Читать книгу: «Последний кайдан», страница 2

Шрифт:

– Вы так любезны! Благодарю вас, господин, – поклонилась она, и Хидеро поклонился в ответ.

Она остановилась, с тела её капала вода. Ещё бы! Такие длинные и красивые волосы – сколько они способны напитать влаги!

Она подняла его лицо за подбородок и посмотрела ему в глаза.

– Какие у вас чувственные губы, господин…

Незнакомка облизала свои губы и потянулась к Хидеро, но он опередил её и впился в алый рот, испытывая жажду по женскому телу, тем более столь соблазнительно влажному, больше раздетому, чем одетому.

Неужели боги вознаградили его этой встречей за сотрудничество со следствием? Вот что значит карма! Вот что значит совершить доброе дело! Слил информацию о друге (бывшем) – и тут же соблазнил красотку! Да у неё в объятиях Хидеро сейчас потечёт так, что она будет умолять его остановиться со своим стояком!

Девушка оказалась пылкой и ненасытной. Её язык проник столь глубоко, что ноги Хидеро подкосились. Она совершала языком манёвры высшего пилотажа: восьмёрки, дуги, пике вниз по его зубам. Хидеро впал в подобие гипноза. Он был бы рад, если бы она своим волшебным инструментом перешла к ласкам других точек на его теле, но девушку привлекал только рот, и увлеклась она настолько, что уже касалась нёба, доставая до глотки Хидеро.

Он закашлялся, попробовал отстранить страстную соседку. Его руки схватились за шёлковый халатик. Ткань надорвалась и треснула. Лицо девушки перекрывало обзор, но Хидеро и так понимал, что его руки не могут схватить её ни за плечи, ни за руки. От девушки осталась одна только бесконечная талия, а точнее – змеиное тело с женской головой.

Тело змеи обвило Хидеро тремя кольцами, и больше он не мог двигаться. Сомкнуть зубы тоже не получалось. Ощущение внутри рта походило на заморозку в кабинете стоматолога, только сильнее раз в сто. Хидеро не чувствовал ни щёк, ни губ. Он чувствовал змеиный язык, рухнувший в его желудок, и в глазах его от боли лопнули капилляры, стекая кровавыми слезами.

Хидеро сглатывал, срыгивал, задыхался, но всё ещё мог дышать. Это длилось до тех пор, пока изнутри не пронзила режущая боль. По глотке поднималось что-то тёплое, почти горячее, густое и жидкое, с таким знакомым запахом ржавчины. Так пахли костяшки Хидеро в детстве после потасовок с парнями в соседних районах – кровью.

Кровь не пересекла границу губ Хидеро. Незнакомка высосала её всю, словно наслаждалась «Кровавой Мэри», а точнее – кровавым Хидеро. Испив, причмокивая, парня до дна, она лизнула его по губе, забрав последнюю каплю.

Её звали нурэ-онна²¹, или «мокрая женщина». Она была ёкаем, вернувшим стукачу его карму.

* * *

Спустя сутки Ода Нобутака получит сообщение ещё об одной смерти. Его стукач Тамура Хидеро был мёртв. Медэксперт сделал вывод, что причиной смерти стало тотальное обескровливание тела. Инструмент, похожий на насос с тонкими множественными проколами, вероятно, ввели через рот, но что это за устройство, определить не удалось.

Со слов очевидцев, над домом, где это случилось, двадцать минут висело низкое чёрное облачко.

Ода отодвинул бумаги.

– Чертовщина! Нет у якудза такой казни – кровь выкачивать!

Ода не удивился, если бы Триада, вычислив стукача, ликвидировала его удушением шёлковым шнурком или китайской казнью «Линчи» – «смертью от тысячи порезов». Палач должен обладать особым мастерством, нанося порезы с бумажный лист. Жертва не должна умереть от болевого шока слишком быстро. Порезов наносилось заранее оговорённое количество: восемь, двадцать – самые гуманные. Или тридцать шесть, семьдесят два, сто двадцать. Ода читал и о трёх тысячах надрезов, пока жертва всё ещё продолжала дышать.

– Ода-сан, ну что? Будешь решать ребус? – отвлёк его коллега, повернувшись из-за соседнего стола. – Шутка это или нет?

