Стамбульские сплетни, или Секретная кухня турецких красавиц

– Вообще-то зольник я использую с другой целью… Я в нем парю ноги, – и Дерья зарделась, будто призналась в невесть каком грехе.

– Мы тоже всей семьей парим ноги, если простужаемся.

– Нет-нет, это другое. Меня научила так бабушка. Каждый вечер женщина должна пятнадцать минут подержать ноги в горячей воде. Это наш семейный секрет стройности.

– А помидоры? – создавалось ощущение, что меня водили за нос все это время.

– Вяленые помидоры вам будут рекомендовать в любой точке мира – от Сиракуз до Антальи! Но тазик с горячей водой – это наше, стамбульское…

Я всегда чувствую момент, когда нужно притормозить и запомнить. И это был он! Мне даже захотелось записать, но доставать телефон было неловко, и я распрощалась со своей необычной наставницей, которой, кстати, самой не помешало бы обратиться к специалисту для восстановления душевного баланса.

Прежде чем отправиться домой, я завернула к величавой Галате, что уже семь веков возвышалась над неторопливой жизнью удивительного города. Спорый дождь разогнал туристов – и теперь они, словно взъерошенные воробьи, жались друг к другу в крохотных кафешках, пытаясь выудить что-нибудь согревающее из потертых меню. Веселые официанты резво сновали между ними с грушевидными стаканчиками с янтарным чаем. Кому-то подносили медные чашки с дурманящим кофе, другим – тягучий бодрящий салеп^[16]… Неизменным было одно: этот город умел сделать счастливым каждого.

Обойдя Галату, я с удивлением обнаружила, что и у входа не было никакой очереди – невероятное везение! Нырнула в темный проем и оказалась в узком проходе, который, словно каменная змея, закручивался и исчезал высоко над головой. Ступенька за ступенькой, напрасно борясь с головокружением (пожалуй, винтовых лестниц на сегодня было достаточно), я поднималась вверх. Конечно, можно было воспользоваться лифтом, который установили как раз в этом году, но мысль об асансёре^[17] в старейшем из сооружений казалась ужасно кощунственной, и я, упираясь руками в холодные стены, продолжила героический подъем. Наконец распахнутые двери! Под коническим куполом, венчающим красавицу-башню, по всей окружности растянулся узкий балкон. Изящно вылитый, он походил на кольцо, надетое на каменный палец прекрасной великанши, – идеальная смотровая площадка и, очевидно, лучшая в Стамбуле!

Дождь все еще продолжал накрапывать, и я вцепилась закоченевшими пальцами в чугунный парапет, боясь быть снесенной порывистым пойразом^[18]. Могучий Босфор врывался резкой волной в Золотой Рог, разделяя красивейший из городов, какие мне только приходилось видеть. Море из черепичных крыш разливалось далеко внизу, создавая невероятные узоры неожиданными хитросплетениями старинных улиц.

Тонкие ленты серого дыма, борясь с влажным воздухом, стремительно поднимались вверх, пока очередной вздох ветра не заставлял их покорно сдаться. Дрожа, они преклоняли головы перед могучей стихией и уже продолжали стелиться густым туманом прямо над пыльными мостовыми города.

Пепельные облупившиеся купола прошедшей византийской эпохи едва заметно возвышались над более поздней застройкой. Угловатые крыши, тянущиеся к небу готическими шпилями, скромно выглядывали из черепичных рядов, будто стесняясь своей старомодности. Но кого в этом городе испугаешь ветошью? Разве что чаек? Несмотря на дождь, эти гигантские птицы, напоминавшие доисторических рептилий, продолжали разрезать грязное полотнище холодного неба, охраняя свои владения. Пролетая совсем близко от башни, они бросали грозные взгляды и истошными криками пытались загнать меня внутрь. Я же, крохотная и промокшая, болталась на вершине семидесятиметрового столпа, воздвигнутого когда-то мужественными генуэзцами.

