Читать книгу: «Лотта Ленья. В окружении гениев», страница 3

– Помогите подняться, пожалуйста! – просит она, громко дыша. Крепкой хваткой он берет ее и переваливает через борт.

– Да в вас столько силы! – замечает она.

– Это, вероятно, от плавания. Когда удается, то я всегда проплываю несколько дорожек.

– Тогда вам здесь очень понравится, мой спаситель. – Правую руку она подносит к сердцу.

– Вы проявили настоящий героизм, – отвечает он рассудительно.

Она смеется и снова берется за весла.

– Было неразумно с вашей стороны так вот прыгнуть. В этой бурде вообще не видно, что там на дне. Головой можно было удариться о такое же бревно. И теперь вы совершенно мокрая.

Она пожимает плечами.

– Хорошо, что я сняла платье. Видите, я намного разумнее, чем вам кажется. Теперь могу просто переодеться в сухое. Не могли бы вы отвернуться – я сниму нижнее белье? Будет достаточно, если вы просто снимете очки.

Он хватается за дужки очков, но тут же опускает руки. Хорошую вещь он не будет снимать. Вместо этого отворачивается, насколько может. И еще закрывает глаза.

– Всё! Можно смотреть. – У ног Лотты лежит скомканное мокрое тряпье. – Вот, пожалуйста, теперь все так, будто ничего и не было. Как считаете, господин Вайль?

– Да уж, никто в это не поверит, – отвечает он.

Они смотрят друг на друга и впервые вместе громко смеются. Вибрации хохота что-то меняют вокруг, отзываясь эхом, когда они умолкают.

Оба чувствуют: что-то произошло. И Лотте не кажется странным, что он снова снимает очки. Тихие воды глубоки, думает она, когда его лицо приближается к ее лицу. Без всякого колебания она отвечает напору его полных мягких губ. Есть что-то в этом человеке – именно сегодня, – что заставляет ее считать подобные вещи не только возможными, но и совершенно закономерными.

После поцелуя Вайль надевает очки и расправляет складки на своих брюках. Он смотрит на нее, склонив голову немного набок.

– Вы правы, фрейлейн Ленья. Ничего не было.

Смеясь, Лотта брызгает ему водой в лицо. Остаток пути они преодолевают в дружеском молчании. Когда причаливают и Лотта опускает весла, Вайль крепко берет ее за руку.

– Вы, наверное, даже и не думали выходить за меня замуж?

Лотта прищуривает глаза.

– Странно, что вы спрашиваете меня об этом сейчас. Ведь теперь вы надели очки.

Она быстро проводит рукой по его щеке и встает. В улыбке, с которой он поднимается за ней из шлюпки, нет и следа недавней растерянности.

Сцена 2

В кайзеровской Германии – Грюнхайде, 1924 год

Прошло несколько дней, а Лотта все еще не знала, как себя вести с новым гостем. Все, кто мельком видел этого молодого человека в костюме, могли принять его за хорошего мальчика перед бармицвой.

Но у нее было достаточно возможностей узнать, что его трогательная застенчивость вполне непринужденно уживается с завораживающей вседозволенностью. Рано утром он снимает на берегу всю свою одежду и с распростертыми руками бросается в воду. А когда плавает, то преодолевает такие расстояния, что Лотта с беспокойством следит за ним, хотя, кажется, плавает он лучше ее. Однажды она решила подшутить, ожидая его на берегу. Ей трудно было удержаться и не поднять на смех его костюм Адама. Когда он вышел из воды, ничего не подозревая, она появилась из-за дерева и протянула ему очки.

– Только не чувствуйте себя неловко из-за того, что я могу вас видеть, а вы меня нет. И пусть вам не мешает, что я одета, а вы нет.

Он не покраснел, как она ожидала, а спокойно объяснил, что его родители симпатизировали нудистскому движению и что нет ничего приятнее, чем купаться без одежды. И вместо того чтобы испуганно заматывать полотенце вокруг талии, досуха вытирал волосы на голове.

Курт определенно не красавец, но уверенность, с которой он преподносит свое тело, привлекает Лотту – как и его умение наслаждаться. Оно чувствуется в том, с каким удовольствием он ест и как плавает на спине с закрытыми глазами. Ему удалось даже шокировать ее. Не своей наготой. Она слишком много повидала, чтобы мужчина без штанов мог ее смутить. Но вот как могут консервативные евреи, так Кайзер называл родителей Вайля, быть еще и нудистами?