– Какой ребус, Рико-сан?

Он как раз переписывал адрес семьи Ито Нацуми, который прислала Мико.

– Который утром пришёл по почте. Судя по камере, установленной на патрульной машине, ученица младшей школы оставила записку. Сунула и убежала. Лица не видно. Мелкая. Только руки на камеру попали. А что в записке, никто разобрать не может. Каракули какие-то.

Ода открыл письмо и чуть ли не носом уткнулся в текст.

– Текст писал не ребёнок. И не каракули это, а «дзиндай модзи» – «письменность эры богов».

– Такой древний вид письма?

– Кто-то ставит под сомнение его существование, но это точно он. Мой брат Огава использовал такой в некоторых своих исследованиях.

– Ваш брат? А что он изучал?

– Всё, что не измерить орудиями труда человека. Фольклор, мифологию «Кодзики»²².

Рико-сан подошёл к столу старшего следователя.

– Как бы прочитать эту записку, а? Обратиться к филологам и лингвистам?

– Это послание, оно адресовано таким, как мой брат.

– Исследователям мифов?

– Тем, кто в эти мифы не разучился верить, – вздохнул Ода.

– А-а-а… Ну и что тут написано?

– Здесь есть цифры.

Ода начал переводить, и у него получился ряд: 3842151401350.

– Номер телефона? Не похоже…

– Тридцать восемь и сто сорок, видишь? Это координаты.

– Как ты это понял?

– Это диапазон широт Японии. От 20 до 45 с юга на север и от 122 на западе до 153 на востоке.

Ода покосился на коллегу.

– Да и вообще, что ещё можно написать в записке, если просишь о помощи?

Ода обвёл 38 и 140 в круг и расставил знаки.

– Адрес, координаты… Зачем так сложно?

– Пока не знаю, Рико-сан.

Версия у него, однако, была. Как у полицейского у него должны быть версии причин чего угодно, даже причины присутствия чёрной тучи над местом убийства.

– Рико-сан, запроси сводку метеоданных. Село Окура – на него указывают координаты. Вообще-то это небольшой город, но кто-то до сих пор его селом называет. Три тысячи жителей, пять отелей, музей, туризм, природа, мостики, горы, чайные. И поля.

Именно в точку посреди поля уткнулась геометка, словно остриём выпущенной стрелы.

– Погода в Окуре? А за какой период?

Ода сверился с датой, когда был сделан снимок записки.

– За последние два дня.

– Спрашивают, устроит, если они всю префектуру Ямагата пришлют? – уточнил Рико-сан у старшего по званию, набрав номер телефона.

– Ямагата? – рассеянно ответил Ода. – Да, пусть присылают всё, что есть. Особенно грозовой фронт – был он зафиксирован или нет?

Ода смотрел на адрес старшеклассницы Ито Нацуми и село Окура. Одна и та же префектура. Совпадение? Что ж, в криминалистике любое совпадение – улика. И что-то слишком часто стало совпадать имя Ито Нацуми с творящейся чертовщиной. Если бы Огава был жив, он бы дал подсказку Оде, с чего ему начать, куда пойти, кого допросить.

– Пять грозовых фронтов! – крикнул Рико-сан. – Сутки назад были зафиксированы пять отдельных гроз над Окурой, но все короткие. И пяти минут тучи не задержались. Дождей не было. Только тучи.

– Пять… – содрогнулся Ода, предчувствуя, что, как в случае с Тамурой Хидеро, ждать ему пять тел в тех местах, где геометками убийства стали тучи.

Раз нельзя допросить тучи, придётся начать с Ито Нацуми…

Лето Красоты,
Туча над моим окном.
Лето проходит,
Но оно вернётся, брат.
Только уже не за мной…

2. Киро

Поломойка для якудзы

Моё имя Киро означает «господин света». Но судите сами, что светлого было у меня к семнадцати годам? Уродство, боль… А кроме того, месяц назад я умер, став добровольной жертвой ёкая.

Родителей своих я не знаю. Мне сказали, они умерли. Здесь всем так говорят, особенно если ребёнка подкинули на ступеньки, как меня. Одна из сотрудниц проговорилась, что выглядел я так, будто роды случились менее суток назад.

