Соперница королевы

Часть первая
Икринка

 
Когда Природа очи создала
Прекрасной Стеллы в блеске вдохновенья,
Зачем она им черный цвет дала?
Быть может, свет подчеркивая тенью?..
Чтоб свет очей не ослепил чела,
Единственное мудрое решенье
Природа в черной трезвости нашла, —
Контрастами оттачивая зренье.
И чудо совершила простота,
И Красота отвергла суесловье,
И звездами сияла чернота,
Рожденная Искусством и Любовью,
Прикрыв от смерти траурной фатой
Всех тех, кто отдал кровь Любви святой.
 

Сэр Филип Сидни, «Астрофил и Стелла». Сонет 7^[6]

Январь 1581,
Уайтхолл

В первые примерив платье, в котором ей предстояло предстать перед королевой, Пенелопа сочла его невыразимо прелестным, однако в длинном коридоре Уайтхолла оно показалось ей совсем неподходящим – слишком простым, слишком пуританским.

– Преклони колени и не поднимайся, пока она не разрешит, – наставляла ее графиня, – не таращись, не открывай рот, пока тебя не спросят.

Пенелопа замедлила шаг, чтобы послушать хоровое пение, доносящееся из часовни. Вчера, едва прибыв во дворец, они зашли туда, и музыка тут же захватила ее без остатка. Ей никогда не доводилось слышать ничего подобного. Сорок голосов – она специально сосчитала, – каждый со своей партией, сливались воедино: воистину райские звуки, ибо ничто на земле не способно так волновать сердце, наполняя его радостью. Граф и графиня Хантингдон не одобряли церковного пения: по их мнению, это отвлекает от размышлений и общения с Господом.

– Пенелопа, не отставай, – графиня крепко схватила девушку за руку.

Они шли мимо многочисленных портретов – слишком быстро, чтобы Пенелопа могла различить на них своих родственников. Ее опекунша резко окрикивала тех, кто двигался медленнее, чтобы им дали дорогу. Наряды придворных дам поразили Пенелопу до глубины души: корсажи с подчеркнуто узкой талией украшены богатой вышивкой с изображением цветов и птиц, а юбки такой ширины, что в коридоре не разойтись. Некоторые красавицы носили прозрачные воротники особой конструкции, напоминающие крылья стрекозы. Пенелопе хотелось рассмотреть поближе, понять, что их держит – проволока или волшебство. Леди Хантингдон предпочитала одеваться скромно, и темно-зеленое бархатное платье Пенелопы являлось тому свидетельством. Пусть и хорошо скроенное, оно не шло ни в какое сравнение с роскошью придворных туалетов, даже алые атласные рукава, всего несколько часов назад казавшиеся чудесными, не могли его оживить. «Господь не поощряет излишнюю роскошь», – утверждала графиня.

Пенелопа немедленно возжелала расшитую цветами юбку, стрекозиные крылья и веер, украшенный перьями и драгоценными камнями.

– Ни с кем не заговаривай, пока к тебе не обратятся. Там будут твои дяди и отчим, – леди Хантингдон произнесла последнее слово с плохо скрываемой неприязнью; Пенелопа давно заметила, что ее опекунша редко называет Лестера братом, но не могла понять почему, – твоя бабушка Ноллис и многочисленные кузены, однако ты не должна смотреть на них. Веди себя так, будто в зале присутствует одна только королева. – Графиня остановилась, оглядела Пенелопу с ног до головы, сняла с ее плеча невидимую ниточку, поправила головной убор. – И ни в коем случае не упоминай о своей матери.

Пенелопа скучала по маме. Та ни за что не нарядила бы ее в такое платье и обязательно задержалась послушать музыку. Знаменитая красавица Летиция Ноллис, графиня Лестер, украсила бы волосы любимой дочери драгоценными камнями и жемчугом, однако ее имя нельзя даже упоминать при дворе, будто той не существует.

В душе Пенелопы поднялся гнев. В ушах звучали слова Летиции, сказанные будто вчера, а не пять лет назад, когда им пришла весть о смерти отца: «Эта женщина его убила». Тогда она удивилась, ведь отец находился в Ирландии во главе английской армии и умер от кровавого поноса. Со временем, собрав кусочки мозаики воедино, Пенелопа пришла к заключению, что под «этой женщиной» мать подразумевала королеву.

