Читать книгу: «В этот раз по-настоящему», страница 3

И все, о чем я могу думать, – это: «Слава богу, что есть Зои».

Она единственная, кто до сих пор есть в моей жизни. Единственная, кто остался спустя годы. И единственная, кто прислал мне сообщение с абсолютно неприличным количеством восклицательных знаков, требуя объяснений.

Отстреливаюсь быстрым ответом, обещая рассказать все, когда мы снова созвонимся, и открываю дрожащими пальцами папку «Входящие». Во рту пересохло. Я едва могу сглотнуть.

Внутри как минимум двадцать новых писем от журналистов и писателей из самых разных медиа: одни просят об интервью, другие запрашивают эксклюзивный материал (в том числе парочку селфи). Я воображаю, как позирую, обнимая одной рукой воздух или картонную фигуру кого-то из этих кей-поп айдолов, и к горлу подступает комок.

Но поток оповещений не прекращается. Несколько человек отправили мне ссылки на статьи, вдохновленные моим эссе. «История первой любви, о которой не прекращают говорить: нежность в эпоху цинизма», – гласил один заголовок. Другой журналист связал «удивительный успех» моего эссе с возрождением любовного романа, а также с «нарастающей разочарованностью» моего поколения дейтинговыми приложениями вроде «Тиндера». Еще один умудрился притянуть в свой материал мою расовую принадлежность, заявляя, что все это может быть заговором китайского правительства с целью «смягчить имидж быстро развивающейся тоталитарной сверхдержавы».

Вопреки ужасу, бурлящему в животе, с губ срывается истерический смех – я ничего не могу с собой поделать. Безусловно, это самая нелепая вещь, которая когда-либо случалась со мной. И наверняка которая когда-либо случится со мной.

Но затем с негромким звоном приходит очередное уведомление, и при взгляде на поле «отправитель» мой смех сменяется изумлением.

Глава четвертая

Дорогая Элиза,

Меня зовут Сара Диаз.

Вчера вечером я получила огромное удовольствие, читая твое нашумевшее эссе «Любовь и прочие сакральные вещицы», и обнаружила, что чрезвычайно тронута твоей историей (что редкость для циника вроде меня). Временами я громко смеялась; временами мне хотелось плакать, в наилучшем смысле этого слова. Все это означает вот что: думаю, ты очень талантлива, и я бы с радостью хотела предложить тебе вакансию в нашем «Крейнсвифт».

Это будет оплачиваемая стажировка сроком на шесть месяцев, и по завершении работы, если ты согласишься, я с удовольствием напишу тебе рекомендательное письмо…

В машине по пути домой я в сотый, наверно, раз перечитываю это письмо, дыхание перехватывает.

«Крейнсвифт».

Мне страшно, что, если я выдохну, слова на экране растворятся. Люди из «Крейнсвифта» пришлют еще одно письмо, извинятся за поспешные выводы и скажут, что еще раз перечитали эссе и осознали, насколько были неправы.

Потому что это… все, чего я хотела в этой жизни! Нет, не так, я даже не осознавала, что хотела этого, потому что не смела и мечтать пройти стажировку в журнале, с которого начиналась карьера многих всемирно известных писателей.

А Сара Диаз – один из лучших авторов «Крейнсвифта». Возможно, один из лучших современных журналистов, которых я знаю. С блокнотом, под завязку заполненным цитатами из статей Диаз и моими комментариями к ним, я не расставалась, кочуя из города в город. Два года назад она выставила на какой-то аукцион тридцатиминутный персональный мастер-класс, и победитель заплатил за эту честь пять с лишним тысяч. Вот как большинство начинающих журналистов жаждут ее отзывов!

Если она действительно хочет, чтобы я работала на нее – работала с ней, – то как можно сказать «нет»?

Однако как быть с моими выдуманными отношениями, если я скажу «да»?

– Цзе ⁷, а почему в школе говорят, что у тебя есть парень?

Я резко поднимаю голову.

Эмили с любопытством следит за мной с другого конца сиденья. В данный момент в машине только мы и водитель, занятый прослушиванием своей любимой радиостанции, транслирующей записи пекинской оперы.

Хвала небесам! Не знаю, как бы я отпиралась, будь здесь Ма или Ба.

