Убийство на острове Мюстик

Глава 3

Я каким-то чудом успеваю на дневной рейс из Гатуика до Сент-Люсии. Точно знаю, что Джаспер расстроится, когда узнает, какой стыковочный рейс я выбрала. Он предпочел бы, чтобы я посетила его стройку, а не пересаживалась на самолет до Мюстика, но моя главная задача – поддержать Лили и позаботиться о том, чтобы моим планам на вечеринку в ее честь ничего не помешало. Я удостоверюсь, что всё в порядке, и буду вволю плавать и загорать, пока не приедет Джаспер.

Мы взлетаем; Англия внизу выглядит серой и мрачной. Я понемногу успокаиваюсь. Принцесса Маргарет воспринимала все перелеты как отдых от королевских обязанностей и от ощущения, будто ты выставочный экспонат. Я намерена поступить так же. Слушаю аудиоверсию «Разума и чувств»^[5] и позволяю себе медленно плыть по течению сюжета, однако через несколько часов моя концентрация слабеет, и к моему вниманию начинает взывать прошлое.

Я так хорошо помню события, приведшие к тому, что Лили вошла в нашу жизнь, будто они случились вчера. Шестнадцать лет назад ее мать, доктор Эмили Колдер, моя близкая подруга, развелась и арендовала виллу рядом с нашей. Ей было за тридцать, она имела степень, полученную в Гарварде, и растущую известность в качестве новатора в области защиты морской природы. Каждое лето Эмили проводила на Мюстике и трудилась на рифе. Все восхищались ею, потому что она была веселой, харизматичной и умной. Я с радостью согласилась стать крестной пятилетней Лили. Проведя весь день на море, этот доброжелательный ребенок весело резвился в мелкой части бассейна, пока мы болтали с ее матерью. Эмили практически не упоминала о разводе, но я сейчас сильно сожалею о том, что тогда не заметила опасные признаки. В тот вечер она выпила вместе со мной свою последнюю рюмку, удалилась на виллу, а потом, пока Лили спала, ушла в море, не оставив ничего, что могло бы объяснить ее самоубийство. Ее саму не нашли, лишь аккуратно сложенный саронг остался лежать на Макарони-Бич. Я так и не смогла найти разумное объяснение ее поступку. Эмили была молода и красива, у нее имелось много друзей, готовых выслушивать ее жалобы, однако она бросила все это и оставила Лили на произвол судьбы. Могу допустить только то, что она сражалась с депрессией, но держала это в тайне. Если она и написала записку, ее не нашли; Эмили не оставила слов утешения для своей дочери.

Джаспер быстро согласился в том, что мы должны воспитать ребенка Эмили. Мальчишеская сторона его характера помогает ему находить общий язык с детьми, к тому же наши птенцы уже вылетели из гнезда. Они приняли появление Лили без каких-либо вопросов, однако ее детство было омрачено сначала смертью матери, а потом безразличием отца. Генри Колдер – нефтяной магнат; кажется, он свято верит в то, что основанием маленького трастового фонда выполнил свои родительские обязанности. Он редко утруждает себя контактами с дочерью. У девочки хватает денег на жизнь, однако она никогда не станет богатой, и ей не на кого опереться, кроме меня и Джаспера. И все же Лили остается оптимисткой. Она полна решимости спасти риф, и я почему-то уверена, что ничто ей в этом не помешает.

Погружаюсь в беспокойную дрему, а когда просыпаюсь, командир объявляет, что до Сент-Люсии осталось полчаса и что нас ждет болтанка из-за того, что мы проходим зону турбулентности. Самолет качается и дрожит, а время перестраивается. Сейчас уже начало шестого вечера, местное время на пять часов отстает от британского.