Вся семья, очевидно, такая же противоречивая, как и сам этот человек. Он болтает с Лоттой, будто они старые знакомые, не переходя на «ты» и не пытаясь продолжить дружбу, начатую в шлюпке. Лотте кажется это каким-то нереальным сном. Иногда она ловит странный взгляд господина Вайля. Тогда она представляет, что и он спрашивает себя о том же: неужели мы так и не узнаем, что это было? Ничего серьезного, говорит она себе. А если и было что-то, то еще много времени впереди, чтобы это выяснить. Ведь в начале лета всегда кажется, что оно бесконечно.

Не то чтобы ей приходилось думать о нем каждую минуту.

Если и думает, то только в редкие моменты между заходом солнца и ночной темнотой, когда кажется, что весь мир погружается в состояние неопределенности. Да и детские игры, прогулки, разговоры с женой Кайзера фрау Маргарете и плавание полностью заполняют дни Лотты. Вайль, похоже, тоже занят другими вещами. На прогулках мужчины, увлеченные разговорами, уходят далеко вперед. Женщины следуют за ними и обсуждают свои темы – детей и знакомых.

– Ты слышала?

Новости от друзей из города доносятся до них, как истории из какого-то далекого мира. В сущности, эти сообщения никого не интересуют, но все с радостью следят за ними, чтобы было о чем поговорить.

Завтраки, обеды и ужины они проводят вместе, а потом Кайзер и Вайль исчезают – часто на лодке. Кайзер без ума от лодок. Всё, на чем катаются, ходят под парусом, гребут или заводят мотор, он должен иметь. На лодке мужчины обсуждают свои идеи. Лотта знает, что они собираются создать совершенно новый вид оперы. Речь идет о трехактной пантомиме. Они работают везде, только не дома. Там нет кабинета, и Лотта никогда не видела, чтобы хозяин работал в других комнатах. Будто Кайзер ведет двойную жизнь. Здесь, на окраине Берлина, он состоятельный радушный отец семейства, который щедро увешивает темные стены дома добротной живописью и рогами, будто это чуть ли не комната страха. В городе – напротив, это должен быть изысканный отель. Там опытного мастера с нетерпением ожидают рабочий стол и новая любовница.

Кайзеровская жена постарела. Когда ее муж возвращается из города, на ее губах появляется горькая усмешка. Лотте жаль ее. Он нравится женщинам, но она никогда не чувствовала к Кайзеру ничего такого, что могло бы ранить ее старшую подругу. Лотта благодарна ему за то, что он приютил ее, когда все драгоценности последнего покровителя были распроданы.

Трудно сказать, действительно ли он хорош собой или его украшают элегантность и аура успеха. Но его глаза примечательны. Они горят удивительным серо-голубым цветом – ни теплым, ни холодным, а каким-то нейтральным. Лотте он нравится, но ей бы хотелось, чтобы он реже огорчал свою жену, которая явно достойна любви.

– Он вернулся в город. – В такие моменты вздох Маргарете раздирает душу.

А ведь она старше Лотты и должна бы знать, что нельзя ставить все на одного парня. С годами он высосал из нее не только состояние, но и легкость. Она ему никогда не простит, что когда-то из-за него ей пришлось попасть под семейную поруку и даже сесть в тюрьму. Он растратил не только деньги жены, дочери богатого коммерсанта, но еще и деньги, которые им не принадлежали. За это его взяли под стражу. Жену держали недолго, но этого хватило, чтобы осталось тяжелое чувство стыда. Лотта не верит, что он когда-то думал о чувствах Маргарете или хотя бы извинился перед ней. Вот и сегодня он занят тем, что зализывает раны: насколько недоброжелательным должен быть мир, чтобы наказать его за мошенничество и растрату. А еще и жена что-то требует – это уж, извините, слишком!

К счастью для всех, вскоре он стал самым успешным драматургом страны. Загребает достаточно денег, чтобы избежать неприятностей.

Вечером они все вместе сидят за столом, как одна большая семья.

– Мой новый друг и я будем вас воодушевлять, – произносит Кайзер.

