Квантовая теория недопоцелуев

Южным Ньютоном мы называем еще одну частную школу, которой управляют ньютонские попечители. Официальное наименование у нее нелепое – «Рыцари Пифагора» – и учатся там только мальчики. Бекс постоянно из-за этого возмущается, хоть она и не хочет ехать в Луизиану, где эта школа находится.

Лео кивает.

– И как мы выглядим в сравнении?

– Предпочтительно, – отвечает он, глядя на меня. Что это значит?

Мимо проходит Сара-Кейт Куинн, одна из подруг Бекс по футбольной команде, и Бекс вытягивает руку за голову, чтобы дать пять. Сара-Кейт останавливается и кивает Лео. Потом говорит: «Эви, Калеб», – глядя на каждого из нас. Когда она произносит наши имена, ее голос слегка сочится ядом, и Лео поднимает брови.

Бекс объясняет:

– Калеб и Сара-Кейт встречались в том году.

– Три месяца постоянного ора, – говорит Сара-Кейт.

Калеб откидывает с глаз светлые волосы и смотрит на нее.

– Не постоянного ора, – мягко говорит он. И что-то в его манере общения с ней заставляет меня чувствовать себя совсем маленькой. Как будто вокруг – целый мир, о котором я ничего не знаю.

Сара-Кейт улыбается Калебу.

– Может, я и припомню пару моментов, когда мы были заняты другим, – говорит она, а потом уходит и садится за свой стол.

– Калеб встречался со всеми девочками нашего класса, – говорит Бекс.

– Исключая присутствующих, – добавляет Калеб. И через мгновение вспоминает: – И Келли с Алексой.

– Они вместе, – уточняет Бекс для Лео.

– Это все может показаться хуже, чем есть на самом деле, – продолжает Калеб. – Девять девочек за три года – это не так уж много. Особенно если учитывать, что Марго продержалась только два дня.

Два дня – уже слишком много, на мой взгляд. У Марго нет проблем с успеваемостью, но все свободное время она болтает о видео с котиками, каналах с распаковкой на «Ютубе» и лучших кафе, где можно купить баббл-ти. Мне это не нравится.

И сколько бы ни прошло времени, я всегда буду помнить, что Калеб подумал, будто встречаться с Марго – это хорошая идея. Это его не красит.

Калеб смотрит на меня и говорит:

– Будь снисходительнее. Мне было четырнадцать.

– Это не оправдание.

Лео, как мне кажется, пытается сменить тему и говорит:

– Сара-Кейт такая спокойная. Почему вы вечно кричали?

И Калеб, и Бекс кидают на меня быстрый взгляд, а потом отводят глаза. Я изучаю свою тарелку.

– Эви и Калеб выросли вместе, и между ними прямо такая куртуазная любовь, – говорит Бекс, указывая на нас. В том году она посчитала, что легенды о короле Артуре, которые мы проходили по английской литературе, до смешного наглядно описывают нас с Калебом. – Сара-Кейт не смогла принять священную и не плотскую природу их отношений.

Калеб закатывает глаза, но не спешит не соглашаться. И я тоже. Это не самое плохое описание того, что между нами происходит.

После обеда Лео говорит, что у него есть вопрос по физике, и предлагает проводить меня на математику. Он спрашивает об одном из моих уравнений, и по этому вопросу мне ясно: он понял, что я сделала. Это делает его не похожим почти на всех остальных в нашем классе. Когда мы доходим до кабинета математики, мне жаль, что ему пора.

Удивительно.

Я сажусь рядом с Дэвидом, и он говорит:

– Я сегодня голосовал за твою работу. Лео был прав. Она прекрасна. Ты знаешь, что он никогда не будет тобой доволен, да? Ты просто работаешь дальше.

Он говорит не про Лео. Дэвид, один из восьми темнокожих ребят в Ньютоне, кое-что знает о бремени чужих ожиданий. Он рассказал мне, что в его первый день декан Сантори спросил, не зашел ли мальчик не в то здание. Не удивлена, что Дэвид заметил, как со мной обращается профессор Льюис. Дэвид – больше друг Калеба, чем мой. Но поскольку профилирующая дисциплина у нас обоих – математика, а второстепенная – физика, мы за эти годы провели много времени вместе.