В голове всплыла история, которую недавно вычитала в мемуарах малоизвестного путешественника. Около четырехсот лет назад жил в Константинополе, в том самом районе, где и стоит Галата, ученый-изобретатель, поражавший окружающих находчивостью ума и редкой красотой. Он был молод и амбициозен: запускал средневековые «ракеты» (и они, кстати, успешно взмывали ввысь), а также мечтал покорить небо. Османский Икар^[19] – так назвали бы его современники, если бы только были знакомы с античной мифологией. Звали парня Ахмет Челеби по прозвищу Хезарфен, что означало на персидском «тысяча знаний». Однажды смекалистый Ахмет смастерил крылья наподобие вороньих и спрыгнул с ними с той самой башни, на которой я сейчас с трудом удерживала равновесие под натиском свирепствующего ветра. Удача Хезарфену благоволила, и, пролетев около четырех километров, он легко перемахнул через Босфор и благополучно приземлился на площади района Ускюдар в азиатской части города. Юному «летчику» рукоплескали толпы, а вот султану с бесчисленной свитой завистливых визирей такой успех пришелся не по нраву, и несчастного первооткрывателя отправили в ссылку в Алжир, где он, бедняга, вскоре скончался.

Неожиданно в нескольких метрах от башни взмыл очередной порыв беспощадного ветра. Стекла задребезжали, и само сооружение, казавшееся могучим и непоколебимым, задрожало. Тысячи крохотных осколков вонзились в раскрасневшиеся на холоде щеки. В дверях у смотровой площадки показался пожилой человек в форме. Он что-то кричал и махал рукой в мою сторону, однако в бешеном гуле непогоды невозможно было разобрать ни слова. Пряча от ветра лицо в локте, он приблизился, схватил меня за рукав и потащил внутрь.

Это был охранник. Ему стоило неимоверных усилий захлопнуть широкую дверь, ведущую на площадку. Внутри было тихо, и только за окнами продолжался устрашающий гул северного «бореаса».

– Вы что?! – беспокойно закричал человек с добрыми глазами. – Там находиться нельзя. Небезопасно! В такую погоду башня закрыта для посещений.

– Простите, я не знала… Хотела посмотреть на город.

– Ну, вот и посмотрели, а теперь спускайтесь. Вы себя хорошо чувствуете? – Он подошел ближе и пристально вгляделся в мое лицо, которое было багровым от миллионов поцелуев ледяных снежинок, налетевших с Босфора в одночасье. Конечно же, я чувствовала себя прекрасно, хотя преодолеть сто сорок три крутые ступени вниз сейчас мне было не под силу.

– Я отдохну немного и пойду, если вы не против…

– Отдохнуть вам мало. Нужно лекарство… – И подставив локоть, он бережно начал спускать меня по лестнице, как будто я была фарфоровой куклой, а не чудаковатой туристкой, совавшей нос во все поросшие мхом щели приветливого города. Вскоре мы были в небольшой комнатушке, уставленной экранами, на одном из которых, как я догадалась, меня и обнаружили. На смотровой площадке по-прежнему бушевала стихия, и я передернулась от мысли, что, если бы не Бора-бей (а именно так звали моего седовласого спасителя), все еще могла быть там.

Два медных чайника – один на другом – важно пыхтели на столике в углу. Там же расположилась батарея крохотных стаканов, больше смахивавших на стеклянные наперстки. Отточенными движениями Бора-бей разлил чай, и, издавая массу свистящих звуков, которые найдутся в арсенале любого турецкого дедушки, важно опустился в колченогое кресло, доставшееся ему, очевидно, от отца. Принести на работу любимый стул, стол, сервиз или чайник в Стамбуле не просто принято – подобные действия вызывают здесь массу умиления на лицах коллег и даже начальства. Так что в современных офисах, оборудованных по последнему слову техники в минималистичном стиле high tech, нередко можно обнаружить антикварную рухлядь, доставшуюся от прадеда или еще лучше – от прапрабабки.

В комнате приятно запахло крепким чаем. Это особый, ни с чем не сравнимый аромат, ценить который по-настоящему я научилась только в Стамбуле. До этого чаепитие ассоциировалось у меня с конфетой или десертом, которые непременно нужно было чем-то запивать. Но только не в этом городе: здесь чай – это и средство утоления жажды, и способ поставить на ноги закоченевшую туристку.