Кёнигсбергские фрикадельки подаются с картофельным пюре и бутылкой шампанского. Шампанское к фрикаделькам! Лотта не имела ничего против шампанского и фрикаделек, просто ей хотелось, чтобы после поездки в город он не выставлял напоказ свое хорошее настроение. Его сын, красавец Ансельм, еще не переодел нарядный матросский костюм, который отец выбрал для него утром. Лотта представляет себе, как он показывает своего модного мальчика с той же гордостью собственника, что и свои лодки. Однако Кайзеру следовало бы знать, что дети не умеют держать язык за зубами. Тем более если они, как десятилетний Ансельм, не знают истинной причины молчания. Перед ужином он честно рассказал Лотте, как они с отцом и какой-то дамой обедали в «Адлоне». Ансельм не мог поверить своему счастью, когда ему достался второй кусок торта. Так отец хотел утешить сына, потому что сам на какое-то время должен был уединиться с молодой дамой, чтобы без помех обсудить деловые вопросы.

– Это прекрасно, если отец и сын могут доверять друг другу маленькие секреты, – ответила она, улыбаясь.

Она надеялась, что ее замечание помешает мальчику рассказать матери эту историю. И в самом деле, свой смелый поход за вторым пирожным он скрыл от матери, но вот приятную девушку – нет.

– Что интересного вы делали в городе? – хочет узнать теперь Маргарете.

Она до сих пор не притронулась к блюду. То, что Георг дополнил ужин бутылкой шампанского, кажется, отбило у нее всякий аппетит. Лотте не по себе, и она надеется, что дело не дойдет до неприятной сцены.

Кайзер щурит глаза. Его пьесы производят впечатление нравоучительных, но его гений измеряется другими категориями. Мир должен ему все, он – ничего. И никакого отчета. Он настолько умен, что Лотта могла бы даже принять его высокомерие, если бы он не обижал Маргарете.

– Я не хочу утомлять вас деловыми вопросами. Ведь было ужасно скучно, правда, Ансельм? – Кайзер поддевает вилкой фрикадельку. При этом улыбается одними лишь губами. – Ах нет, тебе было не скучно, ты был безумно рад торту.

– Да, Ансельм? – спросила Маргарете.

Мальчик уставился в тарелку, покраснев до ушей. Видно, теперь его осенило, что он совершил ошибку.

Если Георг сердится, у него появляется тик. Он дергает головой, как голубь. Когда он поворачивается к дочери, его лицо, искаженное гримасой, не обещает ничего хорошего.

– Может быть, немного музыки для нашего гостя? Мы должны ему что-нибудь сыграть. Сибилла, спой для нас!

Маргарете неодобрительно смотрит на мужа, будто он ее невоспитанный сын.

– Я буду очень рад, – говорит Вайль.

Лотта бьет слишком вежливого музыканта ногой по голени, чтобы он прекратил подбадривать Сибиллу. Почему бедная девочка должна расплачиваться за недопонимание между родителями? Но уже поздно. Сибилла подскочила и в своем энтузиазме чуть было не стянула скатерть со стола. Васильковые глаза сверкают под пшенично-белой шапкой волос – эти дети и правда рождены для лета, думает Лотта, вздыхая. От их здоровой, веселой природы будто отскакивают негативные переживания, когда в других они порождают яд недоверия к людям. Иначе не объяснить, почему Сибилла с такой готовностью соглашается выступить перед отцом. Малышка несколько раз смущенно трет нос указательным пальцем, настолько радует ее внимание, которого она удостоилась.

– Что вы хотите послушать? – спрашивает она смело.

– Может быть, «Поедем в Вараздин»? – предлагает Кайзер. Лотта скрепит зубами. Оперетта, как нарочно, да еще и со сложным ритмом!

Пока Маргарете, задумавшись, смотрит в одну точку на стене, а братья Ансельм и Лоран скалятся друг на друга, Георг позволяет дочери пропеть все строфы. По окончании он хлопает в ладоши.

– Молодец, доченька. Редко услышишь, чтобы произведение так испоганили. Но оно того заслуживает. Я ведь говорил, что Кальман переоценен.

Перемена в лице Сибиллы вызывает у Лотты приступ тошноты. Должно быть, девочка все-таки чувствует иронию в словах отца и растерянно опускается на свой стул.

– Я с удовольствием на тебя смотрел, – говорит Вайль дружелюбно.

Лотта улыбается. От нее не ускользнуло, что он говорил не о музыке. Никогда она еще не встречала человека, который был бы так мил и все-таки удерживался от приятной лжи.