И я должен поверить, что, родив меня, за двенадцать часов мать и отец успели оба умереть, а меня кто-то доставил в приют? Я не поверю в эту ложь! Никогда! Меня выкрали и потеряли – вот во что я верю! А если всё правда и отец с матерью умерли, я буду мстить за них тем, кто сотворил это! Вот о чём я мечтал все сознательные годы в приюте. Оставалось только выжить в этих стенах и выбраться из этих же стен как можно быстрее.

Но с выживанием у меня что-то не очень. Ёкая, который убьёт меня вскоре, опередили трое парней. Все – мои одногодки. Их звали Мори Баку, Абэ Ао и Икэда Саку. Считая себя частью одного целого, они выкрасили передние пряди волос в белый, почти седой цвет. Баку, Ао и Саку проказничали все вместе, а вину на себя брал тот, кого поймали. Они считали себя втрое сильнее меня и… были правы.

Седовласые издевались над каждым, кто выделялся. Не повезло одиннадцатилетнему Гэну, который заикался. Ещё больше доставалось его брату Рэну, который мочил по ночам простыни. В этом списке для издёвок значился и я.

Седовласые гнобили меня из-за того, что по ночам я разговаривал во сне. Я будил их. Они слушали, что я говорю. Иногда били сразу ночью, иногда уже утром, передразнивая, копируя реплики из моего сна, не понимая, что слова их обернутся пророчеством.

– Заика Гэн, мокрый Рэн, а тебя, Киро, надо было не «господином света» называть, а «Нэмурэру Мори но Бидзё»²³, господином ночи!

Ао стянул за угол покрывало, которое я только что аккуратно сложил и выровнял палкой.

– Как там было? – зазывал Ао своих приспешников присоединиться. – Чё он там мычал полночи, а?

Ответил Баку, самый высокий и физически сильный из их троицы:

– «Смерть и смерть – не одно и то же!» – коверкал он голос. – Кретин! Смерть и смерть – это одно и то же!

«Там было не так, – вспоминал я сон. – Выжить и не умереть – не одно и то же. Так сказала девочка, приснившаяся мне».

– Я так не говорил. Этот бред как раз для тебя, Баку, ведь твоё имя означает «дурак», если назвать тебя «Бака».

Расплатой за выходку стали пара новых синяков, одна затрещина и рассечённая губа. Убежав в раздевалку физкультурного зала, я сел в угол, не позволяя себе плакать. Я смотрел на орнамент синяков – фиолетовая окантовка с синим центром по форме, так похожей на цветы сакуры.

Стоило закрыть глаза, и я увидел девочку из сна. Вернее, их было две. Они стояли спинами друг к другу. У той, что слева, по голове и плечам бегали мыши, но она их совершенно не боялась, а у той, что справа, были волосы цвета моих синяков. Возле её ног лежали лук и колчан со стрелами.

– Киро, – прошептала девочка с луком и стрелами, – ты видишь меня?

– Да. Я вижу вас обеих. Кто вы? Где я? Это же… не сон?

– Не сон, – кивнула она. – Будь сильным, Киро. Завтра будь сильным…

– Завтра? А что будет завтра?

Я пытался подойти к ним, но синие всполохи огня не позволяли мне. Огонь не обжигал, не травмировал, но и пройти сквозь себя не давал.

– Всё, что случится, Киро, поможет тебе выжить и не умереть.

– А есть разница?

Обе девочки наконец-то повернули головы и посмотрели на меня. У той, что была с мышами, глаза горели оранжевым светом, а у той, что со стрелами, – синим.

– Кто вы? – закричал я. – Кто вы такие? Что это за место?

– Там, где ты, его не существует, – синхронно ответили они. – Как не существует тебя там, где мы… оками.

– Киро! – разносилось эхом по пустому залу.

Седовласые нашли меня, и что бы ни произошло… я буду сильным.

Не в первый раз я видел во сне тех девочек. Я взрослел, взрослели и они. Но в ту ночь они впервые со мной заговорили.

* * *

Во мне не было жалости.

Она осталась там, на стене спортзала, в каплях коричневой крови. А напротив неё сидит оками, белый волк, и вспоминает эту историю.