– Не знаю, – со смехом говорю я ей, пытаясь отшутиться. – Не слушай их.

– Но у тебя же есть парень? – настаивает Эмили, распахнув глаза шире.

– Это… не твое дело.

Зря я так сказала. Эмили отстегивает ремень безопасности и придвигается ближе, наплевав на мои протесты.

– Очень даже мое, – говорит она, выпрямляясь, чтобы казаться выше и солиднее. – Я твоя сестра. Ты обязана мне рассказать.

– Ты еще ребенок.

Она бросает на меня взгляд, полный негодования.

– Мне уже десять!

Я невольно фыркаю.

– Аргумент не принят. И кстати, тебе девять.

– Мне исполнится десять меньше чем через полгода, – спорит она голосом, граничащим с нытьем. – Это одно и то же.

– Что не меняет того факта, что я старше тебя.

Она замолкает, но я знаю, что разговор не окончен. Сестренка просто берет паузу, чтобы придумать хороший довод, в этом смысле мы обе похожи на Ма.

Я раздумываю тоже – о том, как мне теперь выкрутиться, какую легенду придумать. Спасает, что Эмили не разрешат пользоваться соцсетями, пока ей не стукнет тринадцать, поэтому она не может знать деталей моего эссе. Но в школе продолжат болтать…

Я откидываюсь на мягком кожаном сиденье и закрываю глаза, чувствуя, как от стресса начинает болеть голова.

Когда я снова их открываю, Эмили достает из ранца коробочку глазированных палочек со вкусом зеленого чая, на ее лице предвкушение блаженства.

– Что? – говорю я.

– Ничего. – Но теперь она улыбается. Опасный знак. – Просто… возможно, ты не обязана рассказывать мне, но тебе придется рассказать Ма и Ба, так ведь?

Мой пульс подскакивает.

– Эмили, даже не смей…

– Тогда просто ответь на вопрос, – наседает она, вскрывая упаковку. – Я сохраню это в тайне. Клянусь!

Я сжимаю челюсти, просчитывая следующий шаг. По сути, варианта два: подкуп или шантаж. Затем взгляд падает на палочки «Поки» в ее руке.

«Идеально».

– Я все расскажу, когда буду готова, – говорю я. Сестренка открывает рот, чтобы возразить, но я продолжаю громче: – А до тех пор ты должна пообещать, что ни слова не скажешь об этом родителям. Если сдержишь обещание, куплю тебе десять «Поки».

Она замирает с полуоткрытым ртом. Если и существует в этом мире что-то, ради чего Эмили охотно пойдет на сговор, так это еда.

– Ладно, – выдавливает она в конце концов, и я испускаю тихий вздох облегчения. По крайней мере, одним поводом для беспокойства меньше. Временно. Затем Эмили скрещивает руки на груди, выпячивая вперед подбородок. – Но я хочу пятнадцать коробочек, и еще я хочу те, что со вкусом Oreo и сливок.

Я хмурюсь.

– Получишь тринадцать. С Oreo и сливками – только если такие будут, а если нет – с темным шоколадом. Сделка заключена.

Увидев счастливый блеск в ее глазах, я понимаю, что сестричка спланировала это заранее, – она изначально хотела двенадцать или тринадцать. Придется быть осторожнее с ней, когда она подрастет. Она уже перенимает кое-какие из маминых переговорных тактик.

Не уверенная, раздражаться мне или впечатляться, я протягиваю ладонь.

– Хм… ты собираешься пожать мне руку? – спрашивает Эмили.

– Нет. Я прошу палочку, я не пообедала. – Как по команде, мой желудок урчит. Какими бы вкусными ни были жоуцзямо, в итоге я осилила всего пару кусочков. Получив письмо от Сары Диаз, я была слишком ошарашена, чтобы съесть что-то еще. От осознания шанса, которому под силу изменить ход всей моей карьеры – всей моей жизни. При одной лишь мысли об этом у меня слегка кружится голова даже сейчас.

– Это не моя вина, – протестует Эмили, прижимая коробочку с печеньем к груди. Но затем неохотно протягивает мне три палочки.

– Спасибо, малыш. – Я ухмыляюсь, и она корчит мне рожу – терпеть не может, когда ее так называют.

