Читать книгу: «Хотелось жизнь не зря прожить…», страница 2

Якоб Катс (1577–1660)

Якоб Катс

Скоро треснет ваше царство

 
Если в бочке тесно станет,
Cусло в ней не удержать.
Через край начнет бежать,
Бунтовать, бурлить, буянить.
Провоняет целый дом
Кислой дрянью и дерьмом.
При такой бурленья точке,
Так и знайте, господа,
Никакие обода
Не удержат сусло в бочке.
Благородной влаги мощь
Никому не превозмочь.
И когда людей свободных
Унижает, душит князь,
Проливая кровь и грязь,
Не бывает средств негодных.
Ясно всякому, наверно:
Плохо дело, дело скверно.
Зря, жестокие князья,
Вы так гайки затянули,
В рог бараний нас согнули.
Всю страну сдержать нельзя.
Слишком душно в государстве.
Скоро треснет ваше царство.
 

П. К. Хофт (1581–1647)

П. К. Хофт

Сонет

 
О, как ты быстроног, старик неуловимый,
Ты по ветру летишь, ты по морю плывешь,
Врагом империй, царств и княжеств ты слывешь,
Бог времени, всегда проносишься ты мимо.
 
 
О, ты неутомим, всесилен и жесток.
Готов ты поглотить, сожрать и уничтожить
Любого, кто своей похвастать силой может.
И никогда никто догнать тебя не мог.
 
 
Но как ты ни спешишь, тебя я тороплю.
И вижу время я совсем не быстротечным,
А слабым стариком, ленивым и увечным.
Трудясь в разлуке с той, кого я так люблю,
Я время целый день гоню, гоню вперед,
А этот старикан все медленней ползет.
 

Гербранд Адрианс Бредеро (1585–1618)

Песенка

 
Все ночью засыпает,
Спят люди и зверье.
Спокойно сон вкушает
Сокровище мое.
А мне заснуть мешает
Спокойный сон ее.
 
 
И вот я одиноко
По улицам брожу,
Луна стоит высоко,
Я на нее гляжу,
С принцессой ясноокой
Сходство нахожу.
 
 
Моя Любовь прекрасна,
Как полная Луна,
Но я молил напрасно,
Не слушала она
И к увереньям страстным
Осталась холодна.
 
 
А боль и вожделенье
Меня на части рвут,
То страх, то нетерпенье
Забыться не дают.
О, дай мне утешенье,
Мой посети приют.
 
 
Напрасны ожиданья,
Ко мне ты не придешь.
Ты страстное желанье
Не ценишь в медный грош.
Сказала: «До свиданья!»
И до утра заснешь.
 
 
О, я был сдержан очень,
Я что-то бормотал,
Ты опустила очи,
А я столбом стоял.
Зачем спокойной ночи
Тебе я пожелал?
 
 
Себя я проклинаю,
Убить себя готов,
Когда тебе желаю
Спокойных сладких снов.
Но ты, принцесса милая,
Ты в ответ молчишь.
А я уснуть не в силах,
Когда ты сладко спишь.
 

Якобус Ревий (1577–1660)

Якобус Ревий

За наши грехи

 
О Господи, то не евреи Вас распяли,
На суд Вас притащили не они,
Кричали не они: Распни, распни!
В лицо Вам не они плевали.
Венец терновый Вам не воины сплели,
И в багряницу Вас не стражи облекли,
Нет, не они глумились и пытали
И на проклятую Голгофу Вас вели.
О, Господи, свершил все это я.
Я – тяжкий крест, что на себя Вы взяли.
Веревка та, которой Вас вязали,
Гвоздь и копье, что Вашу плоть терзали,
Венец кровавый – все из-за меня,
Из-за моих грехов. Вина моя.
 

Йоост ван ден Вондел (1587–1679)

Йоост ван ден Вондел

Гейсбрехт и Амстел³

 
Видал ли когда белый свет
Такую верность? О, нет!
Два сердца зажглись мгновенно,
Одним огнем запылали,
И связаны неизменно
Любовью и печалью.
 
 
Так мать дитя свое любит,
Холит, лелеет, голубит.
Она под сердцем носила
И в муках его рожала,
И грудью своей вскормила.
Кровь их узлом связала.
 