– Я знаю одного художника, который бы все отдал, чтобы тебя написать, – продолжает он.

Сибилла снова сияет.

– Слышишь, папа?

Кайзер закатывает глаза.

– Да, конечно, слышу, даже если мне на мгновение показалось, что я оглох.

Пока кто-то молча продолжает есть, накладывать в тарелки еду и передавать другим, Лотта с любопытством смотрит на Вайля. Он поможет ей вернуть разговор в более безобидное русло.

– Как случилось, что музыкальный театр вы любите больше, чем инструментальную музыку?

– Мне нужны стихи, чтобы вдохновиться, только тогда появляется музыка.

– Значит, вы тоже любите оперу? – восклицает Лотта. – Я от нее без ума.

Он думает, прежде чем ответить:

– Естественно, я тоже. Но считаю, что в традиционном понимании она закончилась на Вагнере и Штраусе. Сегодня нужно что-то другое.

– И вы уже знаете, что это будет? – интересуется Лотта.

– Да, конечно. Я бы хотел создать музыкальный театр, в котором музыка и текст были бы на равных. И этот театр должен быть для всех, а не только для горстки элиты во фраках. Какой смысл что-то создавать, если мы проигнорируем большинство людей? Я хочу музыкальный театр без восторженной шумихи – он должен быть привязан к реальной жизни и актуальным событиям.

В пылу спора щеки его горят.

– Вот именно такой человек для моих пьес и нужен! – говорит Кайзер, похлопывая по спине своего нового друга. – Этот парень ничего не боится – ни джаза, ни балаганных песенок. Он наведет ужас на критиков.

Лотта изобразила в воздухе энергичный удар кулаком.

– Прекрасно, господин Вайль. Мое восхищение. Если вы хотите обратиться к широкой публике и иметь оглушительный успех, то держитесь за Кайзера. Вы ведь слышали, что его «Граждане Кале» добрались до Японии?

Кайзер смотрит свысока, но непринужденная улыбка выдает его – комплимент Лотты вернул драматурга в прекрасное настроение. Жена-рогоносица, кажется, не очень-то довольна, что обидчику льстят, но для Лотты лучше так, чем издевательства над детьми.

– Так вы об этом уже слышали? – весело восклицает Кайзер. – Копию они переправили через океан по фототелеграфу, без всякого кабеля и проводов. Она перелетела через Атлантику из Америки в Швецию – незаметно. Я что, единственный, кто считает это отвратительным?

– Отвратительным? – переспрашивает Вайль. – Разве это не естественно – передавать информацию на длинные расстояния, если на короткие, в пределах Европы, она уже передается?

– Наверное, – неохотно соглашается Кайзер. – Но все же эти изобретения нам не по уму. Или вы будете рассказывать, что кто-то из нас понимает, как это работает?

– Конечно нет, – без колебаний отвечает Лотта. – Но мне это не кажется отвратительным. Я считаю, что это интересно, и особенно потому, что ничего не понимаю. Полная копия пьесы оказывается в далеком далеке? Да это почти волшебство – так соединяться с внешним миром.

Только что, в прошлом году, Лотта восхищалась новым изобретением, которое может передавать голос человека в другой город или даже в совсем отдаленные места. Но Лотта не может позволить себе радио. И не знает никого, кто мог бы заполучить подобное устройство, но все же считает это великим открытием.

– Внешний мир? – вскрикивает Кайзер презрительно. – Звучит так, будто речь идет о таинственном месте, вроде Кумбалумбы. Но я тебе скажу: на другом конце мира сидят такие же люди. И они могут быть мерзкими. И мне не нравится, что аппараты становятся быстрее и умнее нас. Кто в итоге будет ими управлять? Это все оружие.

Человек, который кажется таким деятельным, будто у него в спине заводной ключ, удивляет неприятием новой техники. Это из-за его ужасного пессимизма, думает Лотта. Недавно он написал странную пьесу. В ней речь идет о газе, который сначала питал невиданные новые технологии, а в итоге убивал людей. Безумная идея! Мир, по его мнению, вращается слишком быстро, даже бешено, но автоматизация, которую он осуждает, приносит много хорошего. Она упрощает работу на фабриках. Позволяет людям преодолевать расстояния, которые убили бы любую лошадь. Зажигает свет там, где царила кромешная тьма.