До конца поездки мы обе молчим: Эмили – потому, что ест, а я – потому, что пробую набросать ответ «Крейнсвифту». Наконец, после нескольких попыток я убираю телефон обратно в карман, так и не отправив письмо.

Я не знаю, что мне написать. В этом и проблема. Я даже не знаю, в чем суть этой стажировки и каковы будут последствия, если в моей истории найдут несостыковки.

Знаю лишь то, что мне нужен четкий план, и как можно скорее.

Остаток дня проходит в попытках продумать дальнейшие шаги и одновременно сделать домашку по математике, но единственное, что у меня получается, – куча неверных ответов и усиливающаяся мигрень.

И поэтому после ужина я решаю сделать перерыв и присоединиться к семье в гостиной.

Таков заведенный порядок: каждый день в девять вечера мы вчетвером устраиваемся на диване с тарелкой нарезанных фруктов или жареных семечек и смотрим один эпизод китайского сериала.

– Итак, – говорю я, устраиваясь поудобнее и накрывая ноги тонким пледом. – Чья очередь выбирать?

Эмили сияет.

– Моя.

Ма вздыхает рядом со мной.

– Хочешь дораму с очередным сяо сянь жоу в главной роли, да?

«Сяо сянь жоу» – одно из тех сленговых выражений, которое я узнала лишь после возвращения в Пекин. Буквально это значит «кусочек свежего мясца» (понимаю, звучит немного дико) – так называют самых симпатичных молодых знаменитостей мужского пола.

– А как ты думаешь? – Улыбка Эмили становится шире. Затем, замечая на мамином лице подходящее случаю выражение отчаяния, она добавляет: – Не волнуйся, Ма. В следующий раз выберешь ты.

– Когда уже моя очередь? – ворчит Ба, потирая глаза. – Ты же знаешь, как я отношусь ко всем этим мелодрамам. Почему в них люди постоянно врезаются друг в друга? И почему главные героини все время подбадривают себя фразой «поддай масла ⁸»? Никто так не говорит!

– Твоя очередь была в прошлый раз, – напоминаю я ему. – Помнишь сцену пыток из того фильма, где еще кровища и кишки повсюду? Эмили еще жаловалась, что не смогла заснуть после нее.

Ба моргает, затем вжимается в спинку дивана.

– Там почти не было крови…

Мы с Эмили одновременно громко протестуем.

– О господи, Ба, там было столько кровищи…

– Полы были ярко-красными…

– Даже лицо актера нельзя было разглядеть…

– Мои глаза закровоточили…

– А в конце все умерли.

– Хорошо, хорошо, – поспешно говорит Ба, обмениваясь быстрым веселым взглядом с Ма. – Выбирайте, девочки.

Эмили вздергивает подбородок и шмыгает носом.

– Отличненько.

Поскольку наши зрительские пристрастия такие разные, у нас действует нечто вроде соглашения: Ба любит старые военные драмы, где персонажи только и делают, что вопят во всю глотку «предатель!» и гибнут под градом пуль в замедленной съемке; Ма предпочитает сериалы о бизнесе, хотя и проводит половину времени, усмехаясь и выкрикивая в экран что-то никому из нас не известное вроде «Пэкаэмы так не делают!». Ну а мы с Эмили охотно смотрим практически любую романтику, лишь бы там был симпатичный главный герой.

Впрочем, есть у меня теория, что дорамы нравятся маме так же сильно, как и нам, только она этого не показывает. Когда была моя очередь, я заставила всех посмотреть «Неукротимого», и кажется, Ма прониклась персонажами больше нас всех вместе взятых.

Эмили хватает пульт и запускает первую серию какой-то милой дорамы про студентов. Папины глаза немного стекленеют, а Ма ворчит что-то насчет того, насколько одинаковыми выглядят заставки фильмов в наши дни, но я наклоняюсь ближе к телику. Это именно то, что мне сейчас нужно: чистый, радостный эскапизм.

Примерно через две минуты с начала первой сцены (в которой – вот неожиданность – главная героиня и объект ее обожания сталкиваются друг с другом в коридоре и случайно обмениваются телефонами) до меня доходит, что главный актер выглядит знакомо.

Очень знакомо.