Янаан, третья ученица с профилем по математике и единственная, кроме меня, девочка в классе, кидает сумку на пол и плюхается на стул по другую руку от Дэвида. Он смотрит на нее, а потом берет ее волосы, собранные в хвост, и пристально изучает кончики.

– Ты опять подожгла себе волосы? – улыбается Дэвид.

– Да, – признается она. – Даже не заметила, пока не почуяла.

В химических лабораториях полно опасностей. Однажды Бекс вдохнула какие-то пары, которые чуть не сожгли ей все волосы в носу. Я только рада, что выбрала физику.

Мы втроем открываем тетради и смотрим на профессора Бьесту, математика из университета, которая только-только начала работать со старшими классами. Пока она мне нравится. Говорит она тихо, но в классе всего девять человек, так что это вряд ли важно. Она диктует задачи и оставляет нас в покое, пока мы их решаем. Наш прошлогодний преподаватель считал, что задача учителя – устраивать представление. Он черкал на доске изысканные доказательства, а мы их копировали. Стоило ему начать – и он бы не останавливался до конца урока, даже если бы мы все ушли. Профессор Бьеста учит по-другому: она знает, что в классе есть кто-то кроме нее.

Сегодня она пишет на доске теорему, просит нас ее доказать и ходит вдоль парт, тихо предлагая советы. К концу урока я понимаю, что до завтра все успею, хотя мне надо учить физику. И когда шестеро ребят с другим основным профилем идут на следующий урок, я откладываю тетрадь и достаю свои символы адинкра.

Сильвестр Джеймс Гейтс-младший с помощью этих символов описывал отношения квантовых частиц. Я хочу использовать его модель для чего-то похожего, только в плане атомов гелия-3.

Я обсуждаю свои мысли с профессором Бьестой, когда заходит декан Сантори. Он оглядывается по сторонам, явно удивляясь тому, что класс почти пуст. Потом он откашливается и сообщает:

– Я думал проверить, над чем мы работаем для «Фронтира» в этом году. Это наши математики?

– Да, старшеклассники, – отвечает профессор Бьеста.

– Хм-м, – тянет декан Сантори, глядя на нас.

Дэвид был финалистом в том году. Значит, он уже выиграл стипендию, так что участвовать не может.

– На меня не смотрите, – говорит Янаан. – У меня химия, а не физика.

Декан Сантори бросает на меня быстрый взгляд и поворачивается к профессору Бьесте.

– Тогда я вернусь попозже и посмотрю на младших?

Значит, можно не бояться, что он будет заставлять меня участвовать.

КАЛЕБ

Когда заканчивается лабораторная по кодингу, Лео уходит на футбол, обещая вернуться после ужина. Сегодня вечером мне придется позаниматься физикой (хотя, в отличие от профессора Льюиса, я ничего не имею против карьеры инженера), но сперва надо проветрить мозг.

Работа с Лео над проектом к середине семестра казалась отличной идеей. Он свободно владеет С++, довольно веселый, и у него не было напарника. Но делая это предложение, я не знал о его симпатии к Эви. Теперь-то я понял, что общий интерес не так укрепляет команду, как хотелось бы.

Сегодня из-за его частых рассеянных улыбок я вышел на долгую, медленную пробежку за стенами Ньютона. Я направляюсь к жилым кварталам, не думая о том, куда бегу и сколько займет моя пробежка.

Интерес Эви к Лео определенно вынес мне мозг. Серьез но, в какой вселенной будет логично, если она выберет кого-то другого?

Я ее лучший друг. И я ее люблю. И чуть не поцеловал ее четырнадцать раз. Я храню в памяти список недопоцелуев, и вот мои любимые:

№ 1. Нам было по тринадцать, мы играли в прятки с моими братьями. Я зажал ее у стены нашего гаража и, наверное, поцеловал бы, если бы она не поднырнула под мою руку и не убежала.

№ 4. Через год я обнимал ее во время панической атаки, пока она не перестала трястись и плакать. Я хотел собрать губами все слезинки с ее лица.

№ 7. Той зимой мы упали с санок. Закрывая глаза, я все еще вижу, как Эви смеется в снегу.