Неудивительно, что капли здесь до сих пор. Их не смогли отмыть. Ведь мои одногруппники не учились у Гэ Тоси.

Никому в детстве я не позволил отмыть эту стенку, в которую меня впечатали лицом, раздробив нос. Началась драка. Меня не просто поколотили – меня четвертовали. Баку держал меня за руки, Саку – за левую ногу, а Ао – за правую. Они тянули в противоположные стороны, а когда уставали, опускали меня на пол, и я касался спиной тёплой плитки. Тёплой она была от сочившейся из моего разбитого носа крови. Седовласые продолжали дёргать и рвать меня, пока не выбили суставы плеч, бёдер, колен и локтей. Нанося побои, они кричали:

– Киро! Господин света! Чей ты господин? Чей ты сын? Урод! Урод! Уродец!

Врачи сказали, что обычному человеку, а тем более подростку, не под силу выдернуть руки и ноги и что я наверняка чем-то болен. Именно поэтому сухожилия так легко разорвались. Именно поэтому суставные сумки так легко разрушились. У детского дома не было денег на исследование моей болезни. Диагноз так и не поставили, если он вообще имел место быть. Мне выдали костыли, на которые я не мог опереться из-за выбитых суставов плеч, выпадавших из своих гнёзд раз в неделю. Когда такое случалось, я прикасался к суставам, обтянутым кожей, – гладким, словно скорлупа птичьей кладки.

Я представлял себя птенцом, тоже выпавшим когда-то из семейного гнезда. Во мне теплилась надежда, что приют – досадная ошибка. Что меня потеряли или выкрали. Что, рискуя жизнью, мать заслонила меня от убийц.

У меня не было фотоснимка и никакой зацепки о моём прошлом, кроме одного предмета. Это был огарок синей свечи. Оплавленный, старый, покрытый въевшейся в застывшие бугры воска пылью. Единственное моё наследство – потухшая свеча, погасшая путеводная искра…

Но моей ненависти будет достаточно, чтобы искра воспылала с новой силой! Из моих синяков вспыхнет такое же синее пламя! Разгорится пожар! Я представлял его и видел восковые лица обидчиков из приюта.

Продолжая лежать под капельницами на татами, я начал тренировать те суставы, которые не были повреждены. Всего их в теле человека более двухсот. Я быстро понял, что точно так же, как и крупные суставы, ведут себя все остальные. Перестав звать няньку, я стал сам вправлять их обратно. Через полгода я с лёгкостью мог «отпустить» любой сустав и вернуть его обратно, что делало меня похожим на желе или мешок с костями. Самой большой частью тела оставался череп, даже когда я отпускал челюстные суставы и рот мой опрокидывался к груди. Пару раз я напугал таким лицом мальчишек, обозвавших меня калекой, и продолжил тренировать фиброзную ткань, растягивая её.

До двенадцати лет я ходил с костылями под мышками, учился писать заново, выполняя домашнее задание по ещё недавно любимому предмету – математике. Я так привык к костылям, что, когда они стали мне не нужны, не смог с ними расстаться. Они стали маскировкой, моей засадой и прикрытием.

Каждый день я приходил в спортзал и любовался карими крапинками окислившейся крови. Каждая из них – моя слабость. Каждая – моя боль. Унижение, слёзы, обида. Теперь их нет во мне. Не осталось ни единой слезинки. Все они там, засохли коричневыми пятнышками на стене спортзала, оставив во мне белоснежно-чистую жажду мести, такую же белую, как полы в боевом зале Гэ Тоси.

С того дня моя улыбка возле стены, где я стал калекой, шокировала нянек, учителей и тех парней, которые меня изуродовали. Они сочли меня дурачком, а не просто убогим, решили, что удар головой об стену повредил мой разум.

Одни меня жалели, другие обходили стороной. Друзей у меня не было. Я не был нужен людям, а они – мне. Разве не это идеальная схема коммуникации, когда ты уже… не совсем человек?

Но… кто же я?

* * *

За два года я с лёгкостью натренировался отпускать и возвращать суставы на место даже на бегу. Мои руки становились длиннее почти вдвое, как и ноги. При этом я не терял способность передвигаться и мог пробраться в любую щель. Иными словами, мой череп становился узким и пролезал в десятисантиметровые лазейки.