В своих текстах Кайзер симпатизирует рабочим, но об их жизни он почти ничего не знает. Если у них испачканы руки, он думает, что у них потекла перьевая ручка.

– Ах, дорогой Кайзер, – тихо шепчет Лотта. – Если быть бедным, то лучше при электрическом свете, чем в темном углу, правда? Я думала, что вы больше открыты миру. Тем более теперь, когда вас ставят даже в Токио. – Подмигнув, она поднимает за него тост.

Когда Лотта думает о Японии, то представляет элегантных гейш с белым гримом на лице и красными губами. Интересно, а японские граждане Кале носят макияж?

– Я бы хотела когда-нибудь слетать в Японию. Но пока все мои попытки были неудачными.

Вайль поднимает бровь.

– А вы не знали, что самолеты из Берлина летают не дальше Веймара?

– Да что вы! Какие там самолеты, я пыталась взлететь своими собственными силами.

Она вытягивает руки и изображает звуки двигателя.

Дети Кайзера хихикают.

– Что вы смеетесь? Если захотите, я расскажу историю. Хотите?

Все трое кивнули.

– В детстве я видела в цирке прекрасную бабочку. Вообще-то это была женщина, но она летала. Правда! Ладно, ее держал тонкий канат, но я не могла понять, где он крепился. Дома я взяла подтяжки отца. Зацепила их на кухне на крючок, который держал бельевые веревки. Потом поднялась на стул, крепко прикусила ремни и прыгнула.

– И что? – спрашивает Сибилла с интересом.

Лотта прикрывает большим пальцем передние зубы и продолжает, бормоча:

– Когда я пришла в себя, лежа лицом на полу, рядом валялись два молочных зуба.

В этот раз даже Маргарете не может удержаться от смеха.

Сцена 3

Сомнамбулы – Грюнхайде, 1924 год

В эту ночь Лотта никак не может заснуть. Скомканное одеяло лежит на полу. Она открыла окно и сняла ночную сорочку, чтобы легкое дыхание свежего воздуха коснулось прохладой ее горячего тела. Но и снаружи стоит та же неподвижная духота, что и здесь, внутри. Единственное, что проникает в комнату – смесь запахов. В вязком воздухе аромат лунника становится невыносимо сладким. Он наслаивается на затхлый запах земли и смешивается с аккордом из смолы и сухостоя, в который неожиданно вплетается что-то еще. Запах сигарет?

Лотта встает и подходит к окну. Луна, словно огромный серебряный мяч, висит над верхушками елей. Луч освещает человека, который курит под деревом. При вдохе сигарета светится красным.

Лотта быстро набрасывает легкий халат на голое тело и поддается искушению ускользнуть от бессонницы. Она сбегает босиком вниз по лестнице еще до того, как человек успеет скрыться в недрах дома. Эта ночь так медленно тянулась, что не верилось в утешение утра. Наоборот, было ощущение, что переходное состояние, в котором ей приходится оставаться, лишает всякой осторожности. И накрывают мысли, от которых в реальной жизни при дневном свете легко защититься.

– Вы тоже не можете заснуть? – с сочувствием спрашивает Вайль, когда Лотта появляется перед ним.

Даже если он и удивляется ее наряду, то не подает виду.

Лотта берет у него сигарету. И только после жадной затяжки спрашивает разрешения:

– Вы же не против?

Улыбаясь, он забирает ее обратно. Его губы окрашивает красный след губной помады, который она оставила. Вечером у нее не было сил снять макияж.

– У вас закончился табак для трубки? – спрашивает Лотта.

Он откашливается.

– А что, если я скажу, что сегодня утром трубка выпала за борт, когда мы с господином Кайзером катались на лодке, и мы не смогли ее выловить?

Лотта громко смеется.

– Хорошо, что на этот раз не очки. Трубку заменить легче. Кстати, то, что вы сказали Сибилле, мне показалось очень милым. – Она кладет руку на его плечо и тут же ее отдергивает. – Господин Кайзер иногда по-хамски с ней обращается, но она привыкла. «Я знаю художника, который бы с удовольствием тебя написал» – неплохо.

Вайль смеется тому, как она копирует его голос.

– Если вы думаете, что я это просто так сказал, то ошибаетесь.

– Правда?

– Каждый раз, когда я смотрю на Сибиллу, мне вспоминается Цилле⁶.

Лотта смеется, прикрывая рот рукой, чтобы не разбудить других. Окна спален открыты настежь.