У него та же резкая линия подбородка, тот же темный взгляд и безукоризненно взъерошенные иссиня-черные волосы. Те же изящные скулы и острый нос. И хотя осанка персонажа иная – он в кои-то веки не сутулится и ни на что не опирается, – выражение его лица и то, как он смотрит на героиню с обезоруживающей смесью раздражения и веселья, знакомо до боли.

Кэз Сонг.

Я смотрю один из сериалов с Кэзом Сонгом в главной роли.

Что ж. Вот вам и эскапизм.

Вопреки этому открытию я пытаюсь вести себя как обычно – все-таки сегодня случались и куда более удивительные вещи, – но ощущение, конечно, весьма необычное: видеть, как один из твоих одноклассников флиртует с известной актрисой на экране в твоей собственной гостиной. Почему-то это смахивает на вторжение в личную жизнь, хотя и не уверена, его это личная жизнь или моя. Возможно, и то и другое.

– А он горячий, – комментирует Эмили, когда камера увеличивает его глаза, а следом – полные, от природы чувственные губы.

Я чуть не подавилась.

– Не… говори таких вещей, Эмили.

– А что? Так и есть. – Эмили оборачивается за поддержкой к маме. – Разве он не милый, Ма?

Ма внимательно изучает экран.

– М-м-м. Красивее, чем большинство сяо сянь жоу, которых я видела. – Затем, поймав папин взгляд через диван, она чуть громче добавляет: – Но все мы знаем: самый красивый парень на свете – ваш отец.

– А то ж, – подтверждает тот.

Эмили фыркает.

– То-очно.

– Вообще-то, не думаю, что он такой уж горячий, – ворчу я, натягивая плед до подбородка. Тем временем экранный Кэз гладит девушку большим пальцем по щеке, и я чувствую, как краснеют мои собственные щеки. – Наверное, это просто грим. И монтаж.

Но точно знаю: это не грим и не монтаж, потому что так Кэз выглядит всякий раз, когда я вижу его в школе. Но я ни за что не признаю его симпатичным вслух, да еще при моей семье.

– У тебя слишком высокие стандарты, Цзе, – говорит Эмили.

– Она права, – соглашается Ма, похлопывая меня по колену. – Ты никогда не найдешь парня, если тебя не привлекает даже кто-то вроде него.

Эмили открывает рот, словно хочет добавить что-то еще, и мое сердце замирает. Но затем она подмигивает мне и изображает, будто застегивает губы на молнию. Я где-то читала, что сестры развивают нечто вроде телепатии, и это, похоже, правда: я на все сто уверена, что знаю, какое безмолвное сообщение шлет мне Эмили. «Помни о "Поки"».

«Конечно, я помню, – шлю я в ответ, свирепо глядя на нее. – Просто помалкивай».

«Поняла, – отвечает она. – Кстати, можешь принести мне воды?»

Я закатываю глаза, но встаю и наливаю всем по стакану теплой воды из чайника, а в приступе вежливости еще и нарезаю манго. Вернувшись на диван, я не могу удержаться и снова перечитываю на смартфоне письмо от Сары Диаз. Оно по-прежнему там – все такое же реальное, ощутимое свидетельство того, что меня приглашают на работу в «Крейнсвифт», но также и того, что мне понадобится помощь, если я хочу продолжать скрывать свою ложь. Мой взгляд цепляется за одно из условий стажировки:

«Будет здорово, если ты сможешь раскрыть в своих постах больше деталей о ваших отношениях и опубликовать фотографии, на которых вы вдвоем…»

И где, черт побери, мне достать фотографии? Арендовать кого-нибудь на сомнительном сайте вроде «Мужчина напрокат»? Прифотошопить случайного парня к моему селфи? Но нет, и то и другое звучит бредово. А если учесть, как быстро расползаются подобные сплетни, не сомневаюсь, что уже на следующий день все будут знать правду. Это должен быть кто-то, кого я действительно знаю, с кем вместе мы будем смотреться убедительно…

– Цзе, ты вообще смотришь? – окликает Эмили.

– Хм? О… да. Конечно. – Я вскидываю голову как раз в ту секунду, когда экранный Кэз Сонг приглашает главную героиню сесть на заднее сиденье своего мотоцикла. Наблюдая, как они вдвоем едут по городу, а над ними движется искусственный солнечный свет, меня осеняет.