№ 11. Ей было шестнадцать; мой день рождения был через пару недель. Мы провели день на окружной ярмарке, вздрагивали при виде перекормленных свиней, ели торт «Муравейник» и тихонько высмеивали выступление фокусника. В каком-то смысле нашу поездку на колесе обозрения можно считать за семь отдельных раз.

№ 12. На мой шестнадцатый день рождения я устроил ей первую самостоятельную поездку на машине. Эви поцеловала меня в щеку, когда желала доброй ночи, но я почти успел повернуть голову.

№ 13. Нам все еще шестнадцать (это было сложное лето). Вечером перед возвращением в Ньютон она уснула, свернувшись клубочком возле меня, пока мы смотрели телевизор. Я написал матери Эви, что ее дочь останется на ночь у нас. А когда я укрывал Эви одеялом, она сонно заморгала и вздохнула. Я ушел наверх.

Так что Лео может пойти к черту со своими тайными улыбочками.

Я поворачиваю обратно к школе и вижу впереди темноволосую девушку в форме Ньютона. Бекс.

Когда я приближаюсь к ней, она поворачивается, вскрикивает и хватает меня за руку.

– Не подбегай так к женщинам сзади на улице, идиот.

– Прости, – говорю я и замедляюсь до шага. – Чем занимаешься?

– Иду со встречи с моими активистами. Мы пытаемся устроить общегородской запрет на пластиковые пакеты в магазинах.

Я ухмыляюсь. Бекс обожает свои маленькие проекты. Она пихает меня плечом.

– Не надо так снисходительно улыбаться. Когда-нибудь твои дети посмотрят в сторону океана и не увидят ничего, кроме горы пластика. Вот тогда ты пожалеешь, что не ходил со мной на эти встречи.

– Мои дети будут жить на Среднем Западе. Они никогда не увидят океан.

Некоторое время мы идем в молчании. Потом она спрашивает:

– Что планируешь делать с Лео?

Я спотыкаюсь о бордюр, но даже не пытаюсь притвориться, будто не понимаю, о чем она говорит.

– Как и всегда. Смотреть шоу. Есть попкорн. Быть рядом, чтобы расчистить путь от обломков.

– Что с тобой не так?

Я поднимаю брови.

– Ты влюблен в нее, – говорит Бекс. – Насколько я знаю, ты всегда был в нее влюблен. И все равно три года встречался со всеми девушками в Ньютоне, кроме Эви. И сейчас ты собираешься сидеть и ничего не говорить, пока она мутит с каким-то голубоглазым взъерошенным собирателем марок, любящим футбол?

– Ну, когда ты так говоришь, это звучит тупо, – отвечаю я.

Но улыбаюсь, потому что Бекс прекрасна. Однажды Эрнест Резерфорд сказал, что вся наука – это либо физика, либо коллекционирование марок, что сделало последнее скрытым оскорблением среди научников. Именно так я и буду теперь думать о Лео.

Мы возвращаемся в Ньютон, я забираюсь на одного из бетонных драконов и втаскиваю Бекс за собой.

– Послушай, как только Эви поймет, что ему нужны не только ответы на задачки по физике, она от него отвернется. Это так работает.

– Может быть, – говорит Бекс, но мне кажется, я ее не убедил. От ее сомнений мой желудок скручивает от страха. – Но почему ты никогда не стремился к большему?

– Стремился, – говорю я. – И это был великий провал под названием «давай-разведем-костер-и-рискнем-десятилетием-нашей-дружбы-потому-что-я-не-могу-перестать-думать-о-твоих-губах».

Бекс явно в шоке. Видимо, Эви ей не рассказала. Я не удивлен, потому что мы оба притворялись, будто этого не было. Но раз уж Бекс так давит, я ей расскажу.

Летом после девятого класса родители повезли моего самого младшего брата на соревнования по плаванию в Северный Висконсин и в первый раз позволили нам с Ноланом (еще одним моим братом) остаться дома одним. Мы с ним и Эви развели костер в яме на заднем дворе. Мы жарили маршмеллоу, рассказывали истории про призраков и решали логические задачки. А потом Нолан ушел в дом, оставив меня с девушкой моей мечты. На нашем с Эви счету было девять недопоцелуев, но она ни разу не подала вида, что заметила хотя бы один из этих моментов. Я решил действовать откровеннее.

