горло и обратился к Алексею: – А ты что скажешь? Каков старшина Младшей стражи на твой взгляд? – погостный боярин как-то умудрился задавать свои вопросы, не глядя в лицо Алексею, а уставившись ему куда-то в бороду. – Каждый ведь день его видишь, и не только его самого, но и то, как он Воинской школой правит. Это о многом человеку бывалому сказать может. Так что, каков он?

Алексей, отчетливо ощутивший возникшую между ним и Федором напряженность и нежелающий уступать в психологическом поединке ни пяди, сформулировал свой ответ в такой форме, что Осьма от неожиданности причмокнул губами, а Корней, в который уже раз, выдал свое универсальное «Кхе!».

– Не прост твой будущий зять, боярин, не прост, однако жених завидный, и не только по здешним меркам.

– Г-м, жених… это мы еще посмотрим, какой он жених! – Федор приосанился и оправил бороду, потом спохватился и рявкнул: – Да не о том я тебя спрашиваю! Мы что тут, о свадьбе сговариваемся?

– Хе-хе-хе! – рассыпался мелким смешком Корней.

– Хи-хи-хи! – подхватил Осьма.

Алексей тоже криво ухмыльнулся, а Федор, побагровев, заорал в полный голос:

– Да вы что, сговорились меня изводить сегодня?!

– Ну-ну, тихо, тихо… – успокаивающе заворковал Корней и вдруг, перекосившись лицом, тоже заорал во всю глотку: – А нехрен великим боярином выставляться!!! Перед кем величаешься, засранец?!!

– Что-о?.. – набрав в грудь воздуха, начал было Федор и осекся.

Знакомая с юных лет лисовиновская ярость, исказившая лицо Корнея – слева, холодный взгляд расчетливого убийцы – напротив, что-то смертельно-ядовитое, даже оглядываться не хотелось – справа. Федор замер, понимая, что сам Корней даже и пальцем не шевельнет, только мигнет своим ближникам, а те и бить-то не станут, не то, что убивать – просто скрутят и повозят рожей по лавке, как раз по тому месту, где только что сидел задом – унижение хуже побоев.

– Ты перед кем тут выделываешься, козлодуй? – Корней, хоть больше и не орал, но словно плевал каждым словом в лицо погостному боярину. – Перед Осьмой? Так про него князь Юрий Суздальский, хоть ночью разбуди, все без запинки выложит, а тебя княгиня Ольга один раз видела, а как звать, и не знает!

Перед Алексеем? Так он половцев накрошил столько, что и былинному богатырю впору было бы, а теперь такую стаю волчат натаскивает, что они уже сейчас любого медведя на куски порвать способны, а ты что можешь? Только беличьи шкурки в кладовке пересчитывать! Передо мной? А хрен мой до отхожего места отнести не желаешь?

Ты кто такой, Федька? Ну, посмотри на себя и посмотри на нас. Вот, я! – Корней сделал широкий обводящий жест, словно отождествляя себя не только с домом, в котором они находились, а и вообще со всем Ратным и округой. – Случись что, даже лишившись воеводского достоинства, я останусь при своем имении и ратной силе, которые со временем только богатеть и сильнеть будут. И попробуй, выковыряй меня отсюда! Хрен выковыряешь! Чем дальше, тем больше со мной выгоднее дружить, а не лаяться.

Теперь, Федюня, посмотри на Осьму. Да, беглец, да, личный враг князя Юрия Владимировича, но даже сейчас может любого боярина, а то и князя, с потрохами купить. Ведь можешь же, Осьмуха? Да не прячь ты глазки, не лезу я в твою калиту, так, для примера, сказал. Но даже случись ему разориться – внимай, Федюша, внимай – даже случись ему разориться, он со своими знакомствами, знаниями, умениями да пройдошливостью вернет себе все, да еще и с прибытком. А знания его велики, хоть и не из книг почерпнуты, и совет от него принять не зазорно. Кхе… хотя и не всякий. И всегда найдутся люди, для которых его совет будет дороже той платы, которую за совет отдать придется. И не будем зарекаться: вполне может случиться так, что еще и князья к его речам слух склонять будут.