Смехотворная, абсолютно нелепая идея. Идея, которая может усложнить все еще больше.

Но которая может сработать.

Позднее тем же вечером, когда все спят, я включаю свой ноутбук. Делаю глубокий вдох. Затем, отчего-то чувствуя себя до странности неловко и почти нервно, вбиваю в поисковик запрос «Кэз Сонг».

Система тут же отвечает.

Интервью и статей огромное количество, потому что – к моему легкому ужасу – Кэз Сонг оказался даже популярней, чем я думала. Больше пяти миллионов подписчиков только у официального аккаунта в «Вэйбо ⁹», немыслимое количество фандомных страниц, участники которых клянутся в вечной любви к нему, целый ряд профессиональных фотосессий и рекламных съемок для брендов. И на каждом из них он красив настолько, что выглядит ненастоящим. Его совершенство – почти оскорбление. Мечта всех девочек-подростков во плоти.

Есть что-то необычное в мысли, что этого парня, которого я вижу в коридорах школы и столовой и рядом с которым каждый день страдаю над задачами по алгебре, знают миллионы людей по всей стране. И не только знают, а любят. Обожают до такой степени, что кто-то оставил под одним из его видео комментарий в шесть абзацев с советами хорошенько высыпаться, пить достаточно воды и заботиться о своих комнатных растениях.

Затем вспоминаю, что мой пост тоже увидели миллионы, а значит, теперь все эти люди знают меня. От осознания взрывается мозг, что возвращает меня к мысли, зачем я вообще это делаю.

Зачем мне нужно это сделать?

Прежде чем потерять самообладание, я начинаю с основ: страничка Кэза в «Байкэ».

По сути, это эквивалент «Википедии» – биографическая справка о конкретной знаменитости, аккуратно поделенная на рубрики.

Кое-что я уже поневоле выяснила из подслушанных в школе разговоров. К примеру, что родился он в Америке, но когда ему было девять, переехал в Пекин. Или что его родители – врачи, оба родом из крошечного городка на юге Китая. Или что он серьезно занимался боевыми искусствами, играет на десятке различных инструментов, стреляет из лука и умеет ездить верхом.

Но в статье перечислены и другие важные детали, о которых я не знала…

Например, что мы живем в одном доме.

Сердце подпрыгивает. Идеально. Почти сверхидеально, как будто уготовано судьбой или, может, даже самим Богом, если бы Его интересовали мелкие переживания несуразных подростков.

Я пролистываю страницу дальше, быстрее, переходя к более словоохотливым фанатским сайтам.

Самая просматриваемая статья опубликована всего пару недель назад. Очевидно, на какой-то грандиозной церемонии награждения разгорелся скандал, и все из-за того, что Кэз Сонг не удосужился помочь сесть одной почтенной актрисе. В комментариях, естественно, настоящая битва. Некоторые так взбешены его поведением, что можно подумать, будто он столкнул ту женщину со сцены и рассмеялся ей в лицо. «Извините, но с сегодняшнего дня я его терпеть не могу», – написала одна девушка. «Раньше я думала, что он внимательный, галантный, прямо идеальный парень, но у него нет даже элементарных манер. Прощай, Кэз. А все так хорошо начиналось». Но фанатки бросились ему на защиту: «А может, он ее не видел!» Или: «Ага, а помоги он, все бы потом говорили, что он не уважает ее личное пространство. Повод наехать всегда найдется!»

Все это бред, но что еще хуже, после скандала крупный косметический бренд разорвал с Кэзом Сонгом контракт, потребовав оправданий и заявив, что его амбассадоры должны быть «заботливыми», «чуткими» и «вежливыми». Кто-то даже сделал видео с разбором ситуации, я кликаю на него и просматриваю. За ним идет другое: «Все интервью Кэза Сонга, ч. 1»…

Я не замечаю, как глубоко забралась в эту кроличью нору, пока не обнаруживаю себя за просмотром двадцатиминутного фанатского видео с нарезкой кадров, где Кэз Сонг пьет воду.

– Ерунда какая-то, – бормочу я себе под нос, быстро захлопывая ноут. – Чем я занимаюсь?

Какое-то время я просто сижу в молчании, прислушиваясь к дыханию квартиры вокруг. К щебетанию птиц в ночной дали. К глухому сумбуру фортепьянных аккордов от соседа несколькими этажами ниже.