Мне в голову приходит мысль позвонить Джасперу, но перелет отнял у меня все силы. Я решаю отложить звонок на потом, когда посплю. В маленьком аэропорту полно народу: родственники, жаждущие поприветствовать членов своих семей, таксисты и носильщики, предлагающие за небольшую плату поднести мой багаж. Я уже собираюсь регистрироваться на следующий рейс, когда замечаю в толпе знакомое лицо. Это Саймон Пейкфилд, британский врач, замещающий нашего обожаемого доктора Банбери, который навещает родственников в Великобритании. Весь остров скучает по Банбери, ибо тот уже много десятилетий врачует наши недуги. Пейкфилд не машет мне в ответ, хотя мы с ним не раз виделись. У этого человека с бледным бесстрастным лицом и копной иссиня-черных волос странные манеры. Странность состоит в том, что с больными он ласков, а вот социальных навыков ему не хватает. Создается впечатление, будто ему гораздо приятнее общаться с людьми, когда они его пациенты, а не друзья.

Пейкфилд исчезает в толпе, а меня окликают. Ко мне через людской поток с поднятой в приветствии рукой прорывается мой давний друг Филип Эверард. Он канадский актер, и ему здорово за шестьдесят, но по внешнему виду об этом не скажешь. Филип выглядит почти так же, как в конце восьмидесятых, когда снялся в главных ролях в десятке элегантных комедий, которые штурмом взяли мир. Он из тех, кто привлекает внимание и мужчин, и женщин всех возрастов; открытый бисексуал, что только усиливает его харизму. Филип одет в голубую льняную рубашку, подчеркивающую его загар; седые волосы коротко подстрижены, а резкие черты лица кажутся более утонченными, чем всегда.

– Фил, ты, как всегда, неподражаем; ты идеальный главный герой.

– Все равно мне не сравниться с тобой. – Он улыбается и обнимает меня. – Как тебе удается сохранять такую гладкую кожу?

– Удачные гены и крем из «Хэрродс». А ты что здесь делаешь?

– Лили сказала, что ты прилетаешь, поэтому я отложил свой вылет домой. Я здесь помогал Джасперу общаться с противным архитектором-французом.

– Какой ты милый… Как Джаспер? У него всё в порядке? Я никогда не слышала, чтобы у него был такой голос, он был очень подавлен.

– Он нуждается в том, чтобы ты промокала ему вспотевший лоб, и склонен закатывать истерики, так что бизнес идет своим чередом. – У Филипа веселый вид. – Я полдня охотился за подарком для Лили.

– И что нашел?

– Серьги с пресноводным жемчугом и сочетающийся с ними браслет. Не слишком ли скучно?

– Она будет рада.

– Слава богу, что ты летишь на Мюстик, а не едешь в ту дыру, что создал Джаспер. – В речи Филипа слышится легкий французский акцент – он провел детство в Квебеке.

– И не говори, дорогой… Мой организм нуждается в водке.

– Выпивка подождет. Многие рейсы задержаны, а мы вылетаем последним. После нашего взлета они закрывают аэропорт. Сюда, очевидно, надвигается тропический шторм. Одному господу известно, почему они так всполошились, – ведь у нас тут и намека нет на это проклятое бедствие.

Фил достаточно быстрым шагом ведет меня по аэропорту, держа за руку. Мы дружим уже тридцать лет, с тех пор как он купил самую маленькую на Мюстике виллу, хотя у него было достаточно заработанных в Голливуде денег, чтобы построить дворец. Он хотел иметь убежище, куда можно было бы сбегать от папарацци, однако скромность не позволяла ему декорировать свое укромное местечко в роскошном стиле. Филип всегда был душой всех вечеринок и карнавалов; к сожалению, в последнее время он здорово сбавил темп. Я не помню, когда он в последний раз работал. Наблюдая за тем, как Фил регистрируется на наш рейс, такой деловитый и серьезный, я представляю его в роли благородного правозащитника или американского президента, придерживающегося консервативных ценностей.

Когда мы подходим к крохотному самолетику, ожидающему на полосе, настроение Фила вдруг резко меняется.

– Я говорил тебе, что Хосе ведет себя как-то странно? Он отлично ухаживает за нашими садами, но почему-то постоянно преследует меня – утром, днем и ночью.

– Это не к добру.

– Что нам делать?

– Я поговорю с ним, если хочешь.

– Давай не будем пугать беднягу; я просто хочу, чтобы он перестал строить из себя моего телохранителя.