А теперь, друг мой ущербный, погляди на Алексея. Вот муж битый, резаный, жженый, стреляный. Но! – Корней вздел к потолку указующий перст. – Не сломанный! Лет через пяток, если голову буйную не сложит, заматереют его волчата, и тогда близко к нему не подходи – на ногу наступит, по пояс отдавит! И я не удивлюсь, если к преклонным годам окажется он в шубе боярской в княжьей думе, а про то, что станет Леха боярином, да не таким, который только при князе боярин, а поместным, со знаменем, так это и к гадалке не ходи!

И вот только теперь, дитя бородатое, глянь на себя. Кто ты такой? Мелкий приказчик, посаженный ныне покойным князем в глухомань. За ненадобностью. Пришлет завтра князь Вячеслав на твое место кого-то другого, даже не в награду, а в наказание, и куда ты денешься? В Треполь, под крылышко к полузабытой сестре Ирине и к нелюбимой дочке, на земли, которые за столько лет обустроить не удосужился? Или опять ко мне приползешь – синий от пьянства, в слезах и соплях?

Кому ты станешь нужен? Что у тебя останется? Земля и люди, как у меня? Нет! Сила и воинское искусство, как у Лехи? Нет! Богатство, как у Осьмы? Кхе! Может ты и скопил чего – к рукам-то, небось, прилипало, но ведь всякий может сказать: наворовал на княжеской службе! А вознамерятся отнять нажитое – отнимут, не вертухнешься!

Корней бил старого приятеля наотмашь, сам не ведая того, что, подобно сказочному волхву, предрекает судьбу российского чиновничества на века, даже на тысячелетие вперед, и не важно, как они будут называться: подьячими, коллежскими асессорами, аппаратчиками или государственными советниками. Так и будут «государевы люди» безропотно терпеть начальственное хамство, ибо ответить – лишиться места или испортить карьеру. Так и будут вытирать об них ноги всякие Адашевы, Распутины, Березовские и прочие мин-херцы, ибо, зная себе истинную цену, пользуются любым случаем, чтобы напомнить о своей силе себе и другим. Так и будут смотреть сквозь них «истинные хозяева жизни», ибо кто же обращает внимание на винтик государственной машины, если озабочен тем, кого и как за рычаги этой машины посадить? Нет, будет в истории нашего Отечества краткий период, когда подобное, в отношении «государевых людей» сможет позволять себе только начальство. Пусть даже двойное – партийное и советское. Но, по историческим меркам, этот период так краток, а впоследствии он был так оплеван… Да и был ли он вообще, может быть все это выдумки, и на самом деле все было вовсе не так? Но во все времена в спину чиновнику будет смотреть Некто и беззвучно вопрошать: «Кто ты без своей должности?»

– Кхе! Ну, так вот: если уяснил ты свое место, Федор свет Алексеич, – продолжал Корней, – то слушай дальше и слушай внимательно, потому что думается мне, что не уяснил ты ни черта – ишь, рожа какая обиженная! – Корней запрокинул голову и заорал, будто вещал на площади с лобного места. – Слыхали, люди добрые: посмотрит он, какой Михайла жених! Да это я еще посмотрю, годишься ли ты Михайле в тести!

В ответ Алексей и Осьма, хоть и не произнеся ни слова, одним только шевелением на лавках, умудрились вдвоем изобразить толпу, поддерживающую оратора. Корней оценил старания аудитории, кивком головы указал Федору – «смотри, мол, и народ со мной согласен», а затем продолжил свой монолог уже спокойным голосом:

– Как ты думаешь, Феденька, что Михайле через женитьбу получить желательно? Землю в приданое? Да в Погорынье земли… за неделю не обскачешь! Серебро? Осьма, надо Михайле серебро?

– Э-э… – Осьма, к досаде Корнея, оказался не готов к такому вопросу, но сориентировался быстро. – Лишним оно, конечно, никогда не бывает, но Михайла и сам обогатиться способен – лесопилка, мастерские, и еще чего-нибудь измыслит, да и измыслил уже, только говорить еще об этом рано. Опять же, доля в военной добыче будет и, как я понимаю, немалая. Не-а, Корней Агеич, жениться на деньгах Михайле резону нет.

– Кхе! Слыхал, Федюша? Ты, наверно, спросить хочешь: «Какого ж рожна Михайле надо?» Отвечу: родства! Такого родства, чтобы двери перед ним открывались, другим недоступные, чтобы за такие пороги он вхож был, к которым других и близко не подпускают. Понял меня? Вижу, что понял. Можешь ты это ему дать?