Ругаясь на непостоянный ветер и дым, я слез со стула и сел рядом с ней на одеяло, так близко, что мог разглядеть веснушки у нее на носу и щеках. Эви начала отодвигаться, но я взял ее за руку.

Она встретилась со мной взглядом – смущенная, но еще ничего не подозревающая.

– Калеб?

Ее губы чуть разомкнулись, пока она пыталась понять, что я делаю, и полностью завладели моим вниманием. Собрав всю свою смелость, я коснулся ладонью ее щеки.

– Поцелуй меня, Эви?

В моей голове все было решено. Номер десять казался идеальным, чтобы перейти от недопоцелуев к настоящим.

Но она оттолкнула меня – не просто с неохотой, а встревоженно.

– Нет, Калеб. Я этого не хочу. Ни с кем, а особенно с тобой.

– Особенно со мной?

Я отодвинулся, не в силах понять, о чем она говорит. Я знал, что она может быть не готова, но мне и в голову никогда не приходило, что она откажется именно из-за меня.

Она встала.

– Ты мой друг. Я не хочу бояться, что ты попробуешь сделать… это… когда мы вместе.

Тон Эви ясно давал понять, что ее чувства насчет «этого» крайне отличались от моих.

Пытаясь смягчить урон, я поднял руку.

– Эви, не уходи. Прости. Забудь все, что я сказал. Это была блажь, вот и все.

Ее как будто ударили.

– Блажь? Ты был готов рискнуть нашей дружбой ради блажи?

И она ушла домой, а я остался смотреть, как догорает ко с тер.

На следующий день, когда я написал ей, она ответила, что «занята». Только через неделю она снова заговорила со мной, только через месяц согласилась остаться наедине, только через три месяца я смог дотронуться до нее, не получив в ответ подозрительного взгляда, и только через полгода я точно понял, что между нами снова все нормально. С тех пор я был как машина. Про себя я отсчитал еще несколько недопоцелуев, но никогда не давал ей повода подумать – даже на секунду – что я хочу быть не просто ее лучшим другом. И пока я так делаю, она выбирает меня. И это хорошо.

Потому что во время нашей разлуки я понял, что хочу поцеловать Эви, но она мне нужна. Без нее мой мир обычный.

Следуя за ней, я смог успешно поступить в Ньютон, что значит для меня больше, чем я думал до приезда сюда. Защищая ее, я научился быть храбрым. Представить не могу, кем бы я был без нее. И, к счастью, мне и не приходится.

Пока я держу свои губы подальше от ее губ.

Бекс хлопает меня по ноге, когда я заканчиваю рассказ.

– Знаю, ты не хочешь этого слышать, – говорит она. – Но я думаю, пора собраться с духом и попробовать еще раз.

ЭВИ

В Ньютоне нужно заниматься хотя бы одним видом спорта. В первый год я выбрала йогу только потому, что там ты меньше потеешь и не так тяжело дышишь. Но теперь она мне нравится, и должна признать: медитация помогает от тревожности. И потом, йогой мы занимаемся до завтрака, и поэтому на уроках после никто не шумит. Мне это очень нравится. Я бы хотела, чтобы почти все люди молчали.

Молли проводит дыхательные медитации и приветствие солнцу, а потом мы начинаем делать скручивания, прогибы и планки. В конце занятия я чувствую себя готовой к экзамену по физике и ощущаю себя в своем теле так, что паническая атака вряд ли предвидится. Не то чтобы контрольные когда-нибудь меня триггерили. Когда я сижу за партой и решаю уравнения, я чувствую себя как дома, несмотря ни на что.

Но все равно Калеб почти полностью рушит мое спокойствие за завтраком, забрасывая меня вопросами и прося проверить задачи, которые он решал всю ночь. Он бормочет себе под нос уравнения, пока мы идем на урок из столовой, но замолкает, когда мы видим Лео на месте рядом с моим. На обычном месте Калеба.

– Ты не хочешь… – начинаю я, указывая на другие пустые стулья.

– Нет, все нормально. – Калеб садится за парту позади меня.

Когда я смотрю на Лео, он поднимает брови.

– Готова?

– Посмотрим.

Бекс учит меня не отвечать «да» на такие вопросы. Судя по всему, людям не нравится, когда ты говоришь правду.