Пенелопа гордилась своей выдержкой, однако при виде огромной двери, ведущей в королевские покои, ее храбрость растворилась, словно жемчужина в уксусе.

– Послушай меня, девочка. Может, ты и крестница королевы, но она не потерпит рядом с собой легкомысленную вертихвостку. Веди себя достойно. Не приближайся, пока она не прикажет. Обращайся к ней «ваше величество», даже если остальные так не делают, – это проявление уважения. Если она спросит, как ты проводишь досуг, скажи, что любишь читать псалмы. И ни слова о картах! – Вероятно, леди Хантингдон вспомнила о карточной колоде, которую изъяла у Пенелопы и ее младшей сестры Доротеи и швырнула в огонь. Пенелопе хотелось, чтобы Доротея поехала с ней, однако графиня решила, что той следует остаться дома. – Я уже говорила не упоминать о твоей матери?

– Да, миледи. – Пенелопа вновь почувствовала, как в ней вскипает гнев, и, чтобы успокоиться, вспомнила о последней воле отца: перед смертью тот обручил ее с Филипом Сидни – юноша, вероятно, находится за этой дверью. Она видела его всего один раз, шесть лет назад. Тогда он едва взглянул на нее: с чего бы самоуверенному взрослому юноше, племяннику графа Лестера, обращать внимание на девочку, которой еще нет и тринадцати, пусть даже родственницу самой королевы? Пенелопе запомнились тонкие черты лица, прямой нос, широкий лоб и еле заметная россыпь оспин, странным образом делавших его еще привлекательнее, будто он пережил нечто значительное, о чем она и помыслить не могла.

Еще одно предсмертное желание Уолтера Деверо – поручить дочерей заботам его родственника, графа Хантингдона, – вероятно, было продиктовано королевой и потому не могло быть нарушено. Когда Пенелопа попросила объяснений, Летиция лишь воздела руки и покачала головой:

– Такова воля твоего отца, я не в силах ничего изменить. Кроме того, для вас с сестрой это хорошая возможность; Хантингдоны имеют большое влияние на королеву. – Ее голос дрогнул.

Пенелопе пришлось смириться с тем, что ей многого пока не понять. Она оглядела свой безыскусный наряд и внезапно растерялась.

– Твоя рассеянность тебя погубит. – Графиня больно ущипнула ее за руку.

Огромные двери отворились. Леди Хантингдон и Пенелопа вошли и остановились у входа. В центре зала сидела королева, с ног до головы одетая в золотую парчу. Рядом с ней стоял Лестер, по-хозяйски положив руку на спинку трона. Пенелопа опустила взгляд, но все же тайком посматривала на королевских фрейлин в кипенно-белых нарядах, напоминающих стайку ангелов. Она немедленно возненавидела свое зеленое платье и, воображая, с каким наслаждением искромсает его на куски, принялась разглядывать сучок на половице, таращившийся на нее, словно глаз.

Наконец королева произнесла:

– А, леди Хантингдон. Покажите мне вашу подопечную.

Графиня подтолкнула Пенелопу, и девушка несмело вышла вперед. Она решила, что будет безопаснее смотреть королеве не в лицо, а на руки. Они оказались на удивление красивыми; по ним и не скажешь, что Елизавете почти пятьдесят – этот возраст представлялся Пенелопе невыразимо далеким. Наконец, остановившись в нескольких футах от расшитых золотом юбок, как учила графиня, она опустилась на колени, по-прежнему не сводя глаз с монарших рук. С такого расстояния ей удалось как следует рассмотреть перстни: огромный рубин (видимо, его предстоит поцеловать, если появится такая возможность), бриллиант квадратной огранки в эмалевой оправе, и, как ни странно, большой круглый жабий камень, совсем не подходящий к своим благородным собратьям. Кажется, жабий камень защищает от яда, смутно припомнила Пенелопа.

– Ближе, – послышался голос. Девушка неловко подползла на коленях. Длинные пальцы приподняли ее лицо за подбородок.