– А вы не такой уж и милый. Если бы Сибилла знала, что именно этого художника вы имеете в виду, она не была бы так польщена.

Он пожимает плечами.

– И все же его картины мне очень нравятся. И стихи.

– «Плачь, не плачь, ведь все напрасно, эти слезы жизни, ясно, неизбежно в склеп стекут. Шкуру все равно сдерут». Он прав. И вы тоже. В Сибилле действительно есть что-то от ребенка Цилле. Стойкого и закаленного. Только ей никогда не придется пачкать руки, – отвечает Лотта.

В школе она завидовала таким девочкам, как Сибилла. Ведь детям из очень хороших семей разрешалось сидеть впереди, куда тянулась и маленькая Каролина. Низкое происхождение она компенсировала смекалкой. Утверждала, что у нее плохое зрение, поэтому могла занять место в первом ряду, где ее не могли не заметить.

На улочках Вены Лотта встречала много детей Цилле. Сибилла только на первый взгляд похожа на этих грязных, нахальных и нищих существ.

Всех забавляют рисунки Цилле. Но кто действительно всматривается, у того смех застревает в горле. Цилле прячет свою любовь за насмешкой и издевательством, но никогда не скрывает, что у этих детей часто нет ничего, кроме крови, которой они могут харкать на снег. А от фосфора и серы спичечных фабрик у них выпадают ногти.

Когда Лотта снова тянется за сигаретой, Вайль прячет ее за спиной, так что рука девушки вынуждена вытянуться вперед. Он обхватывает ее свободной рукой и быстро целует пальцы.

– Милостивая госпожа, – говорит он насмешливо, – как хорошо, что вы составили мне компанию. Кстати, вы тоже чем-то похожи на ребенка Цилле.

– Вы говорите это как знаток, – отвечает она с издевкой.

Ах, что все это значит? Она делает маленький шаг к нему и целует в губы. Они легко касаются друг друга, пока Вайль не привлекает ее к себе обеими руками. Сигарета падает. На мгновение Лотта беспокоится, что горящий окурок может вызвать лесной пожар. Но потом забывается. Поцелуй этого молодого человека при полной луне кажется ей еще более нереальным, чем в лодке, – и одновременно совершенно нормальным.

Мучительный возглас разъединяет их.

– Что это? – спрашивает он испуганно.

– Кайзеру часто снятся кошмары, – объясняет Лотта. – Он видит себя в большом темном помещении, которое становится все меньше и меньше, пока стены его не раздавят. Наверное, поэтому ему всегда кажется, что он бежит. Чтобы стены его не поймали.

– Плохо, – говорит Вайль удрученно. – Думаю, это из-за войны.

Лотта кусает губы. Она не хочет, чтобы Вайль считал ее сплетницей. Если уж обмениваться сигаретами и поцелуями, то можно доверить и несколько секретов, но не обязательно чужих.

– Пусть это останется между нами. Маргарете однажды со мной поделилась, но мне не следовало об этом знать.

Вайль кивает.

– Не все так блестяще в империи Кайзера.

– Не все. Но достаточно хорошо. Порой я даже не уверена, покину ли это место. Я здесь уже почти год.

– Разве у вас нет дома? – удивленно спрашивает Вайль.

Она задумывается на мгновение и качает головой. Ничто не держало ее, когда Кайзер предложил к ним переехать. Идея была спасительной, и она испугалась, когда вскоре в ее квартиру постучалась Маргарете. Лотта была уверена, что жена Кайзера хотела отменить его легкомысленное предложение. Вместо этого, улыбнувшись, она посоветовала Лотте захватить купальный костюм. Такой была Маргарете, когда муж ее не сердил, – терпимой и великодушной. Лотта рада, что последовала совету. Купальник уже протерся в нескольких местах, настолько необходимым он оказался.

– Я не знаю, почему считаю этот дом своим, – объясняет Лотта. – Здесь райский уголок, но думаю, что моя настоящая жизнь – в Берлине и, наверное, не в каком-то определенном месте, а на сцене.

– Вы где-то играете? – с любопытством спрашивает он.

Она качает головой.

– У меня сейчас перерыв.

После переезда в Грюнхайде новых ангажементов она не искала. Несколько раз писала Реви ни к чему не обязывающие открытки, как ребенок на школьных каникулах: семья очень милая, дом очень красивый, еда очень вкусная. Иногда она выезжает в город, чтобы погулять с друзьями или посмотреть спектакли. Театр – единственное, чего здесь действительно не хватает.