Хосе Гомес работает на меня и Филипа последние пять лет, деля свое время между нашими двумя садами. Господь наделил молодого человека легкой рукой, однако он немой от рождения. Иногда, когда Хосе обихаживает лужайку, я слышу, как он насвистывает, но за все время садовник не произнес ни слова.

Филип, видимо, рад тому, что сбросил с себя эту проблему, и снова берет меня за руку, когда самолет готовится к взлету.

– Мне ужасно хотелось рассказать Лили о вечеринке, но я держу рот на замке. Она очарована былыми временами – в ее глазах сборища на Мюстике стали легендой.

– Вот я и хочу, чтобы нынешнее превзошло все прежние. Лили заслужила, чтобы ей подняли самооценку. До вечеринки всего две недели. Мы с Джаспером наняли дизайнеров, они на Сент-Люсии и готовят десятки роскошных костюмов для наших гостей, в том числе и для тебя.

– А какая тема?

– Мы называем ее «Лунным балом», потому что в эту ночь должно быть полнолуние, и я молю бога о том, чтобы небо было чистым. Хочу, чтобы весь остров сиял в честь Лили.

– В отличие от вас с Джаспером, все относятся к подготовке вечеринок очень поверхностно. Помню, как ты много лет назад ездила в Кералу, чтобы купить костюмы и прочий реквизит для какой-то вечеринки. Даже арендовала яхту, чтобы гости могли переодеться в море и в готовом виде сойти на берег. Кажется, у тебя несколько недель ушло на то, чтобы построить тот дворец на лужайке, да?

– У Лили не такой изощренный вкус, как у нас, но меня это не волнует. Собираются все: члены королевского дома, супермодели, рок-звезды – и ты, естественно. – Я улыбаюсь ему.

– Тебе еще не поздно выйти за меня.

– Джаспер никогда не даст мне развод, а ты бросишь меня ради первой встречной красавицы – или красавца.

Доктор Пейкфилд сидит через три ряда впереди нас. Он глубоко задумался, повернувшись к иллюминатору. Двигатели рычат, набирая обороты. Взлет маленького, на десять мест, самолета похож на катапультирование в небо, но в конце пути меня ждет Мюстик, что делает неприятные ощущения сносными. Опускаются сумерки, и капитан, вероятно, спешит добраться до острова, так как посадка в темноте запрещена. По мере нашего продвижения на юг огни Сент-Люсии исчезают, и под нами на много миль раскидывается океан. Я не знаю, почему меня охватывает озноб, когда в поле зрения появляется остров; из-за плотной растительности он напоминает изумруд, лежащий на темно-синем бархате. Я еще помню, каким диким и необжитым он был, как по джунглям бегали дикие коровы и козы, как в воздухе кишели москиты. Наш самолет проходит над самой высокой вершиной Мюстика, и Филип снова сжимает мою руку, потому что мы камнем падаем на крохотную взлетную полосу.

Глава 4

Темнота наступает через несколько минут после нашей посадки. Я могу различить лишь окруженную двухсотлетними пальмами равнину, лежащую в сердце Мюстика. Когда-то она была частью хлопковой плантации. Меня охватывает ликование, когда мы спускаемся по трапу в теплый воздух и аромат орхидей. У входа в маленький терминал нас приветствует персонал аэропорта, а само здание буквально олицетворяет местную атмосферу расслабленности. Очень примитивное, оно остается таким даже несмотря на то, что каждый год в разгар курортного сезона через него проходит множество приезжающих и отъезжающих знаменитостей. Остроконечную крышу закрывают пальмовые листья, слова «Прилет» и «Вылет» написаны от руки, а сами таблички висят над двумя маленькими дверцами. Начальник аэропорта кланяется мне, не утруждая себя проверкой моего паспорта, как будто я все еще владею островом. Он почтительно справляется о здоровье лорда Блейка, и хотя мне нравится, с каким радушием меня встречают на Мюстике, я испытываю облегчение, когда выхожу из здания после долгого обмена любезностями.