Затем хватаю телефон. Перечитываю письмо, которое уже фактически знаю наизусть.

«Вчера вечером я получила огромное удовольствие, читая твое нашумевшее эссе “Любовь и прочие сакральные вещицы”, и обнаружила, что чрезвычайно тронута…»

И решимость внутри меня крепнет. Снова открываю ноутбук и создаю пустую презентацию, внезапно благодарная за все те случаи, когда Ма просила меня посмотреть ее выступление накануне совещания. Этот опыт мне пригодится.

Большими, жирными буквами я вывожу на первом слайде:

«СТРАТЕГИЧЕСКИ ВЫГОДНЫЙ И РОМАНТИЧЕСКИ ОРИЕНТИРОВАННЫЙ АЛЬЯНС С ЦЕЛЬЮ ПРОДВИЖЕНИЯ НАШИХ КАРЬЕР».

Глава пятая

Вскоре я понимаю, что серьезный недостаток моего плана – необходимость поговорить с Кэзом Сонгом наедине.

Потому что Кэз никогда не бывает один. Вообще.

Рано утром возле шкафчиков раздевалки я нахожу его в окружении по меньшей мере половины учеников нашей параллели, завороженных тем, как он разбирает свой рюкзак. Затем, на уроках, они усаживаются рядом с ним и иногда подходят к нему за помощью – это при том, что он далеко не отличник. Даже его прогулки в школьную столовую каким-то образом превращаются в групповые шествия: за ним по пятам следуют как минимум десять человек, предлагая угостить его обедом или пересказать сегодняшнее меню.

К концу физкультуры, пятого урока, я начинаю испытывать беспокойство.

Нет, отчаяние.

Поэтому, когда всех отпускают раньше и мы идем переодеваться, «благоухая» по́том и древним спортивным инвентарем, я облачаюсь в школьную форму так быстро, как только могу, собираю свои вещи и жду возле раздевалки для мальчиков.

Первыми выходят несколько парней с волосами, все еще мокрыми после душа (никогда не понимала, как парни вообще могут принимать в школе душ), и вздрагивают при виде меня. Я неловко машу им рукой.

– Не на что смотреть, – пытаясь выглядеть весело, заявляю я и отступаю в сторону, чтобы пропустить их. – Просто проходила мимо…

К моему безмерному облегчению, следующим появляется Кэз Сонг. Его волосы – не мокрые, а просто влажные – падают на лицо спутанными блестящими черными прядями, и на миг я вспоминаю, как он выглядел на экране прошлом вечером. Как он коснулся щеки той актрисы.

– Привет! – Мой голос звучит громче и выше, чем я рассчитывала, отражаясь от унылых кафельных стен вокруг.

Он замирает. Смотрит на меня.

– О, гляньте-ка! – говорит он наконец; губы его изгибаются во что-то слишком сдержанное, чтобы сойти за улыбку. – Это моя не-фанатка.

Я подавляю дрожь и продолжаю, как будто не услышала его.

– У тебя… у тебя есть минутка?

Мой пульс учащается. Никогда не делала этого раньше, никогда не подходила к парню ни с того ни с сего – а уж тем более к знаменитости. Мы стоим так близко, что я улавливаю легкий запах его шампуня: свежий, душистый аромат, который напоминает мне о лете. Кажется, зеленое яблоко.

Кэз пожимает плечами с несколько озадаченным видом.

– Да, конечно. Почему нет?

– Прекрасно.

Не произнося ни слова больше, я хватаю его за запястье и тащу в ближайшую пустую комнату… которая оказывается кладовкой. Ну зашибись!

– Э-э-э… – произносит Кэз, когда я захлопываю за нами дверь. В нос тут же ударяет резкая вонь хлорки и влажных тряпок, и я отчетливо сознаю, что в нескольких сантиметрах от моих волос торчит грязная швабра. – Почему мы стоим в кладовке?

– Это отличный вопрос.

Я рывком открываю свою школьную сумку и копаюсь в поисках ноута, который затем ставлю на полку с антисептиком для рук. Честно говоря, в моем воображении все выглядело иначе: проектор, большой экран для просмотра слайдов, пространство, чтобы можно было размахивать руками и не бояться опрокинуть гигантскую гору туалетной бумаги.