– Надо иметь квартиру в городе и дом на природе, – говорит она. – Кайзеру это удалось. А вам? Есть ли у вас место, которое вы называете домом?

Он медлит с ответом.

– Я снимаю квартиру в Берлине, в которой есть все, что необходимо. Но если вы имеете в виду, есть ли там люди, которых я мог бы назвать своими домашними, то мой ответ – нет.

– Ах, боже мой, похоже, вам разбили сердце, – замечает она.

– Правда? – смотрит он на нее. – До недавнего времени был такой человек, который мог бы разбить мне сердце. Но теперь его нет.

Лотта не расспрашивает дальше, иначе ей придется утешать, а она не представляет, как помочь человеку, который пережил потерю близкого.

– У нее был муж, который и не думал давать развод, – добавляет Вайль.

Лотта смеется.

– Не смотрите на меня с таким ужасом, Вайль. Я смеюсь, потому что предполагала самое страшное. Когда вы сказали, что такого человека больше нет, это прозвучало так, будто у нее чахотка или что-то в духе «Ромео и Джульетты». Кстати, я бы с удовольствием сыграла эту роль.

– Джульетту? – спрашивает он. – Вообще-то вы на нее не похожи.

Теперь Лотта знает, что в его глазах она не Каролина и не Джульетта. Со временем она выведала бы, что она представляет собой по его мнению.

– Ну раз вы так считаете… В любом случае я рада, что вы не Ромео и от любовной тоски не погибли. Будет лучше, если вы сконцентрируетесь на своем произведении. Папочка имеет на вас большие виды. Он утверждает, что вы гений.

– Папочка?

– У вас не было чувства, что мы как приемные дети?

Он морщится.

– Спасибо большое. У меня есть родители, которые хорошо исполняют свою роль.

Он замолкает на мгновение и потом продолжает:

– Вам уже сказали, что послезавтра я уезжаю в Берлин?

– А когда возвращаетесь?

– Не знаю. Боюсь, не очень скоро.

– Как жаль, нам будет вас не хватать.

– Это обнадеживает.

Он протягивает ей руку.

– Могу ли я просить вас немного прогуляться со мной?

– Конечно, – отвечает она.

Под руку они идут по дороге к берегу. У поваленного ствола останавливаются и садятся.

– Спойте для меня еще раз ту песню, – просит Вайль.

– Какую?

– Которую вы пели тогда на репетиции.

– Именно сейчас и здесь? Вы серьезно?

Вайль кивает.

– Конечно. Я бы хотел забрать в Берлин звучание вашего голоса.

– Не ждите от меня колоратур, я не оперная певица.

– Вы же знаете, как я отношусь к опере и к вокальной музыке. Обе прекрасны, но их время прошло. Мир жаждет такого голоса, как у вас. Он звучит естественно, будто создан для моих идей.

Она смотрит на него с некоторым сомнением.

– Вы пьяны?

Он качает головой.

– Ну хорошо, – соглашается Лотта.

Пока она поет, он не сводит с нее глаз.

– Может быть, вы навестите меня на Винтерфельдштрассе? – спрашивает он потом.

– Может быть.

– Может быть, на днях?

– Может быть. Кто знает, что будет завтра. Мы должны использовать каждую минуту, которая у нас есть.

Она поворачивается к нему спиной и смотрит через плечо.

– Разве это не странно? Петь вам было для меня сейчас гораздо волнительнее, чем раздеться.

Лотта спускает халат на плечи, чтобы он увидел ее голую спину. Нервный кашель сопровождает ее по дороге в воду. Она не оборачивается – нет, не из-за чувства стыда, а потому, что знает, что это произведет максимальный эффект. Она наслаждается, спокойно скользя по водной глади. Пока он снимает одежду, она смотрит наверх, на серебряный шар в небе. Она не помнит, чтобы хоть раз ее переполняли чувства так, как теперь, когда он еще не с ней. Это от уверенности, что он вот-вот к ней придет, и от ощущения, что настоящее слияние никогда не будет таким опьяняющим, как ожидание. И вот еще мгновение, и она смотрит, счастливая, на звездное небо, которое в городе никогда не увидишь, потому что люди создали там свой собственный небосвод из неоновых реклам и иллюминаций.