 
Но узел еще прочней,
Когда на исходе дней,
Старую жизни подругу,
Бережно взяв под руку,
Старик на прогулку ведет
И счастьем своим зовет.
 
 
Там, где любовь две души
В одну сплавляет в тиши,
Небесный свет открывая
Для любящих двух людей,
К Богу любовь святая
Смерти сильней.
 

Амстердам.

Вход в старый театр Схаубург

 
Природой зажжен в крови
Огонь благородной любви,
Которой неведом страх.
Пусть время все стены рушит,
В пыль превращая и прах,
Она цементирует души.
 
 
Тоскует душа-голубка,
Терзаемая разлукой,
И голубь на ветке сухой
Той же болеет тоской,
И ту же он терпит муку,
Что терпит корень сухой.
 
 
Так и Амстел страдает.
Как снег по весне она тает,
Ведь милого мертвым считает.
А Гейнсбрехт ее на войне
За подданных кровь проливает
И тает, как снег по весне.
 
 
О Боже, смягчи их страданья,
Пошли им радость свиданья.
Герой наш ждет-не дождется,
Когда к своей Амстел вернется.
Она его встретит овацией.
Премьера должна состояться.
 

Константейн Хёйгенс (1628–1697)

Константейн Хёйгенс

Cupio dissolvi⁴

На смерть звезды

Неужто ночь? И вижу я во сне,

Что нет ее, звезды моей любимой?

Нет, полдень наступил неотвратимо,

И лик звезды моей не виден мне.

– Скажите, Небеса, куда она пропала?

– О, та звезда в раю, что стала божеством?

Но ей смешон твой плач, – мне Небо отвечало.

Как хохот, прозвучал в ушах небесный гром.

Ну, где ты, Смерть-Змея? Ты проскользнула мимо?

Тогда молю тебя, Хранитель, ангел мой,

Убей меня скорей, соедини с любимой,

Избавь от лютых мук, даруй душе покой.

Мы вечный свет узрим, сольемся навсегда,

Святыня, жизнь, любовь, мой бог, моя звезда!

Иероним ван Алфен (1746–1803)

Сливы
Поучительная история

 
Как-то раз увидел Янтье,
Что висят в ветвях густых
Сливы, крупные, как яйца,
И решил отведать их.
Он подумал: «Да, я знаю,
На плоды в саду запрет.
Но отец ведь не увидит,
А садовника здесь нет.
Сколько слив в саду созрело!
Кто там будет их считать?
Кто заметит, что сорвал я
Штучки три, четыре, пять?
Но ведь я запрет нарушу.
А зачем и почему?
Из-за горсти сладких ягод?
Ни одной я не возьму!».
Янтье прочь бежать пустился,
А отец навстречу шел.
Все он видел, все он слышал,
Все он понял хорошо.
«Стой, малыш, – сказал он сыну. —
Ты отлично поступил.
Мы стрясем с деревьев сливы.
Ты награду заслужил».
Сливы сыпались на землю,
Ян их быстро подбирал.
С полной шляпой сладких ягод
Он вприпрыжку удирал.
 

Якобус Беллами (1557–1786)

Моим друзьям

 
В час, когда мы отдыхаем
На путях-дорогах жизни,
Иль на берегу озерном,
Иль в тени прохладной рощи;
В час, когда ерошит кудри
Южный ветер шаловливый,
И цветов благоуханье
В чистом воздухе струится,
Я с восторгом ощущаю
Нежность матери-природы.
Но не выразить словами
Наше радостное чувство,
Если нам дано судьбою
Разделить его с друзьями.
 
 
В час, когда бушуют штормы,
Дико в рощах завывая,
Осыпая жестким градом
Вниз опущенные лица;
В час, когда грохочут громы
И свистит истошно ветер,
Страхом души наполняя,
В час, когда перекрывает
Все дороги наводненье,
Вспомните, не позабудьте,
Что всегда приют найдете
Вы в душе моей открытой,
Что ее, подобно солнцам,
Ваши взгляды согревают.
 
 
В час, когда, устав от странствий,
Упаду я на дороге,
И глаза мне Смерть закроет,
Вы, друзья мои родные,
Тело друга отнесите
В тихий лес неподалёку.
Посадите там два дуба,
Чтобы ветви их сплетались.
Между этими дубами
Выройте мою могилу.
 