Мой дворецкий заранее пригнал багги на парковку, на которой хватает места всего для нескольких машин, составляющих наш крохотный автопарк. Обычно я хожу по Мюстику пешком, но сегодня рада тому, что до дома доберусь на транспорте. Уложив чемоданы на заднее сиденье, мы с Филипом отправляемся в путь. Я полной грудью вдыхаю воздух острова, в котором смешались сладковатый запах опавших листьев, аромат моря и паприки, сочащийся из чьей-то кухни, – и чувствую, как уходит напряжение из моих плеч. Однако Мюстик сильно изменился за шесть месяцев, с моего последнего визита. Дорога сквозь заросли казуарин и подлесок теперь вымощена, и скоро весь остров будет исчерчен официальными пешеходными дорожками, а не песчаными тропками, которые я так люблю. На участке Мика Джаггера свет не горит – значит, на острове будет не так весело, и нас не ожидают импровизированные матчи по крикету. Дом Дэвида Боуи тоже погружен во мрак, так что походы в бар «У Бейзила» будут скучными до тех пор, пока оба не прилетят на день рождения Лили^[6].

Вилла Филипа находится чуть западнее моей и смотрит на Плэнтин-Бэй. Она одна из нескольких, что не окружены живой изгородью, которая защищает от ветров, мечущихся по острову в сезон ураганов. Вилла получила свое название в честь окружающих ее джакарандовых деревьев, чья крона все еще усыпана фиолетовыми цветами. «Джакаранда» – это скромный коттедж из беленой древесины с шиферной крышей. Дом во многом говорит о характере Филипа, который преклоняется перед простотой своего жилья и держит всего двух слуг – пожилую горничную и Хосе для ухода за садом. Он приглашает меня зайти выпить, но мне поскорее хочется увидеть Лили, поэтому я приглашаю его на завтра, на поздний обед. Он обещает принести свежую папайю прямо с дерева и прощается со мной.

На последнем этапе своего путешествия я сбавляю скорость, чтобы прислушаться к мирному спокойствию. Людей не слышно, только москиты, в честь которых назван остров, и цикады, чей стрекот так похож на аплодисменты. Находясь в Англии, я представляю этот тихий гул, и он убаюкивает меня. Тут я слышу новый звук: шаги, медленные и ритмичные, на дорожке позади меня, однако когда я поворачиваюсь, вижу лишь темную массу пальм и сияющие над головой звезды. Шаги на мгновение затихают, потом приближаются.

– Кто там? Идите ко мне, – говорю я в темноту.

Из подлеска выходит Саймон Пейкфилд. Он от меня в двадцати ярдах, но и я по сгорбленной, как у школьника, ожидающего наказания, позе понимаю, до какой степени ему неловко.

– Как поживаете, Саймон? Я видела вас перед вылетом, хотела поздороваться, но вы, кажется, пребывали в собственном мире…

– Сожалею, леди Ви, – он неловко улыбается. – Я вас не видел.

– Не переживайте. Давайте я подброшу вас домой.

Доктор садится в багги. Мы едем в том же направлении, потому что он всегда живет на вилле доктора Банбери, пока тот в отъезде. Пейкфилд рассказывает о планах на те два месяца, что он проведет на острове: продолжить работу нашего доктора по сбору средств на новое рентгеновское оборудование и на оснащение маленького терапевтического отделения в медцентре новыми койками и другой мебелью.

– Просто великолепно, я организую сбор средств. Ваша жена на этот раз с вами?

– Хлоя осталась с детьми; мы не хотим снова срывать их с места.

– Очень жаль. Вы должны обязательно прийти к нам на ужин; не стоит слишком много времени проводить в одиночестве.

– Вы очень добры, но мои пациенты не дают мне бездельничать. Честное слово, я всем доволен.

– И все же позвольте мне назначить дату – мы будем рады видеть вас.