– Вот тебе, дочка, лекарство… Пей не спеша… Выпьешь – еще налью. – И очаровательный Бора-бей неуклюже поднес почти к моему носу стаканчик, едва не расплескав дрожащими руками янтарное содержимое. Я сделала глоток – и жизнь тут же вернулась в онемевшие пальцы, голова просветлела… Добродушный охранник, внимательно следивший за мгновенной переменой, от радости звонко щелкнул пальцами и потянулся за чайником, чтобы добавить горяченького.

– Да… Жизнь бежит, как река… – начал он философствовать ни с того ни с сего после третьего стакана. – А вот башня наша все стоит и стоит, и ничто ей не страшно! Уж сколько землетрясений было, войн, а ей хоть бы что! Знай себе в высоту растет, как дитя малое!

– Разве она не такой была изначально?

– Конечно нет! Уж я-то знаю! Всю жизнь ее охраняю. Музеем она недавно стала. Раньше и купола на ней не было. Плоская крыша. – И он медленно провел ладонью по поверхности столика, чтобы я лучше поняла, что такое «плоская».

– И для чего нужна была эта башня?

– Как для чего? Вначале ее использовали как маяк, а потом просто как смотровую… Следили, чтобы в городе пожаров не было, происшествий… А еще раньше… Кругом были поля и пастбища. Итальянцы эти – как же их? – генуэзцы! Так вот они разводили коз, выращивали овощи… А на крыше сушили сыры и… как их?

– Domates?^[20]

– Вот-вот, domates… Мы с женой до сих пор их сушим. И в печке, и на солнце. А потом едим с эриште^[21], с теплым хлебом, в пиде^[22] кладем…

Я сглотнула слюну, представляя домашнюю лапшу, щедро сдобренную сливочным маслом и присыпанную жменей высушенных пряных помидоров.

– А я думала, что вяленые помидоры едят для похудения.

– Hoppala!^[23] И кто тебе сказал эту глупость? Кому придет в голову есть, чтобы худеть? Если худеть хочешь, то не ешь уж совсем ничего! Только потом не жалуйся, что и жизнь не в радость. —

И он вонзил в меня обиженный взгляд, будто я затронула больную тему.

– Но многие следят за фигурой, – начала я мямлить, оправдывая вопрос, который теперь и мне казался немного глупым.

– Я тебе так скажу, canım^[24]. Тот, кто хочет похудеть, или с головой не дружит, или человек плохой. Если бы моя жена хоть раз заикнулась о таком, я бы в тот же день отправил ее к матери, чтобы глаза мои не видели.

– А она у вас стройная или… – Я сгорала от стыда, но кто-то будто тянул за язык, заставляя вдаваться в детали животрепещущей темы.

– Стройная ли она? – На минуту Бора-бей даже опешил. – А я почем знаю? Она мне жена или кукла? Какая есть, такую и люблю… Готовит она ой как вкусно! Мы оба из Газиантепа. А там кухня, дочка, такая, что пальчики оближешь… Стамбульская еда – öf!^[25] – И он с удовольствием похлопал себя по круглому животу, едва умещавшемуся в форменной рубашке.

– В Стамбуле тоже вкусно… – пыталась защитить я любимый город и оправдать прибавленные килограммы.

– Это потому, что ты ничего лучше не ела. Я расскажу, как мы томаты вялим. Ты дома приготовь и мужу дай. Посмотришь, что он скажет. После этого только на тебя смотреть будет, даже если станешь… ммм… как наша Галата! – И он звучно рассмеялся, а я тихонько постучала по ножке стула и незаметно сплюнула, как учила бабушка: «чтоб этакая напасть не напала».

Возвращалась домой я через рынок, на котором купила несколько килограммов мясистых оранжево-красных томатов, по форме напоминавших вытянутую сливу. Нужно было срочно приниматься за вяление, тем более что проверенный временем рецепт Бора-бея был записан с учетом мельчайших подробностей.