Профессор Льюис безо всяких церемоний раздает задания и говорит, что у нас сорок пять минут. На первой странице – вопросы с несколькими вариантами ответов, это просто. Когда мы с Лео одновременно ее переворачиваем, то с улыбкой переглядываемся. Не знаю, как он, но я привыкла работать куда быстрее окружающих. Чтобы кто-то за мной поспевал – это необычно, но я бы не сказала, что неприятно.

Вторая страница сложнее: несколько вопросов, требующих краткого ответа, и есть те, для которых надо написать уравнения. Я просматриваю ответы, когда Лео переворачивает страницу, и сразу делаю то же самое, замечая его усмешку. На третьей и четвертой страницах – одноступенчатые задачи, я решаю их быстро, но безыскусно. Где-то с минуту проверяю уравнения, а потом перехожу на последнюю страницу. Лео повторяет за мной через пару секунд.

Последняя задача сложная, но похожая на ту, которую нам задавали на дом позавчера. Я на секунду задумываюсь и решаю использовать стратегию Лео вместо своей, пусть так будет и дольше. Я расчерчиваю и подписываю графики, вставляю сопутствующие уравнения и пишу краткое объяснение.

Мы с Лео одновременно поворачиваемся друг к другу и, когда наши взгляды встречаются, кладем контрольную на парту записями вниз. Я проверяю часы: осталось чуть больше пятнадцати минут. Учитывая, как быстро я решила некоторые задачи, их не помешает проверить.

Лео откидывается на спинку стула и скрещивает руки на груди. Что-то в его позе заставляет меня не отводить взгляд. Он явно не собирается снова просматривать свою работу, и я тоже откидываюсь на спинку стула, ожидая, пока профессор Льюис скажет: «Время!» Все тело покалывает иголочками адреналина из-за контрольной – и чего-то еще, что я не вполне понимаю.

Когда остается две минуты, я тянусь к карандашу и чувствую, что Лео поворачивает ко мне голову. Я распахиваю глаза и смотрю на него невинным взглядом, беря карандаш и начиная крутить меж пальцев, как будто я именно это и собиралась сделать.

Когда профессор Льюис собирает наши работы, Лео говорит:

– Спасибо.

– За что?

– За самый прикольный промежуточный экзамен.

За моей спиной подает голос Калеб:

– Вы оба сошли с ума. Закончили за полчаса и даже не проверили ответы.

– За двадцать семь минут, – говорю я, – и я проверяла по ходу.

– Меня учили не допускать ошибок, – говорит Лео. – У «рыцарей» на клавиатурах не было кнопки «delete».

Через секунду я понимаю, что он шутит. Мне нравится.

В последние пять минут урока профессор Льюис сообщает, что дальше у нас начинается модуль по теоретической физике.

– Тут потребуется некоторая гибкость ума. Это – сердце физики, и тут нужно больше, чем способность решать уравнения, – говорит он, едва бросая взгляд в мою сторону.

– Как обученная обезьянка, – шепчет Калеб мне на ухо, и я смеюсь. Профессор Льюис яростно смотрит на нас, а Лео хмурится.

– Набора задач на выходные не будет, но будьте готовы обсуждать статьи.

– Увидимся за обедом? – спрашивает Лео перед уходом. Я киваю.

Мы с Калебом идем по рекреации, и я вполуха слушаю его разбор полетов по экзамену. Перед входом в класс я останавливаюсь и смотрю на него.

– Я не пойду сегодня на гуманитарку, – говорю я.

– Что?

– Промежуточные экзамены – только на следующей неделе. Одно пропущенное занятие меня не убьет.

Калеб вытягивает руку перед собой.

– Привет, я Калеб. А ты кто?

– Скажешь Эбби и мистеру Штейну, что мне нехорошо?

Мне неловко врать, но меня захватила эйфория, и я не смогу просидеть эти два бесконечных урока, посвященные дискуссиям. Я хочу рисовать, предаваться мечтам и работать над символами адинкра. Калеб рассматривает мое лицо.

– Не похожа ты на больную, – говорит он. – Такое чувство, что тебя можно подключить к генератору – и питать весь город.

– Пожалуйста, – прошу я. И зная, что это его убедит, добавляю: – Я хочу поработать над докладом на «Фронтир».