Грудь королевы была украшена жемчугом, лицо густо намазано свинцовыми белилами, маскирующими морщины вокруг глаз и рта. Елизавета улыбнулась, показав зубы цвета овечьей шерсти.

– Леди Пенелопа Деверо. – Она глянула на девушку из-под набрякших век и близоруко прищурилась. – Сколько тебе лет?

– Восемнадцать, ваше величество, – еле слышно ответила Пенелопа.

– Не так уж молода. – Королева словно подсчитывала что-то в уме. – Мы слышали, ты хорошо поешь. Это правда?

– Мне говорили, мой голос вполне сносен, ваше величество. – Пенелопа заметила, как все придворные подались вперед, дабы расслышать ее слова, будто она произносила нечто значимое.

– Если держаться уверенно, умение не столь важно. – Королева наклонилась. До Пенелопы донесся запах мускуса. Ей вспомнилось, как мать перед приходом гостей втирала мускус в шею и запястья. – С таким личиком ты посрамишь всех наших фрейлин, а если голос хотя бы вполовину хорош, произведешь настоящий фурор. – Елизавета сделала вид, будто говорит Пенелопе на ухо, однако любопытные фрейлины-ангелочки все прекрасно слышали. Она явно развлекалась.

Пенелопа невольно хихикнула; комплимент пришелся ей по душе. Благодаря королеве она оказалась в центре ситуации, которую пока не понимала. Несомненно, графиня не одобрила этот ее смех.

– Пожалуй, стоит взять тебя под крыло, Пенелопа Деверо. Вижу, у тебя есть чувство юмора. Только посмотри, какие постные лица меня окружают! – Девушка пригляделась: действительно, несмотря на роскошные наряды, фрейлины показались ей унылыми, как латинские глаголы. – Кроме того, ты наверняка нуждаешься в материнской заботе.

Елизавета невольно потянулась к руке Лестера, покоящейся на спинке трона. Их пальцы переплелись: простой и в то же время интимный жест показался Пенелопе собственническим – королева утверждала свое право над мужем ее матери. Гнев разгорелся в ней с новой силой.

– Полагаю, без надзора графини ты расцветешь. Она гордится тем, что растит покорных девушек, однако я чувствую в тебе силу духа. Не стоит тушить столь яркий свет. – Пенелопа услышала судорожный вздох леди Хантингдон; в течение последних нескольких лет та только тем и занималась, что пыталась искоренить в ней силу духа.

Вероятно, говоря о материнской заботе, ее величество имела в виду отсутствие у графини душевной теплоты. Или речь шла о Летиции, чье имя здесь под запретом?

– Сядь, – произнесла королева, похлопав по скамеечке рядом с собой. – Ты играешь в карты?

– Да, с удовольствием, – ответила Пенелопа и, не раздумывая, добавила: – Мне нравится рисковать, – на что Елизавета громко расхохоталась.

Родственники Пенелопы (за исключением графини) обменялись одобрительными взглядами. Кажется, ее поведение их удовлетворило.

– Тебе представится лишь одна возможность произвести впечатление, – сказала ей мать. – Будь собой, моя радость. Королева меня ненавидит, но я долгое время провела рядом с ней и знаю: она ценит в девушках вовсе не нудное благочестие, которое пытается вдолбить тебе графиня. Если тебя примут ко двору, это благотворно скажется на всех нас. Бог свидетель, мне нужны глаза и уши среди королевских фрейлин. – Летиция взяла Пенелопу за руку и поцеловала. – Ты станешь моими глазами и ушами. В нынешние времена у меня нет никакого влияния, я даже не могу принять участие в судьбе моих детей.

К ним подошел Лестер:

– Что за колдовское варево стряпаете, красавицы?

– Завтра моя дочь предстанет перед королевой. Полагаю, тебе и так известно. – В голосе Летиции слышалась горечь, однако Пенелопа слишком давно ее не видела, чтобы утверждать наверняка. – Я наставляю ее, как себя вести. Тебе понравится при дворе, милая, – продолжила она. – Настоящая жизнь – там. С твоим характером и красотой ты будешь блистать на этом небосклоне. Но предостерегаю: не показывай слабость или страх – королева не выносит малодушия. Не так ли, дорогой?