Стоило повернуть ключ в двери, как я услышала знакомый голос соседки, которая чинно восседала в моем вольтеровском кресле канареечного цвета с видом, вероятно, того же Вольтера и обучала основам уборки мою же помощницу Гюльгюн. Та, поджав узкие губы, размазывала пыль по антикварному пианино. Заметив меня в дверях, она просияла и скрылась в кухне.

– Ну, наконец! Тебя что, ветром сдуло? Я час уже жду! Как Дерья? Объяснила, что к чему? – тут же бросилась ко мне неугомонная Эмелька, чей вид напоминал скорее взъерошенного птенца, чем мать четверых детей. И как ей только удается справляться с ними?

– Да… Научила есть вяленые помидоры. – И я со вздохом опустилась на обитую узбекским сюзане оттоманку, что привечала пестрой расцветкой каждого, кто переступал порог нашего временного пристанища.

Эмель скроила типичную стамбульскую гримасу (я не могла не улыбнуться) и тут же набрала побольше воздуха в легкие, чтобы начать нескончаемую проповедь или исповедь – в любом случае ужасно утомляющую… О, как же это было в духе моей замечательной соседки! Она болтала без умолку, никогда не заботясь о содержимом сказанного, и каждый раз искренне удивлялась, когда ее очередной бессмысленный монолог приводил к неожиданным последствиям.

– Ты знаешь, а ведь это неплохая идея! Мы должны навялить с тобой гору томатов! – протараторила она, а я указала на бумажный пакет с помидорами, все еще лежавший у входа. Эмель тут же бросилась в кухню, из которой через секунду вылетела настороженная Гюльгюн, боясь поручений взбалмошной гостьи.

– Но меня больше удивило другое! – крикнула я так, чтобы мой голос был слышен за звоном противней, которые Эмель неумело вытаскивала из шкафа. – Эта диетолог, Дерья, проговорилась, что стамбулки перед сном парят ноги. Это правда?

Удивленное лицо Эмель показалось из-за кухонного косяка.

– А ты разве нет? – на что я смущенно вжала голову в плечи. Складывалось ощущение, что мной была пропущена важнейшая часть женского туалета.

– Ну… в ванне ты же лежишь перед сном?

В растерянности я замотала головой.

– Вообще-то у нас и ванны в квартире нет. Только душ.

Эмель смотрела на меня так, будто я только что прилюдно призналась в том, что у меня нет собственной зубной щетки. Она скорчила снова одну из своих ужаснейших гримас, от которых у нее наверняка должны были скоро появиться мимические морщинки, и уверенной походкой проследовала в спальню, откуда тут же улизнула ленивая Гюльгюн. Очевидно, Эмель полагала, что я, дикорастущее растение «ябанджи», за год, проведенный в этой квартире, могла не заметить в ней ванну. Через минуту она вернулась. Ее лицо выражало полное непонимание того, как вообще квартиры без ванн могут сдавать в аренду и, главное, какие недотепы их снимают. Недотепой в этой ситуации была я, которую радетельная Эмель тут же взялась спасать.

– Теперь понятно, почему ты не можешь похудеть…

– И почему же?

– Да потому, что ноги не паришь! У тебя с женскими гормонами проблема. Это же любому ребенку понятно.

В ускоренном режиме я провернула в голове все, что знала о гормонах, и тазика с горячей водой среди этих знаний не обнаружилось. Однако спорить с Эмель было бесполезно, тем более проверить сомнительную теорию не составляло никакого труда. Совершенно очаровательный пластмассовый таз для ручной стирки стоял в детской ванной. Его я и представила Эмель как доказательство моей железной решимости начать таинственнейшую из процедур сегодня же вечером. Однако в этот раз решительность сыграла со мной злую шутку. Соседка грозно шикнула.

– Ты бы еще в чайник ноги засунула! Да в этом тазике только Айше-ханым рейтузы может стирать. Аййй! За что ты такая неопытная свалилась на мою голову?

