Читать книгу: «Иван да Купава»

Глава 1

– Постой, Купавушка. Ну на что оно тебе надобно? Ступай лучше домой, ведь куда лучше на пуховых перинах нежиться, чем по мокрой траве ноги студить. Так ведь и заболеть не долго.

– Долго – не долго, да только по сию пору ни одна живая душа в купальское утро не простудилась, все только здоровьем обогащались да ликом светлее становились.

Девица красоты писаной тряхнула русой косой и, повернувшись лицом к солнцу низко поклонилась.

– Здрав будь, Ярило-батюшка. Дозволь твоим щедрым даром угоститься, росою утренней умыться.

Робкий луч едва заметно скользнул по лесному разнотравью, отчего капельки росы заискрились, словно это и не роса вовсе, а самоцветные ожерелья на травинках поблескивают. Дозволил, знать, Ярило-батюшка, благословил, больно много росы подарил.

Не торопясь Купава шагнул глубже в траву и расстелила вышитый рушник. Оно, конечно, лучше бы подолом утереться, да негоже девке пред добрым молодцем рубаху задирать, пусть даже пред женихом. Дурно это.

Славно роса рушник напитала, так что и умыться можно, и просушить да на зиму оставить, от хворей Морозом насланных излечиваться. Всего то и надобно, что озябшее горло на закате просохшей росой укрывать, тепло летнее зимой даровать.

Поклонилась Купава Ярилу-батюшке, лицо обтерла, да рушничок в лакомник прибрала – после, дома просохнет, и снова спину до самой земли согнула.

– Спасибо тебе, Ярило-батюшка. Подарок твой равен чуду, пуще очей своих его беречь буду. Он мне…

Хотела Купава ещё сколько-то добрых слов сказать, да Иван-царский сын не дал. Стал журавлем хвастливым посередь тропки, ноженьки в землю упер, грудью да носом небо подпер, и молвил без спросу и очередности:

– А мой? Купавушка, сердце моё, мой подарок как беречь будешь? Неужто пуще живота своего?

– Какой такой подарок?

– Тот самый, который я тебе сейчас на пальчик надену. Ты только на тропку-то выйди,  негоже девице ножки марать.

Вздохнула девица, поклонилась солнышку, да    обратно попятилась. Аккуратно, не торопясь, по своим же следам ступаючи, дабы травушку без надобности не приминать, россу драгоценную не оббивать, пускай ею звери да птицы лесные полакомятся, свое звериное здоровье укрепят.

А как на тропку ступила, аккурат в чисты руки женишку угодила. Обнял он её за плечи точечные, расцеловал в щечки румяные, надел колечко на палец и молвил:

– Вот теперь ты от меня, краса ненаглядная, никуда не денешься. Моею будешь пред людьми и нелюдьми, пред землею и небом ясным, с сего дня и до самой глубокой старости!

Купава только взгляд отвела. Волею, аль не волею, а быть ей женой Ивана-царёва сына, ведь  то дело давно решенное, отцами оговоренное и никто её, красную девицу, не спросит: люб ли ей царевич Иван? Подумала так, да ручки белые опустила. А колечко с пальца возьми да и соскользни! И прямо в травушку зеленую, в росу купальскую.

– Не к добру это, Иван царевич, – молвила, – не бывать видать нашей свадебке.

Поднял Иван, царёв сын колечко, да обратно на палец надел.

– Враки все это, Купавушка, тёмные люди сами себе приметы да гадания выдумали, чтобы глупость свою оправдать, да мечтам предаваться. А в жизни-то не на враках все держится, а на сердцах горячих, да на разуме. А коли так, то быть нашему союзу самым в мире крепким, ведь твоей премудрости и моего сердца горячего не то что на нас двоих, на целое царство хватит.