Когда мы подъезжаем к развилке, доктор прощается и идет к своей вилле, а я остаюсь полной сочувствия. Саймон Пейкфилд всю жизнь полагается на уверенную в себе и общительную жену; чтобы он не попал в изоляцию на острове, ему нужно оказать особую поддержку. Эта встреча убеждает меня в том, что шаги, о которых говорила Лили, были плодом ее воображения. Я все еще продолжаю удивляться тому, что этим летом после возвращения из Калифорнии она предпочла вернуться на Мюстик. Наверняка остров вызывает у нее массу болезненных воспоминаний, однако она полна решимости использовать лодку, оставленную матерью, чтобы продолжить работу на рифе, и основать благотворительный фонд по возрождению морской жизни. Я бы никогда не стала расхолаживать ее, но иногда жалею о том, что Лили не может забыть прошлое.

У меня подпрыгивает сердце, когда я сквозь переплетение ветвей вижу «Райский уголок». Джаспер дал название нашей вилле еще до того, как был уложен первый кирпич, и мы действительно чувствовали себя словно в раю, после того как перебрались в нее из палаток. Трехэтажный дом потрясает своим великолепием, особенно по ночам, когда на фасаде горят две дюжины высоких окон. Особняк был создан Оливером Месселем, архитектором, прославившимся своей театральностью и склонностью к стилю пряничного домика. Белое здание отличают характерное для Месселя смешение современных и классических черт, нарядные резные деревянные панели, украшающие крышу, и изящные балконы на верхнем этаже. Дом недавно заново покрасили, и он выглядит достаточно романтично, чтобы стать съемочной площадкой для Ромео и Джульетты; передо мной расстилается роскошная мраморная терраса. Сад тоже выглядит потрясающе, и свет фонариков отражается в бассейне, расположенном на дальнем краю лужайки.

Заходя внутрь, я окликаю Лили, но ответа нет, что неудивительно. Слуги уже разошлись, а мой рейс задержали. Я ощущаю странный дискомфорт, хотя меня всегда радовала спокойная элегантность дома. Может, все дело в том, что я редко бывала одна в доме, который мы с Джаспером любим всем сердцем. У меня нет повода нервничать, если не считать мое долгое путешествие.

Отгоняю неприятное чувство и иду по первому этажу. Я сама выбирала декор, мне немного помогал мой друг Никки Хэслем^[7], обладающий безупречным вкусом. В комнатах высокие потолки и белые стены, прославляющие свет, льющийся внутрь целый день. В каждой комнате расставлены сувениры, которые я привезла из своих путешествий с Джаспером и с принцессой Маргарет по Индии и Карибам. На стенах висят высокие зеркала в серебряных рамах, на которых сто лет назад рукой умелых мастеров из Джайпура были выгравированы мифические фигуры. К тому моменту, когда я поднимаюсь наверх, ко мне возвращается хорошее настроение. В моем гардеробе висит одежда, оставленная мною в прошлый раз, наша коллекция картин все еще радует глаз. Над кроватью брызжет яркими красками пейзаж, купленный мною у местного художника; на туалетном столике стоит ваза, что я нашла в Японии, и ждет, когда ее заполнят цветами.

Я могла бы спуститься к Британния-Бэй, поискать Лили в баре «У Бейзила», но стоит мне переодеться и причесаться, как я чувствую, что силы мои на исходе. Иду по коридору, беря в руки вещи, которые не видела много месяцев. Через открытую дверь заглядываю в спальню Лили и вижу, что там не такой хаос, как обычно. На полу, рядом со скомканными пляжными полотенцами, валяется пара старых сандалий, в остальном же полный порядок. Ремонт в комнате не делали с тех пор, как Лили была ребенком, и повсюду присутствуют свидетельства ее страстной любви к океану. С постера над кроватью на меня несется акула, к стене приколота таблица с различными видами тропических рыб, рядом – подводный снимок цветущего коралла.