Она быстро напялила меховые тапки, в которых обычно перемещалась от соседки к соседке, и скрылась за дверью. Я же, растерянная, осталась стоять с обыкновенным пластмассовым тазом в руках, не понимая, при чем здесь милейшая старушка Айше-ханым, что жила в квартире напротив, и уж тем более ее рейтузы. Гюльгюн, услышав стук двери, снова появилась с тряпкой, чтобы поскорее закончить с уборкой, пока своенравная Эмель не вернулась. Однако не прошло и пяти минут, как снова постучали.

На пороге стояла Эмель. Счастливая, она протягивала совершенно необыкновенный горшок – пыльный и покрытый местами паутиной.

– Это из моего depo^[26], от папы досталось…

Я бережно провела ладонью по тусклой поверхности, и на боку тазика показалась едва заметная гравировка Moët & Chandon. Да это же ведерко для охлаждения вин! Оно было очаровательным! Наподобие древнегреческого лутериона, его широкие края окаймляло нежнейшее тиснение, а по бокам красовались винтажные ручки, украшенные крохотными гроздями винограда.

– Возможно, тазик староват, но уж точно лучше твоего. Это серебро. – И, прищурившись, она стала искать штамп на днище.

Легкость, с которой эта миниатюрная женщина щедро одаривала странную соседку-ябанджи, обезоруживала. И главное, взамен Эмель ничего не ждала – ну, разве только посидеть разок-другой с ее малышней, пока она вырвется к подругам отвести душу пустой болтовней, которой так славятся стамбульские женщины. Сегодня она превзошла саму себя и теперь получала истинное удовольствие от собственной значимости. И я была в восторге! К тому же отныне процедура парения ног рисовалась в моей фантазии совершенно иными красками. Если до этого она была целительным актом против соплей и кашля, то теперь я казалась себе роковой османской женщиной, владевшей многовековым секретом красоты и вечной молодости.

Этот день завершился приятнейшей из процедур. Я с легкостью высидела двадцать минут, держа ноги в очаровательнейшем из тазов. И просидела бы дольше, если бы вода окончательно не остыла. Настороженный Дип ходил кругами, пытаясь выведать причину, по которой впервые в жизни видел меня не бегающую босиком перед сном, а согревающую пятки.

– Ты уверена, что не заболела? А ну-ка, покажи горло…

После пандемического спектакля, роль в котором отвели каждому на нашей планете, он стал более трепетно относиться к здоровью, чем иногда досаждал больше, чем весенний насморк. Наконец, не справившись с волнением, он явился с двумя термометрами (для большей точности Дип измеряет температуру одновременно двумя градусниками), и я честно оба засунула под мышки. 36 и 6.

Долго не спалось. Свирепый пойраз даже не думал осадить леденящие порывы, рвавшиеся в окна нашей уютной квартирки в самом центре одного из старейших районов города. Пожухлые листья огромных платанов резвились в неистовом танце, изредка освещаемые тусклым светом скрипучего фонаря. Мы долго смотрели в окно, и тут я вспомнила:

– Ты хочешь попробовать вяленые помидоры? Я много сделала. От них худеют… По крайней мере, в этом городе.

Мне хотелось еще много рассказать о пользе томатов, но Дип уже давно напялил тапки и хлопал дверцей холодильника в кухне. Бора-бей был прав. Его рецепт оказался магическим. Дип быстро справился с баночкой и после до рассвета читал мне Есенина тихим, проникновенным голосом, от которого по телу бежали мурашки:

 
– Никогда я не был на Босфоре,
Ты меня не спрашивай о нем.
Я в твоих глазах увидел море,
Полыхающее голубым огнем…
 

Рецепт

Вяленые помидоры по рецепту хранителя Галатской башни Бора-бея

Для пол-литровой баночки мне понадобятся:

• 1,5 кг мясистых помидоров

• 1 головка чеснока

• 1 столовая ложка сухого тимьяна

• 1 столовая ложка мяты

• Соль

• Сахар

• Оливковое масло

Хорошо вымытые помидоры разрезаю вдоль пополам. Из каждой половинки аккуратно выскабливаю ложкой мякоть – должны получиться своеобразные лодочки. Мякоть оставляю: из нее выйдет полезный томатный соус, стоит ее немного потушить с любимыми сушеными травами.