Погостный боярин на протяжении всего монолога Корнея сидел молча, с каменным лицом, глядя куда-то поверх левого плеча воеводы – умел, когда надо, прятать эмоции. На последний вопрос Корнея он отвечать не стал, только слегка дрогнули пальцы лежащих на коленях рук.

Нормальной мужской реакцией в сложившейся ситуации было бы дать старому другу в морду. Крепко так, от души, и не за какую-то отдельную обидную фразу или за весь монолог разом, не за издевательский тон или за унизительное положение, в которое поставил Корней Федора на глазах у посторонних (с глазу на глаз, между друзьями молодости, можно еще и не такое), а за то, что сказать в ответ нечего, а терпеть нет сил. Ну, на крайний случай, понимая, что старому вояке так просто в морду не заедешь, а через секунду окажешься один против троих, можно было бы встать и выйти, хлопнув дверью. Однако Федор сидел и терпел. Терпел, потому что понимал: все это – не просто так.

Вовсе не вследствие вздорного характера надел на себя друг юности личину самовластного феодала, не терпящего в своем уделе никакого закона, кроме собственной воли. Отнюдь не случайно вспомнил Корней о шатком положении погостного боярина, хотя было оно таковым уже давно и оба это прекрасно понимали. И унижает он Федора на глазах Алексея и Осьмы не только за то, что Федор в сущности ни за что, лишь из-за инстинктивного мужского соперничества вызверился на Алексея и чересчур уж высокомерно отнесся к представителю торгового сословия Осьме.

Нет, Корней уже очень много лет не позволял себе ничего делать «просто так». Если уж зашла речь об отнюдь не радужных карьерных перспективах Федора, то значит, Корней видит какой-то выход из сложившегося положения. Если изображает из себя самовластного владетеля Погорынья, то именно в этой ипостаси он и намерен действовать в ближайшее время. Если наказывает за ненадлежащее отношение к Алексею и Осьме, то задуманное Корнеем будет исполняться именно этой командой, в которую Федор по недомыслию сразу не смог вписаться и теперь вбивается в неё Корнеем, как бревно в тын.

– Ты, друг мой сердечный, – голос Корнея утратил язвительность, и слова «друг мой сердечный» прозвучали совершенно искренне, – ныне не перепутье очутился. Две дороги перед тобой лежат. Одна ведет, прости уж на грубом слове, в глубокую-глубокую задницу, а вторая… Кхе! Вторая идет кверху, может статься, что и ко княжьему двору или в посадничий терем. Понятно, разумеется, что тебе желательно пойти по второй – по той, что к высотам ведет, да только в одиночку тебе на той дорожке делать нечего, потому ты ко мне и прискакал. Признавайся: почуял, что наступают смутные времена, о которых мы с тобой весной толковали? Как ты тогда сказал? Времена, когда возможным станет все? Так? А, Федя?

– Прав… Гр-хм… Правда твоя, Кирюш.

– Ага! И задумал ты что-то свое, о чем нам не сказал, но что на нашем горбу исполнить рассчитывал. Так?

– Ну уж и на горбу… Гр-хм… Ты бы в накладе тоже не остался…

– Верю, Федя, верю, друзей ты не забываешь. Однако ж что-то тебе у нас не понравилось, что-то не по душе пришлось… Кхе! Узрел ты, что мы совсем к другому готовы, к такому, что с твоей задумкой не срастается. Оттого и Осьмуху гнобил, и на Леху окрысился, и на меня, в моем же доме, как на подручника глядел. Так?

– Да никого я не гнобил! Он же чушь несусветную…

– А ну-ка, признавайся, – перебил Корней, – что задумал?

– Чего уж теперь-то, Кирюш? – Федор тяжко вздохнул. – Все равно уже не сбудется.

– Говори!

– Ну… Гр-хм…

Федор все никак не мог избавиться от комка в горле. Поискал, чего бы хлебнуть, Осьма догадливо придвинул кувшин с квасом. Погостный боярин сделал несколько крупных глотков прямо из кувшина, утер усы и, наконец, признался:

– Княгиню Елену – дочь Мстислава Владимировича с сыном спасти хотел и к великокняжескому столу целой и невредимой представить. С тобой, Кирюша, вместе с тобой! Нас бы великий князь за спасение дочери и внука…

– Эх, Федя, Федя… а еще Осьмуху в торгашестве упрекал!

– Это ты его упрекал!