Задумалась Купава на самое малое мгновение, а после очами сверкнула, будто и в них роса купальская отразилася, улыбнулась озорно, да молвила:

– Ну, коли сам в это веришь, значит не испугаешься и купальской ночью будешь со всеми нами через костры прыгать, венки на реку пускать, да на суженого гадать.

– Как так то, Купавушка? Чай я не красна девица, венки-то на воду опускать, и не козленок безрогий чтобы скачки устраивать. Ты мне лучше мужскую работу дай, уж с ней-то я на славу управлюсь! Хочешь, куплю тебе шубу соболью, али бусы да ожерелья самоцветные? Хочешь на жалейке лучше всех сыграю? А коли захочешь, и сапожки тебе со столба сниму, вышитые.

– Я, Иван-царский сын, свое слово молвила и отступаться не стану. Коли веришь, что и без того нам вместе быть суждено, будешь со мной да с простым людом на празднике, а коли нет, то и незачем нам рядом землю топтать.

Сказала так, да колечко с пальца в лакомник прибрала, пусть там полежит до поры да до времени, а сама обошла кругом жениха, да так босыми ногами по тропке и затопала, заплясала, с хлопками да с запевками:

На Ивана на Купалу

Красна девица гадала:

Когда суженый придёт,

Что во чарочку нальет?

Коль парного молока –

Будет жизнюшка легка,

А коли водицы –

Рано вам жениться!

А как допела, подхватила лапаточки, да со смехом к молочной реке пустилась. Там, по над молочными берегами, полянка есть красоты дивной, на той поляне сговорились они с подружками поутру травы собирать, а к вечеру венками заняться. То-то подивятся Аленка, да Марьюшка, когда прознают что ввечеру с ними на полянке сам Иван-царский сын объявится.

Глава 2

Кинул взгляд Иван царевич во след невестушке, и ликом почернел. Не по душе ему людские игрища, не по-царски это – козлом скакать, не по-мужицки это – с бабами в цветы наряжаться. Да только кому до его разумения дело есть, когда невеста столь умна да строптива? Вона как лихо царёва сына к ногтю прижала. Таперича либо он под её дуду пляшет, либо царствию своему ручкой машет. Царь-батюшка ведь ясно сказывал: тот заместо него на трон сядет, за кого по доброй воле дочка самой Василисы Премудрой пойдёт.

Да только не спешила Купава судьбу свою ни с кем связывать, не желала замуж выходить.

Пошёл тогда Иван-царский сын на хитрость великую: снарядил гонца иностранного, да отправил его в дом к Купавушке с весточкой от "отца родимого". Написал ей "батюшка" повеление, чтоб любовь свою за год встретила, али быть ей женой Ивановой не по чувствам, а по принуждению.

Осерчала тогда Купавушка, на седмицу в светелке заперлась, ни еды, ни воды не трогала, ни с единой душой не встречалася.

А на день восьмой, лишь заря взялась, отворила двери дубовые, и восьми своим нянькам молвила:

– Так и быть, коль решил так батюшка, буду год жить любовь искаючи, но не в жемчуга разодетая, а в лаптях, да рубахе простенькой!

Как сказала она, так и сделала. Нарядилась в одёжку прачкину, и ушла жить в домишко старенький, что в деревне, на самой окраине.

Обжилась она за год подружками, разжилась сарафаном вышитым, вечерами сидела в светелочке, да под песнь свою рукодельничала.

Весь домишко устлала кружевом, на окошко связала занавесь, расписала цветами ставеньки, да ещё взялась огородничать.

Только вот где дела были странные – не вилися за нею молодцы. Вечерами не звали во поле, посидеть у костра в компании, не носили венки васильковые, не дарили каменья, да пряники, словно вовсе ненужно молодцам получить любовь красной девицы.

Вот и стал сам Иван к ней хаживать. Постоял попервой под окнами, попенял о загубленном времени, о долгах перед родом и батюшкой, о народе, что ждал на царствие молодого царя со царицею.

