Охотник и Красная Шапочка

Глава 1. Аманда

– Аманда! Ты не можешь так поступить!.. Пошёл всего пятый день премьерного спектакля… Мы на пике. И сейчас… О Господи… Это безумие! Почему именно сейчас? Я не понимаю.

Манфред обмахивался плотным листом бумаги. Это была программа спектакля. Золотые буквы на красном, витые вензеля…

– Вот и я не понимаю, Манфред. Кому могла помешать моя милая бабуля? – я щёлкнула пальцем по письму, не дававшему мне покоя со вчерашнего вечера, – она была сущим ангелом.

– Какая разница, Аманда! Ты уже давным-давно покинула ту убогую дыру. Не всё ли равно тебе, что там происходит? Посмотри на себя – ты звезда, королева, Богиня!..

– Я знаю, Манфред. Не стоит петь мне хвалебные оды в надежде на то, что я изменю своё решение.

– Пятый день премьерного спектакля! – не сдавался Манфред, трясясь за моей спиной, – если ты не выйдешь, это будет катастрофа. Скандал!

– Мой милый толстячок. Не ты ли говорил, что нет лучшей рекламы, чем хороший скандал? Мы уже проделывали этот фокус не один раз. А потом ты срывал полные кассы и не знал, по каким банкам рассовать золотишко – так много его оказывалось. Я не выйду танцевать сегодня на сцену. И точка.

– Герцог Вильгельм Аугсбургский сегодня на представлении.

– И что с того? – я аккуратно стирала броский макияж, глядя на себя в зеркало, – он сидит на каждом моём представлении.

– Петер, принеси цветы! Живо!.. – крикнул Манфред в коридор.

Раздался топот ног и через минуту Манфред втискивал в тесное пространство гримёрной огромный букет алых роз.

– От герцога, – произнёс он так благоговейно, словно сам выращивал эти розы.

– Пф-ф-ф…Скучно! Вели унести их. От аромата роз у меня может разболеться голова.

– Здесь конверт с запиской.

– Какой ты надоедливый!..

Я протянула руку в сторону, зная, что Манфред, желая мне угодить, сделает всё, даже попытается пройтись колесом, лишь бы уболтать меня выступить на сцене.

О да, сейчас он зависит от меня в большей степени, чем я от него. Времена, когда я часами обивала пороги театров с просьбой хотя бы взглянуть на мой танец, остались давно в прошлом. Чуть меньше пяти лет минуло с момента, когда я по шесть-семь часов простаивала под проливным дождём, дожидаясь своей очереди. Тогда мне едва удалось уговорить Манфреда посмотреть на меня хотя бы одним глазом. Успех пришёл не сразу. Поначалу на меня навесили кричащий ярлык «похабщина» – слишком откровенно для балета, слишком зажато для прочих танцулек.

Но год-полтора упорной работы в том же направлении – и мы взлетели над этим скучным стадом серых обывателей, изумлённо блеющих вслед моей восходящей звезде. Сейчас для меня не представляло никакой сложности небрежно распахнуть двери любого из театров и навязать свои условия, но по старой памяти я держалась за Манфреда и его театр, значительно преобразившийся с тех пор. Сейчас он был одним из самых крупных и престижных во всем герцогстве.

Я развернула конверт с записочкой.

«Мечтаю припасть к твоим ногам. Отель Золотая Куница, номер 318. Сегодня после полуночи».

Я подавила зевок скуки. Поначалу ухаживания герцога мне льстили. Мужчиной он был видным и щедрым, но вскоре он мне приелся. Как чересчур пресное блюдо. А ещё мне не нравилось, что он считал нужным черкануть пару строк так, будто я должна была благодарить до конца дней своих лишь за его внимание. И драгоценности, подаренные им, шепнул внутренний голосок. Парочка изумительных ювелирных комплектов из золота с россыпью бриллиантов и изумрудов, около десятка чудных брошей и перстней, красота которых поражала воображение. Да. И что с того?..

– Ничего нового я там не увидела.

Я без всякого сожаления разорвала сложенный вдвое листок кремовый бумаги.

– Герцог Вильгельм Аугсбургский сегодня на представлении не один.

Манфред выдержал многозначительную паузу, будто собирался объявлять перед толпой о моём выступлении.

– С супругой.

– Хм… Вот как. Хочу на это взглянуть.

Я потянулась и встала.

– Халат, Манфред.

Манфред поспешил исполнить просьбу и накинул мне на плечи роскошный алый халат. Шёлк нисколько не грел. В коридорах театра в нём было чертовски холодно. Но халат смотрелся на мне безумно красиво. Алый шёлк струился по телу, словно живой. Я выскользнула из гримёрной и подошла к выходу.