В пятнадцать лет я сбежал из приюта, не взяв с собой и рисового зёрнышка. Только две мои клюки, которые у меня частенько отбирали, я оставил себе.

Себе я оставил и имена тех, кто сделал меня таким: Мори Баку, Абэ Ао, Икэда Саку. Пятнадцатилетним мальчишкой я не знал, найду ли их снова. Убью или помилую, когда доберусь до них? И какой смертью все трое умрут?

Ответы на эти вопросы я получу спустя два с половиной года, когда сам уже буду… мёртв.

* * *

Куда податься человеку без образования, но с навыками, как у меня? Разве есть ещё в Токио домушник, способный войти в квартиру через створку для кошки? А просочиться через сливную решётку?.. Я решил, что мой талант будет полезен среди якудза.

Много лет назад словом «якудза» называли проигрышную комбинацию в карточной игре или бесполезного человека. Таким для нормального общества был я. Лишённый связей, семьи, здоровья и хоть каких-то покровителей, которых другие в жизненном стартапе называют матерью и отцом.

Без образования не будет работы, без работы не будет карьеры, без карьеры не будет уважения и денег. Образование в старшей школе платное, а чем мне за него платить? Украденной из кошельков добычей, цифры которой в виртуальном мире я обменяю на цифры оценок и рейтингов успеваемости? Не уверен, что должность менеджера, хирурга, официанта или продавца поможет мне найти ключи к моему прошлому. Что означает огарок свечи? Кто те девочки из сна? Что за синее пламя огибает их ноги, не причиняя вреда?

Я откусил кусочек тамагояки – омлета на палочке.

– Ноги… Её ноги… – думал я о девушке из сна, возле ног которой лежали лук и стрелы.

Как и все парни моего возраста, я щекотал воображение красотой дзэттай-рёики²⁴. У девушки из моего сна на ногах были чулки, но не из ткани… Я уверен, что это родимые пятна. Их густота от щиколоток уменьшалась. Выше колен они становились прозрачнее и реже. В прорезях синих тканей, вздымающихся вместе с огнём, я видел босые ноги. Кожа ближе к щиколоткам казалась совсем коричневой. Она была в пятнах, но они жались друг к другу так близко, что сливались в одно.

Зарисовав по памяти расположение пятен на ногах девушки, я приложил листы к стене, возле которой меня четвертовали. Каждое пятно моей крови совпало с рисунком ног той, чьё имя я так и не выяснил. На её кожу летела бы моя кровь, если бы она стояла возле той стены, где меня покалечили. Но там никого не было. Не призрак же она, в конце концов!

Кем бы она ни была, её зрачки пылали синим огнём, и она смотрела на меня, как воин, готовая сражаться. Её одежды из лёгких тканей перетягивал тугой кожаный корсет с кучей ремешков на плечах и запястьях. Волосы были короткими, едва касались плеч, и пряди выкрашены в тот же цвет, что и синий огонь.

Вторая девушка отличалась зрачками с оранжевым пламенем. Взгляд её был намного мягче и заботливее. Каждый раз, когда она собиралась произнести что-то, глядя на меня, чувство скромности не давало ей сделать это. Тонкие губы подрагивали. Длинные ресницы опускались. Вместо неё на меня глазели мыши, облепившие её стан, и пронзало чувство, что они пронзают мою душу рентгеном.

Не знаю почему, но я чувствовал себя спокойнее, когда видел во сне этих девушек, взрослеющих вместе со мной. Когда-то им было шесть, а сейчас – шестнадцать. Девушка со стрелами предупредила меня о нападении седовласых, но… видимо, помочь мне она не могла. Да и… существует ли она на самом деле?

Действительно, меня слишком часто били по голове. Я видел сны и персонажей из каких-нибудь комиксов. Помешанный на ногах, чулках и юбках (мне вообще-то шестнадцать!), грезящий о подружке с пятнами на коже (такими же, как отпечаток моей крови) – незримой свидетельнице моих мучений, обернувшихся для меня даром, – я быстро завоевал репутацию лучшего вора в Токио и привлёк внимание нужных людей из якудза.