– А ты чуть не прибил! За то, что он своим разумом по самому краю твоей задумки скользнул, почти то же самое, что и ты, измыслил! Выходит, что не на него ты озлился, а на себя – не смог выдумать ничего лучше купчишки… м-да!

Корней сокрушенно покачал головой, Алексей презрительно покривился, а Осьма, впервые за весь разговор, непритворно потупился. Федор, как за спасательный круг, снова ухватился за кувшин с квасом и припал к нему губами.

– Мелко-то как! – вымолвил после паузы Корней с искренней горечью. – Гори оно все огнем, лишь бы только успеть свой сундучок из пожара вынести. Ты ли это, Федор? Или и впрямь мелким приказчиком сделался?

– Жизнь заставила! – процедил сквозь зубы Федор, отвернувшись от Корнея и глядя куда-то в угол. – Ты же сам все обсказал… некуда деваться! Понимаешь? Некуда!!!

– Жизнь? – задумчиво переспросил Корней. – Да, жизнь она… умеет, злодейка, человека на карачки поставить. Умеет, не отнимешь. Но были же времена, Федя, когда не она нас, а мы ее… того. И ведь получалось!

– Э-э… бояре! – прервал грозившую затянуться паузу Осьма. – Все мы здесь… гм, жизнью по-всякому ставленные, да не по одному разу. Так, может, это самое, хватит воздыхать, да подумаем, как эту злодейку… подобно всякой вздорной бабе, не только окарач, но и всякообразно, чтобы, значит, место свое понимала…

Ответом был взрыв хохота. Не то, чтобы Осьма сказал что-то очень уж смешное, но сказано это оказалось очень вовремя и прекрасно послужило разрядке эмоционального напряжения. Алексей хохотал, широко раскрыв рот и чуть не падал с лавки, далеко откидываясь телом назад. Федор, наоборот, подался вперед, навалился грудью на стол и гулко гоготал, колыхаясь всем своим дородным телом и елозя ладонями по столешнице. Корней мелко трясся, утирая выступившие слезы, и было слышно, как он скребет под столом протезом по полу. Осьма тоже подхихикивал, не столько весело, сколько удовлетворенно, по очереди бросая взгляды на присутствующих, словно оценивая результат своего воздействия на собеседников.

– Ох, Осьмуха… ну, сказанул! – Корней в очередной раз утерся рукавом рубахи. – Федька, стареем, что ли, что о таком способе забыли?

– Да помню я… Кирюш… помню, только не с того боку заходил…

– Любо!!! – словно на сходке разбойной ватаги трубно возгласил Алексей.

– Хи-хи-хи… Еще б не любо! – отозвался со своего края стола Осьма.

В горницу степенно вплыла Листвяна, любопытно зыркнула по улыбающимся лицам и пропела елейным голосом:

– Корней Агеич, обед готов, прикажешь подавать?

– Подавай! – распорядился воевода. – И бражки вели… умеренно, для аппетита.

* * *

– Уф-ф, – Корней сыто отвалился от стола и оглядел подобревшими глазами сотрапезников. – Так на чем мы там остановились?

За едой о делах не говорили – во-первых, рты были заняты, во-вторых, в горнице все время крутились девки, подававшие и убиравшие со стола, а около двери, сложив руки под грудью, торчала Листвяна, безмолвно, одними движениями бровей или легким поворотом головы управляя прислугой.

– На том, чтобы всякообразно! – напомнил Осьма, ковыряя в зубах.

– Цыц, Осьмуха, кончились шуточки! – совсем не строгим голосом, пресек легкомыслие Корней.

– Тогда на Михайле, – исправился Осьма, – разговор был о том, что он прямо как богатырь Святогор и святой подвижник. А потом боярин Федор у Алексея спросил, что тот про Михайлу думает, ну тут и поехало…

– Поехало! Кхе! С вами доездишься… У нас какая забота нынче наперед вылезла? Журавль! Нам что решить надобно? Можно ли с собой в поход отроков брать и будет ли от них польза! Причем тут Михайла?

– Да нет, Кирюша, просто интересно стало… Разговоров-то много всяких, да и живут твои отроки отдельно, без твоего пригляда…

– Это что ж, по-твоему, я не знаю, что в МОЕЙ Воинской школе творится? – мгновенно отреагировал Корней. – Все! Зарубите себе на носу: все, что там делается, делается с моего одобрения… Кхе! Или мной не одобряется и тогда следует наказание! И без разницы, будь то Михайла, будь то наставники или вот он! – Коней ткнул указательным пальцем в сторону Алексея.