Но не тронули сердце девичье речи эти благоразумные, и решил тогда царский сын Иван, вновь пойти на обман, да с подлостью.

Раз пришёл на вечерней зореньке, под окошко встал, кликнул девицу, а едва лишь узрел её оченьки, ухватился руками за душу. Стал он сказывать об очах её, о красе, что затмит и солнышко, и о том, что в груди его, молодца, сердце пламенное разгорается.

До весны он вздыхал играючи, звал Купаву своею суженой, и носил леденцы, да пряники,  подсластить чтобы жизнь деревенскую. А как солнце пригрело землюшку, как снега без следа истаяли, так и впрямь, кажись, полюбилася добру молодцу красна девица.

Стал он ей помогать в делах её. То воды принесёт из колодезя, расплескав половину по полу, то посеет морковь с петрушкою, на лужок, где пасут козляточек, то пришлёт к ней десяток латников, огород вскопать, аль козу доить.

Только в том беда, что Купавушка, тех стараний будто не видела, и глядела она на царевича точно так, как, скажем, на конюха.

Проходило, бежало времечко, уж весна минула зелёная, солнце низенько опустилося и прогрело до пекла землюшку, на исходе был отведенный год, а любви другой вовсе не было.

Рад-радехонек был тому Иван-царский сын, стал гусем по двору расхаживать, да пред зеркалом надевать венец и полдня царский взгляд отрабатывать.

И, кажись, до победы рукой подать, вскоре станет он править с любимою, только вот на душе неспокойно так, чует сердце беду неминучую.

Потому нынче, до зари ещё, поспешил царский сын к невестушке, да с собой прихватил подарочек – золотое кольцо, со каменьями.

А Купава колечко в лакомник… Знать, в любви его сомневается. Али ждёт кого в колдовскую ночь? Потому ль не роились молодцы, что уж занято сердце девичье? Оттого-ль позвала Иванушку сигануть чрез костёр среди ноченьки?

Сто вопросов в уму роилися. Сто вопросов по сердцу жалили. А ответ один на всю сотню был: знать, судьба быть Ивану на празднике.

Глава 3

Много ли, мало ли времени минуло, а только к тому мигу, когда Иван-царский сын на поляну пришёл, девицы-красавицы ужо полные корзины трав собрали, да и уселись средь клевера на переборку.

– Полынь, пижма, многоцветник, всего двенадцать, да все с цветиками! Поди, ни у кого краше моего веночка не сыщется, ничей дальше моего не заплывет. – Рассмеялася Марьюшка, да сызнова все цветы да травы по стебелечкам пересчитывать принялась. Авось не ошиблася, авось ни одной не упустила?

– Твоя правда, подруженька, – вторила ей Алёнушка, – краше всех твой венок станет, а мой сильнеючи. Погляди что у меня супротив твоего сыскалось: вот Иван-да-Марья, а вот и богатырь-трава. С таким-то веночком мне век   нечистиков бояться не надобно, а уж здоровья да удачи и на два века хватит. А у тебя, Купавушка, каков улов?

– А мой улов, подруженьки, вскоре сам придёт, да нам всем в ножки кланяться станет.

– Так уж и кланяться? – Рассмеялась Алёнушка, да косу толстую за спину перекинула, – головы до самой земли роняючи, лепестками да травами мурашей разметаючи?

– Эдаких мурашей он и целое войско разметет, а иных и одного воина не одолеет.

Сказала так Купава, да корзинку свою, рушником вышитым прикрытую, поближе к стопам потянула, незачем, покуда, подруженькам её находки знать. А Алёнка все не унималась:

– Ой ли, подруженька? Неужто сам гуляй-знахарь*? Кроме него ни одна трава пешим ходом прийти не может!

– Может и знахарь, а может и повыше шишка сыскалась, то время покажет, а его до вечера ещё вона сколько, не один венок сплести успеем. Правда ведь?