Он кивает и с ноткой сарказма отвечает:

– Полагаю, увидимся за обедом?

Я работаю над символами адинкра на своей доске. Физики всегда предпочитали использовать в презентациях уравнения, так что ставить в центр доклада на «Фронтир» геометрическую модель довольно рискованно. Но инстинкт, которому я всегда доверяла, заставляет меня продолжать работу. И я вижу, что может сделать для меня Калеб. Нельзя играть с моделью на доске, но на компьютере ее можно будет вращать и складывать. Так не только работа станет интереснее, но и появится законная причина писать ее вместе с Калебом.

Когда я захожу в столовую, Бекс и Калеб уже сидят за нашим столом. Они откидываются на спинки стульев и сверлят меня взглядом. Они так похожи на рассерженных родителей, что мне хочется рассмеяться. Пообедав, я сажусь напротив Бекс. Та спрашивает:

– Значит, теперь ты прогуливаешь уроки, Эви?

Подходит Лео.

– Эви прогуливает уроки?

Он садится рядом со мной.

Я поворачиваюсь к Бекс.

– Это всего лишь гуманитарка. Не считается.

– Раньше она никогда не прогуливала, – объясняет Бекс Лео.

– И экзамен написала слишком быстро, – говорит Калеб. Как будто ябедничает.

– Не говорите обо мне так, будто меня здесь нет. И уверяю вас, пусть даже я закончила тест за тридцать минут…

– Двадцать семь, – улыбается Лео.

– Да, – соглашаюсь я. – Двадцать семь. Мои результаты просто раскатают ваши, так что расслабьтесь. И кто-нибудь, расскажите, что я пропустила на английском.

Бекс опускает взгляд на столешницу и что-то мямлит.

– Прости? – переспрашиваю я.

Она вздыхает.

– Мы нашли все места, где Шекспир использовал слова «сон» и «луна», и поговорили об их значении.

– «Сон в летнюю ночь» – самый бессодержательный ряд слов, составленных вместе и поданных как тема на уроке английского, – говорю я.

– Да, – отвечает Калеб, глядя на меня, – потому что прекрасная девушка никогда бы не смогла влюбиться в осла.

Я пытаюсь понять, к чему он клонит, но Бекс пихает его локтем и втягивает в тихий разговор.

– Как они тебя оберегают, а? – замечает Лео.

– Да. Я люблю Бекс и Калеба, но иногда им надо напоминать, что они мне – не указ. – Я беру нож и режу яблоко на куски, чтобы макать их в арахисовую пасту: чаще всего я выбираю именно такой вариант обеда. – Ты скучаешь по кому-нибудь из старой школы?

– Есть парочка.

– И как там?

– Мало народу. Или, по крайней мере, так казалось. Там больше учеников, чем в Ньютоне, но обучение начинается с нулевого класса, так что куда меньше народу в каждой группе. – Он делает паузу. – И девочек нет.

– Какое разочарование.

– Еще какое! – говорит Лео. – Порой бывало мрачновато. Школа стоит на окраине, в какой-то глуши, а осенью рядом жгут поля сахарного тростника. И над землей стелется дым. Я всегда думал, что так выглядит ад. И конкуренции там куда больше, так что друзей заводить сложно.

Я пытаюсь представить атмосферу с большей конкуренцией, чем в Ньютоне, и не могу. Каждый семестр наш класс ранжируют от одного до сорока. Я всегда в первой пятерке, хотя никогда не поднимаюсь выше третьего из-за оценок по гуманитарке. Однажды я использовала дифференциальное уравнение в качестве ответа на экзамене по сюжету «Гордости и предубеждения» (изначально – стабильная система, в которой нарушилось равновесие после введения чего-то нового до достижения нового состояния покоя). Ничего хорошего из этого не вышло.

Я расспрашиваю Лео о «Рыцарях», узнаю, что ему нравилось (физика, каджунская кухня и фотография) и что нет (собрания по утрам, общие комнаты и влажность). Не успеваю закончить: звенит звонок, и Лео с Калебом идут на кодинг, а мы с Бекс – по коридору на математику.

Перед уходом Бекс спрашивает:

– Он ведь тебе нравится, да? Этот Лео Макгилл.

– Да, – решившись, говорю я. – Он – мой новый друг.