– Воистину. – Лестер склонился, погладил выпуклый живот Летиции и томно поцеловал в губы. – Как там парень, пинается?

– Еще как, – с улыбкой ответила та. – Неугомонный, весь в отца.

Лестер взял жену за руку, переплел ее пальцы со своими.

Узнав о тайном бракосочетании своего фаворита с Летицией, ее величество пришла в неописуемую ярость; слуги леди Хантингдон несколько месяцев только об этом и судачили. Однако, глядя, как Лестер точно таким же жестом берет Елизавету за руку, Пенелопа поняла – ситуация еще сложнее. Вероятно, под выражением «глаза и уши» подразумевалось, что ей придется докладывать матери об отношениях между отчимом и королевой.

Елизавета приказала принести карты и продолжила весело болтать, указывая на придворных: «Это мой камергер, он обеспечит тебя всем необходимым, а вон та брюзга – старшая фрейлина». Тасуя колоду, Пенелопа оглядывала зал в надежде увидеть Сидни, однако среди множества разодетых кавалеров невозможно было различить ее нареченного.

Королева поднесла руку к пышной медной шевелюре, отстегнула большую жемчужину, обрамленную драгоценными камнями, и положила на стол.

– Какова твоя ставка, Пенелопа Деверо?

У девушки сдавило в груди; ей нечего было предложить, кроме материнского кружевного платка, заткнутого за рукав, однако эта ставка слишком мала против столь роскошного украшения. Королева наверняка осведомлена о том, что казна ее семьи пуста. Пенелопа медленно вытащила платок и опустила на стол рядом с жемчужиной.

– Красивые кружева. – Елизавета внимательно осмотрела его сквозь увеличительное стекло. – Полагаю, тебе известно, что у каждой вышивальщицы свой почерк.

Пенелопа раньше об этом не слышала, однако поняла – королева узнала руку ее опальной матери.

– Да, ваше величество, – сдавленно проговорила она.

Елизавета приподняла насурьмлённую бровь:

– Что ж, достойная ставка. Играем до двух побед.

Девушка тайком выдохнула.

Королева сбросила карту, взяла другую. Пенелопа поступила так же. Они по очереди меняли карты, наконец Елизавета постучала по столу, объявила: Vada!^[7] – и продемонстрировала руку – одни пятерки. Взгляды присутствующих устремились на Пенелопу – всем было интересно посмотреть, как новенькая пройдет испытание. По слухам, ее величество не любила проигрывать. К счастью, Пенелопа играла гораздо слабее королевы, ибо ей было бы трудно усмирить дух соперничества и проиграть из вежливости, поэтому второе поражение оказалось вполне заслуженным.

– Тебе нужно отточить навыки, моя девочка, – со смехом произнесла королева, забирая выигрыш.

– Боюсь, навыки вашего величества всегда будут остры настолько, чтобы меня поранить.

Эти слова вызывали у Елизаветы новый приступ веселья.

– Не помешает немного тебя украсить. – Она прикрепила жемчужину к волосам Пенелопы. – Я пришлю своего портного в покои графини. Тебе нужен подходящий наряд.

– Не знаю, как вас благодарить, ваше величество. – Пенелопа тут же представила, как будет выбирать ткани и порхать на стрекозиных крыльях.

К ним приблизился пожилой человек с длинным лицом и серебристой бородой.

– Берли, – проговорила королева. – Вы знакомы с леди Пенелопой Деверо?

Значит, это и есть Берли, лорд-казначей и самый могущественный человек в стране после Лестера, к тому же опекун Эссекса.

– Еще не имел удовольствия, – ответил тот и взял Пенелопу за руку. – Однако я хорошо знаю вашего брата. Сейчас он прекрасно проводит время в Кембридже. Полагаю, вы с ним близки?

– Да, милорд. Мечтаю снова его встретить. – Пенелопа уже много месяцев не видела своего любимого Робина.

– Мы пригласим его ко двору на турнир, – сказала Елизавета. – А где твой сын, Берли?

– Он здесь, мадам.