– Центральная ложа, – услужливо подсказал Манфред, вкладывая мне в руку театральный бинокль, – сушёная рыба сегодня прифрантилась.

Я коротко рассмеялась. Иногда в речи Манфреда проскальзывали словечки, больше подходящие уличной шпане, чем отпрыску театральной династии. Кто знал, был ли он на самом деле тем, кем представлялся? Вдруг и он, подобно мне, создал себя сам?

Я поднесла бинокль к глазам и посмотрела в указанном направлении. Супруга герцога сидела с идеально выпрямленной спиной, будто проглотила палку. Сухие, худые пальцы сжимали веер так сильно, что он вот-вот мог раскрошиться у неё в руках.

– Неужели модистка не может подсказать супруге герцога, что жёлтый ей совершенно не к лицу? Она и без того не может похвастать красотой, а жёлтый придаёт ей болезненный вид.

– Да-да, – хихикнул Манфред, потирая ладошки.

О моей связи с герцогом не болтал только ленивый или глухонемой, как и о необъявленной войне между мной и супругой герцога. Она не посещала ни одного моего спектакля, какой бы фурор он ни производил в высшем свете. А я игнорировала её пресные благотворительные вечера, ставшие своего рода визитной карточкой города, куда многие считали за честь быть приглашёнными. Факт, что супруга герцога явилась на пятый день премьеры, приятно тешил самолюбие.

– Теперь ты понимаешь, что ты не можешь не выйти на сцену, – тянул своё Манфред.

Я обернулась, смотря на него сверху вниз: пухлые щёки тряслись от волнения, взгляд карих, навыкате глаз напоминал взор голодного уличного пса. Я потрепала его по щеке и поправила парик, немного сползший влево.

– Теперь я точно не выйду!

– Но почему?! – воздел к небесам руки Манфред, – она запустит ядовитый слушок, что ты испугалась её присутствия.

– О нет, дорогой!.. Все будут шипеть по углам только о том, что супруга герцога, придя на мой спектакль, получила щелчок по носу. Как там она говорила? «Всего единственный раз замарается просмотром непотребной пляски?» Для того чтобы посмотреть на меня в танце, ей придётся притащить свою задницу сюда не единожды.

– Дева Мария и все святые угодники! – прислонился к стене Манфред, – Ами, ты разобьёшь мне сердце!..

– Вот только не надо напирать на давнюю дружбу и давить на жалость. И прекрати называть меня Ами. Я уже давно не девчонка с улицы.

– Да? А я бы сказал, что ты дрянная девчонка, которой нужна хорошая взбучка!..

Я рассмеялась.

– Посмотрела бы я на того, кто осмелился это сделать… Но с меня хватит бесполезного трёпа. Вели подать экипаж к чёрному ходу. И не возражай. Чем быстрее я разберусь с убийством бабули, тем скорее вернусь в Аугсбург.

Манфреда словно ветром сдуло. Я вернулась в гримёрную и посмотрела на себя в зеркало. Один глаз всё ещё был вызывающе накрашен. Но на сцене макияж смотрелся гармонично. Сейчас моё лицо было условно разделено на две половинки. С одной стороны на меня смотрела холодная, стервозная красавица. С другой я видела юную девушку, у которой умерла любимая бабуля. Но обманываться мягкими чертами лица не стоит. Я могу станцевать на острие иглы, которую сам дьявол держит между двух пальцев. Неужели я не смогу отыскать тех, кто разорвал на части мою бабулю?..

Глава 2. Аманда

Шлёп-шлёп-шлёп. Стоит вытащить одну ногу из грязи, как вторая утопает в ней по самую щиколотку. Прекрасно. Туфли можно выкидывать. И где, чёрт побери, носильщики или хотя бы мальчики на побегушках? Тащить на себе чемоданы я не намерена! Вижу слоняющегося без дела паренька и подзываю его к себе. Монетка, брошенная мной, прячется в грязной ладони и мгновенно перебирается в карман штанов.

– Куда? – шмыгая носом, спрашивает мальчуган.

На мгновение я задумываюсь. Какая из гостиниц всё ещё держится на плаву? «Перо лебедя» или «Три кота». Кажется, гостиница «Перо лебедя» была рангом повыше.

– «Перо лебедя».

– Дык это… Сгорела. Ещё год назад.

Я вздыхаю – жить мне в клоповьем царстве.

– Тогда в «Три кота», если эта гостиница ещё не закрылась.