– Твоя правда, Купава, – отозвалась Марьюшка. Уж кто-кто, а румяная да кучерявая девка на выданье, боле всех прочих к тому стремилась, чтоб её венок самым лучшим оказался. Больно ей хотелось, чтобы жених к ней явился не абы откуда, а из самого Царь града, из царства подземного. – До тех пор плести стану, покуда мой венок лучше всех других на воде держаться не станет. Для того и вёх собрала, и борщевик, и болиголов с сердечной травой, укроп и тот для венка купальского отдельно сеяла. Знамо ж дело – чем шире венок девичий, тем лучше на воде держаться станет, ко дну не пойдет.

– А ну как далече уплывет? Не страшишься?

– А чего мне страшиться, Аленушка? Оно ведь как, лишь бы жених хорош да добр был, с таким и за четыре царства от дома родимого уехать не боязно. К тому ж, меня здесь друг сердешный не держит, перстеньков да пряников не дарит.

Молвила такие слова, да на Аленушкин пальчик глазами стрельнула, эвот у кого место во сердечке занято.

Приметила то Купава, лакомник плотнее запахнула, чтоб подружки глазастые чего лишнего не углядели, да принялась веночек плесть, из той травы, что под самым подолом росла. Начала с клевера душистого, затем хвощ вплела, а после и ромашку меленькую, с цветиками беленькими.

– Так-то оно так, подруженька, давненько у меня на сердце не спокойно, давненько мысли одним единственным заняты, да только и у тебя свой секрет имеется, уж за сколькими царствами мне не ведомо, но большой секрет, богатырский. Одна только Купава средь нас ни о чем не сказывает, ни взглядом, ни вздохом не показывает кто на уму у неё, кто на сердце.

– Твоя правда, Алёнушка, и прежде не сказывала, и сейчас промолчу. Счастье оно тишину любит, потому и незачем о том сказывать, кто тебе это счастье принесть может.

Иван-то, царский сын, до тех пор на поляну носу не показывал, себя не выказывал, стоял за кусточком, хоть велик росточком, горбился, да к девичьей беседе прислушивался. А тут и момент подходящий выискался, и спину гнуть более сил не было.

Стал Иван царевич к девицам лицом, как ни крути – молодец молодцом! Шапка на нем бархатная, кафтан красный, золотой тесьмой да каменьями вышитый, кушак шёлковый бирюзовый, шаровары широкие праздничные, да сапоги с резным голенищем. Не молодец, а загляденье!

Глянул на всех по очереди зелёными глазищами, да и поклонился до самой земли:

– Доброго здоровия вам, девицы красные. Дозволите доброму молодцу с вами посидеть, уму-разуму набраться, да в травах разобраться? А то никак в толк не возьму, отчего борщевик борща не дает, а от огневки печь не разгорается?

– Эвот какой красавец к нам пожаловал, – рассмеялась Алёнка говорушка, а сама глазом на подружек поблескивает, озорство, знать, затевает, – разодет точно птица заморская, и смешит аки скоморох на ярмарке. Уж не твой ли то, Марьюшка, суженый?

– Мой, не мой, то покажет времечко, а пока на вопрос отвечу я. Оттого так борщевик величается, что борщу он дал вкус и имечко, а огневка, ты сам погляди, с огоньками костра точно с сестрами: лепестки у ней ярко-жёлтые, на ветру словно пламя трепещутся.

– Твоя правда, девица красавица. Знать и у меня в груди такой цветик поселился. Как завижу свою зазнобушку – разгорается жарким пламенем, лепестками щекочет душеньку, и все тело, как есть, теплом своим согревает.

– Кто ж зазноба твоя, добрый молодец?

– Имя ей Купава свет Еремеевна.

Подивилися красны девицы, озорно улыбнулась Алёнушка, да глазами недобро Марьюшка на подруженьку покосилася. Не по нраву знать, ей секрет такой. Аль царевич Иван стал вдруг по сердцу.