 
Вы же, спутники и други,
Путь свой дальше продолжайте.
Вам одна из этих песен
Обо мне всегда напомнит.
 

А. К. В. Старинг (1767–1840)

Песня жатвы

 
Зазвенели,
Заблестели
Во поле серпы.
Эй, готовь бечевку,
Прояви сноровку,
Ставя в ряд снопы.
 
 
Небо ярче,
Солнце жарче.
Полдень наступил.
Ветер утомился
И угомонился,
Набираясь сил.
 
 
Те, кто по́том
Заработал
Хлеб насущный свой,
Сядьте, отдохните,
Рощу разбудите
Песней хоровой.
 
 
Ввысь взгляните
И вздохните:
Помогай нам Бог!
С неба дождь прольется
И пригреет солнце
Каждый колосок.
 

Мультатули (1820–1887)

Мультатули

Я услышу⁵

 
Не знаю, где умру.
Я видел большое море на Юге, когда ездил туда
                                           с отцом за солью.
Если суждено мне умереть на море, бросят тело
                                                  мое в пучину.
И приплывут акулы и, окружив меня, спросят:
Кто из нас проглотит труп, что колыхается вон там,
                                                            в воде?
Но я их не услышу.
 
 
Не знаю, где умру.
Я видел, как горел дом По-ансу;
Он сам его поджег, так как был мата-глап,
                                                    безумцем.
Если суждено мне сгореть на пожаре,
упадут на мой прах тлеющие бревна,
и соберется большая толпа вокруг дома,
и люди будут бросать воду, чтобы умертвить
                                                          огонь.
Но я их не услышу.
 
 
Не знаю, где умру.
Я видел, как Си-унах упал с дерева клаппа,
когда хотел сорвать плод для своей матери.
Если упаду я с дерева клаппа,
останусь лежать у его подножья, как Си-унах.
И мать моя не закричит от горя, ведь она давно
                                                              умерла.
Но другие закричат во все горло: Гляньте, вон
                                лежит мертвый Сайджа.
Но я их не услышу.
 
 
Не знаю, где умру.
Я видел труп Па-лису; он умер от глубокой
старости,
когда его волосы стали белыми.
Если умру от старости, с белыми волосами,
придут плакальщицы и встанут вокруг меня,
И подымут вой, как на похоронах Па-лису.
И маленькие дети заплачут, очень громко.
Но я их не услышу.
 
 
Не знаю, где умру
Я видел похороны в Бадуре, где покойников
обряжают в белые одежды и погребают в земле.
Если суждено мне умереть в Бадуре, и зароют меня
                                                        в землю
на кладбище, к востоку от холма, где высокая
                                                  густая трава,
пусть пройдет мимо Адинда,
и край ее саронга тихо прошуршит по траве…
Я услышу.
 

П. А. Генестет (1829–1861)

Шутка

 
О плоская страна туманов и дождей,
И слякотных дорог, и трудовых мозолей,
Навоза и гнилья, погашенных огней,
Озноба и зонтов, зубной и прочей боли!
 
 
Страна сплошных галош, болотный хмурый край
Сапожников, и драг, и прочих земснарядов,
Ты для лягушек рай, лишь уткам ты отрада,
Я твой продрогший сын, я говорю: Прощай!
 
 
Мне свертывает кровь твой климат нехороший,
Ни песен, ни страстей, ни жажды, ни мечты…
Отечество мое, носи свои галоши,
Ведь вынуто (не мной) со дна морского ты.
 

П. А. Генестет (1829–1861)

П. А. Генестет

Любовь

 
– Она, кого я больше всех любил,
Моей невестой юной не была,
Меня в аллеях сада не ждала.
Я с ней в песчаных дюнах не бродил,
Воздушных замков с ней не возводил.
 
 
– Так значит, преданной она была женой
И добрым гением, дарившим вам покой
И радость жизни, и уютный дом,
Где вы с ней были счастливы вдвоем?
 
 
Иль то была заботливая мать,
Сумевшая родить и воспитать
И охранить от жизненных невзгод
Детей, продолживших ваш славный род?
 
 
– Нет! То, была одна моя больная.
Измученная, бледная, худая.
Когда рыдал я у ее кровати,
Она меня учила умирать,
Достоинство и веру сохраняя.
 