* * *

Сначала меня заметили мелкие сошки, работающие на боссов. Их легко опознать по татуировкам. Якудза не скрываются ни от властей, ни от общества. У них свои кланы, эмблемы, офисы. Меня быстро взяли в оборот и дали первую работу.

Костыли и побитый вид сделали из меня человека, которого не поднимется рука заподозрить в дурном. Калекой притворялся я ловко. Если случалась погоня, то моё тело превращалось в пластилин, скрываясь под сливными решётками. Старые травмы и новые способности превратились в силу. Тело становилось похожим на желе, и я просачивался даже сквозь тюремные прутья. Я мог протиснуться и через жалюзи, не издав ни шороха. В домах, обставленных на европейский манер, я прятался под кроватями с щёлкой до пола менее десяти сантиметров, пока моя вытянутая рука длиной в полтора метра обшаривала тумбочку.

Теперь я был высококлассным домушником. Мы не воровали деньги. Якудза не бедствуют. Меня отправляли красть знания, бумаги, файлы, цифровые носители и флешки. Люди, которых я обворовывал, имеют отношение к политике и госструктурам.

Пользуясь случаем, я выискивал информацию и о себе – о мальчике Сато Киро. Всё, что мне оставили люди, бросившие меня на ступеньках приюта, – огарок свечи. Но никакая близость к властным структурам не приблизила меня к ответу на вопрос, кто я и откуда. Или что это за старая синяя свеча.

В первый год побега я обворовал офис приюта, а потом один из старших якудза пришёл туда с официальным требованием отдать мой файл. В нём не нашлось ничего нового. Только метрика с именем «Сато Киро», начирканным углём по куску пергамента, проткнутого булавкой.

* * *

Девушки из иного мира не снились мне год, пока однажды я не пробудился от крика.

– Киро! – выкрикнула девушка с луком, и в этот раз её стрела была направлена в меня, а кончик её горел синим пламенем.

Отпустив натянутую тетиву, она разлетелась синими лепестками, а стрела ударила меня в грудь. Чувствуя, как кольнуло сердце, я распахнул глаза и тут же дёрнул руку к шее. Верёвки с завязанным узлом вокруг огарка на шее не оказалось.

Мой сосед по комнате, который когда-то привёл меня в клан, сидел и крутил на пальце верёвку с моим огарком.

– Не расстаёшься с этой штукой. Что это за вещица? Дорогая? Старая, и воняет от неё!..

Ногти впились в простыни. Я выдернул суставы из плеча, локтя, запястья и нескольких пальцев и вырвал верёвку у него из рук.

– Никогда не прикасайся к ней! Никогда не бери то, что принадлежит мне!

Раздосадованный, он рухнул на футон²⁵ и закинул руки за голову.

– Нет здесь ничего твоего, парень. Всё, что у тебя есть, ты имеешь благодаря клану. А значит, всё твоё тоже принадлежит им… Так что, ценная вещичка? С первого трупа, да? Сохранил себе на память? Как его звали? Или… её?

– Я не убиваю людей, ты знаешь. Я ворую информацию.

Он стал изображать деревянными палочками мою походку, когда я применяю «в профессии» костыли.

– Ловко ты, сенсей Гэ Тоси оценил бы такой трюк.

– Сенсей? Кто он?

– Учит наших парней всем стилям боя сразу. Будо²⁶ преподаёт. Из его учеников лучшие телохранители получаются. Такие должности потом получают, у-у-у!.. Нам с тобой никогда так высоко не подняться.

– Боевые искусства? Где он учит?

Сосед надменно взглянул на меня.

– Ты что, собрался к нему в ученики? Ты, конечно, мешок с костями, но ты не воин. Радуйся, что хоть воровство тебе хлеб приносит.

– Адрес скажи, где найти сенсея.

– Не возьмёт он тебя. Никого не берёт.

– Почему?

– Тест какой-то пройти никто не может. Задание. А не пройдёшь – и учиться у него не сможешь.

– Задание? По нашей части?

– Я к нему не наведывался. И тебе не советую. Прогонит и палкой огреет вдобавок.

– Скажи адрес, я сам решу, что делать.

– Любишь боль?

Жуя митараси данго²⁷, громко чавкая, он продолжил:

– Подкину адресок… Мне до твоих оплеух нет дела, но и ты подкинь сплетен: кого грабишь следующим?