Укладываю половинки на противень, застеленный пергаментной бумагой, срезами вверх и щедро посыпаю специями. Припорашиваю солью и сахаром и слегка разбрызгиваю поверх томатов оливковое масло.

Пожалуй, все. Противень отправляю в духовой шкаф, разогретый до 150 градусов. Час держу при такой температуре, а после понижаю до 120 и оставляю еще часа на два.

Есть любители, которые довольствуются и более быстрым процессом вяления, скажем, двумя часами, – тогда томаты получатся более сочными и мясистыми.

Готовые сморщенные половинки, уменьшившиеся раза в три-четыре, раскладываю по небольшим банкам, добавляя несколько зубчиков чеснока в каждую. Заливаю оливковым маслом, плотно закрываю крышкой и отправляю в холодильник. Пробовать помидорки можно сразу, но лучше подождать денек – тогда они еще лучше пропитаются пряным ароматом трав и свежего чеснока.

Когда томаты будут съедены, масло выливать нельзя ни в коем случае. Оно идеально подходит в качестве душистой заправки для салатов, паст или просто как украшение ломтика свежего хлеба – всего несколько капель, и легкая закуска готова.

Завтрак с секретным ингредиентом в лачуге рыбака по прозвищу Серб

7 ноября, пригород Стамбула

Предрассветное море и утренняя борьба за улов. – Особый вид морского говора. – Помятые кроссовки наследницы сапожничьей династии. – Отсутствие улыбок и современная утопия. – Завтрак в рыбацкой избушке. – Магический ритуал при встрече с любимым. – Четыре дара стамбульской красавицы. – Очарование крохотных сколов на тонком фаянсе. – Триста граммов «черного бриллианта». – Выход маэстро Робюшона к сытым почитателям. – Три ценных подарка сербской пары.

Белградский лес, раскинувшийся безразмерным зеленым массивом в районе Сарыер, остался далеко позади, а я неслась в своем вымытом дождем «санта фе» дальше на Север. Впереди меня ждало Черное море, которое в ноябре особенно красиво. В это время года начинает штормить, и рыбацкие лодки, груженные цветными снастями, идут ближе к берегу. Издали они напоминают прогулочные кораблики, каких много в парках культуры и отдыха провинциальных городков: только на тех гирлянды из фонариков и флажков, а на местных – десятки метров сгруженных сетей, украшенных яркими горошинами разноцветных буйков. Иногда лодки подплывают так близко, что можно слышать крикливый говор рыбаков.

Это особый вид речи, приспособленный к резкой качке и шумному ветру. Мужчины обмениваются короткими фразами, повышая интонацию на последнем слове: так легче уловить смысл, даже если фраза растворится в шумном ветре или утонет в белоснежном пухе задиристых волн.

Необыкновенный мир предрассветной рыбалки в море… В ней столько же пробуждающей после крепкого сна романтики, сколько и каторжного труда, выпавшего на долю неутомимых и смелых рыбаков. Среди них много стариков – седых, сутулых, с испещренными глубокими морщинами лицами. Если присмотреться, это вовсе не морщины, а борозды, в складках которых застывшая соль сурового моря.

В ноябре на пляже в будний день едва ли можно кого-то встретить. Именно поэтому я прихожу сюда рано, чуть только солнце окропит золотом серую рябь ночного Karadeniz^[27]. Вы знали, что на рассвете море еще более прекрасно, чем на закате?..