Мальчишка довольно кивает и, разом зацепив все мои чемоданы, бодро шлёпает по грязи в расхлябанных башмаках. Я следую его примеру, оглядываясь по сторонам. За годы моего отсутствия не изменилось ничего. Абсолютно. В пейзаже лишь добавилось обветшалости и уныния. Глядя на убогие, кривые домишки и людей, согбенных к земле, сразу вспомнила, почему я так рвалась покинуть этот богом забытый городишко. Наверное, творец повернулся спиной к детям своим из этого поселения или отчаялся вытаскивать из грязи унылых людишек городка Вольфаха. Нет, стоит только один раз взглянуть на эти серые, морщинистые лица, чтобы навсегда проникнуться отвращением к малой родине.

– Чёрт!

Мальчишка обернулся.

– Чёрт!

Теперь туфли точно можно выкидывать! По улице бродили голодные шавки с брюхами, прилипшими к спине от голода, но гадили они знатно. Нет, я точно выкину эти туфли. Немедля! Не хватало мне ещё таскать на подошвах своих туфлей собачье дерьмо.

– Постой.

Я присела на край фонтана, переставшего быть таковым ещё когда я жила здесь.

– Подай мне вон тот чёрный чемодан с золотыми заклёпками.

Мальчишка проворно исполнил просьбу. Я, морщась от отвращения, стянула испорченные туфли. Наверняка было безумством надевать в дорогу именно их – модные, безумно красивые, отороченные бархатом, но… непригодные для путешествия. Я раскрыла чемодан и достала оттуда пару сапог из светло-коричневой кожи. Высокие, до самого колена, на тоненьком, но устойчивом каблуке. Наверное, они – это самое подходящее, что я могу найти в своём дорожном гардеробе. Я подобрала юбки и всунула изящную ножку в сапог, поставив её на бортик фонтана. Остаётся только зашнуровать.

Всем своим телом я чувствовала скользящие по мне взгляды местных жителей. Так, одна нога уже переобута. Осталось совершить то же самое со второй. Процедура вновь повторилась.

Стоило мне подобрать юбки, как послышались приглушённые возгласы. О да, на этот раз уже все собравшиеся успели рассмотреть точёные икры и красные чулки. Не торопясь, зашнуровала сапог, оправила юбки и оглядела собравшихся. В глубине потухших глаз мужчин загорелся огонёк если не похоти, то предвкушения. Женщины завистливо вздыхали и одёргивали вниз латанные-перелатанные передники на своих платьях.

– О! Rotkappchen! – послышался знакомый голос.

Я обернулась: ко мне с распростёртыми объятиями спешил толстяк Густав, приходившийся мне каким-то дальним дядюшкой. Не успела я и слова возразить, как он прижал меня к своему объёмному животу, сминая модный удлинённый жакет.

– А ты только похорошела! Едва узнал… Rotkappchen! – добродушно посмеивался Густав, напоминая мне о любви к красному.

В то время, пока я жила у бабушки, единственным ярким пятном в моей одежде была красная шапочка, которой я безумно гордилась и дорожила. Вот и прицепилось прозвище – Rotkappchen.

– Как видишь, Густав, кое-что не меняется.

Я поправила изящную шляпку (разумеется, красную), приколотую к высокой причёске.

– Куда направляешься?

– Хотела бы заселиться в гостиницу.

– Тьфу! Клопов кормить и хлебать помои? Разве я могу бросить свою племянницу в таких условиях? Нет, моя сладкая! Ты отправляешься к нам…

Отлично! Хоть с жильём на время проблем не возникнет. Я иду за дядей Густавом, приподнимая юбки под пристальными взглядами нескольких десятков зевак, позади мальчишка тащит чемоданы. Дядя Густав не замолкает ни на мгновение: его громкий голос разносится едва ли не на всю улицу. Изредка он оборачивается ко мне: белые пушистые усы и красное лицо от жара печей. Нет, он ничуть не изменился, лишь добавилось седых волос и морщин в уголках глаз.

Дом пекаря Густава тот же, крепкий и добротный, лишённый изящества, но постоянно открытый для родных и близких. Жена Густава, Анна, семенит мне навстречу, восторженно охая, порывается обнять, но в последнее мгновение останавливается, проводя рукой по дорогой ткани верхней одежды.

– Мои охломоны уже пристроены, почти все. Так что можешь выбирать любую из комнат на втором этаже, – гудит дядюшка Густав, распахивая поочерёдно двери пустующих спален. Я останавливаю свой выбор на небольшой комнатке, окна которой выходят не на серый городишко, а устремлены проёмами прямиком в лес.