Юноша, ровесник Пенелопы, вышел вперед. С виду далеко не красавец – невысокого роста, одно плечо заметно выше другого, бочкообразное тело держится на ногах столь тонких, что, казалось, вот-вот подломятся. Необычная птичья фигура напомнила Пенелопе изображение дьявола, которое она однажды видела в запрещенной книге. Ее кольнул старый страх, когда-то вызванный этим рисунком.

Если лицо отца было продолговатым, то у сына – до безобразия длинным. Над большим выпуклым лбом топорщились жесткие волосы, напоминающие каминную щетку. Оба с ног до головы облачены в черное, у каждого – белоснежный крахмальный воротник; однако, несмотря на кажущуюся простоту, от Пенелопы не ускользнула роскошь их нарядов.

Странный юноша завороженно уставился на Пенелопу. Испытав сочувствие к человеку, которого Господь наградил столь уродливым телом, девушка приветливо улыбнулась. Он не улыбнулся в ответ, лишь покраснел, не в силах отвести глаз. Берли похлопал сына по плечу, выведя из ступора. Тот рухнул на колени перед королевой и устремил взгляд на ее туфли.

– Осваиваешься в Уайтхолле, Сесил? – спросила Елизавета. – Отец уже показывает тебе, что к чему? – И добавила, повернувшись к Пенелопе: – Сесил прибыл ко двору всего несколько дней назад, не так ли, мальчик?

Он что-то пробормотал в ответ, но Пенелопа уже не слушала. С замиранием сердца она заметила за его спиной знакомое лицо.

Февраль 1581,
Гринвичский дворец

– Пенелопа, собирай вещи. Ты займешь место Анны Вавасур в покоях фрейлин. – Леди Хантингдон произнесла это имя сквозь зубы, словно даже упоминать его грех.

– Я стану фрейлиной? – У Пенелопы перехватило дыхание от мысли, что ей представится возможность вырваться из-под гнета опекунши, надеть красивое платье с вышитыми цветами, оказаться в центре событий, а не таиться по углам, как в последние три месяца при дворе.

– Да. – Губы графини сжались в жесткую линию. – Но не слишком зазнавайся. И веди себя прилично. Покои фрейлин нынче не те, что в мои времена: теперь здесь логово разврата. Взять хотя бы эту несчастную. – Она покачала головой: – Вот что происходит, когда юные девицы предоставлены сами себе.

Крики Анны Вавасур, эхом разлетавшиеся по дворцовым коридорам, были слышны даже в покоях леди Хантингдон. Графиня громко храпела, раскрыв рот. Пенелопа выскользнула из постели, вышла из комнаты и двинулась на звук. Воображение рисовало жуткие картины: окровавленную дубину, раздробленные кости. Однако, прокравшись в покои фрейлин, девушка была ошеломлена и озадачена: Анна, едва заметная в центре круга женщин, кажется, билась в каком-то припадке. Кто-то сунул ей в рот комок шерсти, чтобы заглушить вопли, однако она выдернула кляп и отшвырнула прочь. Он упал прямо к ногам Пенелопы.

– Головка прорезывается, – проговорила одна из дам. Странно, почему все так спокойны, ведь жизнь Анны явно в опасности. – Тужься!

Внезапно стало тихо, брызнула кровь. Пенелопа застыла в дверях, окаменев от ужаса.

– Мальчик, – произнес кто-то. Раздался детский крик, и до нее наконец дошло, что происходит. Впоследствии она узнала, что сын Анны Вавасур, явившийся на свет в комнате фрейлин, был рожден от женатого мужчины, графа Оксфорда.

– Проклятая девчонка со своим младенцем теперь в Тауэре. Там ей и место, как и отцу ребенка. – На лице графини отразилось возмущение.

– В Тауэре? – Само название этого места внушало страх. Многие, кто туда попадает, не возвращаются.