– Каждое утро море рождается, и каждый вечер оно умирает, – как-то сказал мне старый рыбак, повстречавшийся на берегу во время одной из таких тайных вылазок. Хотя тайной назвать это сложно, и все же никто из домашних не догадывался о прогулках по берегу, иначе они непременно увязались бы за мной. Двое детей и муж – серьезный багаж, требующий соответствующей экипировки, даже если отправляешься всего лишь подумать о насущном. Готова поспорить, на получасовую прогулку они бы непременно упаковали с десяток бутербродов, парочку термосов с горячим чаем, плед, живую черепашку, фрисби и наверняка что-то еще, о чем я позабыла. На месте началась бы возня с добыванием огня, поиском ракушек и постоянным нытьем младшей в связи с тем, что старшая не вылезает из телефона. Мое очаровательное семейство подняло бы такой гам, что прибитая к берегу штормом рыбешка уплыла бы далеко в море, а вместе с ней и очаровательные рыбацкие лодки, любоваться которыми я, собственно, и приезжала по утрам. Так что с чистым сердцем я незаметно выныривала из дома, защищая тем самым покой местной фауны и стабильный, хоть и небольшой, доход рыбаков.

Сегодня я встретила того же рыбака, который удачно продал улов и теперь любовался восходящим солнцем над ровной гладью еще сонного моря. Я села тут же на песок, соблюдая необходимую дистанцию в полтора метра. За последние десять месяцев карантинной жизни мы превратились в странных существ, которые не могли улыбаться из-за масок (разве что глазами) и шарахались, если кто-то приближался на расстояние ближе вытянутой руки. Жизнь определенно потеряла половину своих красок и больше напоминала фрагменты из утопического романа о невеселом будущем планеты. Неужели оно наступило?.. С каждым днем мы утрачивали нечто важное, глубоко спрятанное и совершенно незаметное под плотными повязками на лицах.

– Сними маску, не бойся, – улыбнулся старик и протянул ракушку. На грубой коричневой ладони перламутровая завитушка казалась драгоценной жемчужиной. – Возьми, сегодня нашел. Такие редко попадаются.

Причудливая форма раковины напоминала многоярусный куполок на сахарном безе из лучших «patisseria»^[28] района Нишанташи, которых в нем так же много, как и плошек для кошек, расставленных заботливыми горожанами у каждого подъезда, фонарного столба или скамейки. Я зажмурилась от сладостного воспоминания о легчайшей меренге, взрывавшейся тысячами пузырьков, стоило слегка дотронуться языком до ее воздушной корочки. В животе заунывно проурчало.

– А ты, оказывается, есть хочешь! Пойдем, попробую удивить загадочную иностранку, которой не спится в такую рань. Наверное, твои предки были рыбаками…

– Мои предки были сапожниками, – улыбнулась я. Очаровательный старик с белоснежными вихрами на тучном затылке бросил взгляд на мои помятые кроссовки, видавшие на своем веку гораздо больше, чем им предназначалось производителем: стамбульские разбитые тротуары, галечные дороги и километры песчаных пляжей…

Минут пятнадцать мы шли вдоль моря, а после резко свернули в сторону леса, в пролесках которого были разбросаны небольшие деревянные домики, упиравшиеся в крепкий каменный фундамент, вполне сходивший за первый этаж.

Выкрашенные в яркие цвета, они, словно игрушечные, радовали глаз и приветливо улыбались распахнутыми окнами, из которых доносились нежнейшие ароматы утреннего улова.

Вот в этом доме, что слегка покосился набок, наверняка в печи пыхтит чугунная сковорода с креветками в чесночном соусе – «каридес гювеч»; а вон в том, что так призывно отворил синие двери, готовится менемен – запах жареных помидоров в топленом масле с яйцами, щепоткой мяты и куркумы ни с чем не спутаешь… Жаль, что нам не туда!

Вскоре мы остановились у типичной рыбацкой избушки. Потрескавшиеся ставни подпевали в такт игривому черноморскому ветру. Окна раскрыты навстречу миру. Не перестаю удивляться этой странной стамбульской привычке – сливаться с природой независимо от погоды. Даже в дождь и стужу здесь отворяются настежь окна и двери. Гуляющий по комнатам ветер придает жилищу уныло-загадочный вид и капельку потускневшего благородства – все, что так близко созерцательным стамбульцам.

– Заходи, не стесняйся! – дружелюбно пропел веселый рыбак, и мы очутились в достаточно темном холле, в котором было еще более зябко, чем на улице. – Да не снимай куртку, – почувствовал мое смущение рыбак и указал на дверь, за которой гремела посуда и доносился тонкий женский голос, напевавший простую мелодию. Отточенным движением сбросив с головы заношенную фуражку, капитан неизвестного суденышка по-свойски подтолкнул меня вперед.