Меня оставляют наедине с собой, чтобы я могла привести себя в порядок после долгой дороги. Правда, для того чтобы умыться, приходится спускаться и плескаться в деревянной лохани. Я вздыхаю – чемоданы и без того были полны, потому пришлось обойтись без излишеств в виде нескольких видов мыла. Один непримечательный брусочек, слабо пахнущий лавандой, вот и всё. Хорошо, хоть парфюм не занимает много места…

Да, здесь в Вольфахе не изменилось почти ничего. Я понимаю это, замечая Андерса, прислонившегося спиной к дверному косяку моей спальни. Светлые волосы зачёсаны назад по моде, канувшей в прошлое ещё несколько лет назад. Крупные руки глубоко засунуты в карманы клетчатых брюк, ворот рубашки распахнут, обнажая золотистые курчавые волосы на груди.

– Привет, кра-а-асотка…

Глава 3. Аманда

– Какими судьбами, Аманда? – задаёт Андерс следующий вопрос, лишая возможности ответить даже на первый.

– Привет, Андерс. Может быть, уберёшь ногу с порога?

Андерс стоит так, что одна нога его отставлена далеко вперёд. Маленькое препятствие, мешающее свободно пройти в спальню. Деревенский красавчик, до сих пор убеждённый в своей неотразимости. Из всех сыновей Густава только он, средний, остался не при делах. Совсем не при каких – ни семьи, ни работы. Так и слоняется без дела. Я и не знала, чем занят парень, если бы его папаша не раструбил мне об этом с полчаса назад.

– Звёзды светят нам сверху, маня своим светом к себе, – томно выдыхает он. О Господи…

– Деревенский подкат засчитан. Но фразочка, откровенно говоря, не впечатляет. Давай, брысь отсюда…

Я машу рукой, указывая, куда следует убраться Андерсу. Тот недоумённо смотрит на меня. Пф-ф-ф… Тоже мне, обольститель местных крестьянок! Наверняка сейчас он выдаст… И Андерс на самом деле говорит:

– Что ты сделала с моей наречённой? Аманда была так мила… А у этой красавицы от Аманды осталось только личико…

Я прохожу мимо Андерса, задевая его плечом. Наречённая. Наверное, так говорят только в Вольфахе, до сих пор считая устные договорённости глав семейств чем-то вроде помолвки.

Честно говоря, меня не интересует, что думает обо мне он или кто-либо другой. Они знали маленькую девочку, носившей на голове красную шапочку. Они одобрительно кивали, глядя на то, как она лихо отплясывала на местных празднествах. Но они же крутили пальцем у виска, услышав о желании покинуть родные края и танцевать на большой сцене. Той девочки, Rotkappchen, давно уже нет. Есть Аманда Штерн. У Аманды Штерн нет времени растрачиваться попусту на каких-то деревенских переростков. Но даже переростка можно употребить… в дело. Я подхожу к окну и устремляю взгляд в окно.

– Ты видел бабулю?

– Да, видел.

– И что скажешь?

– Ничего хорошего. Изверги. Вся комната в крови…

– Их до сих пор не нашли?

– Ну-у-у, – тянет Андерс, – наш бургомистр отдал приказ найти виновного…

– И?..

– Пока не нашли.

– Вот как? Плохо ищут?

– Ты же знаешь, как мы тут живём, – усмехается Андерс, – вся надежда на самих себя. Стражи для порядка похлопотали у трупа… Прости.

– Ничего страшного. Дальше что?

– Походили, искали свидетелей. Твоя бабка в глуши жила… Сама понимаешь, какие там свидетели… Никого не нашли.

– Значит, на том и бросили. Никого не нашли? Или просто не хотели искать.

Я сжимаю пальцами подоконник, намереваясь нанести визит нынешнему бургомистру. Кстати, кто сейчас сидит в градоправителях?..

– Кто сейчас бургомистр?

– Тот же, Ганс Петерсен.

– Боров, наверное, весь жиром заплыл?

– Ты даже не представляешь насколько… Что ты собираешься делать? Бабулю уже похоронили. Тебя не стали дожидаться.

– Я хочу осмотреть дом бабули. Надеюсь, мародёры не успели ничем поживиться.

Андерс вдруг хмурится и отрицательно машет головой.

– Нет, ты что… Туда никто и носа не сунет. Говорят…

– Что говорят?

– Да так, ерунда.

– Ну уж нет. Договаривай, если начал.

– Местные говорят, что это не люди так бабулю покромсали. А волки… Говорят, оборотни Шварцвальда вновь вернулись в наши края.