– Ее бесчестье да будет тебе уроком. Она согрешила в глазах Господа и будет проклята в загробной жизни, а в этой испытает на себе гнев королевы. – Неизвестно, что хуже, подумала Пенелопа. Она уже успела убедиться: Елизавета действительно страшна в гневе. – Эта девушка не первая. Все мы знаем, что случилось с Катериной Грей. Когда выяснилось, что она беременна, ее заключили в Тауэр, и больше никто ее не видел. Говорят, она уморила себя голодом от стыда… – Кажется, графиня решила поведать об ужасной судьбе всех девиц, сбившихся с пути добродетели. – Помню, королева сломала палец Мэри Шелтон щеткой для волос, узнав о том, что та вышла замуж без ее дозволения. Что же до твоей матери…

Пенелопу так и подмывало расспросить опекуншу о Летиции и других женщинах, чьи имена не полагалось произносить в присутствии Елизаветы. До какой же глубины отчаяния дошла Катерина Грей, чтобы решиться на голодную смерть…

– Моя мать…

– Была дурой, – перебила графиня. – Нет более идиотского поступка, чем выйти замуж за королевского фаворита. Она потеряла все. Ближайшая подруга королевы лишилась всего… Жить в вечном страхе… не иметь влияния…

Пенелопе захотелось заткнуть ей рот комком шерсти, таким же, какой выплюнула Анна Вавасур.

– …поэтому соблюдай приличия, юная леди. Тебе придется доказать королеве, что ты не чета собственной матери. Помни: если вызовешь гнев ее величества, погубишь себя и всю свою семью.

По пути в покои фрейлин графиня не переставала вещать. Пенелопа изо всех сил старалась держать язык за зубами. Она радовалась, что ей наконец предстоит освободиться от сурового надзора, однако опекунша права: малейший промах может привести к краху. Леди Хантингдон считала, что Пенелопе нужно укрощать своевольный нрав. Задача не из простых, ведь королеве, кажется, ее нрав пришелся по душе. Правда, игра в карты – не тайный брак и не, упаси господь, бастард в животе.

Прежде чем войти, графиня остановила Пенелопу:

– Запомни: любовные интриги – одно, а политические – совсем другое. Тебя попытаются использовать, чтобы получить доступ к ее величеству. Постарайся не нажить врагов, но не забывай: если ты приближена к королеве, друзей здесь нет. Доверять можно только семье.

Итак, с упавшим сердцем девушка вошла в покои фрейлин. На нее тут же устремились любопытные взгляды, и она пожалела, что рядом нет Доротеи. Пенелопа скучала по сестре; между ними меньше года разницы, их часто принимают за близнецов. Они почти не расставались, пока ей не настало время явиться ко двору.

Пенелопа заметила свою дальнюю кузину Пег Кэри, которую едва знала; та окинула ее холодным взглядом светлых глаз, словно оценивала кобылу на аукционе.

– Меня зовут Марта Говард, – обратилась к ней невысокая миловидная девушка. – Я освобожу место для твоих вещей. Хочешь сегодня спать на топчане? Под балдахином очень жарко. – Она указала на большую кровать, занимавшую большую часть комнаты.

– Да, ложись на топчан, – проговорила Молл Гастингс, молодая женщина, с которой Пенелопа уже была знакома, поскольку та приходилась графине родственницей. – Там удобно.

Слуга принес сундук, леди Хантингдон удалилась. Чтобы не стоять без дела, Пенелопа откинула крышку, вытащила несколько вещей и положила на подушку старенького тряпичного кролика.

– Ты не слишком взрослая, чтобы играть в игрушки? – язвительно осведомилась Пег.

– Не все здесь сделаны из камня, как ты, – со смехом ответила Молл. – Пенелопа, помочь тебе расстегнуть платье?

Облачившись в ночные рубашки и дождавшись, когда служанки уйдут, фрейлины улеглись на большую кровать, задернули занавески балдахина и пустили по кругу фляжку напитка, который Молл именовала животворной влагой и добывала так или иначе. Пенелопа в жизни не пила ничего подобного, но не решилась в этом признаться. Стоило сделать глоток, как горло загорелось огнем. Она закашлялась. Девушки рассмеялись, однако Пенелопа не расстроилась: голова у нее закружилась, заботы показались далекими и несущественными.

– Я так рада, что вырвалась от графини.

– Надо думать, – подмигнула ей Марта. – Вот ведь старая карга. У нас здесь все по-другому.

– Главное – не сердить королеву, – посоветовала Молл.

– Ей это не грозит. Королева ее обожает, – ехидно усмехнулась Пег. Она говорила о Пенелопе, будто ее здесь не было.