– Однако же самовольство Михайла допустил, – уперся Федор, – от наследства отказался, попа обидел, ты же сам говорил, Кирюш, а наказания-то пока не последовало!

– Кхе… Думаешь, уел, Федька? А вот и нет! Тут дело не только в Михайле – они все там, без постоянного пригляда, воли много себе взяли. Тут не наказание требуется, а окорот, чтобы поняли, что без старших все равно им не прожить, чтобы не обижались или боялись, а задумались!

– Да понимают они это, батюшка… – попытался защитить всех отроков разом Алексей.

– Молчал бы уж… сам тоже хорош… – Корней слегка помялся, пытаясь с ходу припомнить за Алексеем какой-либо грешок «в тему», но ничего не припомнил и отделался общим замечанием, – сам знаешь!

Алексей спорить не стал, а Корней, победно оглядев аудиторию, подвел итог предыдущему разговору:

– Все! На этом болтовню заканчиваем и возвращаемся к делу. Кхе… на чем мы остановились?

– Ну, мы столько раз останавливались, – отозвался Осьма, – что даже и не знаю…

– Зато я знаю, балаболки… столько всякого натрепать… Кхе! Напоминаю: решили мы идти за болото и, по прикидкам, на наши неполные полторы сотни Журавль может выставить сотни две – две с половиной. Это – сразу, а если дадим ему время собраться, то и вообще неизвестно сколько. Была б у меня сотня времен Палицкой сечи, я и не задумался бы – справились бы, даже и сомнений никаких нет, но… Кхе! Ратнинская сотня нынче не та, что была, потому и приходится брать с собой и дармоедов с Княжьего погоста, и мальчишек из Младшей стражи. Так, Леха, об этом речь шла?

– Так, батюшка, – Алексей согласно склонил голову.

– А если так, то вспоминай: боярин Федор Алексеевич поинтересовался, на что отроки Младшей стражи способны и какая от них нам может быть помощь? Вспомнил?

– Вспомнил… – Алексей снова склонил голову, покосившись на Федора.

– А вспомнил, так излагай, только не так пространно, а то у нас все время разговор куда-то в сторону уходит.

– А вот тут я с тобой, боярин Кирилл Агеич, не согласен! – Федор, раз уж Корней не стал звать его Федькой, ответил воеводе тем же, как бы подчеркивая важность перехода разговора на военную тематику. – В воинских делах, сам знаешь, мелочей не бывает. Так что, Алексей… гм, Дмитрич, излагай все, что сочтешь нужным. Ты ведь не против, господин воевода?

– Кхе! Развели тут вежество… – пробурчал в ответ Корней, – еще раскланиваться возьмитесь.

– Значит, так! – начал Алексей. – В походе отроки в тягость не будут. В седлах держатся хорошо, коня на привале обиходить умеют, через лес проедут, ни себе, ни коню ущерба не нанося. Ежели в погоню идти и, наоборот, от погони уходить, то они даже лучше взрослых ратников управятся, потому что меньше весят – кони под ними идут резвее и устают меньше. Это, пожалуй, все, что они верхом способны делать. Выстрелить с седла могут, но в том, что все попадут, уверенности нет. Сулицу с нужной силой и точностью метнуть не смогут, копейного столкновения при их росте и весе, сами понимаете, им не выдержать, мечом они, даже и на земле стоя, пока владеют слабо, да и силенки на схватку со взрослым ратником не хватит. Разве что, исхитрятся кистенем или кнутом стегнуть, но это уж при очень большой удаче.

– Понятно: в бой пускать их лучше пешими, – Федор оглянулся для верности на Корнея, тот молча кивнул. – Так, а что стоя на земле могут?

– Со ста шагов кладут бездоспешного наверняка! – уверенно заявил Алексей. – С пятидесяти шагов пробивают доспех и шлем, который послабее, но даже если шлем и не пробьют, человек валится оглушенный. Меткость… Поодиночке, с пятидесяти шагов попадают девять раз из десяти, а то и чаще. Если будут стрелять всей полусотней разом, то сорок – сорок пять убитых или раненых будет обязательно. Лучше всего умеют бить из засады, скажем, на опушке леса и, если надо, могут быстро отойти в лес, а там их изловить… не то чтобы просто трудно, а смертельно опасно. Скажем, если их в лесу сотня конных ратников надумает настигнуть, из леса вернутся только те, кто сообразит вовремя назад повернуть, а отроки особо много народу и не потеряют. То же самое, если придется драться промеж строений и заборов в каком-нибудь поселении. В этом ребята уже сейчас сильны, не отнимешь.