Розали Ловелинг (1834–1875)

Подарок

I

 
Дед выдвинул старый ящик.
Часы блеснули внутри.
Внук закричал: – Настоящие!
Подари мне их, дед, подари!
 
 
– А ты не спеши, не нужно,
Они от тебя не уйдут.
Подарю, если будешь послушным.
Может, в следующем году.
 
 
– Ждать целый год? Как долго!
И сколько ты проживешь?
Ты старый, болеешь много,
А вдруг ты завтра помрешь?
 
 
Старик подумал: – И правда,
Зачем я ждал до сих пор?
Его исхудавшие пальцы
Пригладили внука вихор.
 
 
Взяв часы дорогие
(«Их носил еще твой отец!»),
Он вложил их в жадные руки.
И счастлив был сорванец.
 

II

 
К свежей разверстой могиле
Ребята из школы пришли.
Старик преклонил колено,
С трудом поднялся с земли.
Желтый гроб опустили,
Холодный подул ветерок.
– Бедный, бедный мой мальчик.
Кто бы подумать мог!
 
 
Он горько внука оплакивал
В квартире, где умер сын,
И снова в ящик укладывал
Серебряные часы.
 

Пит Палтьенс (1845–1894)

Бессмертники

 
– Бидон у вас течет! – Молочник был сердит.
Он часто по утрам бранил ее прислугу.
Ох, если бы он знал, какой здесь крик стоит,
Истошный крик в ночи, скандал на всю округу.
 
 
Что девушка и он не слышали его,
Неважно, ерунда, внимания не стоит.
Но что она «вообще не знала ничего»,
Мне трудно пережить. И это беспокоит.
 

Виллем Клос (1859–1938)

Море

Фредерику ван Эдену

 
О море, плещешь ты в безудержном волненье.
Как в зеркале в тебе душа отражена.
Ты, как моя душа, и сущность, и явленье.
Живая красота, себе ты не видна.
 
 
И ты, моя душа, стремишься к очищенью.
Неведомы тебе молчанье и покой.
Тысячекратно ты рождаешь песнопенья.
Извечно ты полна восторгом и тоской.
 
 
О море, как и ты, себя не сознавая,
Хотел бы я достичь всей счастья полноты.
 
 
О, если бы не знал ни горя, ни греха я,
Ни человечьих мук, как их не знаешь ты.
 
 
О, если бы душа забвение нашла,
Она бы океан величьем превзошла.
 

Фредерик ван Эден (1860–1932)

Кувшинка

 
Меня кувшинка белая пленяет.
Своей короны белую листву
она так безмятежно расправляет,
любуясь отраженьем на свету.
 
 
На дне, в холодной тьме она проснулась,
всплыла наверх, где солнца свет нашла,
ему навстречу радостно рванулась,
и золотое сердце отдала.
 
 
И грезит на поверхности пруда,
что больше ни за что и никогда…
 

И. А. Дер Моу (1863–1919)

«Да, я брахман. Но слуг не завожу…»

 
Да, я брахман. Но слуг не завожу.
А крыша протекла, мы замерзаем.
По дому мы друг другу помогаем.
Ношу я воду, мусор выношу.
 
 
Она ворчит, мол, не мужское дело.
Я чувствую беспомощность и стыд.
Она за непрактичность не корит,
а я смотрю и вижу: постарела.
 
 
Молюсь Тому, Кто создал этот свет,
феерию искусства и науки.
она несет мне скромный мой обед,
а я смотрю на сморщенные руки
 
 
и славлю вас, о Солнце, Кант и Бах,
и эти вот морщины на руках.
 

Я. А. Дер Моу (1863–1919)

Знакомы вам, испытаны ли вами…

 
Знакомы вам, испытаны ли вами
Мгновенья счастья горю вопреки,
Когда, как облако над тихими лугами,
Легки вы, неподвижны, высоки?
 
 
Вы старец и дитя. Мысль отметает
Все, что от Бога отделяет вас.
Он точку в сферу, сферу в точку превращает
И исчезает с изумленных глаз.
 
 
Вы знаете, что вы неуязвимы,
Что вы от смертности своей хранимы,
Бог – ваша сущность, Он ваш дух.
 
 
Уверенность сомнения сменяет
И вас над вашей жизнью поднимает.
Вы – облако и тихий луг.