Я застываю на месте, сразу вспоминая бабушкины сказки о людях, способных перекидываться в огромных волков. Говорят, увидев такого, ни за что не спутаешь его с обыкновенным волком. Я усмехаюсь, стараясь не давать детским страшилкам овладеть мной, заставив бояться даже собственной тени. Но против воли взгляд устремляется в лес. Тишина. Темнота. Когтистые лапы ступают мягко по холодной земле. Густая шерсть встаёт дыбом, когда огромный волк, воздев узкую морду кверху, воет на луну…

Я пытаюсь отделать от видения решительным кивком головы. Видение разбивается на мелкие осколки, блестящими звонкими каплями осыпается вниз, к моим ногам. Но часть из них цепляется за одежду, чтобы, уличив подходящий момент, вновь коснуться краешка сознания.

– Надо проведать домик бабули. До наступления темноты. Сегодня же.

– Зачем торопиться?

– Думаешь, у меня так много времени? Мне есть чем заняться в Аугсбурге…

Андерс окидывает меня взглядом с головы до ног.

– Не все поверили слухам, что Аманда Штерн это и есть та самая Красная Шапочка… Но после твоего письма все сомнения развеялись. Бабуля была рада за тебя. Она два дня ходила с твоим письмом, хвастаясь каждому встречному…

На мгновение моё горло перехватывает, но я вдыхаю воздух поглубже.

– Два дня, да?

– Да. А на третий день к ней должен был заехать кто-то из местных. Вроде молочник, отвезти сыра и молока. Он её и нашёл…

– Я поеду туда сейчас же. Только соберусь в дорогу.

Андерс отрицательно качает головой:

– Это слишком опасно.

– Вот как? Скажи ещё, что никто из местных туда не сунется.

– Так и есть.

– Трусливые шавки.

Я отсылаю Андерса прочь и переодеваюсь в костюм для прогулок: платье более простое, из тёмно-коричневой шерсти, серый широкий пояс и добротный плащ. Мне не нравится то, что я вижу в зеркале: слишком уныло. Ни одного яркого пятна. Радует лишь то, что под платьем простушки волнительное кружево алеет красным. Я бы не выжила в этом царстве серости и уныния без живительного цвета.

Андерс слоняется на первом этаже и пытается отговорить меня ехать к домику бабули.

– Меня очень долго здесь не было. Я обязана побывать у бабули. Во что бы то ни стало.

– Ты не понимаешь, Аманда.

– Да. Я не понимаю. Но хочу понять. Боишься? Оставайся здесь. Тебя никто не зовёт с собой. Я только лошадь возьму на время у твоего отца.

Андерс остаётся на первом этаже, когда я выхожу из дома и иду к конюшне. Андерс стоит на пороге, когда я, взобравшись верхом, направляю лошадь на выход со двора.

– Стой!

Андерс спешно кидается в конюшню и выводит коня под уздцы.

– Чёрт бы тебя побрал, Аманда. Ты перевернёшь с ног на голову весь Вольфах. А ты ведь только приехала…

Я равнодушно киваю, стараясь не показывать, что на самом деле я рада даже такому спутнику, как Андерс. Наши лошади резво скачут по улицам города и выезжают на окраину.

– И лучше бы тебе остаться дома. Отведала бы чаю и булочек с корицей. У отца они всегда получаются отменные.

Андерс не оставляет попыток отговорить меня на всём протяжении пути. Я отмахиваюсь от него, погружаясь в воспоминания. Они едва ли не топят меня в себе, когда передо мной в конце тропы возникают очертания двухэтажного дома бабули.

Мы привязываем лошадей и ступаем на территорию двора. Лошади неспокойны: прядут ушами и перебирают ногами на месте. Я переступаю порог родного дома, удивляясь тишине. Раньше здесь никогда не было так тихо. Бабуля либо напевала себе под нос, либо болтала сама с собой, отчего некоторые крутили пальцем у виска, мол сумасшедшая. Дурачьё. Они просто не знали, что бабушка не любила тишины.

В ноздри бьёт запах – неправильный, такой, которого не должно здесь быть. Предметы внизу перевёрнуты, словно кто-то подобно урагану пронёсся по первому этажу. И, ломая ступени лестницы, местами разнося перила в щепки, поднялся наверх. Я осторожно ступаю по лестнице, отмечая лишь, что неприятный, тяжёлый запах лишь усиливается. И, переступив порог спальни, замираю: простыни порваны, огромное коричневое пятно засохшей крови прямо посередине.

– Чёрт…

Взгляд обводит комнату: стена у изголовья кровати вся забрызгана кровью. Капли крови даже на потолке. Но хуже всего тошнотворный запах, густой, словно мою бабулю выпотрошили буквально перед моим приходом. Комок поднимается к горлу, и я пулей лечу на выход, чтобы оставить на траве у дома свой завтрак.