КАЛЕБ

Штука в чем. Следуя за Эви, я пришел ко всему, что в моей жизни было лучшего: кодингу, программам для одаренных и даже бейсболу. Я начал им заниматься, потому что она сказала, что в этом виде спорта самая интересная математика. Если бы она попросила, я жег бы леса, крушил машины или разнес бы Ньютон по кирпичику.

Но Эви не нужны разрушения. Ей нужен Лео. Я знаю – и слава богу, – что первый, с кем ты встречаешься, – далеко не последний. Но я волнуюсь.

Пока Эви не была ни в кого влюблена, я мог говорить себе, что однажды – когда она будет готова – она очнется и увидит, что я для нее значу. (Представлять этот момент – мое хобби. Любимые обстоятельства – при сильном ливне.)

Но теперь она готова, и ей нужен кто-то другой. И не просто кто-то другой, а идеальная для нее пара – тихий, и математик, и немного со стороны.

Я не знаю, что делать. Бекс думает, что я должен заявить о себе, но я уже сказал Эви, чего хочу, и она ответила, что ей это неинтересно. Какой смысл пытаться снова?

Учитывая все это, мне довольно сложно сосредоточиться на проекте по кодингу, который надо сдавать во вторник. Мы с Лео далеки от финала и потому все свободное время проводим в лаборатории. Я могу сконцентрироваться только потому, что знаю: он не с ней.

К вечеру пятницы у нас слегка мутные глаза, а программа упирается. Мы тратим тридцать минут на просмотр всего кода и проведение диагностики, но на это нет времени. Мне нужна Эви. У нее наметанный глаз на несогласованность деталей, и она лучше всех находит мои ошибки.

Лео нравится этот план.

Когда через пару минут Эви открывает дверь, мы поворачиваемся к ней. Она напряжена, и что-то во мне смягчается, когда она смотрит на меня, ища поддержки. Но как только я быстро улыбаюсь ей, она переводит взгляд Лео. Он сейчас без формы, в одной из этих ужасных кодерских футболок («Есть 10 видов людей в мире: те, кто понимает двоичный код, и те, кто нет»). Судя по тому, как Эви задерживает взгляд у него на груди, футболка явно впечатляет ее больше, чем меня.

Она снова переводит глаза на меня, и, клянусь, я вижу, какое ей для этого требуется усилие.

– Что вам нужно? – спрашивает она.

– Можешь посмотреть? Это для браузера, над которым мы работаем. Там, должно быть, ошибка, но мы не можем ее найти.

Эви занимает мое место.

– Примадонна.

Эви говорит, что я не могу найти свои ошибки, потому что рассчитываю на правки со стороны. В этом есть доля правды.

Смотря на экран, она откидывает капюшон, берет карандаш и начинает наматывать на него прядь волос, а я застываю. От того, как выглядят ее руки, запущенные в волосы, и еще от той бурной энергии, которую она излучает, когда решает проблему. Я никогда не устану смотреть на то, как она размышляет над моим кодом.

– Нашла, – говорит она, и чары спадают. Наверное, оно и к лучшему, а то, мне кажется, ни Лео, ни я не дышали последние две минуты.

Я заглядываю ей через плечо.

– В конце строки был лишний знак. Опять. – Она гневно смотрит на меня. – В следующий раз не приду, пока сперва это не проверишь.

Я выдаю свою лучшую ухмылку маленького мальчика.

– Прости.

Выражение ее лица медленно смягчается, она улыбается.

Окидывая нас изучающим взглядом, Лео произносит:

– А вы точно не…

– Мы просто друзья, – отвечаю я. Потому что хочу сказать это раньше нее.

Мне этого мало, но я благодарен, когда Эви сплетает наши пальцы и говорит:

– Между нами нет ничего «простого».

Она отпускает мою руку и поворачивается к экрану, прокручивая колесико мышки и просматривая код.

– Что это? – спрашивает она, указывая на пару строк.

– Код коррекции ошибок. Находит избыточный двоичный разряд.

– Ясно. Значит, он связан с кодом Шеннона?

– Да.

Я понятия не имею, о чем она думает.

Эви снова поворачивается к экрану в глубокой задумчивости, а мы с Лео обмениваемся озадаченными взглядами.