Но и черт с ним! Я умею импровизировать.

– Итак. У меня есть идея, – сообщаю я как можно более официально, пока жду загрузки презентации. – И пусть она прозвучит немного… дико, но, поверь, она будет выгодной. Для нас обоих. Судьбоносной даже.

Кэз выгибает темную бровь.

– Пытаешься завербовать меня в секту, Элиза?

– Что? Нет, я…

– Потому что мне нельзя в них вступать, – перебивает он, прислоняясь спиной к пылесосу и при этом все равно умудряясь выглядеть круто. – По условиям контракта. Мой менеджер не хочет, чтобы я вступал в какое-либо сообщество или организацию, если только это не очередной бойз-бэнд.

Я даже не знаю, что ответить.

– Нет… – выдавливаю наконец и мотаю головой. – Нет, речь не о секте и не о… э-э… бойз-бэнде тем более. А об этом. – Я указываю на экран ноута, где уже отобразился первый слайд – гигантский заголовок, светящийся в сумраке тесной комнаты.

Я не столько вижу, сколько чувствую изумление Кэза.

– Прежде, чем ты скажешь «нет» или разозлишься, – говорю я, пользуясь его молчанием, – просто дай мне договорить, ладно?

– Конечно. – Теперь в его голосе звучит смех – не совсем то, чего я добивалась, но во всяком случае лучше, чем нетерпение или откровенное презрение.

Я кликаю и переключаю слайд: «КОРОТКО О СИТУАЦИИ, В КОТОРУЮ Я ВЛИПЛА», на котором скриншоты с моим эссе, статья в «БаззФид» и пара комментариев из «Твиттера» с наибольшим количеством лайков.

– Все твои слайды такие… многобуквенные? – интересуется Кэз.

Я хмуро смотрю на него.

– Сейчас это вообще не важно.

– Верно, – говорит он и склоняет набок голову. – Так расскажи все-таки, что важнее?

Слабое раздражение поднимается во мне, как от едва слышного жужжания мухи или зуда на коже от бирки с новой одежды. И все же я сохраняю спокойствие и заставляю себя улыбнуться.

– В общем, ты, наверное, в курсе: в своем эссе я рассказала, что встречаюсь с неким парнем с тех пор, как… – Я замолкаю, заметив замешательство на лице Кэза. – Ты не читал мое эссе?

Он дергает плечом.

– Честно? Нет.

Что ж. Это будет сложнее, чем я думала.

– Я могу взглянуть на него сейчас, если это поможет, – предлагает он, доставая телефон.

Мне хочется выбежать из чулана, пока он читает эссе в паре шагов от меня, а я стою и жду его реакции. Но я и правда молча жду, пока он ищет нужную ссылку, тратя на это, по ощущениям, все время на свете.

Когда он ее в конце концов находит, его брови приподнимаются, а губы начинают вздрагивать.

Затем, к моему полнейшему ужасу, он принимается читать вслух:

– «Это был один из тех неприметных, едва уловимых моментов, который вряд ли описали бы в книге или показали в кино. Не играл на фоне пафосный оркестр, не было фейерверков – только бледное летнее небо, мягко мерцающее вокруг нас, легкое покалывание его шерстяного свитера…»

– Боже мой! – говорю я, сгорая от стыда.

Он читает дальше, громче:

– «…на моей щеке. Я скучала по нему. Наверное, звучит нелепо, ведь он был так близко, насколько это вообще позволяли наши тела…»

– Это невыносимо, – говорю я сквозь стиснутые зубы. Я каждым сантиметром кожи ощущала свое смущение. – Пожалуйста, прекрати.

Он вспыхивает улыбкой, и ее внезапности хватает, чтобы заставить меня запнуться, пусть даже всего на секунду. Затем он говорит:

– Ты уверена? Разве не хочешь услышать, как позволила ему, цитирую, «уткнуться лицом в изгиб моей шеи, словно уставшему ребенку. Я изо всех сил старалась оставаться неподвижной, просто быть рядом с ним, подобно тому…»

– Кэз! – огрызаюсь я.

– Элиза! – вторит он, но, к счастью, прекращает пытку моим собственным текстом. – Знаешь, неприятно тебя огорчать, но если тебе невыносима мысль, что эти несколько предложений прочел я, тебе уж точно не понравится тот факт, что… – он сверяется с экраном телефона, – их прочли уже более миллиона человек.