Спустившись вниз, я выключаю подсветку бассейна и сажусь в шезлонг. Свет звезд – лучший вид освещения; над головой мерцает вселенная, а сами звезды напоминают россыпь бриллиантов на гигантской школьной доске. Луна рисует тропу по поверхности воды. Единственные звуки – старомодная музыка калипсо, доносящаяся с чьей-то виллы, приглушенный смех да пение змеешеек. Я наслаждаюсь тропическим воздухом, радуясь, что уехала из осеннего холода Норфолка. Мои воспоминания о Мюстике помогают мне расслабиться. Мы с принцессой Маргарет часто сидели здесь, наблюдая, как солнце садится за горизонт, и надеясь увидеть тот самый зеленый отблеск, означающий, что солнце исчезло. Нам так и не довелось его увидеть, зато мы долго и весело болтали, глядя вдаль.

Заслышав шаги на дорожке, я сразу понимаю: что-то случилось. Это даже не шаги, а частый топот. Моя крестница бежит во весь опор и резко останавливается, когда видит меня. Она тяжело дышит, но все равно выглядит прекрасно. Девочка превратилась в настоящую красавицу. В белых капри и черном топе, Лили напоминает более высокую версию Одри Хепберн. Ее черные волосы подстрижены ежиком, в небесно-голубых глазах отражается шок. Это выражение на ее лице в одно мгновение сменяется восторженным. Я встаю, и Лили крепко обнимает меня; потом отстраняется, держа меня за плечи, и внимательно оглядывает.

– Я так рада, что ты приехала…

– Дорогая, у тебя всё в порядке? – спрашиваю я. – Почему ты бежала?

– Я испугалась. По дороге домой кто-то опять шел за мной.

Лили выглядит такой ранимой, что я опять вынуждена напоминать себе о том, что она – взрослый человек, три года прожила в Америке и даже процветала там.

– Жаль, что ты не сказала, когда приезжаешь, я бы встретила тебя в аэропорту. Надеюсь, ты прилетела раньше времени не из-за меня…

– Вовсе нет, но мне очень хотелось увидеть тебя, да и остров тоже.

– Заведи себе мобильник, прошу тебя. С ним жизнь гораздо проще.

– Не выношу их визгливые звонки. Ты сейчас из «Бейзила»?

– Я ходила в «Хлопковый склад», искала Аманду, но ее никто так и не видел. – В ее голосе опять явственно слышится тревога, которую невозможно не заметить.

– А вы с ней часто виделись после того, как она приехала?

Лили энергично кивает.

– Она в своем репертуаре – энергия хлещет через край, болтушка, каких свет не видывал…

– Ты говорила с полицией?

– Я ходила туда в обед, но там никого не было. А ты знаешь, что весь остров охраняет только один полицейский?

– Это потому, что здесь никогда не было преступлений. Мы с Джаспером хорошо его знаем. Соломон Найл, выпускник Оксфорда и, наверное, умнейший человек на Мюстике.

– Когда я говорила с ним по телефону, мне показалось, что он излишне спокоен. Аманда никогда раньше не подводила меня; она предупредила бы, если б у нее появились другие планы. Этим летом мы с ней были вместе почти каждый день… – Лили опускает взгляд. – Несколько дней назад кто-то нацарапал мерзкую надпись на креольском на моей лодке: «Убирайся с Мюстика или умри, как коралл».

– Боже мой, почему ты не рассказала? Я бы сразу прилетела…

– Зачем мне было беспокоить тебя? Братья Лейтоны видели надпись до того, как я ее смыла, но они ни капли не всполошились.

– Соломон – другой; он быстро выяснит, куда делась Аманда.

– Будем надеяться. – Девочка плюхается в шезлонг рядом со мной и скидывает шлепанцы точно таким же движением, как в детстве.

– Филип говорит, что Хосе странно ведет себя. Это правда?

У Лили удивленный вид.

– Мне кажется, с ним всё в порядке; по мне, так он забавный. Почти все свое свободное время проводит со мной на лодке, помогает…

– Осторожнее, дорогая. Он всегда был без ума от тебя.

Лили явно довольна.

– Чушь, Ви. Он такой же, как ты и я, только не говорит. Это единственное отличие.

– Я беспокоюсь о тебе, вот и всё.

– Расскажи, как у тебя дела, – говорит она, пожимая мою руку. – Перескажи мне все новости, я дико скучаю по нашей шайке.