Сделка была честной, и я ответил:

– Я, Хидеро, граблю следователя Оду Нобутаку.

* * *

В тот же день я отправился в боевой зал искать Гэ Тоси. Как только Хидеро произнёс имя Тоси, свеча в моей руке стала мягкой, а кончики всех её четырёх фитилей метнулись синей искрой.

Нет… показалось…

А если нет, то почему синей? И огнива при мне нет. Не от воздуха же она чуть не зажглась…

Я выпил бокал пива в баре со «счастливыми кошками». Мне нравилось это место, потому что все кошки там не золотые, белые или красные, а чёрные, с озлобленными мордами, как постояльцы бара из якудза.

Бармен не позволил мне включить новости по телевизору и не дал сдачу, оставив себе на чай, а ведь в Японии это стыдно. Но он точно не японец, просто подрабатывает здесь как студент. Ещё и отобрал из рук статуэтку «счастливого» чёрного кота с двумя хвостами. Я дёргал его за лапу, а он двигал красными глазами и скалился на меня хитрым прищуром.

– Это не игрушка! И не продаётся! – добавил бармен, вырвав статуэтку, и я ушёл, решив, что всегда могу просто украсть всё, что пожелаю.

В зал к Тоси костыли я не взял. Нельзя показывать свои сильные стороны сразу, а моя слабость была моей силой.

Тоси вёл занятия в историческом районе, где каждое ремесло и торговая лавка передаются по наследству. Я терпеть не мог всю эту семейственность, потому отоваривался в супермаркетах, а питался в сетевых ресторанах. Глаза б мои не видели уважительные и благодарные жесты дочерей, кузенов и отцов за совместным приготовлением и подачей удона!

В зале было несколько площадок. Никаких железных тренажёров, только палки, набитые опилками кривые кожаные мячи и цепи, сплетённые, опять же, из кожи. Мальчишки лет семи упражнялись на деревянном манекене, старик-приживалка мыл пол. На татами работала пара хорошо сложённых молодых мужчин. Рельефные мышцы груди и торса, волосы заплетены в тугую длинную косу. Их удары были чёткими, ровными, казалось, что даже косы взлетают над их головами по единой для всех параболе, – этому их тоже обучил сенсей?

«Ну и кто из них Тоси?.. – думал я, разглядывая присутствующих – четвёрку, отрабатывающую удары, и пару мужчин в белых кэйкоги²⁸. – Наверняка сенсей – один из них, но кто?»

Мне ответил старик, занимающийся уборкой, отжав тряпку в грязное ведро.

– Нету Тоси-сана. Что передать, когда вернётся?

– Я думал, он там… Кто-то из двух в кэйкоги.

Старик вытер пот со лба и улыбнулся ртом с парой золотых коронок.

– Там, да. Там будущие воины Тоси-сана, да. Лучшие воины, какие есть во всём Киото, во всей Ямато, – назвал он Японию словом из первого тысячелетия.

Небось и сам такой же древний. Убирается, смывает коричневые разводы с пола и тут же сыплет на вымытое свой дряхлый песок. Вон и руки дрожат, и пальцы синие на ногах, зубы в щербинах, а на мизинце не хватает двух фаланг…

«Якудза! Из бывших! – понял я. – Две фаланги отрубил – значит, совершил два проступка перед боссами, вот и стал поломойкой. Кто якудзе переходит дорогу, тому жизни нет».

– Передай сенсею, что я завтра вернусь. Учиться у него хочу.

Старик подвинул ведро, окатывая мои белые брюки, и я еле сдержал себя, чтобы на правах вора якудза не всадить ему оплеуху.

– Нет, нет! Не берёт Тоси новых! Смотри! Смотри, бойцы какие! Они готовы, а ты – нет! Ты бледный и сутулый! Позвоночник, как бонсай, кривой и короткий! Убогий ты, убогий и есть!..

– Со словами полегче, старик. Я якудза.

– Да все мы якудза, – пожал он плечами.

– Ты – нет! Ты мизинцы дважды резал! Значит, предал своего босса и якудзу!

– Ай, предал, не предал… Много ты знаешь, щенок подворотный? Проваливай!