– Все нормально. Это другое. В смысле, эти люди мне не знакомы.

Подозреваю, что ему этот аргумент не кажется убедительным, но я не знаю, как еще объяснить, что гораздо охотнее я покажу свое творчество случайным людям в интернете, чем тем, кто знает меня лично. Поэтому быстро переключаюсь на другую, более актуальную проблему.

– Однако вот в чем загвоздка, – начинаю я, указывая на светящийся экран. – Только что зачитанное тобой эссе… ну, в общем, эта история – фейк.

– Фейк, – повторяет Кэз. Выражение его лица не прочитать. – Что именно?

– Эм-м… практически все, – выдаю я, как будто это поможет сделать ситуацию менее неловкой. – В смысле, написала-то его я, но… я ни с кем не встречаюсь! Такого парня вообще нет. Просто… Нам задали сочинение, и я не знала, о ком написать, поэтому немного запаниковала и…

– Просто выдумала? – завершает он за меня.

– Ага, – отвечаю я неловко. – Да.

Он кивает. Отводит взгляд. Сперва я боюсь, что расстроила его, – вдруг он из тех учеников, которые слишком серьезно относятся к домашнему заданию, ни разу не обманывали учителя и все в таком духе, и в этом случае я облажалась, – но затем он прижимает ладонь ко рту, и я понимаю, что он пытается не рассмеяться.

Невероятно! Просто невероятно!

– Ничего смешного, – протестую я, скрещивая руки. – Это… серьезная…

Он указывает на заголовок слайда.

– Ситуация?

– Да. И прекрати заканчивать за меня мои же фразы, – раздраженно говорю я ему. – Хватит… смеяться надо мной!

– Ладно, ладно. – Он выпрямляется и с впечатляющей быстротой принимает серьезный вид, начисто стерев все следы иронии с лица. Ну еще бы, ведь он профессиональный актер. – Итак, давай-ка проясним: теперь все болеют за тебя и эти выдуманные отношения, и ты хочешь, чтобы я притворялся парнем из эссе, пока не уляжется шумиха. Так?

Я открываю рот, чтобы ответить, но тут раздается звонок на перемену – резкий, пронзительный звук, проникающий сквозь закрытую дверь. Через несколько секунд в коридорах раздаются громкие шаги, голоса и смех примерно двухсот разговаривающих одновременно подростков, сопровождаемые хлопаньем шкафчиков, стуками и шелестом книг. Слышно, как приближается толпа. Вот черт! У меня всего десять минут до звонка на урок.

– Вроде того. Но суть в том, что ты тоже получишь от этого выгоду, если согласишься. Я помогу тебе с вступительными эссе, для нача…

– Постой. – Кэз поднимает руку, едва не опрокидывая флакон с чистящим спреем. Он хмурит брови: первая трещинка в его образе Парня-Которому-Все-Равно. Настороженным, вкрадчивым голосом он спрашивает:

– Кто сказал, что мне нужна помощь с вступительными эссе?

– Эм-м… Ты сам. По телефону. Во время родительского собрания…

– Верно, – сухо обрывает он меня, но в его тоне все еще сквозит напряженность, граничащая с раздражением. – В том разговоре, который ты, конечно же, не подслушивала.

Достойного способа ответить на это просто не существует, поэтому я лишь улыбаюсь застенчивой, робкой улыбкой и молюсь, чтобы он как-нибудь забыл об этой маленькой детали. Разумеется, этого не происходит.

– Однако не припоминаю, чтобы я просил помощи, – говорит он, его подбородок выдвинут вперед, темные глаза сверкают. – Это совсем на меня не похоже.

– Не в явной форме, нет. Но мне показалось, что это беспокоит тебя, к тому же – не пойми неправильно, конечно – я читала твои сочинения по английскому, помнишь, мы на уроке проверяли работы друг друга? Не говорю, что твои эссе не очень… эм-м… хороши, но если ты надеешься впечатлить приемную комиссию, небольшая помощь точно не повредит.

Совершенно отстраненным голосом он произносит:

– Знаешь, для той, кто называет себя моей не-фанаткой, ты многовато знаешь.