– Пег! – укоризненно воскликнула Марта. – Пенелопа же не подлизывается. Кроме того, Лестер – ее отчим; неудивительно, что королева к ней благоволит.

Пенелопа сочла за лучшее промолчать. Наверняка все эти девушки осведомлены о положении ее опальной матери. Не исключено, что королева проявляет к ней расположение исключительно с целью отомстить Летиции. Что ж, сыграем в эту игру, подумала она, делая глоток из фляжки. В голове поднялся теплый туман.

– И как же выглядит герцог Анжуйский? – спросила она, стремясь переменить тему. Речь шла о женихе королевы, который вот-вот должен прибыть в Англию просить ее руки.

– Вдвое моложе ее величества и такой рябой, что никто в Европе не хочет брать его в мужья, – ответила Молл, несколько погрешив против истины. Все засмеялись. Пенелопа решила, что ей здесь нравится. В Молл чувствовался своевольный нрав, она старше остальных и знает тонкости придворной жизни, Марта от природы добродушна, а угрюмую Пег удастся победить; в конце концов, они родственницы. Представив, как, подобно бабочке, вылупляется из куколки и летит на сверкающих крыльях навстречу будущему, сулящему невиданные возможности, она затолкала наставления графини на задворки сознания и позволила себе попасться в сети слухов и интриг.

– Расскажите про Анну Вавасур и графа Оксфорда.

– Бедная Анна, с ней произошло худшее, что может случиться с фрейлиной. Она сейчас в Тауэре. – Марта произнесла слово «Тауэр» так же, как «чистилище».

– Вместе со своим ублюдком, – отрезала Пег. – Анна Вавасур повела себя безрассудно. Ни капельки ей не сочувствую. Как можно отдаться женатому мужчине?

– Подожди, пока с тобой такое не случилось, – засмеялась Молл.

– Я не настолько глупа.

– Не зарекайся. Когда любовь вонзает в тебя когти, остается лишь полагаться на ее милость. – Молл схватила Пег поперек туловища и принялась щекотать, пока та не засмеялась. – Только подумайте, – продолжила она, – ведь я могла стать женой Оксфорда. Он выбирал между мной и моей сестрой, однако ему предложили более выгодную партию.

– Выходит, тебе повезло, – отозвалась Марта. – Хотя Оксфорд происходит из древнего рода, а его имение приносит четыре тысячи в год.

– С каких пор ты считаешь деньги? – поинтересовалась Молл.

– Этот человек опасен, – с осуждением произнесла Пег. – Однажды он убил мальчика. И посмотрите, что стало с Анной.

Пенелопе вспомнились слова графини: «Она согрешила в глазах Господа и будет проклята в загробной жизни, а в этой испытает на себе гнев королевы».

– У тебя ведь есть брат, правда, Пенелопа? – спросила Марта.

– Двое, и сестра, Доротея. Младший брат, Уот, еще маленький. А второму, Роберту, нет и шестнадцати.

– Всего на год младше, чем я. Он скоро прибудет ко двору?

– Наверное, когда окончит учебу в Кембридже. – Пенелопа с тоской почувствовала, как далеки ее родные.

– Какой он? Похож на тебя? – При упоминании о юном графе Эссексе Марта оживилась.

– Лицом немного похож, но волосы темные. Сам высокий, и фигура хорошая. – Пенелопа давно не видела брата; может быть, теперь он весь в прыщах или растолстел.

– Эссекс – самый бедный граф во всей Англии, – встряла Пег.

– Если гонишься за богатыми, значит, он не для тебя. – Пенелопа выдержала холодный взгляд кузины, чувствуя необходимость поставить ее на место. – Смею предположить, он захочет видеть своей невестой девушку немного более…

– Какую?..

– Ну, не знаю. – Она пожала плечами.

– Томас Говард недавно овдовел, – перебила Молл. – Наверное, ищет новую жену.

– Отца Томаса казнили за измену, а его самого лишили титула, – парировала Пег. – Слишком рискованно.

– Титулы могут и вернуть, – возразила Марта.

– Тогда тебе нужен Сесил, – сказала Молл, обращаясь к Пег. – Он сын самого влиятельного человека в Англии, и ты ни в чем не будешь испытывать недостатка: они невообразимо богаты. – Она произнесла слово «невообразимо», четко проговаривая каждый слог.