Старик замахнулся на меня тряпкой, подняв её над головой на длинной палке. На белоснежную (брендовую и украденную) футболку закапала грязь, оставляя веснушки – чёрные пятнышки, точь-в-точь как моя застывшая кровь на стене спортзала в приюте. Точь-в-точь как пятна на ногах девушки с пылающим синим взглядом из сна. Точь-в-точь как в моих снах пятна застили свет, и я обрушился на старика с ответным ударом, переломив его швабру надвое. Он успел только схватить кусок тряпки и прикрыться ею.

– Поднял руку в первый раз – поднимай и во второй, щенок из подворотни!.. Ну, чего застыл? – расхохотался старик.

Он лыбился зубами и походил на сумасшедшего. Решив проучить его парой добрых пинков, я схватил палку из короба со снарядами и нанёс удар ему по коленям. Он прыгнул и даже изобразил неумелый старческий кувырок, похожий на падение, задел маты и начал растирать полученные ушибы, вереща и кряхтя:

– Ай, больно! Больно!

– Это только начало, дед.

Бойцы с косами, которые занимались на ринге, прекратили тренировку, а детвора и вовсе разинула рты, когда мы со стариком принялись носиться по залу. Он пытался пнуть меня, а я его. При том, что старик был вооружён только половой тряпкой, а я двумя палками, мне никак не удавалось хорошенько лупануть ему, хотя сам я получил уже более двадцати шлепков грязной тряпкой. Подобного унижения я не мог ему простить. Да ещё на глазах у лучших бойцов якудза.

Когда старик рванул к скамьям, я отпустил суставы из суставных сумок и на шпагате, какой и не снился ни одной гимнастке, проехал под лавкой, разметав по плоскости и череп, и позвоночник. Когда танцор или спортсмен тянет ноги в шпагате, он чувствует натяжение и применяет силу, выдержку, упорство. А я был желе. Ноги отстёгивались и пристёгивались, будто на конструкторе из человеческих кусков. Детвора визжала, поддерживая меня, а старик визжал от ужаса.

Он не ожидал, что я выкачусь из-под лавок и огрею его палкой по спине. Но и он не отставал в ударах. Теперь он знал секрет моей силы, и тряпка его превращалась то в нунчаки, то в кагинаву, верёвку с крюком. Его хлёсткие удары исполосовали мою фирменную футболку до дыр. Я чувствовал солоноватый вкус крови из надорванной губы и не мог поверить, что получаю эти травмы от соприкосновения с тряпкой. Волосы повисли сосульками, на вечно сухих висках проступил пот, поддерживаемый кипящей во мне ненавистью.

В конце концов я и вовсе перестал попадать по старику, и до моего озверевшего ума стало доходить, что он не такой уж и обычный поломойка. Он притворяется. Как я. Всё это время он притворялся, гонял меня по залу, как щенка, за половой тряпкой. У меня была лидирующая позиция, но, скорее всего, старик поддался, чтобы я быстрее сообразил, что за игру он устроил. Всё это время он меня тестировал.

Я сложил руки вдоль торса.

– Вы! Тоси! Это вы!

– Ну а кто же ещё, щенок подворотный!

Он ударил меня по ладоням тряпкой.

– Перестань! Не на параде! Заставил старика побегать – ишь! Выкрутасы устроил!.. Заниматься! – рявкнул он, и недавние зрители тут же вернулись к тренировке с удвоенной силой.

Придурковатость старика исчезла. Он больше не выглядел полоумным и внушал некий ужас своей скоростью и умением атаковать подручным хламом. В глазах его я рассмотрел красные кровоподтёки, которые быстро исчезли, пока он тряс седыми прядями и бородой, дотягивающейся ему до пояса.

– Кто выдернул их тебе? – ткнул он поочерёдно на все мои суставы.

– Трое парней из детского дома.

– Имена их помнишь?

– Да.

– Убить их хочешь?

– Д-да…

– Врёшь?

– Нет. Я хочу убить тех, кто сделал это.

– Хочешь убить тех, кто сделал тебя сильнее, чем ты был? Зачем же?

Я замешкался, боясь провалить тест.

– Зачем тебе мои знания, щенок?

– Потому что… мне мало.