Вот, пожалуй, и все, больше они пока ничего и не умеют, а то, что могут, еще неизвестно как в настоящем бою получится. А Михайла… Вообще-то, – Алексей помялся, косясь на Федора, – если б Михайла не отроком был, а зрелым мужем, я б решил, что он в какой-то дружине со строгими порядками служил, где все самострелами вооружены и приучены до рукопашной дело не доводить. Одна беда – чтобы самострел зарядить, надо обязательно на ноги встать или с коня слезть, иначе не выходит. Правда, Михайла все время что-то с Кузьмой мудрит, придумывают, как от этого недостатка избавиться, но пока чего-то результата не видно.

– Кхе! Поганец, едрена-матрена! И тут ему все по-своему повернуть надо! Вцепился в свои самострелы, понимаешь…

– Говорит, что ребят калечить не хочет, батюшка…

– Калечить?

– Да, так и говорит, – подтвердил Алексей и, словно извиняясь, пояснил: – Михайла специально у Настены узнавал, и та сказала, что у тех, кто сызмальства слишком тугими луками увлекается, кости как-то неправильно растут, а в старости это всякими болезнями оборачивается^[5].

– Поганец! Нет, Федька, ты слыхал? Деды-прадеды лучниками были и ничего! А тут…

– Какие же старики без болезней? – вроде бы поддержал Корнея Осьма. – Да и многие ли воины до глубокой старости доживают?

– Да пошел ты, Осьмуха… – раздраженно отреагировал на сомнительный аргумент купца Корней. – Не-ет, окорачивать Михайлу надо, окорачивать, не то совсем от рук отобьется!

– Так за чем дело стало? – преувеличенно удивился Федор. – Михайла же полусотню в первый раз в поход поведет? Ну, так обязательно же в чем-нибудь опростоволосится! Тут ты его и…

– Сам знаю! Хватит о Михайле… Кхе! К делу, ребятки, к делу. А дело наше будет таким: надо ужалить Журавля посильнее, так, чтобы он не раздумывая на нас попер с тем, что у него под рукой найдется. Сотня – так сотня, две – так две. А для этого нам всю свою силу сразу показывать не стоит. Надо столько показать, чтобы у Журавля уверенность появилась – двумя сотнями, или сколько он там сразу наконь поднять сможет, с нами справиться легко.

– Тогда, батюшка, – предложил Алексей, – надо вперед Михайлову полусотню запускать и так, чтобы отроков его увидели, сочли и Журавлю донесли. Я такие вещи не раз устраивал – покажешь малую часть силы, а остальное где-то прячешь, ну а потом…

– Да понятно, понятно… – Корней нетерпеливо отмахнулся, – тут ведь в чем загвоздка… нельзя, чтобы за Михайлой погоня увязалась, его отроки нам в засаде понадобятся. Если отроки каждым выстрелом будут по сорок ратников у Журавля выбивать, то с остальными мы управимся, к гадалке не ходи.

– Один-то раз, Кирюша, они тебе четыре десятка может и выбьют, если рука не дрогнет – первый бой, все-таки, а потом? Пока отроки самострелы перезарядят, ворог от неожиданности оправиться сумеет…

– А мы на что? Нет, Федя, если мы сможем сами место и время для схватки с журавлевской дружиной выбрать, ни опомниться не дадим, ни на отроков навалиться. Как ты сказал, Леха, лучше всего им с опушки леса стрелять?

– Так, батюшка. Если не успеют самострелы зарядить, назад отойдут, а в лесу их так просто не возьмешь.

– С опушки, говоришь… ну-ка, доставай-ка чертеж земель, который Михайла со слов пленного начертил, посмотрим, где там какие опушки имеются.

Четверо мужчин склонились над картой, негромко обмениваясь короткими репликами:

– Здесь, значит, хутор…

– Да, полусотня его легко возьмет, там мужей-то всего четверо…

– Так… это – острог, а здесь что?

– Брод, но им редко пользуются, около острога мост есть…