– Женушка, я привел тебе еще один голодный рот! – крикнул он с порога так громко, что крохотная женщина, плотно обвязанная поварским фартуком, чуть не подпрыгнула на месте. Увидев знакомое раскрасневшееся лицо мужа, она широко улыбнулась и прямо с губкой для мытья посуды бросилась к нему, чтобы звучно чмокнуть ощетинившуюся щеку суженого. Тот довольно крякнул и тоже расплылся в довольной улыбке. Мне показалось, что так должна поступать каждая женщина при встрече с любимым, и захотелось поскорее увидеть Дипа, чтобы повторить этот магический ритуал.

Мелек-ханым^[29] и вправду обладала ангельским характером. Голос ее был звонким и в меру громким. Несмотря на преклонный возраст, она проворно двигалась, постоянно напевая, а каждую реплику мужа встречала девичьим смехом, который, как ни странно, удивительно шел ее тонкому морщинистому личику и невероятно молодил.

– Вы очень красивы, – вдруг проронила я.

– О!!! – обрадовался рыбак так, будто это его только что наградили комплиментом. – Моя Мелек – лучшая, ты это верно подметила. Природа наделила ее всеми четырьмя дарами, которые и делают женщину настоящей красавицей.

Мелек-ханым довольно взвизгнула и снова чмокнула мужа, который копошился у огромного буфета, выуживая из скрипучей шуфляды вилки. Четыре дара природы? Мне это напомнило сказку незабвенного Перро, в которой феи наделяли новорожденную принцессу добротой, умом и прочими ценными качествами, включая, несомненно, и кроткий нрав…

– Когда родители нас познакомили и мы дали согласие на брак, будущая свекровь с тетками повели меня в хаммам^[30], – почти на ухо стала шептать очаровательная старушка. – Это была последняя проверка, после которой уже никто не мог отказаться.

– И что же они проверяли? – От нетерпения я совершенно забыла о социальной дистанции и тоже прильнула к уху необычной собеседницы.

– Что вы там шепчетесь? – обиделся громкоголосый рыбак. – Будто мне неизвестно, что вы делали в том хаммаме! Там девушку рассматривают со всех сторон и решают, действительно ли она хороша. А хороша она в том случае, если у нее четыре части тела маленькие.

Вот тут уж покраснела я, боясь даже предположить, о чем идет речь.

– У настоящей красавицы маленькими должны быть уши, рот, ладони и ступни! И у моего ангелочка все они крохотные, как у птенчика!

Я с гордостью посмотрела на свои заношенные кроссовки тридцать шестого размера – хотя бы ступни соответствовали местному эталону, с остальным же решила разобраться позже, дома у зеркала.

Тем временем радушный хозяин продолжал бегать, собирая посуду и приборы для предстоящего завтрака. Этот большой храбрый человек, не раз видавший страшные бури, способные в два счета перевернуть его легкое суденышко, теперь, как провинциальная стряпуха, носился по кухне с полотенцем за поясом. Мы с Мелек весело болтали о жизни, будто ей было вовсе не шестьдесят, и ждали обещанного завтрака в исполнении седовласого «морского волка».

Еще один стереотип о жителях этого города разбился вдребезги. Турецкий мужчина строптив и деспотичен, консервативен и ужасно ревнив! Кто придумал такую глупость? Ничего подобного! Мужчины в Стамбуле – это идеальный баланс мужественности и покладистости. Они мягкие и доверчивые, добрые и надежные, а главное, всегда дома…

– Знаешь, когда нельзя принимать решение? – спросил взволнованный рыбак, бережно расставляя фаянсовые тарелки с милейшей флористической росписью в пастельных тонах. Кое-где по краям глазурь была отбита, но крохотные сколы придавали еще больше очарования предстоящему завтраку.

– Думаю, нельзя принимать решение на пустой желудок, – предположила я. Казалось, все мысли теперь сводились исключительно к разыгравшемуся аппетиту.