Я рассказываю о семье, и лицо Лили проясняется. Она будет в восторге, когда все прилетят на ее праздник. Лили наблюдает за мной, как всегда задумчивая.

– Наверное, я слишком бурно отреагировала на те шаги в джунглях… Переутомилась, вероятно.

– Для тебя сейчас нелегкий период, да?

– Я мало думаю о годовщине смерти мамы, просто у меня проблемы с моей заявкой на грант. Если Океанографическое общество не возобновит финансирование, придется полагаться только на частные пожертвования.

– Мы с Джаспером можем увеличить наш взнос.

– Вы и так слишком щедры. – Лили переводит взгляд на море. – Может, это покажется странным, но сейчас, когда больше времени провожу на лодке и посвящаю проекту, я чувствую близость с мамой. Как ты думаешь, она была бы довольна?

– Эмили очень пылко воспринимала морскую жизнь острова, как и ты, но она была человеком широкой души. Она была бы рада всему, какую бы дорогу ты ни избрала. Главное, чтобы тебе нравилось.

– Почему я иногда скучаю по ней, хотя едва помню ее?

– Это вполне естественно.

– Ведь моей настоящей матерью была ты, Ви, да и Джаспер оказался молодцом… Пусть он безумный гений, но он всегда был добр.

– Тебя, Лили, легко любить.

Она наклоняется ко мне и изучает мое лицо.

– Ты так грустила после смерти принцессы Маргарет… Тебе не стало лучше?

– Я каждый день думаю о ней, но этого и следовало ожидать. Мы были вместе дольше, чем продолжаются многие браки.

Молчание – и теперь тишину нарушает жужжание насекомых. Мы смотрим в одном направлении, на океан, в котором отражается свет звезд. Я много месяцев спорила с Джаспером по поводу того, где возводить виллу. Я хотела жить на защищенной стороне острова – на той, которая смотрит на Карибское море, – а он настаивал на том, чтобы наши окна выходили на дикую Атлантику. Джаспер желал наблюдать за каждым штормом, зарождающимся на горизонте. Как ни грустно, но я вынуждена признать, что он был прав. Драмы, разворачивающиеся в океане, до сих пор завораживают меня. Я провела бессчетное количество ночей на террасе, наблюдая за тем, как темнеет небо над берегом под нашей виллой… Однако пропажа подружки Лили вызывает у меня беспокойство. Новая угроза, которую никто не смог предвидеть, способна налететь с любой стороны.

Прогоняю эту мысль и сосредоточиваю свое внимание на Лили, снова шутливо заговаривая о том, что пора бы ей найти подходящего парня. Она ведет разговор в той же манере, что и ее мать, весело и оживленно. Лили не осознает своей красоты, и это только добавляет ей очарования.

Я смотрю на часы и понимаю, что два часа пролетели словно одно мгновение, и на мне начинают сказываться тяготы моего путешествия. Искушение еще посидеть и поболтать велико, но у нас впереди целый месяц для того, чтобы наслаждаться обществом друг друга. Я напоминаю Лили о том, чтобы она заперла парадную дверь, когда пойдет наверх, и желаю ей спокойной ночи. Добравшись до спальни, я чувствую себя страшно измотанной, однако меня не покидает радость от того, что Мюстик не утратил своей древней магии.

Я собираюсь идти спать и, соблазненная лунным светом, льющимся в щелочку между шторами, выглядываю в окно. Ночное небо такое чистое, что лунные кратеры видны гораздо четче, чем в Британии. Я вижу белую полосу, прочерченную по океану. Эта картина действует на меня успокаивающе, пока я не замечаю движение в саду. Создается впечатление, будто ветер качает растения, но на самом деле кто-то идет по лужайке, полускрытый деревьями. Он крадется медленно, как хищник. Затаив дыхание, я жду. Из тени появляется фигура. Это Хосе Гомес, молодой садовник. Секунду он стоит на дорожке, его лицо освещает лунный свет; затем он поднимает взгляд к моему окну. А в следующую секунду исчезает, и я уже не вижу, где он прячется. Почему работник из обслуги бродит по нашей вилле в такой поздний час, когда все его обязанности выполнены?