– Это создание? Кривобокий коротышка, даже без рыцарского звания. – Пег насмешливо оттопырила нижнюю губу, утратив всякую привлекательность. – Говорят, в младенчестве его уронила кормилица, оттого он такой урод.

Глядя, как Пег жестами показывает искривленную фигуру Сесила, Пенелопа пожалела бедного мальчика. Ей вспомнилась их первая встреча; он покраснел, будто никогда в жизни не видел молодых женщин, и тем более ни одна из них ему не улыбалась.

– Чтобы выжить при дворе, ему потребуется острый ум, – произнесла она.

– Это точно, – поддержала Марта.

– Ума у него в избытке. Я слышала, отец готовит его к высоким должностям, – сказала Молл.

По очереди прикладываясь к фляжке, они продолжили сравнивать достоинства неженатых придворных. Разумеется, речь зашла о Сидни.

– Он такой галантный, – вздохнула Марта.

– И неприступный, – добавила Молл. – Не поймешь, о чем думает.

– Иногда он ведет себя ужасно грубо, но в нем что-то есть, – признала Пег.

– А еще он пишет стихи. Только представьте, как это волнующе – быть его музой, – мечтательно протянула Марта.

– Правда, королева им недовольна. Он написал письмо, в котором высказался против ее брака с французом, – заметила Молл.

– Она назвала его наглецом, – ввернула Пег.

– Вряд ли ее величество станет долго на него сердиться, – пожала плечами Марта. – Ты с ним знакома, Пенелопа?

– Я… – Пенелопа собиралась рассказать о своей помолвке (удивительно, что они об этом не знают, ведь слухи распространяются среди фрейлин со скоростью чумы), но передумала, опасаясь вызвать ревность новых подруг. – Нет, незнакома. – Должно быть, Лестер ожидает королевского соизволения, дабы объявить об их союзе во всеуслышание. Правда, он ни разу не заговорил с ней о Сидни. – Мы встречались всего раз, мне было двенадцать, и я почти его не помню. – Девушка умолчала о том, что эта встреча накрепко запечатлелась в ее памяти, и с тех пор она придумала тысячу сюжетов с Сидни в главной роли. – Однако он знатен лишь по материнской линии, потому не очень богат. – Пенелопа рассчитывала таким способом перевести разговор на другую тему, но ошиблась, ибо ее реплика вызвала бурное обсуждение.

– Сидни получит состояние своего дяди Лестера, ведь у того нет наследника, – оживленно заметила Пег.

Пенелопа не стала упоминать, что ее мать носит под сердцем ребенка Лестера. Если родится мальчик, малыш вышибет Сидни с пути к наследству, словно кеглю.

– Думаю, он станет для кого-то прекрасной партией, – продолжила Пег, явно надеясь, что этим кем-то станет она.

– На нас с тобой он даже не взглянет, – поддела ее Марта.

– И правда, Сидни довольно замкнутый, – согласилась Молл. – Но в этом его прелесть. Будем надеяться, что матримониальные планы ее величества увенчаются успехом, иначе никому из нас не удастся вступить в брак. – И пояснила, обращаясь к Пенелопе: – Королева не выносит, когда фрейлины выходят замуж, в то время как сама она до сих пор одинока. – Из голоса девушки исчезло веселье. Ей уже двадцать пять, красота увядает, а она по-прежнему прислуживает королеве, хотя могла бы жить с мужем, управлять имением и рожать детей. Несмотря на сочувствие к Молл, Пенелопа неожиданно для себя задумалась, хочется ли ей выходить замуж, ведь ее путь при дворе только начинается.

– А еще она не выносит, когда мужчина, обладающий хоть каплей королевской крови, женится на женщине, в жилах которой тоже течет королевская кровь, ведь их сын сможет претендовать на трон, – сказала Марта.

Непринужденная атмосфера улетучилась. Приятное головокружение сменилось головной болью.

– Вспомните, что случилось с Катериной Грей, – проговорила Молл. Последовало свинцовое молчание. Пенелопа вновь вспомнила наставления графини. Беспокойство вернулось.