– Можешь это распечатать? – просит она.

– Конечно, – говорю я. – А в чем дело?

– Кажется, у меня есть идея для «Фронтира», но тебе придется объяснить, как ты переходишь от этого к двоичному коду. Сколько времени у тебя есть на выходных?

– Столько, сколько тебе нужно, – говорю я в восторге.

– Я скажу мистеру Митчему, что мы готовы запустить эту штуку еще раз, – говорит Лео. И захлопывает за собой дверь.

Дилетант.

ЭВИ

На следующее утро во время йоги я понимаю, как решить задачку для «Фронтира» с помощью математики. Приняв душ и переодевшись, я принимаюсь за работу. Хотя и теряю энтузиазм, когда Калеб пишет, что у них рухнул браузер и до завтра мы с ним не встретимся. Я стараюсь не паниковать. У нас две недели.

Чтобы закончить, мне нужны ссылки на алгебру Клиффорда и, возможно, топологию. И я иду в университетскую библиотеку взять там книг и перехватить сэндвич в кафе.

Спускаясь по библиотечной лестнице с горой книг, я удивляюсь, видя Лео: он целится фотокамерой в кроны деревьев. Он стоит неподвижно. Я знаю, что могу так сконцентрироваться, но в целом – только на математике.

Когда Лео наконец опускает камеру, он замечает меня и так явно радуется, что я даже не смущаюсь, что он увидел, как я за ним наблюдаю.

– Понести твои книги? – иронично улыбается он.

– У тебя и так куча всего. – Я указываю на его фотоаппарат на шее и рюкзак на плечах.

– Зато руки свободны.

Он осторожно убирает камеру в чехол и засовывает в рюкзак, и я позволяю ему взять половину книг; слежу за руками, пока он берет их поудобнее. Лео как-то так на меня смотрит, что я замечаю те части тела, о которых я раньше не думала: запястья, ключицы и плечи. Очень странно.

Лео смотрит на верхнюю книгу.

– «Контрпримеры топологии»? Я думал, в этом семестре по математике – комбинаторный анализ.

Я поднимаю брови. Обычно те, кто не ходит на математику, редко обращают внимание на наше расписание.

– Я спрашивал, когда только поступал, – объясняет Лео. – Пытался решить, что брать вторичной дисциплиной: кодинг или математику. – Тут он бросает на меня взгляд искоса. – К сожалению, я сделал неверный выбор.

Это из-за меня, что ли? Мне нужна Бекс.

– Это для параллельного проекта, – говорю я, чтобы остаться в своей стихии.

– Для «Фронтира»?

Я киваю и спрашиваю:

– А ты что-нибудь подашь?

– Я работаю с многообразиями.

Это 3D-модели, с помощью которых можно описывать форму потенциальных вселенных в числе всего прочего. Он рассказывает о задаче, которую себе наметил. В целом это хорошая тема для «Фронтира», золотая жила между математикой и физикой. Но Лео не описывает ничего особенно оригинального. Может, специально? Если да – не могу его винить, ведь когда он просит меня рассказать о своей работе, я поступаю точно так же.

– А что ты снимал? – спрашиваю я. Вдруг это как-то связано с его проектом?

– Просто фотографировал. Это мое хобби. Я еще привыкаю к местному свету. В Луизиане совсем не такой.

Упоминание о Луизиане наводит меня на мысль, которая давно крутилась в голове.

– А почему у тебя почти нет акцента? Или это грубый вопрос? Я не всегда…

Я замолкаю, не зная, как закончить предложение.

Лео смеется.

– Ничего страшного. Моя мама выросла в Огайо, так что говорю я почти всегда так. Но мне нравится фраза «эй, народ». Очень удобно.

– Мне нравится, как ты ее произносишь, – говорю я ему, и он улыбается так, что мне кажется, будто я призналась в чем-то большем.

Мы уже дошли до Ньютона и останавливаемся на втором этаже общежития, чтобы он вернул мне книги.

– Спасибо тебе, – говорю я. – Без твоей помощи я бы, наверное, не справилась.

– Я думал, тебе Калеб тяжести таскает.

– Он многозадачен. Но мы не все время проводим вместе.

– Приятно знать, – отвечает Лео с таинственной улыбкой и выходит за дверь.